В отпуске отвыкаешь от оборотов родной речи, начинаешь скучать. Особенно если дней десять приходится говорить с местными на какой-то смеси английского с местным наречием. При моих способностях к языкам успокаивает только одно: большинство аборигенов в неанглоязычной стране говорит хуже. Зато дома отдыхаешь душой, услышав родную речь:

— Граждане, товарищи, я прошу вас, я умоляю, отвяжите меня! Сейчас мы все погибнем, вы разве не видите, крыша горит. Смотрите, сейчас балки на нас рухнут! Там собака моя, Жулька. Жулька, ко мне! Ну отвяжите же, пожалуйста, иначе всем вам пиздец! Я вас всех в жопу вы…!

— Сейчас потушим твою крышу. Готов? Тогда говори свое последнее желание.

— Да идите вы все в п…у! Пожалуйста…

— Это было твое последнее желание? Тогда мы пошли.

В вену льется пропофол, пожар затухает. А может, и не затухает, а продолжает тлеть в голове, только пламя не вырывается наружу.

Наутро начмед интересуется: — Ну как, потушили?

— Потушить-то потушили, только какой-то странный у парня бред, и речь разорванная, от изысканных литературных оборотов до отвратительнейшего мата. Ко всему прочему он ломает нашу теорию о том, что алкоголики в бреду зовут в первую очередь Серегу. Он звал всех: Леху, Богдана, Виталика, даже свою собаку Жульку, но ни разу не Серегу.

— Ну и что? Может быть, у него нет друзей Сергеев.

— Да нет, у них у всех есть. Давайте проверим, не имел ли он до запоя проблем с психикой, наверняка были контакты с психиатрией. Может, он водкой шизофрению лечил? Молод он еще для алкоголика.

Посмеявшись над нашей теорией, начмед все-таки соглашается. Точно, пациент оказался постоянным клиентом психиатрической больницы номер три, в народе — «Скворечника», куда и пытался обратиться самостоятельно, но где на этот раз его не приняли. Пьян был. Теперь пусть у начальства разорвет голову вопрос, что же с ним делать? Как из соматической больницы перевести в психушку.

Немолодой алкаш заканчивает свой расчет с белой горячкой, обретает дар внятной речи. Сестра жалуется:

— Доктор, он надоел, предлагает с ним в Гагры слетать, говорит, что у него там в горах дача. И ваши назначения я не могу выполнить, к нему не подойти. Только приближусь, за жопу прихватывает, будто бы я уже согласилась с ним в Гагры. Вы или привязывайте его, или делайте сами.

— Ну сделай ему аминазина, пусть спит. Я руки подержу.

Через пару часов с койки новое предложение:

— Аня, поехали со мной на Курилы. Я сейчас позвоню, за нами самолет пришлют.

— Ладно, — говорю Ане, — сделай побольше, и галоперидола добавь, не жалей лекарств.

И так весь день, пока к утру рот алкаша вместо слов выпускает наружу только слюнявые пузыри. Начмед недовольна:

— Ты чего наделал, когда он теперь проснется? Я его вечером выписать собиралась!

— Так какая выписка, он еще в делирии, несет полный бред, про дачу в горах, про рыбозавод на Курилах. Про личный самолет…

— А ты чего, не знал? У него действительно самолет есть, и консервный заводик где-то на Дальнем Востоке. Буди теперь.

— Предупреждать надо.

Никогда не оставайтесь ночевать на работе, если нет в этом необходимости. А особенно если вы работаете в психиатрической клинике.

Накануне один доктор задержался на работе и в десятом часу решил, что лучше домой не ехать. Темно, метель, а живет он далеко, за городом. Решил, что лучше заночевать в свободной палате, свободные палаты пока есть. Но пришел с утра на обход какой-то сонный.

— Чего, — спрашиваю, — не выспался?

— Это чего у нас за новый медбрат? Мудила, бдя! Просыпаюсь от того, что мне кто-то давление мерит. Пока чего-то сообразил, мне укол в жопу, херак! Интересно, с кем это он меня перепутал и чего вкатил?

— Не знаю. Ночью мелькал какой-то новенький, наверное студент. Чернокожий. Я его раньше не видел. Пытался его попросить зайти ко мне, попугать моих делириков, но он не понял, чего я от него хочу. По-моему, он по-русски не понимает. Может, он? Хотя говорят, что у нас какой-то негр давно работает по ночам, я просто раньше его в темноте не замечал. Один раз видел, как белый халат по коридору гулял, но не придал значения. Ну бывает, свободный халат в свободной стране может гулять где хочет. Думал, что у меня тоже бред. А судя по твоему виду, ничего хорошего он тебе не вкатил. Явно не женьшень. Иди-ка ты полежи, пока у нас вторая палата свободна.

Предложил и скоро пожалел. Палата вскоре понадобилась, а там спит доктор, и не только храпит, но и пускает пузыри из всех дыхательных отверстий. Предупредил сменщика, что там коллега спит, и пошел спать домой.

Кстати, чернокожего студента через пару дней все же уволили. Очередной один наш товарищ пациент, расшатавший нервишки месячным запоем, увидев в темноте белый халат, прогуливающийся по коридору, с криком летит в стеклянную дверь черного хода и несется вниз по лестнице. Если бы он пробил дверь с первой попытки, наверняка бы убежал, но мы с медбратом уже вышли на эту лестницу этажом ниже, посмотреть, кто там наверху ломится в запертую дверь. И смотрим, как вниз несется безумное существо, и кричит: «Там, там!!!» Мы даже его не спросили, что там. Ты заходи к нам, у нас спокойно, у нас ты будешь спать.

А наутро студенту сообщают, что свободен, нечего тут народ пугать. Хорошо еще, за ремонт дверей платить не заставили.

Начмед задает идиотский вопрос:

— Вы мне скажите, почему у вас больной утверждает, что он в публичном доме?

— Это не ко мне. Это к дежурному терапевту. В истории ваш доктор четко написал: «Во времени и пространстве ориентирован правильно».

Утро, докладываешь об успехах. Гражданин, быковавший накануне и, соответственно, привязанный к кровати, показывает на меня пальцем и что-то шепчет на ухо начмеду. Слышны только отдельные слова: — «Этот ваш… Он фашист… Это хуже гестапо…»

Жалуется, сучонок, на то, что пришлось попрессовать накануне. Пусть скажет спасибо, что обошлись без телесных. Народ прислушивается, народу интересно:

— А чего он говорит?

Начмед поворачивается к свите:

— Вы все слышали? Он говорит, что Александр Евгеньевич очень хороший доктор.

С утра начмед высказывает претензии:

— Я же просила измерять больному давление каждый час, где график?

— Нормальное у него давление весь день, для него нормальное, максимум 140 на 90.

— А вот я сейчас проверю.

— Проверяйте.

Товарищ, чей-то родственник, лежит якобы с инсультом. Но на мой взгляд никакого инсульта там нет, а есть хроническая гипоксия мозгов на фоне ожирения и сахарного диабета в сочетании с врожденным слабоумием. Манжетку на пухлой ручонке приходится накачивать долго. Качай, думаю, сама, если делать нечего. Тебе полезно, хорошее упражнение, чтобы рука не отвыкала.

— Вот, вы опять мне врете, 160 на 100! — Просит свою подругу — терапевта: — А ну-ка, проверь ты.

У той получается 110 на 70. Процесс повторяется, руки устают сжимать грушу.

— Что за черт? Почему у меня получается больше?

