Глава вторая. Огонь в небесах
Тёмное, холодное море било волнами в борт катера. Тишина – мёртвая, гнетущая, зловещая ночная тишина. Лишь глубоко во внутренностях судна билось сердце мотора. Виктор напряг зрение, вглядываясь в ночь. Где-то совсем рядом был клочок земли с маяком: «Не налететь бы в темноте…»
Оставалось с десяток метров, когда Смутьянов различил белую полоску островка, выключил двигатель и включил прожектор. Он сразу увидел две фигуры – одну тощую, тонкую, надломленную и вторую, прислонившуюся к стене маяка. Выбравшись из рубки, ловко спрыгнул на причал и закрепил двумя шкертами катер. Судно потянуло веревки, недовольно закряхтело, словно пытаясь уйти от своего владельца, но, в итоге, остановилось.
Шкипер отряхнул одежду и почти бегом, прихрамывая, направился к дозорным.
– Слава! Жора! Вы жив…
Моряк осекся, когда увидел, что оба они словно застыли, а к маяку прислонен окровавленный кулек в мешке. Один был мертв, второй стоял неподвижно. Виктор подошёл к Симонову, и его тень заслонила тело погибшего.
– Слава… Слава, это как так, а? – моряк даже не посмотрел на своего друга, стоявшего рядом. Жору он знал давно, ещё когда тот попал на «Пылкий» по срочке. Хороший, умный парень, отличный матрос, жил с матерью в колхозе у Калининграда. После службы не захотел работать в колхозе, а вернулся на флот. Помнится, его не взяли на сверхсрочную по причине укомплектованности экипажа, и Смутьянов посоветовал его к себе, на маяки. А вот теперь… нет Жоры теперь. Больно. Обидно. Жалко.
– Слав… что стряслось-то? Вас же не зацепило.
Симонов поднял руки и, как ребенок показывает что-то удивительное взрослому, показал бурую запекшуюся кровь на них. В глазах моряка стояли слезы – старый, надломленный, этот человек плакал, ожидая то ли утешения, то ли поддержки от своего друга.
– Вить… я убил его. Прям руками своими убил.
– Как убил, за что? Вячеслав, ты чего такое говоришь? Что стряслось-то, скажи! – Виктор отшатнулся от стоящего рядом товарища и ошарашено смотрел на него.
– Убил… Прям так и убил… Мы в рубке сидели, когда началось всё, – Симонов сглотнул и вытер слезы рукавом робы, – Жора как увидел, что по Калининграду бьют, то сразу побежал лодку заводить, хотел за матерью с сестренкой плыть. А они летят! Летят уже, Витя…
Смутьянов молчал, смотря на друга. Кажется, он понимал, как из двоих моряков в живых остался один, и не осуждал товарища.
– Он на площадку выбежал. Я за ним. Схватил и кричу: «Сдохнешь, парень, не дури!» – Вячеслава трясло, он шмыгал носом и вытирал слезы то одним, то другим рукавом, – Огни-то, огни уже в берег ударили! Там всё в огне! Там ад сущий был! Я его схватил, не пускал к лодке, там уже пыль пошла по морю, а он меня бить стал, волосы рвать, говорит: «Там мамка моя, пусти, сестру не брошу!»
– Слава… Ты это…
– А кому он поможет, Вить? Кому?! Там может и в живых никого не осталось! А кто остался, того спасут наверняка, да сверху все заражено небось… Ну чего он там сделает сейчас, а? Я его и толкнул, ослеп от боли-то, да он за перила… за перила свалился. Вить, чего он свалился? Сейчас-то зачем?! – старый моряк закрыл лицо окровавленными руками, и слезы кровавыми каплями стали падать на землю.
Ничего не говоря, Смутьянов обнял товарища. Тут не было ни осуждения, ни злобы, ни чьей-то вины. Молодой дозорный был сильнее старика, и по горячности обрек бы себя на неминуемую гибель. «Господи… сейчас-то за что?» – он похлопывал Симонова по плечу, разделяя с ним боль и сожаление.
Когда старый моряк чуть пришел в себя, Смутьянов отстранился и посмотрел ему в глаза.
– Слава, ты не виноват. Понял? Ты ему добра желал. Тут никто не виноват, даже он сам.
– Да я понимаю, Вить… Глупо всё получилось. Жить не хочется, – Симонов нервно вздохнул и отер лицо от кровавых разводов.
– Надо, Вячеслав, нельзя нам умирать. Мы, может одни из немногих, кому конец света пережить пришлось. Давай… Давай Жору похороним. Недобро так ему лежать.
Двое стариков, напрягаясь, подняли тело в мешке и понесли свою тяжелую ношу к воде. Такова старая морская традиция – хоронить в воде, если нет рядом земли, или нет условий для нормальных похорон. Настоящие морские похороны – простые, достойные моряка. Но здесь было что-то неправильное, неверное. Это остро чувствовали оба товарища: когда мир, возможно, погиб, когда жизнь на всем земном шаре замерла, два старика хоронили молодого, сильного парня. У него была вся жизнь впереди. У его матери, у его сестры всё-всё было впереди. Теперь ничего нет. И уже никогда не будет.
Тело ушло вниз с каменистого обрыва легко, словно всю жизнь ждало этого. Исчезло в глубине. Симонов тяжело вздохнул. Виктор взял его за плечо и повел внутрь маяка – предстояло многое обсудить и понять. Они поднимались по винтовой лестнице, когда Смутьянов заговорил:
– Слав, сколько у вас топлива оставалось, и что с рацией?
