Утром, часов в шесть, звонок в реанимацию из приемного отделения: к вам везут клиническую смерть. Я давно уже считал оставшиеся минуты до конца смены, измеряя шагами коридор, сравнивая полученное расстояние, 75 шагов, с количеством половых плиток (0,3 м плюс 5-мм шов между ними), поэтому встретил очередного клиента прямо у лифта. Санитары вкатывают на каталке окоченевший труп мужчины, лет 45, с пятнами гипостаза на лице, слава богу, еще без признаков разложения. За каталкой семенит дежурный терапевт, доктор Беленький. На вопрос, где же ты тут увидел клиническую смерть и почему в таком случае он не оказывает никакой помощи, он попытался сделать пару толчков в грудь трупа, изображая массаж сердца. Доктор моментально посылается на хуй и вместе с трупом молча уезжает обратно вниз, в приемное отделение. Опытная лифтерша, понимая, что окоченевший труп в реанимации я не задержу, не стала уезжать на первый этаж. У входа в отделение сидели удивленные родственники, два мужика и тетка, судя по внешнему виду, люди не очень сложные, с явными монголоидными чертами физиономий. Вероятно — приезжие. Спрашивают, как же такое могло случиться? Только что дышал, мы спокойно спали, женщина вдруг проснулась от его храпа, позвонила брату. Тот приехал на своей машине, они его погрузили на сиденье и привезли в больницу. Всего-то прошло времени часа два, не больше. Тут же рядом, от силы час езды. Спасите. Объяснив двумя словами (он умер) бесперспективность ситуации и проводив родственников, я продолжил свои вычисления. Оставалось работать еще 138 минут.

Надо сказать, что доктор Беленький страдал тяжелым аутизмом, вернее, от этого страдали окружающие его люди, и поэтому он никогда не задерживался подолгу на одном месте работы. Нестандартность мышления в сочетании со специфическим слабоумием не позволяли ему заняться каким-то одним делом, и к сорока годам он сменил не один десяток специальностей, от кардиореаниматолога до гомеопата. В его трудовой книжке уже было 2 вкладыша. Среди его сертификатов встречались просто экзотические, типа выпускника Израильской школы фитотерапевтов, магистра гомеопатии и экстрасенсорики. Единственное, что он делал безошибочно, так это выносил диагноз СПИД на обложку истории болезни, причем при первом осмотре больного, без всяких анализов, и при этом никогда не ошибался в диагнозе. Как это ему удавалось, было тайной. Во всех остальных диагнозах он ошибался.

За 76 минут до конца дежурства меня посетила мысль: а что же этот шизофреник напишет в истории болезни? А если вдруг он догадается написать, что доставил в реанимацию больного в состоянии клинической смерти, а там был послан, то у меня будут большие проблемы. Надо спуститься в приемное и оставить какую-нибудь запись в истории болезни.

В приемном отделении утренняя суета. Перед сдачей смены всегда надо успеть сделать много дел. Беленького на месте не оказалось. Поймав на бегу дежурную медсестру, спросил, где история болезни умершего. А нет истории, ответила сестра. Как так, труп есть, а истории нет? А как же он его оформит? А не надо никого оформлять, сказала медсестра. Родственники спрашивали Беленького, что же нам теперь делать, но вы его так расстроили, что он сказал им: ваш труп, делайте с ним что хотите, можете увозить. Те молча снова погрузили тело в машину и увезли.

Способность удивляться проявлениям идиотизма была утеряна еще в институте. Но здесь ситуация была неординарная. Неизвестный труп молодого мужчины, привезенный неизвестными людьми, на машине, у которой не то что номер, даже марка не известна (кажется «девятка», кажется темная.)

— А фамилию то он хоть записал?

— Да нет, так отдал. Сказал, что чего ему историю болезни заводить?

Хорошо, необходимость в записи дежурного реаниматолога отпала. Одной проблемой меньше, как говорят наши правоохранители: нет тела — нет дела. Но надо рассказать о происшедшем на утреннем обходе. Оставшееся время до конца работы ушло на обсуждение ситуации. Вспоминалась известная свалка старых автомобилей из кинофильма «Криминальное чтиво», мистер Уиткинс, решающий все проблемы, его фраза о том, что убитого негра никто не спохватится, и прочие эпизоды. В общем, конец дежурства прошел весело. История пересказывалась каждому приходящему на работу. В ординаторскую, услышав смех, заходит начмед, интересуется, чего же в ординаторской так весело? Начмеду предложили повеселиться вместе с остальными, пересказав в очередной раз историю. Но начмеда ситуация не развеселила:

— Где этот мудак? Я сейчас убью эту скотину!!! (Дальше нецензурно.) Что за труп, откуда, почему даже не записана фамилия?!!!

Мы тоже затихли. Понять начмеда можно, если вдруг там криминал и смерть насильственная, то неприятностей у администрации мало не будет. В течение дня была оповещена вся милиция района, подключено ГУВД, даже обратились с просьбой о содействии к частным охранным структурам, к местным браткам, в счет оказанных в прошлом и будущем медицинских услуг. Тишина. Пять дней прошло, никакой труп в озере не всплывал, на обочинах дорог и в лесах не находился. Появилась надежда, что не всплывет, что его сожгли в печке или по крайней мере глубоко закопали.

