ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Краснеющая русалки

В кабине пикапа они сидели втроем: отец за рулем, мама с краю у пассажирской дверцы, а Шарлотта — втиснувшись между ними, как начинка в сэндвиче. Старенький грузовичок осторожно выехал на Астор-вэй — самую шикарную подъездную дорогу к Дьюпонтскому университету. Его украшали два ряда выстроившихся по обочинам раскидистых платанов. Ветви деревьев сплетались над дорогой, образуя сейчас, летом, изумрудно-зеленый туннель, сквозь свод которого то и дело пробивались солнечные лучики. Платаны росли двумя безупречно ровными линиями на одинаковом расстоянии друг от друга. Шарлотте они напомнили колоннаду, виденную в Вашингтоне, где они были с мисс Пеннингтон.

— Вот это да! — воскликнула мама. — Никогда в жизни…

Ей, видимо, не хватило слов, чтобы закончить фразу, и она раскинула руки и сомкнула их перед собой, показав этим жестом и улыбкой, какой восторг охватил ее, когда они въехали под своды зеленых платанов. Было около двух часов дня. С половины пятого утра — с того момента, как они еще затемно выехали из Спарты, мама мысленно готовила себя к встрече с Дьюпонтом и готова была восторгаться любой ерундой.

Папа свернул на затененную деревьями парковку, обозначенную указателем «Малый двор». Вокруг творилось что-то невообразимое. Их старенький пикап стал частью целого парада, который составляли легковушки, мини-вэны, джипы и даже по меньшей мере один взятый напрокат грузовик «райдер». Они выстроились здесь бесконечными рядами. Из автомобилей выгружались только-только поступившие в университет первокурсники, их родители, дорожные сумки, рюкзаки, чемоданы на колесиках, настольные лампы, стулья, телевизоры, музыкальные центры, коробки… коробки на коробках… еще коробки… коробки всех возможных форм и размеров, даже таких, какие Шарлотта и вообразить не могла. Господи, да сколько же всего можно напихать в эти коробки? Интересно, чем их набили ее новые соученики — и самое главное, что такое важное не взяла с собой она? Впрочем, поток свежих впечатлений быстро отвлек девушку от набежавших было сомнений.

Множество молодых людей в шортах защитного цвета и лиловых футболках с желтой надписью «Дьюпонт» на груди помогали вновь прибывшим выгрузить багаж, складывали на солидные, как на каком-нибудь складе, тележки и везли все это барахло со стоянки по направлению к ближайшему зданию. В документах, полученных Шарлоттой, было сказано, что ее поселят в Эджертон-Хауз. Слово «хауз» специально использовалось администрацией Дьюпонта вместо безликого бюрократического оборота «секция Е, общежитие первокурсников». Уничижительное «общага» тоже вряд ли было применимо к этому зданию. Это был действительно дом, выходивший фасадом на площадь, называемую Малый двор. Малый двор и окружающие его здания ежегодно становились домом для тысячи шестисот поступивших в Дьюпонт ребят и девушек. Это были самые старые общежития в университете. Впрочем, лет сто назад одного Эджертон-Хауза хватало на всех студентов Дьюпонта.

Парковка была так тесно заставлена машинами, а деревья имели такую густую листву, что Шарлотта едва могла разглядеть само здание общежития. На самом деле оно было огромное и выглядело более чем внушительным благодаря тому, что стеньг его были облицованы грубо обтесанными коричневатыми камнями. Ближайшая к парковке стена вытянулась на целый квартал, и никакая крепость не могла бы выглядеть более неприступной. Впрочем, сейчас Шарлотте Симмонс было не до восхищения архитектурными красотами. Во время десятичасовой поездки из Спарты она только и думала о том, какой окажется ее соседка по комнате, и с еще большей опаской — о том, что же это на самом деле за штука, которая называлась таинственным термином «совмещенное общежитие».