— А вы, — говорю, — еще ему на пару конец измерьте. Длину и диаметр. У вас наверняка размеры получатся побольше, чем у нашего терапевта.

— Что?!

— Да нет, ничего, можете расценить как комплимент.

Жаль, нельзя дословно записывать в истории болезни речь пациентов, приходится подбирать подходящие синонимы. Диалог в приемном отделении:

— Ну как, будем лечиться?

— Да пошел ты на хуй!!!!

Запись с истории болезни: «Больной недостаточно мотивирован на продолжение лечения».

С утра опять споришь с начмедом:

— Да кто сказал, что у него сердечная недостаточность? Одышка? Да у него весь живот раздут, другой бы с таким животом вообще бы задохнулся. Раздут, потому что запор, а при запое это дело обычное. Конечно, бывает и наоборот, бывает и понос со свистом, но бывает и парез кишечника. Снимок сделали, раздутые петли с уровнями. Давайте так: если он у меня к вечеру не прохезается, позовем хирурга, пусть решает.

Начмед возражает, не верит в нашу теорию, в то, что одышка связана со вздутием живота, требует заняться переводом в кардиологический стационар. В качестве последнего аргумента привожу пример из классики:

— Помните первую загадку сфинкса? Про то, как знаменитый ударник Алексей Стаханов два раза в день ходил по малой нужде и один раз в два дня — по большой. А во время запоя он четыре раза в день ходил по малой нужде и ни разу — по большой. Так сколько раз в год ударник Алексей Стаханов сходил по малой и сколько по большой нужде, если учесть, что у него запой был где-то дней триста в году.

Смеется, но не понимает:

— А это откуда?

Ну, думаю, чтобы кто-то из врачей не читал Ерофеева, а особенно нарколог, сказал бы кто, не поверил.

С утра начмед распухает от гордости, глядя на больного:

— Смотрите, как хорошо мы его полечили, какой он молодец! Как здорово он сегодня с утра выглядит.

Радуется, считает, что пациент где-то по дороге разминулся с белой горячкой. Долгожданная встреча на этот раз не состоялась.

— Переводите его на отделение, я его в свою палату возьму. Или у вас есть какое-то свое мнение?

— Своего мнения нет, — говорю, — мне свое мнение иметь не положено. Не нравится мне только одно — какой-то он очень добрый. По палате ходит, больных укрывает, водички всем предлагает попить, кто привязан и сам не может дотянуться. Поит. Если можно, пусть останется хотя бы до обеда, пусть поработает, пока санитарки нет.

Через час доброта переходит разумные границы, и в тумане недалекого будущего начинает вырисовываться судьба человека:

— А дайте мне ножик, маленький такой ножик, малюсенький. Вы же мне большого не дадите, правда? А мне большой и не нужен, мне маленький нужен. Смотрите, кто-то человеку руки привязал, надо веревочку отрезать.

— Я ему руки привязал. Сам. А ножика я тебе не дам. И прекрати уменьшительные суффиксы употреблять, плохой признак.

— А почему?

— Потому что через пару часов ты снова начнешь просить маленький ножичек, малюсенький такой ножичек, чтобы веревочку разрезать. Только теперь уже ту, которой будут привязаны твои руки.

Беседую с местным интеллектуалом лет сорока: — Должен вас огорчить, пришел ваш ответ на ВИЧ, положительный. Получается, что вы ВИЧ-инфицированы.

— Да ты чё, не может такого быть! Я чё, наркоман какой? Думаешь, я пидор, да? Да я даже с бабами уже два года как дел не имею, можешь не верить, но как моя жена умерла, так ни разу.

— А отчего, простите, умерла ваша жена? Сколько ей было, около сорока?

— Тридцать пять было. От СПИДа она умерла.

Читаю историю болезни. Среди страниц вложена объяснительная записка дежурного врача. Рассказывается, как пациент заехал по голове санитару стойкой от капельницы и что из этого получилось. И почему у пациента случайно оказался сломан лицевой череп. Живенько так написано: «Во время битвы за штатив…» Черт, круто, просто Ватерлоо, битва при Креси, Сталинград, сражения, перевернувшие мировую историю. А итог борьбы — всего лишь расплющенная харя пациента, который, если верить написанному, дважды поскользнулся и упал на угол кровати.

Народ только начинает готовиться к встрече Нового года, а нам уже привезли почти настоящего Деда Мороза, связанного буксировочным тросом. Только вместо Деда Мороза под бородой неожиданно оказался знакомый алкаш, известный особой странной формой опьянения, во время которого его лицо приобретает форму физиономии тяжелого идиота. Если его рот перекашивает до уха влево, то язык вываливается направо и слюна течет по правой щеке, а если вправо, то наоборот.

— Тётушкин (это его фамилия), — спрашиваю, — а тебе никто не говорил, что у тебя очень умное лицо?

— Неыыааа…

— Не говорили? Это правильно. И я не скажу. Смотрю, ты опять к нам приехал Новый год встречать? И это правильно, у нас лучше, чем дома.

Дежурный врач приводит в реанимацию больного, ерунда, нагноение вокруг подключичного катетера. Пришлось удалить катетер, вскрыть абсцесс. Дежурный настаивает на том, чтобы товарищ остался до утра. Якобы товарищ не вполне адекватен, держать на общем отделении опасно. Поначалу посопротивлялся, но парень оказался интересным, по образованию преподаватель литературы и русского языка, а сейчас работает экскурсоводом в музее пыток. Работу свою любит, предмет знает. Естественно, нашлись общие темы для беседы, как использовали те или иные орудия, как быстро наступала смерть при разных видах казней, от чего умирали при распятии, кого из известных личностей и как пытали. Почему апостол Петр попросил его приспособить на кресте вниз головой. В общем, за разговорами ночь прошла почти незаметно. На прощание пациент дал телефон, приглашал в свой музей, обещал устроить ночью персональную экскурсию. Говорил, что ночью в его музее интересней.

Наутро отправляю его на отделение. Идя домой, прохожу мимо его палаты и слышу, как он рассказывает своим соседям:

— Мужики, если вас будут отправлять в реанимацию, вы не ссыте. Там доктор работает, такой эрудированный, что просто пиздец. Охренеть, он столько знает. Мы почти всю ночь базарили, так он почти всех святых помнит, кого и как угондошили.

Что ни говори, а все-таки приятно услышать похвалу в свой адрес.

Иногда смотрю, какая интересная, какая насыщенная у людей жизнь. Завидую. Сколько событий за один день. С утра человек стоит на мостике боевого корабля, бороздит просторы океана. Он капитан, а все мы вокруг — матросы. К обеду штурвал сменяется на руль спортивного болида, человек носится по городу на красном «Феррари», закладывает виражи в пределах кровати. На поворотах спасают ремни безопасности, которыми он крепко к этой кровати привязан. А быстро надо ехать потому, что за его машиной едет точно такая же и пытается догнать. Тоже красная, но маленькая, размером с кошку. Но самое главное, начиненная динамитом. К вечеру догоняет.

— Вы слышали взрыв?

— Конечно, слышали.

— А где взорвалось?

— У тебя в голове взорвалось.

Видимо, взрыв объясняет, почему человек оказался на больничной койке.

— Да я, похоже, в реанимации…

Появляется какая-то надежда на возвращение разума. Зря.

К ночи просит почитать книжку, лежать скучно.

— Принеси-ка мне книгу почитать, в которой про меня написано.

— Это какую, интересно, из серии «Жизнь замечательных людей»?

