Давно привык к тому, что все самое лучшее достается мне. И снова окружающая природа, наш русский лес, а точнее — чахлый березнячок на краю поселка, подарила мне очередную встречу с прекрасным. На этот раз уникальную в наши дни удачу познакомиться с бредом кристальной чистоты и алмазной прочности, самостоятельно развивавшимся годами без какого-то вмешательства нашей психиатрии. Все началось так: солдаты из соседней воинской части прочесывали близлежащий лесок. Последние дни там раздавались женские крики, стоны, иногда плач или смех. По ночам звуки мешали бойцам спать, пробуждая эротические фантазии. Когда крики стали негативно отражаться на боевой подготовке, командование обеспокоилось, построило пару взводов в шеренгу и отправило на поиски источника криков. В землянке, оборудованной из полуосыпавшегося окопчика, то ли времен великой войны, то ли выкопанного позже на учениях, воины обнаружили существо женского пола, на вид лет тридцати — тридцати пяти. Существо носило человеческую одежду, имело на удивление опрятный вид, единственной странностью в одежде была армейская маска на лице с прорезями для глаз. Одетые в такие маски персонажи ныне постоянно мелькают в телевизоре, разве что у нашего она была более плотной, из нескольких слоев ткани. Как настоящий человек из повести Бориса Полевого, существо ползало на коленях по снегу. Обе ступни были отморожены. Дальше естественное попадание в стационар.

Пытаюсь выяснить, что заставило существо жить в землянке. Диалог выглядел примерно так:

— Как вас зовут?

Женщина представилась, назвала имя, возраст, домашний адрес, все верно, все соответствовало данным паспорта, найденного в кармане.

— Скажите, Светлана, а что вы делали в лесу?

— Я там живу. Уже несколько лет.

— В землянке?

— Почему? В домике, я там домик построила, там рядом у меня банька, курятник недавно срубила, весной кур разведу. В гости приходите.

— Нет там никакого домика, мы в этот лесок иногда ходим праздники отмечать, никто там никакого домика не видел.

— Вот и не видели, потому что пьете. А я не пью, поэтому и построила. И в больницу к вам я не лягу.

— А как же ноги?

— А что ноги? Ноги не мои.

— Понятно, что теперь уже не ваши. Отморозили вы ноги, ампутировать придется.

— Да просто печку было не растопить, и на снегу огонь никак не разгорался, холодно.

— Слушай, ты случайно не пьешь, а?

— Нет, доктор, вообще почти не пью, ну очень редко. Да и денег у меня нет, вот совсем ничего осталось, — достает из кармана несколько монет, показывает, — а мне еще на них всех гостей кормить надо. И самой жить.

— А чего тебе дома не живется, у тебя ведь квартира есть, совсем рядом.

— Я ее брату оставила. Нет, он меня не выгнал, просто им тяжело со мной, ко мне много народа приходит. А у него двое детей, им еще рано такие вещи слушать. Вот я и ушла в лес жить.

— Давай-ка про гостей поподробнее. А кто к тебе приходит?

— Многие приходят. Ну вы понимаете, они сначала мне снятся, как бы во сне. А потом нет, уже не снятся, они потом приходят, и у меня внутри кто-то постоянно есть.

— А что они там делают? Разговаривают?

— Нет, чаще молчат, но они там трахаются. Ну то есть, как бы это сказать, они у меня там внутри сексом занимаются. Иногда так активно, что все из меня наружу вытекает.

Становится интересно, включаю диктофон, порадовать знакомых психиатров. Дальше идет точная расшифровка записи.

— А ты их знаешь?

— Многих знаю, сначала отец с матерью приходили, покойные. Но им же больше негде, это понятно, не на кладбище же. На кладбище любовью заниматься грех. Потом друзья, все знают, у меня всегда свободно, места всем хватит.

— Так они снились тебе или на самом деле приходили?

— Сначала снились, потом на самом деле. Ну я же чувствую, все же наружу из меня выходит. Хотите покажу, как вытекает?

— Нет, не хочу! Получается, что ты просто какое-то вместилище порока? А теперь только честно, ты когда последний раз в дурдоме лечилась?

— Ни разу не лечилась, я что, ненормальная?

— И что, ни разу никогда не была в «Скворечнике»? Вы же по прописке, кажется, должны лечиться там, в третьей психбольнице?

— Нет, была, но я сама туда приходила, одного профессора искала.

— Значит, все-таки была? А на учете в диспансере не состоишь?

— Нет, не состою. Что, вы меня за ненормальную принимаете?

— И водки не пьешь?

— Нет, не пью.

— Слушай, а ты мне не врешь, а? Ты что, будешь утверждать, что с таким бредом ты ни разу не была в «Скворечнике»? Я ведь сейчас проверю. Если тебе в лесу надоело, ночевать негде, так и скажи, мы тебя все равно с отмороженными ногами положим в отделение.