– Топлива много, а рация сломалась – перегорело что-то, я так и не смог починить. У нас, сам знаешь, запасов на месяц вперед, а вот запасных деталей не нашлось. Мы с Жорой… мы тебя ждали вчера, после обеда, знали что обязательно появишься. При последней передаче я сказал бригаде, что аппаратура барахлит, а как сломалось всё, так я решил не оставлять маяк, а тебя дождаться. Видать, правильно остаться решили, – опираясь на качающиеся перила, Симонов поднимался наверх.
– Это верное решение было. Никто же не знал, понимаешь? В эфире такое творилось, когда началось… Как вспомню, так в дрожь бросает.
Они поднялись на самый верх, в рубку, и Симонов зажег небольшую свечу, поставив её у прожектора – мягкий свет заполнил всю комнату. На небольшом примусе появился закопченный чайник, и дозорный чиркнул спичкой.
– Витя… а меня того… судить будут? – моряк обернулся к товарищу и замер с горящей спичкой в руке.
– Не будут, Слав. Может и некому судить, черт знает, что там произошло вообще, – увидев испуганный взгляд Симонова, Виктор поспешил его успокоить. – Это был несчастный случай. Не думай даже обвинять себя, а если что, я свидетелем твоим буду.
Они сели на два старых табурета у стола, заваленного журналами, и замолчали. Только потрескивание примуса и легкий запах солярки в комнате. Слишком многое свалилось на двух пожилых людей в этот злосчастный день. Что делать? Как жить дальше? Спаслись ли они, или лишь отсрочили свою гибель? «Нет, я вам, с*ка, не сдамся», – подумал, про себя, Виктор и сжал кулаки. Нужно действовать:
– Вячеслав, дело есть.
Старый, худощавый моряк вскинул голову и внимательно посмотрел на товарища.
– Пока мы понять что-то сможем, нужно подготовиться. Разберемся с информацией, наличием провианта и топлива, а потом будем решать, куда и как двигаемся. Здесь оставаться нельзя, берег далеко, но и тут может стать небезопасно.
– Ага, понял, – Симонов кивнул и снял чайник с примуса.
– Сейчас почаевничаем, а потом пойдем принесем радиостанцию с моего катерка. Заодно расскажу, что со мной приключилось.
Кипяток и крепкая заварка чая «со слоном» перекочевали в стальные кружки, на столе появился кусковой сахар в бумажке, а также пачка «каменных» галет. Пили по-старому, «вприкуску», поднося дымящиеся кружки к лицу. Виктор рассказал всё, что с ним произошло со времени выхода в море: про первый вызов подлодки, про эфир, про удары, про месть капитана, про дым над водой и про то, как он оказался у маяка. Симонов внимательно слушал, не перебивая, а потом рассказал, что они видели с маяка. Картина складывалась убийственная. Очевидно, что первые удары наносились по крупным городам и военным базам, а после и по мирным селениям. Пораженный берег Латвийской и Литовской СССР был не единственным, как и берега Швеции и Дании. Симонов с напарником видели, что ракеты полетели дальше – на восток, запад, север – огонь полыхал везде. Пылевую радиоактивную бурю они тоже видели, но до них она не дошла.
– А Готланд? Может там есть выжившие? – Виктор поставил кружку на стол.
– Вить, мы враги теперь. Мы теперь все враги. Там тебя либо погранцы расстреляют, либо местные жители на куски разорвут. Война теперь везде.
– Гаки в сраки… вот влипли… – Виктор вздохнул и уставился перед собой. Действительно, бежать некуда – другие страны закрыты, а у нас, если не сумеют обуздать, начнется анархия, мародерство и бандитизм. Куда не кинь всюду клин. И даже если регулярных войск и нет, и воевать больше некому, люди будут друг друга убивать просто потому, что потеряли кого-то. Человечество прикончит не мировая война или ядерные удары – мы просто не сможем договориться больше. Людей прикончит месть. За семью. За дом. За Родину. Страшная, кровавая месть – геноцид в чистом виде.
– Ладно, не время руки опускать. Ты как, силы есть? – Смутьянов кивнул товарищу.
– Есть немного, не совсем прослаб, – дозорный встал и отряхнулся. – Только робу сменю, эта…
– Переодевайся и подходи к катеру, я сниму рацию, и мы её у тебя тут подключим, – Виктор встал, надел шапку и начал спускаться по лестнице. Первым делом надо отвинтить станцию от стенок рубки, потом посмотреть проводку внизу, потому что в последний раз двигатель еле запустился.
Рация была готова к транспортировке, а вот с проводкой, даже на первый взгляд, были проблемы: провода обуглились от напряжения, кое-где вообще выгорели. Истинное чудо было в том, что Смутьянов добрался до маяка и не сгорел. Потеряй он катер, шансы на спасение резко бы упали.
Со Смирновым они подняли и подключили рацию – она работала исправно, но в эфире была та же тишина, что и раньше. Берег молчал, а с судами в море не было связи из-за расстояния. Время перевалило за полночь, было решено ложиться спать, а завтра решать по обстоятельствам. Проводку предстояло починить, топливо и провиант пересчитать и распределить, а также решить направление движения с островка. Виктор лег на свободную шконку – занимать место покойного почему-то не хотелось.
Немного поговорив, моряки провалились в спасительные объятия сна. Лишь огоньки, много-много огоньков нарушали сон Виктора. Будто по винтовой лестнице они заплывали наверх, в рубку, освещали её ненадолго и исчезали. «Огонь в небесах, как салют», – подумал шкипер и улыбнулся во сне. Ночь прошла тихо.