— А откуда вы знаете, что она в этой серии вышла? Я только не помню ее название, знаю только, что ее Лазарь Каганович написал.

Бреда с Кагановичем я еще не встречал. Ленин, Сталин, чаще всего — Брежнев, те встречались. Кто-то даже в бреду общался с Молотовым, но с Кагановичем никогда. Достаточно разговоров. Галоперидол.

Первого января с утра неожиданно на обход приходит главный врач. Перепутал? Странно, в обычные дни главный никогда на обход не приходил, а тут вдруг заявился в праздник. При этом никого не удивило, что он одет в костюм Деда Мороза, с мешком. В мешке дурацкие игрушки, какие-то сувениры, конфеты. Может быть, просто забыл снять, все равно с утра удивить кого-то трудно. Встречать Новый год в любимом заведении остались только самые преданные клиенты. Некоторые вернулись 31-го, часа через 2–3 после выписки по просьбам родственников, не захотели остаться в праздник дома, в кругу семьи. Главный решает порадовать сотрудников:

— А сейчас мы будем раздавать подарки, пусть каждый выберет свой.

Какие подарки? Просим:

— Не могли бы вы отключить видеокамеры, буквально на 10 минут? И выйти. А мы пока тут побеседуем с некоторыми пациентами. Это будет для нас лучшим подарком.

Безусловным подтверждением популярности вновь избранного президента служит список больных, проходящих лечение в наркологическом отделении на условиях анонимности. При поступлении ты можешь назвать любую фамилию. И на первом месте по частоте, бесспорно, встречается фамилия «Иванов». Чаще всего в сочетании с именем: Иван Иванович. Но зато на втором и с большим отрывом от остальных — фамилия «Путин». Правда, Владимиром Владимировичем представляются единицы. Третье место скромно занимает Ленин.

Знакомый из областной больницы делится опытом.

— Я не пойму, — говорит, — почему вы тут у себя с делириками мучаетесь? У нас с ними не церемонятся, если кто-то только начинает путаться, его сразу в реанимацию, на трубу и на искусственную вентиляцию дня на три.

Спрашиваю, как же так? У вас больница по «Скорой» практически не работает, все операции плановые. Откуда к вам попадает белая горячка? Товарищ объясняет:

— Ну так область же у нас большая. С иных мест, если ты не на машине, со всеми пересадками будешь почти два дня добираться. А по пути еще к какому-нибудь шурину завернут. Сам понимаешь, перед операцией для храбрости надо принять. Вот пока едут на плановую операцию, протрезвеют, еще денек у нас полежат, не в день поступления на операцию сразу их брать, вот и все, здравствуй белая горячка. Нет, ну конечно, если там на сердце какая-то операция или сосудистая, мы их не берем, ждем, когда в себя придут. А мениски, всякие эндопротезы, это запросто, пока спят, заодно и проперируются. Потом разбудим, выпишем.

Иногда почитаешь на работе по ночам каких-нибудь докторов, ведущих в Интернете свои бложики, и начинаешь плакать от зависти. Это же не жизнь, это подвиг, это сплошной героизм, каждый пост — еще одна спасенная жизнь. А ты вот сидишь по ночам заполняешь какие-то дурацкие талончики, которые днем писать лень. Да и напишешь днем — нечем будет заняться ночью. И нету в твоей жизни места подвигу.

Часа в два медицинские братья для моего развлечения притаскивают пьяное существо, поступившее пару часов назад. На вид лет сорок, пол женский. Перед этим наблюдал в окно забавную картинку у приемного отделения, как супруг с дочкой вливали в глотку маме джин «Гордон», чтобы она уже не смогла отказаться от госпитализации в наркологическое отделение. Дежурный врач недопитый джин отбирает, а чтоб существо не стремилось к побегу, вкатывает ей от души галоперидолу. А галоперидол, как известно, походку и координацию не улучшает. И вот мадам, собираясь ночью отлить, а может и не только отлить, а может и не собираясь, а просто так получилось случайно, делает пару шагов и со всей дури падает своей головой на унитаз. Унитаз в осколки, и без того перекошенное лицо этими осколками распорото на куски. А в придачу существо оказалось настолько вертким и кусачим, притом скользким от крови и дерьма, что пока от кровопотери не ослабло, санитары спеленать не могли. И притащили мне в реанимацию — выручай, просит дежурный врач, иначе с утра его, как бы найти подходящее слово, накажут. Причем накажут жестко и в противоестественной форме.

Харю зашить дело не хитрое, пусть даже кровь с нее хлещет, как из борова, только вы, говорю, держите ее покрепче, какой тут новокаин. В дерьме испачкаться боишься? Если пациентка сдохнет — ты в своем дерьме испачкаешься и им же умоешься. Зашили, отмыли, перевязали и привязали. Снова скучно, сижу дальше, заполняю талончики. А ведь наверняка пациентка будет жаловаться, что рожа криво заштопана. Ясное дело, не косметика. Скажу, что я вообще ее не зашивал, а вызвал хирурга. Что я вообще крови боюсь, как тот новый президент в какой-то африканской стране, уже успевший заслужить кличку Крокодил, сразу после переворота обещавший народу, что мы обойдемся без крови. Правильно, зачем кровь? Сварим целиком в котле и раздадим на празднике. А мне благодарность за очередную спасенную жизнь ни к чему.

Звонит знакомый хирург, поделиться новостью.

— Сейчас прапорщика оперировал, огнестрельное в голову. Самострел из «Макарова», правда, патрон ментовский. Пуля попала в лоб, а вышла через затылочную кость. Потом фотки пришлю.

— Ну и что тут такого?

— Такого? Представь себе, жив! Мозг не задет! Тоже мне, удивил, стоило звонить.

Отрывной календарь сообщил, оказывается сегодня День русского языка. Приуроченный к дню рождения Пушкина. Оборотная стороны листочка сообщает о количестве носителей, в том числе владеющих им в совершенстве. Оказалось, вот в чем причина, сегодня праздник, а то всю ночь пришлось ломать голову над вопросом, откуда такая изысканная речевая продукция у деградировавшего наркомана:

— Господа! Прошу вас, ну хоть кто-то, пожалуйста, идите на х..!

Почти никогда не завидую человеческим способностям, в конце концов, каждому свое. Завидую только одной — умению удивляться. Ночью на работе от скуки решил почитать ленту друзей. Читаю, как один мой приятель, естественно, алкоголик, как и все остальные друзья, во время очередного запоя залег в больничку. Отлежаться и, как говорят наши алкаши, откапаться. Непонятно только зачем, когда нужно всего-то ничего: разумно похмелиться и хорошо выспаться, чтобы проснуться трезвым. Тем не менее считают, что в больничке это сделать легче, и ложатся. Из больнички за три дня вынесено впечатлений на целый роман. Ну пусть не на роман, а на повесть. Описывается, как весь мужской персонал клиники вяжет подвижного гибкого старичка, который восьмой раз вырывается из пут. Читать тоже быстро надоело, посмотрел, что творится вокруг меня, за монитором. А за монитором стоит койка, к которой лично привязал человека, и шансов вырваться у него никаких. Я умею, опыт. Но посматривать надо, и посмотрел вовремя. Оказалось, что человек занят делом: не в силах освободить руки, пытается зубами вырвать из своего конца мочевой катетер. Гибкость позвоночника позволяет. Вырвать пока не удалось, но похоже, что клиент уже близок к жесткому оральному самоудовлетворению, искусав до крови крайнюю плоть. Можно, конечно, позавидовать такой человеческой способности, но мы уж как-нибудь обойдемся без нее. Пришлось встать и под вопли о правах человека набросить еще пару ремней на грудь. И что тут интересного? Рутина.

