Вольфганг ожидал более резкой реакции на свое заявление, но Джоанна не тронулась с места, только ее темная кожа стала пепельной: она побледнела.

– Ну что? – спросил он.

– Конечно, я помню рассказы. Но, господи, клонировать восемь раз за три дня! Невероятно, что с тобой делали. Наверно, в конце концов тебя сломали.

– Нет, – сказал он. – Не сломали. Меня клонировали в первый раз, пытали, а потом зарезали, причем снимали карту мозга, пока я истекал кровью. Чтобы я проснулся, помня весь прошлый опыт. Так они поступали шесть раз.

Джоанна поморщилась.

– Но если ты не сломался, что произошло? – спросила она.

– Проснувшись в своем восьмом теле, я все помнил, только желание сопротивляться исчезло. Они лишили меня этого стремления. Меня сразу приветствовали, накормили и начали свою пропагандистскую кампанию. Именно тогда мятежи клонов перекинулись на Луну.

– О. Вот когда они подключили хакера, – бесстрастно сказала Джоанна.

Он кивнул.

– Думаю, они вырастили для меня несколько тел, и я заставил их истратить их все. Они могли либо начать делать новые тела, либо пойти быстрым путем.

– Быстрым, дорогим и очень опасным, – сказала Джоанна.

Слова казались Вольфгангу кислым комом во рту, он с трудом сглотнул.

– Я все помнил о том, как сопротивлялся и знал, что изменил мнение, но то, что я помнил все доводы против клонирования, не вызывало желания приводить их снова. Я больше не верил.

Они отняли у меня веру. Я думал, это невозможно.

Он встал и прошел на ее маленькую кухню. Налил из крана воды в стаканчик. Выпил и снова налил.

– Но в одном они были правы: я больше не верил, что, став клоном, потерял душу. Теперь я знаю, что потерял душу, когда меня взломали.

Он выпил воду и бросил пластиковый стаканчик в стену за ее кроватью. Тот ударился о стену и отлетел к Джоанне. Она вздрогнула и увернулась.

– Ты изменил соотношение сил, когда принимали законы о клонировании, – сказала она. – Я помню, что видела о тебе сюжеты в новостях и более подробные отчеты оперативников, работавших на Луне. В тот вечер были приняты Кодицилы.

Вольфганг продолжал.

– Я почувствовал облегчение, когда их приняли, хотя мои новые хозяева были недовольны. Меня запрограммировали так, чтобы меня не заботила моя участь, но я видел достаточно, чтобы не соглашаться с ними. Я откололся от этой группы, сменил имя, приобрел некоторую защиту и запустил в Университете Луны программу изучения клонов. Человек, лишенный души, не мог больше принадлежать церкви. Я выкрасил волосы и стал носить линзы, но потом перестал, уверенный, что спустя много времени меня никто не узнает.

У Джоанны был такой вид, словно она хочет его обнять. Он от души надеялся, что она этого не сделает. К счастью, она оставалась в своем кресле.

– Мне жаль, что ты через все это прошел, – сказала она наконец.

– Спасибо. – Почему-то ему стало легче. – Это не твоя вина. И я оставил все это позади.

– Я приложила к этому руку. Если бы мы не спорили так много и так долго, возможно, с тобой бы так не поступили. Я помню сообщения о тебе в новостях. Меня страшно удручало то, что кто-то должен так страдать, чтобы законы были приняты.

– Я был не единственным.

Она чуть улыбнулась.

– Но сейчас, здесь ты единственный. Так что приношу свои извинения. Политика почти никогда не бывает жестока к тем, кто принимает политические решения.

– Это недооценка, – сказал он, слегка нахмурившись. Подобрал стаканчик и снова наполнил его водой.

– Я должна знать остальное, – сказала она. – До меня доходили слухи, что ты стал народным мстителем, взял исполнение законов в свои руки.

Его захлестнул стыд. Он терпеть не мог эти слова. Услышав их, он всегда представлял, как в детском карнавальном костюме изображает героя. Сам себя он в то время называл охотником. Но и это слово казалось ему глупым.