На шестой день в приемном отделении раздается звонок. Звонят родственники умершего. У них созрел вопрос, а что же теперь делать дальше? Нельзя ли его снова привести в больницу, а то он дома лежит, разлагается. Лето, завонял уже. Ответили, что нет, привозить не надо. Надо подождать, когда к ним приедут.

К вопросу о способности доктора Беленького ставить больным диагноз «СПИД» ходили легенды. Однажды с утра в субботу подходит дежурный терапевт, рассказывает. Накануне Беленький положил на отделение гостя с Украины, написав ему на обложке истории два слова: «СПИД. Деменция». Фамилия гостя была Калитка. Что было особенно интересно, гость месяц назад обследовался в инфекционной больнице имени Боткина, где никакого СПИДа у него не нашли. На вопрос откуда взялся этот диагноз Беленький отвечал, что Калитка — пидор, потому что сопровождавшего его товарища назвал своей женой. Зав. отделением приказал дежурному терапевту гнать Калитку в шею, как только нарисуются его родственники, но терапевта насторожили некоторые странности в его поведении, и он пришел за советом. Посмотреть больного он не просил, но мне уж очень захотелось взглянуть на педераста с фамилией Калитка. Фамилия наводила на игривые ассоциации: «Отвори потихоньку калитку….»

Поднимаюсь на терапевтическое отделение. В отдельной палате на полу сидит человек и с аппетитом поглощает туалетную бумагу. Отмотав от рулона удобный кусок, комкает, запихивает в рот и запивает лимонадом. Человек явно наш, реанимационный. Лихорадка за 40, одышка. Срочно тащу его к себе в реанимацию. Рентген, анализы. На рентгене — тотальная пневмония с обеих сторон. Тянуть некуда: наркоз, перевод на искусственную вентиляцию легких. Приходят результаты анализов, как говорится, диагноз товарища Саахова полностью подтверждается: сепсис с поражением всех внутренних органов. Попутно начинается синдром ДВС (дисиминированного внутреннего свертывания крови). Как всегда пропускаешь его начало, первый этап, а замечаешь, когда кровь начинает сочиться из всех мест, в первую очередь из десен. Тут уже не помогает никакая гемостатическая губка, никакие препараты. Остановить кровотечение удается только прижиганием раскаленным на пламени зажигалки хирургическим зажимом. При этом дежурного хирурга, стоявшего рядом и наблюдающего за процессом, выворачивает наизнанку. Слабоват оказался парень, а еще отставной майор, побывавший не на одной войне.

В общем, адреналина с товарищем Калиткой хватило. Хватило надолго, когда состояние более-менее стабилизировалось, начинаю заполнять лист назначений и не замечаю, что вместо слова-фамилии Калитка пишу слово Скамейка, вероятно вспомнив персонажа одного известного армейского анекдота.

Через пару дней Калитка погибает от септического шока. Тотальная пневмония оказывается туберкулезом, а его такое быстрое, тяжелейшее течение связано с чем? Связано с наличием у Калитки СПИДа. В результате я имею очень конкретные неприятности из-за того, что заразного больного положил в общую палату. Плюс за расхождение диагнозов второй категории, хотя даже рентгенолог, описывая снимок, ни словом не обмолвился о наличии туберкулеза. Просто не бывает в наше время таких туберкулезных пневмоний. Была какая-то комиссия, разбирала нарушение санэпидрежима. А надпись на листе назначений «Скамейка» лишь усугубила мое положение. Так что Беленький оказался прав, за исключением одной мелочи — Калитка не был педиком. Приходила его законная жена, она оказалась женщиной. Беленький ходил по больнице, обращаясь к каждому: «Вот видите, я говорил!» При этом казалось, что щеки Беленького лопнут от гордости, а ты рано или поздно не сдержишь своего желания пробить их кулаком до самых коренных зубов.

Беленький увлекался гомеопатией. Даже пытался своими горошинками воскрешать больных. Просил сообщать ему, если у нас в реанимации случается клиническая смерть. Я ему объяснял, что если ты начнешь лезть к больному, когда идет процесс реанимации, самое мягкое, на что можешь рассчитывать, — это посылание на хуй. Нет-нет, говорил Беленький, я подойду только тогда, когда все уже будет закончено, когда вы констатируете биологическую смерть. Честно говоря, если есть посторонние свидетели, то попытки оживить организм продолжаются до победного конца, то есть до трупных пятен или окоченения. Без свидетелей такой фанатизм случается редко. Бесперспективность попыток оживления видна гораздо раньше. Так что лишние глаза нам не нужны. Но из какой-то студенческой солидарности, а мы оба почти одновременно закончили Первый медицинский, я разрешил ему потешиться. Узнав о свежем трупе, Беленький переодевался в ярко-оранжевый хирургический костюм, подходил к больному, клал в рот две горошины и молча уходил. После этого тело отвозили в морг. Цель манипуляции была не ясна.

Иногда ему давали пользовать горошинами живых лиц с какими-то редкими безнадежными болезнями, о которых можно прочесть не во всяком учебнике и лечить которые никто не умеет. Беленький брался за это дело со словами: «Я этого заболевания не знаю, но думаю, что здесь должен помогать хром (никель, цезий или другие элементы)». Эффект был один и тот же.