Иногда удивляет разнообразие человеческих желаний:

— Хочу сладкого чаю с вафелькой, хочу надеть свою маленькую курточку. А можно покурить? А позовите сюда мою Наташу!

Потом начинает раздражать, и ты человека привязываешь. Фиксируешь жестко, чтоб не лежал в луже мочи, засовываешь мочевой катетер.

— Вы чего делаете, сволочи! Вы чего мне в х… суете? Такое может делать только моя Наташа!

— Затейница, конечно, твоя Наташа, если она с тобой такое делает. Можно позавидовать, но кричи не кричи — не поможет.

Если хожу на выборы, только с одной целью: украсть бюллетень. В принципе можно расценить, что участие принял, но воздержался, раз графы против всех нет. А может и будет в этот раз такая графа, не знаю. Но на следующие выборы очень может быть не только пойду, но и приму самое активное участие в выдвижении кандидата.

Есть постоянный пациент, еще не до конца деградировавший наркоша-метадонщик. Который раз приезжает из столицы снять ломку под наркозом. В Первопрестольной эта процедура стоит раза в три дороже. Сразу после выписки, прямо у выхода, в своем автомобиле закидывается колесами и, если может, едет домой. Если не может — спит в машине до утра. Ничего интересного в ситуации нет, большинство переламывается не для того, чтобы потом лечиться, а с одной целью: сбить дозу, начать заново с более низких доз. Интересного в пациенте только одно — фамилия. Фамилия такая же, как у нашего гаранта. Вчера, проснувшись через пару дней нездорового сна, начинает интересоваться новостями. Что в мире, как обстановка? Решаем с ним провернуть комбинацию: на следующих президентских выборах выставить его кандидатуру. Вместо рекламных баннеров нашей клиники развесить плакаты с призывом: Голосуй за знакомую фамилию! Или что-то в этом роде. Собрать подписи? Да не проблема, за тебя, говорю, подпишутся все пациенты наших «нарколожек». Предвыборную программу написать? Тоже не вопрос. Предлагаю тезисы: легализация легких наркотиков, чтобы метадон, как в прежние времена, продавался в аптеке без рецепта. Придумаем еще. Партия тебе нужна? Создадим какую-нибудь Всероссийскую партию измененного сознания. А если в России наркоманов только по официальным данным до 8 миллионов, а реально скорее всего раза в три больше, то прикинь, сколько процентов ты наберешь на выборах? Куда больше всех остальных кандидатов-аутсайдеров вместе взятых, плюс прибавь процент идиотов, купившихся на призыв: «Путин — снова наш президент!» Так до второго тура можно дойти, а там уж как карта ляжет. Смотря кто будет соперником. Протестный электорат у нас силен, но неорганизован, могут ради смеха и проголосовать. Главное, ты от передозировки не сдохни в ближайшие шесть лет.

Слабый пошел подследственный, почти никаких воздействий — а он уже поплыл и готов к сотрудничеству. Месячный запой, после пяти дней горячки в голове рождаются вопросы:

— А где я? Почему на окнах решетки? А почему я привязанный?

— Вспоминай, — говорю, — сам все вспомнишь или помочь?

— Да нечего мне рассказывать, это он сам.

— Да мне по-х…, сам — не сам, это ты прокурору будешь рассказывать.

— Ну сами посудите, зачем мне его убивать, своего юриста? Ну договор он неправильно составил, так убыток всего тысяч двадцать, кто за эти деньги убивать будет? Отпустите меня, можно под подписку? Я же ничего не знаю.

Тема становится интересной.

— Не надо меня грузить, сейчас и за бутылку замочат. И где ты такое видел, чтоб по 105-й под подписку отпускали?

— Какая 105-я, он же сам повесился, мы-то тут при чем?

— А ты акт судмедэкспертизы видел? Почему на шее две странгуляционные борозды? При самоубийстве, брат, одна.

— Да ничего я не знаю, я случайно оказался свидетелем. Я и близко не подходил! Давайте я все напишу, все, что скажете!

Чую, сейчас мужичок сорвется в истерику и пролежит привязанным еще дня три. А моя задача в ближайшие дни отправить его в люди. Помогать правоохранителям, конечно, нужно, но если только личные интересы этому не противоречат.

Если в реанимацию попадают коллеги, врачи, а особенно наркологи, первое, что надо с ними сделать — привязать. Жестко, лишив всякой возможности маневра даже в пределах кровати. Врачи — самые трудные пациенты. При этом не проявлять никакого сочувствия и жалости. Сам не пойму, почему так рассмешило заявление одного из посетителей? Сколько ни убеждал, что ни одна из наших профессий не может гарантировать от болезней, что кардиологи легко могут помереть от инфаркта, онкологи от рака, а гастроэнтерологи от язвенных кровотечений, и бывает, что делают это чаще остальных, коллега продолжает настаивать:

— Зачем мне в реанимацию? Да о чем вы говорите? У меня никогда, я повторяю, никогда не было и не будет белой горячки. Это же просто невозможно. Да вы что, не знаете, кто я? Я психиатр-нарколог, я кандидат медицинских наук. Хорошо, я согласен в реанимацию, только с одним условием: чтобы утром на обходе Виталик меня тут не видел, мне неудобно перед ним оказаться в таком виде. (Виталиком в детстве звали нашего главного врача.) Можно я утром в туалете посижу во время обхода? Только вы мне скажите, когда Виталик придет, хорошо? Я там от него спрячусь. Поверьте, правда неудобно, мы же с ним вместе работать начинали.

Хорошо, только утром спрятаться было уже невозможно не только от Виталика, но и от окружавших видений. К утру одолели бесы. Но коллега, видимо, изобрел новый способ борьбы с ними: на утреннем обходе, достав из-под одеяла свой прибор, неожиданно стал отбиваться от наседавших бесов струей мочи, облив ею заодно и халат своего друга Виталика.

На днях развеселила история, как директор, а может и хозяин, нашей наркологической клиники нажрался до чертиков на выпускном вечере своей дочки в детском садике. И что из этого получилось. Хотел ее рассказать друзьям, написал первую фразу: «Директор наркологической клиники нажрался на выпускном вечере своей дочери в детском садике…» И подумал: «А наверное, этого и достаточно. Дальше все равно уже не интересно, дальше шел стандартный набор алкогольных приключений с окончанием вечера в своей же клинике».

Какой-то идиот спланировал здание больницы так, что окна отделения реанимации выходят во двор жилого дома. И естественно, жителей окрестных домов смущают крики из наших окон: «Помогите! Убивают!» Особенно летом, когда окна у нас и в квартирах открыты. Иногда появляется на пороге сотрудник полиции, вызванный жильцами. Приходится объяснять, у нас все нормально, а что, по-вашему, должны кричать люди в реанимации: «Спасибо, доктор? Спасибо, что привязали к кровати, отдельное спасибо за поставленный мочевой катетер?» Сотрудники понимают, и их понять тоже можно. Поступает заявление, надо отреагировать.

