Внешность ее, как оказалось, полностью соответствовала столь многообещающе приятному голосу. Кроме очаровательного голоса у нее были золотисто-каштановые волосы и серые глаза, в которых плясали насмешливые искорки. Создавалось впечатление, что она способна не дать себя в обиду, не задевая в то же время чувств других людей. На ней был темно-синий свитер, выгодно подчеркивавший стройность фигуры. Она оказалась выше ростом, чем он предполагал. Кроме всего прочего, у нее были еще и стройные ноги и лодыжки.

– Кстати, а как вас зовут? – спросил Саймон.

– Пегги Уорден, – ответила она. – А что дальше?

– Пока юристы колдуют над моим эпохальным контрактом, предполагается, что вы должны познакомить меня с нашими талантливыми писателями.

– Прямо по коридору, третья дверь налево, – сказала она. – Не давайте им вывести вас из себя.

– Моего терпения хватит надолго, – сказал он. – Увидимся позже.

Он разыскал третью дверь по коридору и постучал. В ответ раздались звуки, похожие на рычание голодного волка: "Кто-о-о?!" Святой расценил это как приглашение и вошел.

Два человека сидели у одного видавшего виды стола, водрузив на него ноги. Стол выглядел так, что было понятно – он уже давным-давно отвык обращать внимание на подобного рода отношение к себе. У мужчин же был такой вид, что им все равно, как стол может расценить их манеру поведения.

Один из них был невысоким и коренастым, с седеющими волосами, с постоянно опущенными вниз углами рта. Второй был выше и стройнее, носил очки в золотой оправе, а его гладко выбритое лицо напоминало рекламный плакат фирмы бритвенных принадлежностей. Оба критически рассматривали Святого, пока тот закрывал за собой дверь, а затем дружно переглянулись, словно головы их приводились в движение одним общим моторчиком.

– Я представлял себе, что он обычно носит пулемет в кармане брюк, – произнес седовласый господин.

– Рабочие не успели вовремя повесить люстру, – откликнулся человек с рекламного плаката, – а то бы он повис на ней... А может быть, мы принимаем вас за кого-то другого?

– Извините, – серьезно ответил Святой, – мне поручили проинспектировать этот цирк. Вы, случайно, не морские львы, выступающие здесь?

Они снова переглянулись, ухмыляясь, и поднялись со своих мест, чтобы поздороваться с Саймоном.

– Я – Впк Лазарофф, – представился седой. – А это – Боб Кендрикс. Чувствуйте себя как дома. Присаживайтесь и будьте таким же несчастным, как и мы.

– Как продвигается работа над эпопеей? – поинтересовался Саймон.

– Вы имеете в виду историю вашей жизни? Прекрасно. Конечно, мы уже давно над ней работаем. Сначала предполагалось, что это будет исторический фильм о Дике Тернине. Затем мы должны были переделать его в сценарий об искателе приключений, сражающемся в составе Интернациональной бригады в Испании. Это было как раз тогда, когда сценарием заинтересовался Орландо Флейн. Потом мы перенесли место действия в Южную Америку, так как это диктовалось состоянием общественного мнения на данный момент. Мы переработали еще множество всякой всячины.

– Скажите, вы дружили с китайцем из прачечной, когда были голодающим сиротой в Лаймхаузе? – спросил Кендрикс.

– Боюсь, что пет, – признался Саймон. – Видите ли...

– Это очень плохо. Это прекрасно сочеталось бы с придуманной нами историей. Вы работаете на китайское правительство, а японцы захватили в плен одного из руководителей партизан исобираются провести ритуальную казнь, но в это время вы узнаете в пленнике человека, который однажды спас вас от голодной смерти, накормив китайским рагу, и идете почти на верную гибель, пытаясь спасти его. Флейн считал эту историю превосходной.

– Я тоже нахожу ее превосходной, – миролюбиво согласился Святой. – Я только хотел сказать, что всего этого не было в действительности.

– Послушайте, – вмешался Лазарофф, и в голосе его зазвучала подозрительность, – вы что, хотите сказать, что мы должны точно излагать факты вашей биографии?

