9
– Чем вы можете доказать, что в момент убийства не находились в своем номере?
Стройный и подтянутый адагрухец в мундире какого-то несерьезного нежно-розового цвета, хотя и богато украшенном нашивками, эмблемами и тому подобными эполетами и аксельбантами, не говоря уже о начищенных до солнечного блеска пуговицах, допрашивал меня второй час.
Наручники, правда, с меня, слава Всевышнему, сняли, но только после того, как жабин в белом халате и очках, должно быть патологоанатом, уверенно заявил, что внешних повреждений на трупе не усматривает и, следовательно, бедняга убит без помощи оружия. Но мурыжили меня не по-детски, сняв отпечатки пальцев, измерив и сфотографировав во всех ракурсах, причем, не обращая никакого внимания на мои стенания и требования. Ладно, хоть не в одиночку пришлось все это терпеть, а то бы я точно свихнулась… Вместо посла Российской Федерации или, хотя бы консула, за их отсутствием на станции, мне предоставили лишь все того же Лесли Джонса, уже привычно и с некоторой долей обреченности исполнявшего роль моего адвоката.
– Я в сотый раз говорю вам, что перед тем, как отправиться домой из клиники, что на шестом уровне сектора «В», посетила несколько десятков сувенирных лавочек, – устало объясняла я, уронив на колени руки с отпечатавшимися на нежной коже следами кандалов (Ну и что с того, что они были из мягкого пластика и даже с ворсом? Кандалы останутся кандалами, будь они хоть золотыми!), – и там должны меня помнить. В последней я приобрела целый ящик статуэток каких-то зверушек… Или гоблинов, – подумав, добавила я. – Чек на покупку должен лежать в кошельке, который ваши полицейские у меня отобрали. На нем должно быть пробито время заключения сделки…
– Кстати, – подскочил на месте жабин-полицейский, переставая строчить что-то левой конечностью на лежащем перед ним листке голубоватой бумаги, – а зачем вам столько одинаковых окотопо-бекопе?
– Кого-кого? – неискренне изумилась я, смутно припоминая, что нечто подобное уже слышала от продавца.
– Окотопо-бекопе, – вмешался застывший у двери на стуле, словно и сам превратился в изваяние, Лесли, – одно из древних местных божеств, покровитель незаконнорожденных младенцев и блудниц, поклоняться которому запрещено после введения единого для всего Адагруха культа Сияющего Нефритового Жезла…
– Я ничего об этом не знала, – категорически заверила я дознавателя. – Продавец не предупредил меня…
– Прошу занести эти слова в протокол! – вклинился Лесли, словно заправский адвокат.
– Но вы хотя бы приобретали их не с целью спекуляции предметами запрещенного культа? – не слушая «стряпчего», подозрительно прищурился на меня розовый жабин. – Или тайного отправления ритуалов культа окотопо-бекопе у себя в номере?
– Конечно же нет!
Про себя я с горечью подумала, что надеяться в качестве свидетеля на старого спекулянта, «впарившего» мне запрещенных божков, более чем наивно. Отмажется, скотина синяя, как пить дать отмажется… Бог его знает этот Адагрух: может быть здесь вовсю инквизиция свирепствует? Да-а-а, влипли вы, Даздравора Александровна, по самые некуда…
– Прошу занести в протокол, что моей подзащитной всучили запрещенных идолов обманным путем, – снова встрял со своего места мой «адвокат», – воспользовавшись ее молодостью, наивностью и абсолютным незнанием местных обычаев…
Перепалка между следователем и адвокатом заняла не менее пятнадцати минут, но, к моей радости, благодаря усилиям Джонса, религиозную статью мне «пришить», кажется, не удалось. Видимо, сжигание инопланетных туристов на кострах или сажание на все тот же Сияющий Нефритовый Жезл, здесь не практиковалось. Хотя, десять-пятнадцать лет где-нибудь в сыром узилище за убийство тоже не сахар…
Покончив с проклятыми окотопо-бекопе, жабин в розовом только открыл рот, чтобы задать мне очередной каверзный вопрос, как был прерван самым непристойным образом.
В кабинете раздался звук, о происхождении которого в приличном обществе говорить не принято, да еще, к тому же, долгий и смачный. Несмотря на весь трагизм моего положения, я невольно завертела головой, стараясь установить источник. Нет, не подумайте плохого – я вовсе не ханжа! Просто, хватало еще, чтобы меня заподозрили в неуважении к следствию…
Однако и Лесли, и адагрухец являли собой образец невозмутимости.
После того, как звук повторился, окончательно вогнав меня в краску, полицейский все так же индиферрентно полез в свой стол и извлек плоскую коробочку. Мгновением спустя, коробочка оказалась прижатой к макушке, где, как я уже знала, у аборигенов находился орган, аналогичный человеческому уху.