Но как-то раз соседи, наслушавшись из наших окон криков борцов за свои права, обратились в прокуратуру с жалобой на жестокое обращение с пациентами. Привязанные слишком громко требовали свободы передвижения, те, у кого стоит мочевой катетер, — свободы мочеиспускания. И устроила прокуратура у нас проверку. Проверка вещь внезапная, но всегда к ней успевают приготовиться. Решили так: надо загрузить всю реанимацию буйными неадекватами, жестко их связать, и пусть они при прокурорах орут во всю глотку, а те посмотрят и убедятся, что иначе с нашей публикой нельзя. Дело за малым — где найти столько буйных психов? Хорошая команда собирается не каждый день. Но служба безопасности больницы, а в основном там работают бывшие менты, нашла выход. Договорилась с бывшими коллегами из соседнего отделения, что те изобразят наших пациентов. За что получат благодарность в материальной форме и в плане оказания услуг. Мужики не подвели, десяток человек пришли к назначенному времени. Чтобы все выглядело натурально, принесли с собой стойкий запах перегара, а некоторые так подготовились к своей роли, что уже с утра нажрались так, что от пациентов не отличались ничем. Обставить мизансцену планировалось так: все ложатся на коечки, их для вида привязывают, ставят капельницы. Как только начнет поворачиваться ключ во входной двери в реанимацию, все должны по команде рваться из вязок, орать, требовать свободы. Через минуту прибегает охрана и вежливо, но жестко вяжет самых буйных. Медперсонал бегает вокруг и каждому вставляет в вену шприц, якобы с успокоительным средством. Вокруг заранее разбросаны пустые коробки от аминазина, галоперидола, пропофола и прочих снадобий. Чтобы не случилось ложной тревоги, через отделение реанимации запретили проходить всем сотрудникам, никому входную дверь не открывать. Кому надо зайти, пусть обходят по запасной лестнице, через черный ход.

В общем, все выглядело более чем достоверно. Главный врач с проверяющими открывает дверь, прокуроры заходят в реанимацию и видят, как десять безумных мужиков, привязанных к кроватям, рвутся на свободу, кроют всех матом, а прокурорских особенно, от души. Тут уж в выражениях можно не стесняться, слова: «Сука прокурорская, я тебя на ноль, падла, помножу!», пожалуй, одни из самых ласковых. Пока не порвались веревки, комиссия от греха исчезает за дверью. «Да, — говорят, — с вашими иначе нельзя». И уходят. И на этом бы прекратить действие, но как предусмотрено сценарием, услышав крики в реанимации, туда прибегает охрана. Потом долго искали человека, который забыл предупредить охранников, что лежат там свои люди и надо только показать, как ты якобы привязываешь к кровати разбушевавшегося алкаша, обращаясь с ним предельно корректно. Дальше все было по-настоящему, начались попытки кого-то привязать, менты разозлились, и со словами, что на драку мы не подписывались, от души вломили охранникам. В итоге оказалась связанной охрана. Теперь на вахте сидят мрачные люди в темных очках, избегая света. Чтобы не портить имидж клиники своими разбитыми лицами. Начальству пришлось выписать им что-то вроде премии, компенсации за моральный ущерб. Ну а менты унесли с собой из центра весь запас спиртного. А запасов было много, конфискат: почти каждый, идя лечиться от алкоголя, пытается алкоголь с собой пронести. Так что хватает даже на проведение проб после кодирования.

Интересно получается. Привязал к кровати очередного пациента, пусть он коллега, пусть даже не просто коллега, а врач-анестезиолог. Правила должны быть едиными для всех. Хочешь курить? Покуришь завтра, а пока полежи. Хочешь пить? Попроси — дам. Не начнется у тебя завтра белая горячка, — получишь немного свободы. Смотрю на привязанное тельце, думаю, что где-то я его видел, уж очень знакомое лицо. И вспомнил, действительно давно это было, лет, наверное, больше 15 назад. Он тогда еще был студентом и работал у нас медицинским братом. Помню, что не любили мы его, и было за что. А все потому, что любили мы тогда после работы задержаться, посидеть за рюмочкой спирта. Спирта тогда еще было много, и спирт аптека получала хороший. Тогда понимали: пить все равно будут, так пусть хоть пьют качественный продукт. На перерасход спирта руководство смотрело сквозь пальцы, рассуждая так: пусть это будет небольшой прибавкой к зарплате, которую тогда задерживали по полгода. Заведующая аптекой лично проверяла каждую партию, хорошая была тетка, жаль, спилась. А иные и на дежурстве могли пропустить рюмочку, но никогда не теряли над собой контроль и работали не хуже трезвых. Особенно был уважаем в коллективе врач-эндоскопист, который на каждую процедуру получал по 200 граммов чистого спирта, промывать эндоскоп. Зачем, говорил, его промывать каждый раз, в желудке прополощется. В конце дня протер, и все. Поэтому знакомые шли к нему только утром, первыми.

Помнится, студент осуждал наши посиделки, говорил о вреде спиртного. Какие-то книжки приносил о пользе трезвости. И постукивал, если кто накатит на дежурстве или после вчерашнего придет на работу. Правильный такой был, сучонок, даже не скрывал, что доносил начмеду, кто, сколько выпил, когда и с кем. Говорил, что старался для нашего же блага. Лечиться вам надо, граждане алкоголики. А начмеду от этого только лишняя головная боль, требовалось график дежурств составлять так, чтобы в один день основные любители не собирались. Ну и попросили мы его уволиться по-хорошему, пригрозив начистить рожу. А чтоб он к нам пришел после института, о том и речи не шло. А в конечном итоге сам оказался у меня, привязанный к койке, балансируя на грани белой горячки. И получается, что теперь мне решать, дать тебе перейти эту грань или не давать? А вот чтоб завязать, как сделало большинство из нас, ты уже не сможешь, даже не пытайся. Это уж я точно знаю, кто сможет, а кто нет.

Заведующий реанимацией весь день хвастается литературным даром. Текст на шести листах бумаги зачитывается с утра вслух, сначала всем, потом в течение дня каждому в отдельности. Текст является докладной запиской главному врачу. В ней доказывается, что нет смысла сокращать в больнице реанимацию в два раза, как планирует сделать главврач. Сомнительная экономия на фонде заработной платы приведет к тому, что персонал разбежится, вырастет летальность, и возникнут прочие мелкие проблемы, конфликты, жалобы. Все правильно, все аргументированно. Народ кивает, да, здорово написано, нам бы так научиться. Так учитесь, сынки, пока есть у кого. С гордостью показывает мне — ну как?

— Хорошо. Отлично! Только один вопрос: кто будет читать твою эпистолу? Наш главврач? Никогда.

— Это почему?

— Слишком длинно. Докладная записка должна быть короткой, как пост в Фейсбуке, как выстрел. Напиши два предложения, тогда, может, и прочтет. Желательно так, чтобы было понятно нашему главному врачу, кто он по специальности. Правильно, гинеколог. Так, и напиши, чтобы было ему понятно: не будет реанимации — вся больница будет никому не нужна. Я бы написал так: «Больница без реанимации как манда без овуляции». Тогда, может быть, и проникнется важностью темы.

Появился очередной повод для гордости за свою страну. Знакомые беженцы с Донецка, судя по их рассказам, в миграционной службе проводят времени больше, чем на работе. Оформляют вид на жительство. По подслушанному телефонному разговору с мужем понимаю — что-то опять не так.

— Опять какие-то проблемы?

— Да. Только не с ФМС. Свекор в гости приехал.

— Сочувствую.

— Да не в том проблема. Мой козел только с работы, вместе с ним на рыбалку на озеро. Рыбы натаскали, ну куда ее девать? Весь холодильник забили, сырок, представляете, малюсенький сырочек творожный доче на завтрак положить некуда. То была бы рыба, а все дрянь, плотва да худой подлещик.