– Должна же у нас быть свобода творчества, – пояснил Кендрикс. – С вами все будет в порядке. Вот увидите. У вас будет самая лучшая биография, какую только можно пожелать.

– Как любит повторять Байрон, – настаивал Лазарофф, – всем необходимо помогать друг другу. Вы собираетесь помогать нам?

Саймон тоже водрузил ноги на многострадальный стол и закурил сигарету.

– Расскажите мне поподробнее о великом Байроне.

Лазарофф принялся ерошить свои не слишком чистые седые волосы.

– Что же именно, его биографию? Он меняет ее каждый раз, как принимается рассказывать. На самом деле он рэкетир на покое. Ну не то чтобы на покое, просто он поменял сферу своей деятельности и теперь занимается вымогательством в другой области. Теперь его подручные, крепкие ребята, входят к вам в дверь, не говоря: "Как насчет того, чтобы заплатить за покровительство, приятель?" Они говорят: "Как насчет того, чтобы одолжить нам свою яхту на пару дней, чтобы провести съемки на натуре?" Но все это имеет точно такой же смысл, как и прежде.

– Байрон Афферлитц – его настоящее имя, – добавил Кендрикс. – Под этим именем он фигурирует и в полицейских протоколах.

– Оно значится на наших чеках на оплату каждую субботу, – откликнулся Лазарофф, – и банк относится к нему с уважением. Только это и должно нас беспокоить.

– А как вы с ним ладите?

– Я прекрасно могу ладить с каждым, от кого регулярно получаю чеки на оплату по субботам. Когда вы живете в этом городе, то у вас просто нет другого выхода, если вы, конечно, хотите каждый день есть. Он не больший невежда, чем многие другие продюсеры, с которыми нам приходилось работать и имена которых не были занесены в полицейские архивы. Мы частенько подшучиваем над ним, и это его не слишком-то злит. Просто иногда в его глазах появляется такое выражение, словно он готов сказать: "Ну что, умник, не хочешь ли, чтобы я тобой занялся?" Тогда мы оставляем его в покое. Самое большое преступление, которое мы можем совершить, работая на него, – это украсть чужую идею, так что не все ли равно? По мне, уж лучше работать с ним, чем с Джеком Грумом.

– Беда в том, – вставил Кендрикс, – что у нас нет выбора. Нам приходится работать с ними обоими.

– А кто такой Джек Грум? – осведомился Саймон.

– Это тот самый гений, который должен будет снизойти до постановки данного эпического шедевра. Искусство с большой буквы. Вы с ним еще познакомитесь.

И Саймон действительно познакомился с ним немного позднее.

Мистер Грум был высоким, худым и сутулым. У него были бледные впалые щеки и гладкие черные волосы, спадавшие на лоб до самых густых черных бровей. Он обладал глубоким звучным голосом, который, казалось, никак не мог исходить из столь тщедушного тела.

Он оглядел Саймона с полнейшей отрешенностью и сказал:

– Вы не могли бы отрастить усы за десять дней?

– Думаю, что смог бы, – ответил Саймон. – Но зачем они мне? Что, сейчас спрос на усы?

– В этой картине вам необходимо иметь усы. А волосы вам следует зачесывать более гладко. Это придаст вам более аккуратный вид.

– Одно время я зачесывал их гладко, – сказал Святой, – но потом мне это надоело. И я никогда не носил усов, разве только в том случае, когда мне необходимо было изменить внешность в целях маскировки.

Грум покачал головой и убрал нависавшую на лоб прядь усталыми длинными пальцами. Она тут же упала на прежнее место.

– Святой будет носить усы, – произнес он непреклонно. – Я чувствую, что это должно быть так.

– А меня вы узнаете? – осведомился Святой, испытывая странное чувство. – Я и есть Святой.

– Да, – терпеливо согласился Грум. – Я представляю вас себе с усами. Начинайте отращивать их прямо сейчас, хорошо? Спасибо.