Набираю номер приемного покоя психбольницы, беседую с дежурным врачом. Странно, но такая действительно не попадалась. Какое-то чудо. Чтобы в наши дни, с таким бредом — и ни разу не столкнуться с психиатрией? Невероятно.

— Ладно, говоришь, что все же была в дурдоме? Что за профессор там тебе понадобился?

— Да я туда ночью прилетала. Искала профессора Кандинского…

— Чего?! Слушай, так ты, может, его книг начиталась, про псевдогаллюцинации, а теперь мне телегу задвигаешь?

— Я его не читала, я знаю, он давно умер, но мне говорили, что он хороший доктор. Как раз во всем этом разбирается. Я его на том свете искала.

— Разбирался. Нашла?

— Нет пока, но найду обязательно, теперь я знаю, где он….

Вопрос только в том, что делать с такой красотой. Ни один сумасшедший дом не возьмет безумного человека с отмороженными ногами. Ни одно хирургическое отделение не захочет держать у себя активного шизофреника. Ну до утра полежит в реанимации, а дальше? Ждать, когда отвалятся стопы, когда заживут ноги после ампутации? При отморожении это процесс длительный.

— Слушай, а сейчас в тебе кто-нибудь трахается?

— Сейчас нет, сейчас у меня внутри двое мужчин…

— Педики, что ли?

— Нет, просто сидят, разговаривают, разве сами не чувствуете? Чувствуете запах пота? Он же явно мужской, вот понюхайте, — поднимает одну руку, — тут одним пахнет, а тут — другим.

— Не хочу, не знаю, может, запах и мужской, но судя по нему, потеют сейчас мужики сильно. Ладно, давай анализ крови сделаем.

— Я не дам уколы делать, я знаю, вы своими уколами нормального человека в дурака превратите.

— Да нет, видишь — пустой шприц, мы только кровь из вены возьмем.

— А, берите, вы все равно мне в вену никогда не попадете, попробуйте, рука все равно не моя.

— А чья?

— Ну мужская же рука, разве не видно? Сейчас вы анализ ДНК сделаете, я знаю, он покажет, что рука не моя. Ой! Больно, и что, в вену попали? Странно, значит, все же моя… Интересная мутация. Но если в вену попали, значит не моя.

— А еще вопрос. Ты на что там живешь? Работаешь?

— Нет, не работаю. Там лес, как можно в лесу не прожить? Грибы я на зиму заготовила. Ягоды. Прожить можно.

— Ладно, полежи до утра у меня в реанимации. Согласна? Завтра психиатр придет. Давай пока укол сделаем, поспишь. А то отогреешься. Ноги начнут болеть, пусть они уже не твои.

— А что вы мне назначили?

— Седуксен.

— Зачем? Дайте инструкцию к препарату.

Не жалко, принес инструкцию. Знакомьтесь.

— Не понимаю, для чего он мне? Если у вас тут сейчас двое мужчин в армейской форме, гаечными ключами мне в ногах закручивают гайки, разве это, по-вашему, повод лечить меня седуксеном?

Даже не знаешь, как и возразить. Действительно не повод. Не объяснять же, что никаких мужиков рядом нет. Потеряешь доверие, с таким трудом налаженный контакт.

Пришедший утром новый доктор-психиатр не разобралась в тонкостях душевной организации. Пожимая плечами, сказала, что такого не видела никогда, только читала в книжках. Так и не смогла поверить, как человеку за много лет до сих пор удавалось избегать контактов с ее коллегами. Похоже, решила, что мы ее разыгрываем, подговорив пациентку, и даже показалось, что слегка обиделась. Уходя, попросила, если появятся родственники — прислать к ней. Родственники так и не появились. Девушка вместо одной ночи пролежала в реанимации недели две. Каждый день аккуратно по просьбе хирургов писала расписки, что отказывается от ампутации. Писала, что ноги не ее и она не вправе распоряжаться чужой собственностью. Конечно, расписки, написанные безумным человеком, ни имеют никакой силы, но и в сумасшедшие ее пока официально не определили.

За пару недель мы почти подружились. Иногда она просила прогнать какого-нибудь нежелательного гостя, напрашивающего к ней переночевать. Почему-то при ее виде постоянно вспоминался рекламный слоган: «Когда руками работают с душой…» Не помню, что там рекламировали, но представлялся некто в образе мясника, ковыряющийся в чьей-то душе огромными грязными руками. С этой нетронутой душой так никто еще и не поработал, ни руками, ни иными способами.

Только под шумок, поздним вечером, удалось отправить ее на отделение. Якобы в связи с отсутствием мест в реанимации. На самом деле, договорившись с дежурным хирургом обменять ее на другого сумасшедшего, более опасного для себя, человека с нашей родной любимой белой горячкой. Горячий человек хотел, как Гарри Поттер, оседлав швабру, вылететь на ней в окно. А наша больная в окно не стремилась, а далеко убежать на своих обмороженных ногах не сможет. Даже если кто-то из гостей и посоветует выйти в окно — не дойдет.