— Ну пусть на залив съездят, судак половят. Могу лодку дать.

— Не смейте даже предлагать! Надоели они мне со своей рыбалкой!

— А свекор надолго?

— Да месяц уже, как должен был уехать.

— А что мешает?

— Так собрался, билет купил. Решил постирать своё рыбацкое тряпье, куртку, портки грязные. Ну и с курткой паспорт постирал. Так, что одна фотография осталась, и то по ней не поймешь, он, не он. Теперь в консульство приходится ползать, пытается восстановить. Вроде обещали. А с этим не выпускают, пробовал.

— Странно, я свой паспорт в машине стирал, и купался с ним, и в позапрошлом году из лодки выпал. Ничего, высушишь — нормально. Ну чуть помят, надо бы, конечно, поменять, но никто не цепляется, — демонстрирую свой помятый паспорт: — Вот, ничего страшного. Да, еще в прошлом году в тайге промок насквозь, тоже сушил у печки.

— Так то российский паспорт, а украинский весь расплылся.

— Ну тогда сочувствую. Хотя а нет мысли, что это он не случайно? В смысле паспорт постирал?

— Да я теперь уже и не знаю, случайно или нет, но одно точно: если сегодня опять рыбы притащат, выкину их обоих вместе с рыбой.

С другой стороны, как посмотреть на вопрос, как объяснить стойкость российского паспорта. Не иначе как специально рассчитан, выдержит стирку, выдержит ночлег под дождем в луже. Правда, я его постирал трезвым.

Не знаешь, кому верить. Смотришь российский канал: у соседей беда, мобилизация срывается, люди бегут, получив повестку. Бегут кто куда может, в Европу, в Россию, в деревню. Бегут заранее, не дожидаясь повестки. Смотришь новости у соседей — на площадях толпы добровольцев, военкоматы отбиваются от желающих служить. Где правда? А правда третий день лежит перед глазами. На самом-то деле братский народ готов сражаться за независимость, встать на борьбу с сепаратистами, очистить родную землю от проклятых москалей. Но что-то всегда мешает, всегда находятся причины. Мешают враги, а враг коварен и подл и на первый взгляд так незаметен, что может скрываться даже в родной семье.

Почти год, как семья с незалежной переехала в Россию, прошлой весной, когда еще только все началось, когда еще можно было что-то продать, квартиру, хату, а трудовую гривну поменять на валюту. Инициатором была жена, поскольку женщины в таких вопросах более практичны. Родня на первое время приютила, оформили документы, обзавелись жильем. Дети в школу, жена нашла работу, содержит кормильца. Кормилец рассуждает резонно: зачем работать? Пусть российская родня прокормит, вы эту бодягу у нас заварили, вы теперь нас и кормите. Казалось, живи и радуйся, но главе семьи нет покоя. Как там на батькивщине? Рвет его на части борьба между семьей и чувством долга, не дает покоя совесть: как так? Я тут сыт, в тепле, а мои земляки на фронте, в окопах. И соответственно — пьет. От родни тревожные вести, звонит маме — як вы там? Мама переживает: «Сынок, ты не приезжай, тут тебе повестка пришла, а армию. Сиди уж там, сюда не суйся». Но чувство долга берет верх, надо ехать в АТО. И боец собирается в армию. Первый порыв спонтанный, вскоре погас на ближайшей автобусной остановке, у ресторана под названием «Бревно», где его с грунта подобрала «Скорая помощь». Отогревшись в реанимации и выписавшись из больницы, во второй раз призывник подходит к вопросу основательней. Покупает камуфляж, запасается продуктами. Украв у жены заначку, отложенную на черный день, отчаливает на фронт. На столе остается записка: «Прощайте, родные, вспоминайте, если что». Вернувшись с работы, жена бросается на поиски. Не найдя на ближайших тротуарах тела мужа, не найдя его в ближайших питейных заведениях, мчится в полицию: «Помогите, люди добры, верните моего дурня!» Опытный участковый дает дельный совет: попробуй поезжай на вокзал, к поезду, там таких много. Жена мчится на вокзал, успевает к отправлению киевского поезда «Лыбидь», и верно, в одном из вагонов находит своего героя. Тот спит, в кармане билет, почему-то только до границы. Видимо, там воин рассчитывает на перемещение за государственный счет. Тело вытаскивается из вагона, тащится домой. Хватит, навоевался. Дома режим ужесточается, деньги надежно прячутся, довольствие выдается исключительно продуктами. Но разве патриотический порыв погасить? А на что выпить, найдется всегда. В итоге — панкреонекроз. Несостоявшийся герой в септическом шоке, и шансы выбраться стремятся к нулю. Но, к счастью, случилось одно из чудес: герой выжил и призыв в небесную сотню не состоялся. Выписываясь, обещал закодироваться от алкоголя и больше никогда не воевать с москалями.

Интересная логика у больного с шизофренией: устроить пожар на отделении и под шумок, когда пожарная команда начнет бороться с огнем и эвакуировать постояльцев нашего дурдома, свалить. Разорвать в пух пять ватных матрасов — это труд, требующий терпения и настойчивости. Костер разгорелся хорошо, но в расчеты вкралась ошибка: погорельцев эвакуировали не на улицу, а в реанимацию, этажом ниже. И виновника пожара первым. Смотрю, за ним ведут стайку наркоманов, которые, только пройдя очередной курс, снова обсадились прямо во дворе, перед приемным отделением. И снова, как обещали, в последний раз.

Спрашиваю:

— Привет, а вас-то какими судьбами снова к нам?

— Да мы не виноваты, это мы под раздачу попали. Этот мудак вату поджег, а мы собрались у костра посидеть, погреться. Какой-никакой, а все-таки кумар. Тут нас всех и повязали.

Что скажешь, дебилы.

Мой отрывной календарь сообщает, что сегодня день обрезания Господне. На ум приходят разные мысли, как его отмечать. Известно, что с обрезания вроде как начинается очищение от греха. А у нас с обрезания начинается многое. Читаю протокол одной операции. Начиналось все с мелочи, с обрезания, а закончилось выносом половины организма.

Операции № …..

1. Циркумцизио.

2. Расширенная гастроэктомия с резекцией абдоминального и нижнегрудного отдела пищевода.

Да, шансов выжить у дедушки после второй операции ноль. Если циркумцизио, или, попросту говоря, обрезание, он перенес легко, то удаление почти всего пищевода редко перенесет здоровый. А у дедушки рак этого самого удаленного пищевода.

Но зато одному больному сделаны сразу две операции, что отражено в статистике и отчетах. Естественно, в положительном аспекте, как процент увеличения оперативной активности (соотношение числа прооперированных больных к общему числу пролеченных), и для снижения послеоперационной летальности. В этом случае раз одному больному сделано две операции, то и послеоперационная смертность соответственно составит в 2 раза меньше. А если одному организму сделать одномоментно пять операций, а это у нас бывает часто, то даже если все больные после операции погибнут, то послеоперационная летальность будет не 100, а всего 20 %, что вполне приемлемо для любого хирургического отделения. Правда, больше десяти сделанных за один раз операций я не видел. Эти десять было сделано одномоментно, когда мужику отрезали отмороженные пальцы на ногах. Хирург минут за 10 по очереди откусил их все кусачками, но потом был труд: для каждого пальца пришлось написать отдельный протокол операции: 1. Операция №… Под общей анестезией удален первый палец левой стопы… Асептическая повязка… 2. Операция №… Под общей анестезией удален 2 палец левой стопы… И так до конца. Чего не сделаешь ради улучшения показателей работы.