«Телефон! – облегченно перевела я дух. – Какая же я дура все-таки!.. Но зуммер у него пикантный, ничего не скажешь…»
Дознаватель, даже не пытаясь вставить хотя бы слово, почтительно слушал, что вещала ему трубка, непроизвольно кивая головой и, время от времени, пытался сидя принять строевую стойку. Физиономия его меняла цвета словно у хамелеона от обычного голубовато-серого до красно-коричневого, через все промежуточные оттенки спектра. Видимо, в данный момент, некто гораздо более высокопоставленный, чем местный комиссар Мегрэ, продуманно и сладострастно вставлял своему подчиненному начальственный фитиль со скипидаром и патефонными иголками, а, говоря, проще – разносил его в пух и прах. Лесли сочувственно и уважительно следил за внешними метаморфозами своего визави и, без сомнения, горячо сострадал ему, несмотря на то, что сейчас оба находились по разные стороны баррикад.
Закончив «разговор», чиновный адагрухец несколько мгновений просидел, прямой, как будто проглотил аршин, незряче глядя в пространство сквозь меня, Лесли, стены станции и, вероятно, планету, если она сейчас висела на пути его взгляда. Затем, не с первой попытки, он застегнулся все пуговицы, спрятал в стол свой наушник (намакушечник?) и принялся рыться там, то и дело гремя чем-то явно металлическим.
Затаив дыхание, мы с Джонсом следили за его манипуляциями, ожидая, что вот-вот расстроенный и униженный полицейский извлечет из стола свой табельный револьвер (бластер, автомат, фузею, арбалет, рогатку или еще какую-нибудь стрелялку, положенную их офицерам для подобного экстренного случая) и на наших глазах, вышибет себе мозги на стену, украшенную портретом некого сурового пожилого жабина в фиалково-голубом с золотом.
Я, девушка впечатлительная, поэтому, не скрою, несказанно обрадовалась, когда, вместо того, чтобы совершить ритуал смытия позора кровью, следователь извлек из стола смятую розовую тряпочку и нахлобучил ее на плешивую голову. При ближайшем рассмотрении лоскуток оказался головным убором, весьма смахивающим на ночной колпак, но с огромной кокардой спереди. Покрыв голову, полицейский поднялся на ноги и приложив обе перепончатые ладони к вискам (честь отдал, не иначе!), проговорил срывающимся голосом:
– Уважаемая госпожа Прямогорова, да продлит Сияющий Нефритовый Жезл ваши дни (я, конечно, женщина толерантная, но право, не стоило ему этого говорить)! От лица и по поручению суперинтенданта полиции орбитальной станции «Адагрух-2», позвольте мне принести вам глубочайшие извинения и соболезнования в связи с теми неудобствами и лишениями, которые вам пришлось перенести по моей вине…
«Это он про окотопо-бекопе что ли?..»
Говорил он еще долго и цветисто, но до меня только на середине витиеватого монолога дошло, что все мои страхи развеялись, как дым. Я оправдана!
Остаток речи я уже дослушивала стоя, вцепившись одной рукой в локоть Лесли, а другой – в ручку двери. Скорей отсюда! В Саратов, в глушь, в деревню – только подальше от этого кабинета!..
– Вам осталась всего одна маленькая формальность, госпожа Прямогорова, – закончил полицейский, наконец. – Вы, по законам Адагруха, обязаны присутствовать при опознании тела родственниками и знакомыми потерпевшего…
* * *
Из открытой двумя сумрачными адагрухцами в зеленых халатах двери морозильника, пахнуло сибирским холодом и чем-то химическим. Металлическая полка со скорбными останками жертвы злодейского покушения бесшумно и плавно выехала вперед на суставчатых направляющих. Я непроизвольно сглотнула и почувствовала, как мой локоть дружески сжал Лесли, как всегда готовый на все, в том числе и не дать мне прилюдно упасть в обморок. Остальные присутствующие при мрачной процедуре тоже подобрались.
Сперва видна была только голова покрытая заиндевевшей шерстью, но очкастый патологоанатом эффектным жестом откинул простыню, скрывающую бренное тело, и по рядам собравшихся прокатился невольный ропот. Некоторые, особенно впечатлительные, предпочли сомлеть, чтобы не видеть открывшейся картины…
Премьер-полковник Ииик торжественно взошел по услужливо подставленной лесенке на печальное ложе. По такому важному поводу он был облачен в темно-зеленый, обильно украшенный золотом, парадный мундир с черным крепом на рукаве и высокую треуголку еще более высоким плюмажем, колышущимся где-то на уровне моей талии.