Всю весну и все лето Дьюпонт был для нее какой-то абстракцией, вознаграждением, почетным призом всей жизни для девочки из затерянного в горах маленького городка, в общем — воздушным замком. И вот Шарлотта оказалась у стен этого замка, и здесь ей предстояло прожить, по меньшей мере, ближайшие девять месяцев. Что же ее тут ждет? Ее соседкой по комнате должна была быть девушка по имени Беверли Эймори из города Шерборн в штате Массачусетс, имевшего население 1440 человек. Больше о Беверли Эймори Шарлотта ничего не знала. Оставалось утешать себя тем, что соседка тоже из маленького городка, а не из мегаполиса. А значит, скорее всего у них будет много общего… О совмещенном общежитии и о правилах поведения в нем Шарлотта знала еще меньше. Единственное, в чем она могла признаться себе, так это в том, что это выражение при всей своей нейтральности настораживало, если не сказать — пугало ее.

Шарлотта и ее родители выбрались из пикапа, и папа направился к заднему борту кузова, на который он перед поездкой даже не поленился водрузить фибергласовый кожух с двумя крошечными окошечками, гордо именовавшийся в семье Симмонсов кемпером. Едва отец открыл багажник, как около пикапа словно из-под земли вырос молодой человек с тележкой и сказал:

— Добро пожаловать! Будем заселяться?

— Ну, типа того, — осторожно ответил отец Шарлотты.

— Могу я вам помочь?

Молодой человек добродушно улыбался им, но выражение папиного лица оставалось непроницаемо-серьезным.

— Нет, спасибо.

— Вы уверены?

— Я же сказал.

— Ну ладно. Если передумаете, зовите любого из нас. — С этими словами парень взялся за тележку и покатил ее к следующей машине.

Обернувшись к маме, отец наставительным голосом сказал:

— Чаевые бы пришлось давать.

Мама многозначительно кивнула, гордая той проницательностью, с которой ее супруг встретил очередную провокацию враждебного и порочного мира, начинавшегося сразу за перевалами Голубых гор.

— Вряд ли, папа, — возразила Шарлотта. — Мне кажется, это просто студенты.

— Какая разница, — отрезал отец. — Вот увидишь. Сейчас поднимемся в твое общежитие, и там эти «студенты» будут ждать, пока люди роются в карманах и ищут чаевые. А потом, у нас и вещей не так много, чтобы нужна была помощь. Сами управимся.

Отец открыл фибергласовый «кемпер» и откинул задний борт. Багаж у Шарлотты и в самом деле был довольно скромный — большая дорожная сумка, два чемодана и коробка с книгами. Пластиковую крышку папа надел не столько для того, чтобы защитить вещи от непогоды (судя по прогнозам, в ближайшие дни дождей не ожидалось по всему Восточному побережью), сколько для того, чтобы обеспечить хоть какое-то подобие крыши над головой, если им с мамой вдруг по каким-то причинам пришлось бы остаться здесь ночевать. В глубине кузова лежали спальные мешки, а в самом дальнем углу был закреплен большой термос-холодильник с запасом бутербродов и воды.