– Среди того немногого, что я оценил в клонировании, есть одна вещь: оно дает тебе терпение. Несколько десятилетий я ждал и учился защищаться. Следил за теми, кто похитил меня и клонировал. А потом – да, взялся за них. Конечно, они сопротивлялись и несколько раз убивали меня. Я просто хотел, чтобы они знали, каково это. Я убил их, убил того человека, который стоял за всем этим, и убил хакера, которого сумел найти.

Она наклонила голову набок.

– И как ты себя чувствуешь теперь, когда знаешь, что у нас на борту хакер?

– Я в ярости, – ответил он.

– Если ты знаешь, что сделал с тобой хакер, почему не сочувствуешь Хиро, ведь он явно такая же жертва?

– Потому что жажда мести не подчиняется логике, – сказал он.

У нее округлились глаза. Она встала, слегка покачнувшись на ногах-протезах. Тут он увидел, до чего она устала.

– Вольфганг, логика здесь должна быть главным фактором, иначе мы все превратимся в народных мстителей.

– Ты знаешь мое отношение к клонам. Я учил в своих проповедях, что у них нет души, что они хуже ходячих мертвецов. Я никогда не считал, что совершаю грех, устраняя клона. – Он обеими руками потер лицо. – К тому же – повторю – к тому времени я начисто утратил веру.

– «Они?» – переспросила Джоанна, наклонив голову. – Тебя клонировали чаще, чем кого-либо другого на этом корабле.

Он растер лицо.

– Трудно думать о той поре. Взлом превратил мою прошлую жизнь в сон или в чьи-то чужие воспоминания. Изредка я испытывал глубокое негодование из-за того, кем стал. Охотясь, я пытался черпать в этом силу. Я твердо знал одно: нам не предназначено подменять Бога! Не знаю, убивает ли клонирование душу, но знаю, что сам акт клонирования противоречит воле Господа.

На этот раз стаканчик бросила в стену Джоанна, заставив его вздрогнуть.

– Меня тошнит от этого довода! Я слышала его век за веком. Подменять Бога… Вольфганг, мы пытались подменять Бога, когда люди поверили, будто можно изменить пол ребенка, занимаясь сексом в определенной позе. Мы подменяли Бога, когда изобрели контроль над рождаемостью, амниосинтез, кесарево сечение, когда развивали современную медицину и хирургию. Полеты – игра в Бога. Борьба с раком – игра в Бога. Контактные линзы и очки – игра в Бога. Искусственное оплодотворение. Гормональная терапия. Операции по смене пола. Антибиотики. Почему ты считаешь все это нормальным, а клонирование – проблемой?

Она продолжила, прежде чем он сумел ответить.

– И ты наверняка знаешь, что не стал другим. У тебя серьезные травмы – да. С тобой ужасно обращались. Ты оскорблен. Несколько десятилетий терапии тебе, вероятно, пошли бы на пользу. Но ты остался собой. Твоя душа никуда не исчезла.

– Откуда ты знаешь? – напряженно спросил он. – Поразительно, как люди, не верящие в высшую силу, убеждены, что знают абсолютную истину, что их мнение поколеблет тысячелетия глубокой веры. Откуда ты знаешь, что в моей душе?

– Знаю, потому что тоже прошла через это. Меня клонировали много раз, иногда в трудных обстоятельствах, и я знаю, что осталась прежней!

Голос его звучал глухо, он прищурился.

– Тебя когда-нибудь взламывали?

Джоанна осеклась. Она открыла рот, потом закрыла.

– Значит, нет, – сказал он.

– Насколько мне известно.

– Тогда ты не знаешь, каково это. Ты не знаешь, каково чувствовать в себе перемены.

– Это только цифры. Если концепция души так сильна, как могут цифры изменить ее, позволить математике фундаментально переделать нас?

– Думаю, мы закончили.