Перед праздником богомольцы с ближайшего прихода навещают больницу, и в этот раз на Крещение принесли в реанимацию святой воды, свечек, предложили зажечь. Я ждал их появления, только не думайте, что я их сразу с порога послал в известное место. Нет, предложил сначала освященным елеем смазать кислородные баллоны, а потом уж зажигать свечи. Может быть, мы даже успеем увидеть начало пожара. И даже успеем попытаться потушить его святой водой. А посылать — нет, для этого у меня был специально подготовленный к их приходу человек, постоянный наш клиент по имени Александр Петрович. А Петрович, как известно из рекламы, жжет. Поэтому мой без остановки повторяет: «Нах… нах… нах…» Иногда, редко, вспоминая чью-то распутную маму и еще какую-то женщину, тоже не очень высоких моральных принципов. Что интересно, аминазин и прочие средства только слегка приглушают звук, не трогаешь — бормочет тихо, можно привыкнуть. И в ответ на предложение богомольцев толкаю Петровича: «Давай, Петрович, жги!» И тот начинает во всю глотку: «Нах… Нах…!!!» Богомольцы долго не выдерживают, сваливают вместе со своими иконками, лампадками и свечами. Какие ж вы, говорю, православные? Посидите, послушайте, вас Господь учит смирению, а вы и десять минут не выдержали. А как нам быть, неверующим, когда он уже так третий день?

Поражаюсь силе воли очередного человеческого организма. Каждый поступающий в закрытое отделение наркологии имеет мечту: пронести с собой спиртного. Зачем, если ты идешь лечиться от алкоголизма? Наверное, в этом есть особый кураж, какое-то самоутверждение: «Лечить меня хотите? Лечите-лечите. А вот хер вам!» Не удается этого сделать почти никому, в приемном отделении строгий досмотр, с проверкой всех полостей организма, куда можно спрятать хотя б маленький пузырек. Дело не в том, каким хитроумным способом организм пронес с собой в отделение почти пол-литра водки. Способом могу поделиться: в пустой флакон из-под шампуня наливается водка, сверху заливается слоем герметика, над ним сверху наливается немного шампуня. Санитар, шмонавший организм в приемном, клянется, что вскрыл флакон, проверил, вылил немного на ладонь, действительно шампунь, пахнет ромашкой. Вымыл им руки, вернул хозяину. Проткнуть герметик спицей не догадался, за что можно простить.

Лечился организм почти две недели. Протрезвел, по настойчивому требованию родственников подшился на год. И в день выписки встретил своих близких в изумительном опьянении. Нате вам, насильно меня сюда привезли — получите. Это ж какая нужна воля, чтобы, страдая с перепоя, сберечь спиртное ко дню выписки? Я бы не смог.

Беседую с офицером, подполковником, воином морской авиации. Настоящий офицер, стойко держит удар. Беседу начинаем с простого:

— Какое сегодня число?

— Что за вопрос? Естественно 24-е.

— Сегодня 26-е.

— Серьезно? Вот это мы с ребятами круто посидели. Нормально.

— Был повод?

— Да ты чего? День Советской армии!

— А если я скажу, что сейчас не февраль, а уже март?

Секундное замешательство.

— Врешь? Точно март? Ну так а чего я тут лежу? Давай отвязывай. Надо уже начинать командующего с днем Военно-морского флота поздравлять.

Чем заканчивается спор двух столиц? А вообще интересно, какой идиот называет Петербург Северной столицей? На отделении наркологии спор возник на пустом месте. Мы привыкли, что приезжают к нам лечиться жители как дальнего зарубежья, так и не очень далекого. Граждане Франции, Германии и Украины — дело обычное. Одни разочарованы в метадоновой программе, другие страдают от ее полного запрета. Москвичи тоже не редкость, у них аналогичный курс лечения стоит раза в три дороже. И воспринимаются они питерскими не совсем дружелюбно. Спор на отделении начался с мелочи, с каких-то малозначащих фраз, типа: «Москва — отстой, Питер — говно», затем перешел на более принципиальные вопросы — булка или батон, бордюр или поребрик. А поскольку питерские наркоманы были явно в большинстве, отделали они московских метадонщиков от души. Разбили лиц, поломали ребер, и так, еще по мелочи. А одному парню завтра идти на быструю детоксикацию, вот-вот у него начнется ломка, а как взять на наркоз человека с переломами ребер? Наркоз при этом часов на 6, а с аппаратом «Фаза» лучше не шутить, молча порвет легкое и даже не заметит, не подаст сигнала. Хорошо, если вовремя заметишь ты. В общем, время идет, начинается ломка, а ломка от метадона страшная, и по сравнению с ней героиновая примерно как прищемить палец или сломать голень. Тоже болит, но не долго. От боли сносит крышу, парень разносит двери и мебель. Парня вяжут. В результате за свои деньги мудила, решивший быстро переломаться под наркозом, а денег это стоит не малых, получает не только мощнейшую ломку, но и неделю безумия в качестве бесплатного бонуса. Есть, правда, шанс, что крыша вернется на место, но шанс небольшой. А если и вернется, то не скоро.

Так что надо жить дружно и не надо в Питере называть булку батоном.

Приятно иметь дело с интеллигентными больными. Смотрю, с утра по травматологии гуляет новая фигура и заглядывает под все шкафы и кровати.

— Уважаемый, — спрашиваю, — что потеряли?

— Вы понимаете, я за эту ночь так утомился, только вечером хотел прилечь, смотрю, а из-под подушки, из-под матраса опарыши ползут. Я побежал, взял веник, совок, хотел собрать их, пока они не расползлись, а они уже по всему полу и растут прямо на глазах. Уже такие, знаете, с палец. Я всю ночь подметал, только к утру от них избавился. Вы же понимаете, это же просто нарушение всех правил гигиены.

— Ну, собрали? Так чего сейчас не спится?

— Наверное, не всех собрал, часть успела превратиться в муравьев. Вон они, ползают вдоль плинтуса.

— Ну пойдемте ко мне, у меня насекомых нет. Одежду снимайте полностью, кладите в мешок, мы его на санобработку отправим.

— Спасибо вам, доктор, буду очень благодарен. А я у вас хотя бы отдохну.

Даже рука не поднималась привязать такого приличного человека. Но пришлось, голоса его позвали продолжить уборку.

Понять можно, люди переживают за своих болеющих родственников, но понять не могу, зачем по нескольку раз на день звонить в реанимацию и спрашивать: «А как здоровье моего Васечки?» Ведь прекрасно известно, что у Васечки никакого здоровья нет, что когда помрет Васечка, тебе позвонят, а если чудом поправится и его переведут на отделение, сообщат тоже: «Приходи, ухаживай за своим Васечкой». А по телефону тебе никто никакой информации не даст, если только ты с дежурным врачом не знаком лично. Закон запрещает, мало ли кто звонит? Ответят: состояние тяжелое, могут сказать температуру. Если подсчитать, получается около 30 звонков в день, на каждый уходит по минуте, полчаса рабочего времени тратится впустую. А их можно потратить с большей пользой, например поспать.

Только одна бабушка каждый день звонит по делу. Звонит уже года два и таким милейшим старушечьим голосом спрашивает:

— Милай, а скажи-ка ты мне, ваш заведующий еще не сдох? А то я в лавру ездила, свечку в церкви поставила, чтоб прибрал его Господь. Он мужа моего убил.