Отец, никогда не бросавший слов на ветер, взялся лично перенести в общежитие два самых тяжелых места их багажа. Большую сумку он повесил на плечо и каким-то образом умудрился подхватить другой рукой тяжеленную коробку с книгами. Как ему это удалось? Да кто его знает, но если учесть, сколько физической работы этот человек переделал в своей жизни, то неудивительно, что он стал силен как бык. В брошюрке, присланной из Дьюпонта, было сказано, что приезжать в университет рекомендуется в одежде, подходящей «для заселения», и отец Шарлотты воспринял эту рекомендацию буквально: сегодня он красовался в старой выцветшей фланелевой рубахе с короткими рукавами, которую надел навыпуск поверх столь же заслуженных, неоднократно порванных и заштопанных брюк, в которых обычно ходил на охоту. Шарлотта тотчас же оглядела ближайшую часть парковки и с облегчением обнаружила, что отцы первокурсников по большей части одеты в таком же духе, как и папа: обычные повседневные рубахи, далеко не новые брюки, а в некоторых случаях и шорты… хотя некоторая разница в одежде с ее отцом все же была. Конечно, присмотрелась девушка и к тому, как одеты другие первокурсницы. Первый беглый осмотр немного успокоил ее. По правде говоря, Шарлотта опасалась, что остальные студентки явятся в университет при полном параде, хотя и надеялась на обратное. Почти все девушки были в шортах — как и сама Шарлотта. Собственно говоря, на ней были джинсовые шорты с высокой талией и хлопчатобумажная блуза без рукавов с цветным рисунком — «блузой» ужасно старомодно называла этот предмет одежды мама; с точки зрения мамы, этот «ансамбль» должен был выгодно подчеркнуть не только длинные и по-спортивному сильные ноги дочки, но и ее тонкую талию. Что касается обуви, то Шарлотта тотчас же отметила, что большинство девочек носят шлепанцы или кроссовки. Ее белые кеды не должны были казаться чем-то из ряда вон выходящим на фоне кроссовок. Другое дело мама: никто из матерей первокурсниц не мог сравниться с ней по оригинальности наряда: на ней была футболка, а поверх нее — джинсовый балахон длиной ниже колен. От полосатых кроссовок навстречу подолу балахона поднимались спортивные гольфы. За всю свою жизнь Шарлотта так и не набралась духу, чтобы высказать некоторые… ну, что ли сомнения… относительно маминых предпочтений в одежде. Подвергнуть сомнению мамин вкус было равносильно тому, чтобы оспорить ее главенство и авторитет в доме. Мама — она и есть мама, и это все, что можно сказать о ней в такой ситуации.

Мама взяла один чемодан (тот, что побольше), а Шарлотта другой. Оба они были довольно тяжелые, но то, за что взялся папа, было сродни если не подвигу, то уж, по крайней мере, рекорду. Попадавшиеся навстречу люди глазели на него — скорее всего, подумала Шарлотта, удивляясь тому, что один человек может тащить такую тяжесть; Шарлотта испытала что-то вроде гордости, но тут же получила щелчок по носу: ее взгляд упал на руку отца, которой он держал коробку с книгами. Тяжесть заставляла папу напрягать все мышцы, и при этом становилась еще заметнее, чем обычно, проклятая вытатуированная русалка… К напряженным мускулам сильнее приливала кровь, и чертова русалка вдруг покраснела, словно от смущения. А может, как раз на эту картинку они все и смотрят? Шарлотта мысленно отругала себя за то, что позволила себе усомниться в отцовском вкусе и устыдиться чего-то в его облике, в частности — русалки, однако ничего не могла с собой поделать. Чувство неловкости не покидало девушку.

Вместе с целым караваном тележек Симмонсы прошли через высокий арочный вход и каменный коридор в пятнадцать футов высотой и очутились в Малом дворе, который оказался, несмотря на свое название, квадратной площадью размером с футбольное поле, представлявшей собой сплошную зеленую лужайку, тут и там украшенную клумбами с крупными красно-оранжевыми маками в обрамлении лавандово-голубых незабудок и обсаженную кустами и старыми деревьями. Соединяя корпуса друг с другом, по лужайке раскинулась целая сеть узких пешеходных дорожек и тропинок, проложенных аккуратно, как будто они всегда были тут. Присмотревшись повнимательнее к зданиям, окружавшим площадь со всех сторон, Шарлотта обнаружила, что построены они в разное время и в разных стилях. Больше всего это напоминало старинную крепость, плац в центре которой каким-то волшебным образом превратился в уголок райских кущ со всеми полагающимися атрибутами в виде мягкой травки, разнообразных цветов и даже чистенькой, будто подметенной рощицы. Грохот, скрип, звон, скрежет и лязг перегруженных багажных тележек — все эти звуки словно рикошетом отражались от стен, из-за чего становились еще громче. Молодые люди в лиловых футболках тянули, толкали и тащили на себе груды, нет, целые горы самых разнообразных вещей. На входе в Эджертон-Хауз эти же парни грузили вещи первокурсников в лифт. Естественно, отец Шарлотты решил обойтись без этой услуги, посчитав ее провокацией. Он втащил свою ношу сам, не позволив никому на себе нажиться. Папа весь вспотел, и теперь красотка-русалка не только разрумянилась, но и залоснилась.