Он поднял с пола оба стаканчика и положил их в кухонную раковину.

– Ты пришел сюда! Ты хотел избавиться от тайн! Почему ты позволяешь своему гневу управлять собой? – спросила она, глядя на него в упор и сложив руки на груди.

– Это больше не обсуждение, это преследование по религиозным мотивам, – сказал он.

– Клоны уже давно отлучены от церкви! Ты сам за это боролся. Ты кривишь душой, лжешь! Ты священник, но тебя выбросили из церкви, но ты по-прежнему веришь, но у тебя нет души. Ты приверженец веры, требующей «не убий», но охотишься на хакеров. Как ты совмещаешь в себе все это? Разве человек, у которого есть душа, может тревожиться о том, есть ли она у него?

Вольфганг глубоко вдохнул, чувствуя, как в нем вскипает ярость.

– Человек без души будет оплакивать ее потерю каждый день своей жизни. Человек разъяренный, которому нечего терять, может охотиться – он больше не боится попасть в ад. Меня нельзя спасти, Джоанна. Нельзя исповедаться в потере души. Невозможно покаяться, когда внутри нечего исцелять.

И тут она сделала нечто неожиданное. Обняла его. Он застыл, не зная, что предпринять, но она не отпускала его. Она была гораздо ниже его ростом, ее голова доходила ему до груди. Ее волосы, как мягкий ореол, щекотали его подбородок.

– Ты так долго страдал, – сказала она.

Он сел на край ее кровати, неловко усадив ее рядом. Ему казалось, что внутри у него что-то сломалось, что-то такое, что до сих пор было туго натянуто, сжато – казалось, навсегда.

– Тебе сейчас нельзя оставаться одному, – сказала она. – Почему бы тебе не остаться здесь?

Он кивнул, и она отпустила и помогла лечь головой на подушку. Спустя мгновение он крепко спал.

Он проснулся, когда в комнате стало светлеть: наступал искусственный рассвет. Джоанна спала в своем кресле, уступив кровать ему. Она сняла протезы и казалась очень маленькой. У нее было спокойное неподвижное лицо, и он неожиданно испытал к ней теплое чувство. Он ждал, что ему станет стыдно за то, что он сорвался, ждал, что разозлится – ведь он показал ей свою уязвимость, но ничего не произошло.

Она, должно быть, услышала, как он ворочался, потому что открыла глаза и улыбнулась.

– Как ты себя чувствуешь?

– Лучше, – ответил он. – Гораздо лучше. На самом деле…

Глаза ее широко раскрылись, она села в кресле.

– РИН, ты всю ночь следил за медотсеком?

– Конечно. Мария навестила пациентов, потом ушла. Все еще спят, – сказал ИИ.

Джоанна обмякла от облегчения.

– Спасибо, что последил за ними. Скоро буду.

Наступила тишина, и Вольфганг решил, что РИН отключился. Потом ИИ сказал:

– Думаю, вам нужно идти в медотсек. Немедленно.

Катрина терпеть не могла сны о войне.

Она ненавидела, когда сны переносили ее на поле боя, где ей оторвало ноги шрапнелью. Тогда она опять чувствовала боль в ногах. В других снах она была сестрой милосердия, выносила однополчан из опасной зоны, перевязывала раны. Однажды она делала умирающему солдату укол адреналина, чтобы запустить его сердце.

Катрина открыла глаз. Она находилась в медицинском отсеке. Вернулось воспоминание о вчерашнем дне. Катрина ощупала лицо: боль в глазу начинала требовать внимания. Врач поставила ей капельницу, но сейчас пакет был пуст, и она нетерпеливо вытащила иглу из вены. Где Вольфганг? Кровать справа от нее пустовала, простыни были смяты, в пятнах крови. Слева от нее на кровати спал Хиро. Сегодня ей предстояло судить его за нападение, избиение, мятеж, заговор и еще за многое, а потом решать, что с ним делать. Вольфганг мог бы заняться этим. За Хиро она увидела лицо, знакомое ей лучше прочих.