Он вяло помахал Саймону рукой и последовал прочь, весь погруженный в свои многочисленные обязанности.

В конце концов Саймону удалось отыскать дорогу обратно к кабинету Байрона Афферлитца, где Пегги Уорден взглянула на него поверх страниц, которые печатала, и одарила своей свежей приветливой улыбкой.

– Итак, – сказала она весело, – вам удалось со всеми познакомиться?

– Даже не знаю, – ответил Святой. – Но если мне предстоит еще с кем-то знакомиться, то я предпочел бы отложить это до завтра. Мне не хотелось бы испортить впечатление изобилием новых знакомств. Я думаю, костюмеры захотят срочно подыскать мне более подходящую одежду, а бутафоры начнут объяснять мне, какой тип оружия я предпочитаю.

– Мы все это узнаем, когда закончим проводить анализ.

– Весьма утешительная мысль, – пробормотал Саймон. – Я буду самым легким объектом анализа, который вам когда-либо попадался.

– Могу я сделать что-нибудь, чтобы вы почувствовали себя немного счастливее?

– Да. Скажите, что вы делаете сегодня вечером?

– Вы забываете. У вас уже назначено свидание.

– Разве?

– С мисс Квест. Вы должны заехать за ней домой в семь часов. Вот адрес.

– Что бы Байрон и я стали без вас делать? – сказал Саймон, пряча в карман отпечатанный на машинке адрес. – Во всяком случае, давайте сейчас сходим куда-нибудь выпить.

– Мне очень жаль, – ответила она, смеясь, – но я веду здесь табель. И мистеру Афферлитцу может не понравиться, если я возьму и вот так просто уйду... Вы ведь вернетесь сюда, не так ли? Мистер Афферлитц хотел еще раз повидать вас перед тем, как вы уйдете. Я думаю, он хочет проинструктировать вас, как вам надлежит вести себя с мисс Квест. В том случае, если вы сами этого не выясните.

– А знаете, – сказал Святой, – вы мне нравитесь.

– Я думаю, вам не стоит связывать себя обещаниями до сегодняшнего вечера, – ответила она.

Байрон Афферлитц, как он старательно объяснил Святому, конечно же, был слишком умен для того, чтобы соблазниться должностью обычного продюсера на одной из крупных киностудий. Он добился того, что теперь выпускал картины самостоятельно – сам разыскивал людей, согласных финансировать его картины, и поддерживал достаточно высокий уровень своей продукции. Он снимал помещение у студии "Либерти" в новом здании на бульваре Беверли, где размещались конторы и других независимых продюсеров. Напротив входа здесь находился коктейль-бар, который в шутку окрестили "Приемной". Этот бар, без сомнения, прогорел бы в том случае, если бы вдруг на улице разверзлась пропасть и в нее провалилась студия "Либерти". Но каким бы эфемерным пи представлялось положение этого бара с экономической точки зрения, сейчас он вполне способен был удовлетворить все потребности Святого, и Саймон с удовольствием устроился на стуле с хромированными ножками и рассматривал внутреннюю отделку из стеклянных панелей без видимого отвращения.

Сделать заказ здесь, однако, оказалось делом непростым, так как бармен, выглядевший как отставной каскадер и являвшийся таковым на самом деле, был занят в этот час затишья беседой с единственным клиентом, который обладал гораздо большей степенью энтузиазма, чем благоразумия.

– Он не может так поступить со мной, – заявил этот человек. Он подпер голову руками и сквозь пальцы смотрел вдаль остекленевшим взглядом.

– Конечно же, нет, – согласился бармен. – Не стоит расстраиваться.

– Знаешь, Чарли, что он мне сказал?

– Нет. А что он тебе сказал?

– Он сказал мне: "Ты воняешь!"

– Неужели?

– Ага.

– Не огорчайся.

– А знаешь, Чарли, что я собираюсь сделать?

– Что ты собираешься сделать?

– Я собираюсь поставить на место этого сукина сына.

– Ну, не переживай.

– Он не может так поступать со мной.

– Конечно, нет.

– Я скажу это ему прямо сейчас.