Говорят, пару лет назад в больнице умер ее муж, какая-то онкология, и теперь она желает смерти всем, кого считает в этом виновным. Два года пытаются эти звонки пресечь, писали на бабку заявления в полицию, купили телефон с АОНом, чтобы заблокировать ее домашний номер. Но полиция бессильна, а бабка стала звонить с сотовых телефонов, меняя номера. И вдруг звонки прекратились. Народ сначала не обратил внимания, потом стал интересоваться: «А бабка-то звонила сегодня? Нет? А что случилось? Может, померла?» В общем, без нее стало скучно.

Пока не признаюсь, что это моя работа. Позвонила старушка, поинтересовалась здоровьем заведующего, а я ей ответил:

— Да помер он, помер, в страшных мучениях отошел. Спасибо тебе, добрая женщина, помогли твои молитвы. Приходи на похороны.

Странно, почему-то многие знакомые интересуются: «А что твои пациенты видят в бреду? А главное кого? Не видит ли кто действующего гаранта?» Непонятно, почему никому не интересно, как горячку лечить, как избежать встречи, если она уже где-то рядом. Отвечаю: многое чего видят. Кто бороздит просторы океана, стоя на капитанском мостике, кто покоряет глубины космоса, кто закладывает виражи, рассекая по городу на спорткаре. Иногда жалко лечить интересный бред, например. Когда человек представляет себя Буратино, даже нет, не Буратино, а Пиноккио, пусть он даже не дает спать всю ночь своими криками: «Папа Джузеппе! Помоги мне, папа! Джузеппе, ты где?»

Приходит много исторических персонажей, бесспорно лидирует Ленин, Брежнев значительно отстает, но кроме генсеков попадались и деятели второго ряда, такие как Молотов и Каганович, был даже забытый Луис Корвалан, но вот почему-то с Путиным в бреду еще никто не общался, по крайней мере при мне. Горбачев был, а Ельцина не было. Наверное, никто из нынешних деятелей так сильно не поцарапал историю, чтобы оставить след и в больном сознании электората. При том, что абсолютно все страдальцы ярые сторонники режима, даже те, кто вроде бы высказывает либеральные мысли. Все понимают, что было бы с ними, попробуй они так побухать в другой стране или при другой власти. Было бы плохо. Считаю это большим недостатком в работе идеологических отделов, ведь наверняка такие есть при правительстве или в правящей партии. Особенно когда в стране приближаются главные выборы. Можно, например, двинуть алкашей на избирательные участки под лозунгом «Единая страна, единый народ, единый бред». Хотя нет, что-то похожее уже было лет 80 назад, пусть идеологи сами придумывают лозунги.

Под Новый год бабушка в свои 90 с лишним лет перенесла пожар в своей квартире. И не только пожар, ее вместе с горящей кроватью пожарники выкинули из окон квартиры на снег. С четвертого этажа. Не заметили, что на кровати спит бабушка. Залили пеной, притушив белье и тлеющую одежду. Когда огнеборцы закончили свою работу, стали сворачивать шланги, убирать за собой, родня ходит под окнами, смотрит, что уцелело, и видят: а бабулька-то, что давно на снегу лежит в стороне, про которую давно забыли, не до нее было, а она дышит, надо в больничку ее срочно. Привели ее тогда в чувство, отправили в ожоговое отделение, лечиться. Прошло полгода. Ожоговый центр закрывается на лето, на проветривание, пациентов развозят кого куда. А нам достается бабушка. Жива бабуля, молодец. Пару пневмоний перенесла, сепсис, шок, пересадку кожи. Смотрю: лежит, кашу кушает, даже сначала не поверил, что та самая. И делает все, что положено делать бабушке, только дышать самостоятельно не может пока, отвыкла за полгода. Но ничего, к зиме научим, тут главное — оптимизм. А оптимизма бабушке не занимать, лежит, улыбается, довольна. У всех сразу поднимается настроение, даже начмед, загоняя нас на обход, идет, напевает: «Бабушки на снегу, розовые на белом. Что же нам с вами делать, с бабушками на снегу…»

С приятелем — дежурным хирургом сидим в курилке. Ночь впереди длинная, есть время поговорить.

— Смотрю, — говорит, — с нашего-то курса уже шесть человек профессора.

— А я профессоров не считал, но знаю, что пятеро наших в сумасшедшем доме. Некоторые навсегда.

— Да ну тебя, вечно ты про какой-то негатив.

— Почему негатив? Людям там хорошо.

Вспомнили интересных общих знакомых, коллег.

— А помнишь, хирург у нас работал, Тишка?

— Смутно, помнится, он еще в экспедицию куда-то в Арктику поехал. Там чуть ли не два срока подряд на льдине просидел. Он?

— Да, ему тогда еще какое-то звание дали. Герой. Тогда вертолет с их сменой нае…ся, им предложили, кто может, останьтесь еще на одну зимовку.

— Было, помню. А где он, кстати, сейчас?

— Так от судьбы же не уйдешь. Замерз во льдах у родного поселка, в нескольких шагах от больницы.

— Трезвый?

— Ну ты сказал! Когда он трезвый с работы уходил? Хотя кто знает? Только весной труп нашли. Это ж надо — два года на Северном полюсе просидеть, а тут на тебе, погиб почти у самого дома.

Хирург вчера просит:

— Подойди, посмотри дедушку, дедушка, конечно, в полном маразме, но оперировать его надо, пока его бабка ему член не оторвала.

— Это как?

— Ну, придешь — сам увидишь.

Хитрый хирург знает, что от такого предложения не откажусь, как не посмотреть на интересных людей?

Поднимаюсь, деда в палате нет. Сестра говорит, что пошли они с бабушкой на прогулку. Вон они, в конце коридора. Интересная картина: дедушку выгуливают на поводке. У деда спущены штаны, быстро не побежишь, а поводок — мочевой катетер с мочеприемником. Бабушка впереди, если дед увлекается, по ошибке стремится в чужую палату, подергивает его за поводок:

— Пошли к себе, мудак старый!

Хирург просит прооперировать дедушку под общим наркозом, иначе дед со стола убежит.

— И зачем, говорю, ты такую идиллию хочешь разрушить? Ну удалите вы ему аденому, уберете мочевой катетер, как его бабушка выгуливать будет?

Иду днем по коридору совершенно чужой для меня клиники. Видно, что я посетитель, в бахилах, одноразовый халат накинут на плечи, сумка в руках. Надеюсь, что никто не заподозрит, что я врач. Подходит человек, явно из местных больных:

— Извините, а вы не можете мне сделать обрезание? Мне очень нужно, у меня крайняя плоть очень длинная.

— Зачем? А потом, ты же на урологическом отделении, попроси врача, если надо, тебе сделают.

— Нет, мне прямо сейчас нужно. А они дорого просят. А вы не поможете?

— Не пойму, в чем проблема, только процедура болезненная, взрослым надо под наркозом.

— Значит, все-таки можете? Я так и знал! Я так и знал. Давайте сделаем прямо сейчас. Скальпель я вам дам, сейчас украду в перевязочной. А где? Это не вопрос, прямо тут. Нет, лучше отойдем в туалет. Наркоза не надо, я потерплю. Я кожу оттяну, вот так, — показывает на расстояние вытянутой руки, — а вы ножиком раз! И готово.

— Хорошо, — говорю, — ждите меня тут, я только сумку оставлю в палате, — и топаю в ординаторскую. Спрашиваю:

— У вас там чудак какой-то пройти не дает, требует, чтоб я ему обрезание сделал.

— Да не обращайте на него внимания. Он у всех просит.