Ее клон по-прежнему спал в коме, по-прежнему надежно хранил свои тайны. Эта Катрина знала. Знала, кто напал на нее, вероятно, знала, кто убил всех остальных. Она и сама могла отдать такой приказ.

Катрина больше не видела в этой женщине себя. У этой женщины другая последовательность событий, другой опыт, и она никогда этого не отдаст. Эгоистка.

Она вздрогнула, снова вспомнив свои сны. Ее прежняя нанимательница Салли Миньон предлагала нанять хакера, чтобы убрать худшие военные воспоминания, но Катрина отказалась. Она не хотела, чтобы кто-то копался в ее сознании, и ей были нужны эти воспоминания. Никогда не знаешь, когда они могут пригодиться.

Она осмотрелась, прикидывая, сможет ли встать. Голова кружилась, иногда сильно болело лицо. Джоанна не оставила ей ничего похожего на ночной горшок, – плохо, потому что вдобавок Джоанна накачала ее разными жидкостями, и ее мочевой пузырь был неприятно полон.

Катрина всю жизнь отличалась изобретательностью; тем более теперь ничто не могло ее остановить. Она спустила ноги с кровати и встала, благословляя низкое тяготение, которое позволяло сделать это без особой боли. Хромая, прошла к шкафчику, используя при ходьбе стойку капельницы как палку. Естественно, шкафчик был закрыт. На старинный механический замок, но с этим Катрина во время службы в армии научилась справляться.

Она немного пошарила в кабинете Джоанны – разумеется, безупречно аккуратном и чистом – и обнаружила, чем можно вскрыть замок.

Катрина перебрала наркотики и множество медикаментов, о которых никогда не слышала, и наконец нашла уматрин – недавно разработанный синтетический адреналин. Наполнила шприц и побрела обратно. У кровати другого клона она остановилась. Лицо болело, но это было неважно. Она пришла к цели.

– Это нужно сделать. Мне нужно то, что у тебя внутри, и это единственный способ получить его, – прошептала она. Распахнула халат и обнажила грудину. – Прямо в сердце, если я правильно помню.

– А врач знает, что ты делаешь? – Вопрос Хиро заставил ее вздрогнуть. Глаза пилота были открыты – блестящие черные пятна на бледном лице; он лежал на кровати, надежно привязанный, но не дергался. – А РИН?

Катрина невольно оглянулась, как будто могла увидеть над собой ИИ.

– Он неисправен. А врача нет. Мне нужна эта информация.

От двери послышался звук отпираемого цифрового замка. Катрина быстро всадила иглу шприца между ребрами клона в сердце, нажала на поршень.

Ничего не произошло. Поршень не сработал. «Умный» шприц. Черт!

– Катрина! – крикнул Вольфганг, бросаясь вперед. Он схватил Катрину и оттащил от клона.

Она вопила и сопротивлялась, размахивая шприцем.

– Нет, она нам нужна, она должна рассказать нам!

Джоанна перехватила ее руку и отобрала шприц.

– Отдай, а то кого-нибудь ранишь.

И стала проверять жизненные показатели клона.

– Как она? – спросил Вольфганг, удерживая Катрину до бешенства крепко. Она до сих пор не понимала, насколько слаба. Казалось, ее голова вот-вот взорвется.

– Она в порядке, – с облегчением ответила Джоанна.

Катрина перестала сопротивляться, а потом локтем снизу ударила Вольфганга в подбородок. Будь он здоров, его бы это не побеспокоило, но сотрясение ослабило и его. Выбранившись, он выпустил капитана. Катрина прыгнула вперед и схватила врача за руку. Джоанна была так ошеломлена, что даже не пробовала сопротивляться. Катрина крепко сжала руку Джоанны, держащую шприц, и снова вонзила иглу в клона.

Джоанна закричала от боли и удивления, Катрина лишила ее равновесия, и врач споткнулась о кровать. Но на этот раз шприц подействовал и ввел адреналин в сердце клона.