– Не принимай это близко к сердцу, все не так уж плохо.

– Я убыо этого сукина сына, ему не удастся так легко отделаться.

– Почему бы тебе не пойти сначала перекусить? Ты бы чувствовал себя намного лучше.

– Я покажу ему, где раки зимуют.

– Не переживай.

– Я отправлюсь к нему прямо сейчас! – Клиент тяжело поднялся на ноги, покачнулся, с трудом восстановил равновесие и сказал: – До свидания.

– До свидания, – ответил бармен. – И не расстраивайся.

Клиент решительно направился к дверям, соблюдая в то же время чрезвычайную осторожность, и исчез. Это был на редкость красивый молодой человек, с чертами лица столь правильными, что если бы он не был таким взъерошенным, то можно было бы подумать, что он сошел с обложки рекламного журнала.

– Что вам угодно, сэр? – спросил бармен с тем выражением полного апломба, экстравагантного оправдания, товарищеского веселья, искреннего благоразумия и утонченного неодобрения, которое должно быть непременным атрибутом каждого хорошего бармена.

– Пожалуй, двойную порцию "Питера Доусона" и воды, – заказал Святой. – Скажите, в этом городе что-то такое носится в воздухе, что заставляет людей напиваться?

– С этим парнем дела плохи, – терпеливо пояснил бармен, наливая напиток в стакан. – Когда он трезвый, то это самый симпатичный человек на свете. Вполне соответствует своей внешности.

Неясные воспоминания где-то в подсознании Святого внезапно стали четкими и оформленными.

– Я узнал его, – сказал он. – Конечно же, это – пуп артистической вселенной Орландо Флейн.

– Да-а-а. Он действительно хороший парень. Но если он пропустил несколько стаканчиков, то с ним лучше не спорить.

– В следующий раз спросите его о китайце из прачечной, – сказал Святой.

Саймону потребовалось немало изобретательности, чтобы усыпить профессиональное любопытство бармена, разбуженное этим неосторожным замечанием, но это был не самый плохой способ убить время, и, покинув стены студии "Либерти", Святой снова чувствовал себя нормальным человеком.

Орландо Флейн нисколько не интересовал Саймона как человек, и, возможно, он полностью выкинул бы его из головы, если бы вскоре после этого судьба не столкнула их друг с другом.

Впрочем, если быть точным, то столкнула судьба, скорее, Орландо Флейна. Так, по крайней мере, могло показаться. Во всяком случае, Флейн уже был близок к конечной точке траектории своего падения после толчка судьбы, когда Саймон открыл дверь кабинета Байрона Афферлитца и чуть не споткнулся об него. Лишь благодаря своей молниеносной реакции, которую выработала у Саймона жизнь, полная опасностей, он смог справиться с ситуацией и сгреб падающего актера мускулистой рукой.

– Здесь всегда так развлекаются? – вежливо осведомился Саймон, глядя на Пегги Уорден, вскочившую из-за своей пишущей машинки.

В этот момент он увидел, что сам Афферлитц стоит в дверях, ведущих из приемной в его кабинет, и понял, что хотел сказать Лазарофф своими циничными замечаниями и почему его собственный богатый опыт уже давно подсказывал ему, что Афферлитц – не просто герой своеобразного театрального фарса.

– Убирайся отсюда, – холодно сказал Афферлитц. – И больше не появляйся, пьяный бездельник.

Орландо Флейн мог бы вновь очутиться на полу, если бы Святой не продолжал его поддерживать. Он покачнулся в руках Святого и провел тыльной стороной руки по своим разбитым губам. Но он удивительно быстро протрезвел, и следов опьянения не осталось пи в его речи, пи во взгляде бешено сверкавших глаз с длинными ресницами, устремленном в противоположный конец комнаты.

– Хорошо же, ублюдок, – произнес он вполне отчетливо. – Ты можешь выбросить меня сейчас, потому что я пьян. Но мне все о тебе известно. Мне очень многое предстоит с тобой выяснить, и можешь не сомневаться, что я с тобой разделаюсь!