Заученным движением, офицер сдернул с головы свой головной убор и склонился над телом покойного, близоруко вглядываясь в его черты сквозь изящный лорнет. Все затаили дыхание в ожидании вердикта.
После нескольких минут тщательного осмотра бездыханного тела, премьер-полковник, аккуратно сложил лорнет, водрузил обратно шляпу и, заложив руки за спину, повернулся к зрителям. Длинный розовый хвост его, при этом, непочтительно скользнул по трупу.
– Что это за дурные шутки, господа?! – возвысив голос патетически воскликнул господин Ииик, обращаясь к полицейским чинам. – К чему вся эта комедия? Откуда вы взяли тело этого бедняги? Он ведь даже не сыррянин! Как можно было перепутать божественно сложенного уроженца планеты Сырр с этим… этим… этим чудовищем?..
На замерших, словно их внезапно поразило громом, адагрухцев было жалко смотреть…
* * *
Не буду скрывать, что я не могла возвратиться в свой номер просто так, не сняв незамедлительно стресс самым доступным средством. По-русски, так сказать…
Дико хохоча и пытаясь на ходу исполнить то арию варяжского гостя из оперы «Садко», то песенку модной с весны Кассандры (сценический псевдоним Анжелины Пупкиной), я неторопливо перемещалась по направлению к «дому родному», поминутно цепляясь за стены и двери номеров. Признаться, я добиралась бы и на четвереньках, если бы меня не поддерживал (да что там «поддерживал» – тащил!) незаменимый Лесли Джонс.
По пути я успела несколько раз объясниться ему в любви, рыдая поведать ряд грустных историй из своей жизни и, хохоча – забавных, перечислить все свое генеалогическое древо вплоть до самых корней, тихо всплакнуть на плече, а в заключение – обратиться к доброму чернокожему с весьма и весьма недвусмысленным предложением…
Страшно подумать, что было бы, не извлеки меня сей рыцарь без страха и упрека из-за стойки бара «Манящая Уаоа», где я снимала стресс попеременно водкой, коньяком, весьма неплохим местным вином и еще чем-то, совершенно выветрившимся из памяти. До сих пор не могу взять в толк, почему завсегдатаи бара проводили меня дружными аплодисментами… Вероятно, я им ужасно понравилась.
– И где это вас, господа, угораздило так набраться? – встретил нас фразой, по всему, заготовленной заранее, маркиз мур Маав, маявшийся под опечатанной дверью нашего номера. – И, вообще: что это за печати на двери? Что произошло, можете вы мне объяснить или нет?
Объяснить внятно, я боюсь не смогла…
После того, как Лесли, оторвав, наконец, от насмерть перепуганного Ррмиуса, которого я, пав на колени, пыталась в приступе бесконечной любви ко всему живому, облобызать, внес вашу покорную слугу на руках в номер, сердобольный мир вспыхнул напоследок мириадами праздничных огней и понемногу угас…
* * *
Если вы никогда не пытались употребить одновременно пиво, водку, коньяк, вино и еще ряд напитков, вам не понять того, удручающего состояния, в котором я пребывала на следующее утро…
Нет, медицина с конца двадцатого века, когда впервые на научном, а не на бытовом уровне попытались бороться с симптомами похмельного синдрома (он же, еще научнее, «абстиненция»), шагнула далеко вперед. Никто, конечно, не бегал вокруг меня с порожними тазиками и мисками огуречного рассола, не отпаивал пивом, кофе или крепким чаем, меня не мутило… Всего один укольчик в… не скажу куда, сделанный верным Лесли, воспользовавшимся моим беспомощным состоянием (попробовал бы он воспользоваться, находясь я в твердой памяти!) и все последствия неумеренного пития сняло, как рукой.
Физиологические, естественно. С моральными, похоже, никто так и не пытался бороться с самого двадцатого века…
Слава Богу, тактичный Джонс удалился сразу же после оказания «первой похмельной помощи», а то я умерла бы на месте от стыда. Господи! Чего я только не творила и не говорила вчера, будучи во власти коварного Бахуса! Если учесть, что вспомнить наутро после веселой ночи удается едва ли десятую часть всех «свершений», то мне, если я порядочная девушка, просто следует повеситься… Или застрелиться… Или отравиться… Или вены себе перерезать… Наглотаться снотворного… Утопиться в унитазе… Выброситься без скафандра в открытый космос…
Я еще долго мучалась бы в поисках достойной кары за свои преступления, если бы не господин маркиз, видимо, с нетерпением дожидавшийся ухода Лесли.
Едва захлопнулась за его спиной дверь, как с кровати Ррмиуса донесся ехидный мурлыкающий голосок:
– Что, неплохо вчера поколобродили, госпожа Прямогорова?..