Шарлотта перехватила взгляды двух молодых парней в дьюпонтовских футболках, явно заметивших татуировку. Один негромко сказал другому: «Вот чувак дает. Клевая наколка». Второй студент не без труда удержался от смеха. Девушка готова была провалиться сквозь землю.

Комната Шарлотты — № 516 — находилась на пятом этаже шестиэтажного здания. Выйдя из лифта, они оказались в конце длинного мрачного коридора, по которому от одной двери к другой суетливо бегали хмурые родители первокурсников, как всегда, недовольные Бог знает чем. Сам коридор казался несообразно узким и даже извилистым из-за загромождавших его пустых коробок, имевших порой совершенно гигантские размеры. Вскрытые, с поднятыми крышками и вывалившимися пенопластовыми или бумажными внутренностями, они напоминали не то разрушенный бомбежкой город, не то каких-то неизвестно почему взорвавшихся изнутри мертвых животных. В дверях своих комнат флегматично стояли парни и девушки, старательно делая вид, что все происходящее их ни в коей мере не волнует и не может вывести из равновесия. Мысленно же все они, пусть и в разной степени, сгорали от стыда за то, что их родители осмелились появиться здесь в первый день их новой студенческой жизни и «засветиться» перед соседями и однокурсниками.

Ребята в лиловых футболках прокладывали себе путь, толкая тяжелые тележки сквозь этот картонный хаос, как ледоколы, пробивающие льды для каравана судов. На лестничной площадке у самого лифта стояла исполинских размеров мусорная корзина цвета слегка обветрившегося мяса, уже до краев заполненная смятыми коробками, целлофаном, оберточной бумагой, кусками пенопласта и прочим мусором — неизбежным спутником любого переезда. На полу холла, по крайней мере, там, где он не был скрыт слоем «культурных отложений», перекатывалась собравшаяся в шарики пыль… Господи, да столько пыли Шарлотта за всю свою жизнь не видела… а тут пыльные шарики были повсюду. Неожиданно в дальнем конце коридора девушка заметила двоих парней. Оба были босиком. На одном были лишь рубашка-поло с коротким рукавом и полотенце, обмотанное вокруг бедер. У другого на плечи была наброшена рубаха с длинными рукавами, которая свисала над боксерскими трусами, а полотенце было перекинуто через плечо. Боксерские трусы? Судя по полотенцам и туалетным принадлежностям в прозрачных пакетах, ребята направлялись в мужскую душевую. Но… где же их брюки? Шарлотта была шокирована Она опасливо посмотрела на маму и с облегчением вздохнула, поняв, что та ничего не заметила. Мама была бы не просто шокирована, а потрясена, да что там — просто убита таким зрелищем. Зная маму… Шарлотта в ужасе представила себе, как та взывает к Богу, прося его обрушить все громы, молнии и прочие кары небесные на головы тех, кто осмелился показаться на людях в таком виде. Чтобы избежать ненужных жертв, Шарлотта поспешила завести маму в комнату 516, до двери которой они как раз дошли.

Учитывая величие и славу Дьюпонтского университета а также то, что не в последнюю очередь он славился именно своей роскошью, можно было удивиться скромности, чтобы не сказать — бедности обстановки в комнате, которая вообще выглядела запущенной. Ремонта тут, как и в коридоре, явно не было уже много лет. Два высоких, расположенных рядом двустворчатых окна с желтоватыми жалюзи, но без занавесок выходили в университетский двор. Отсюда с высоты, этот двор казался еще больше, чем снизу, а через высокие окна комнату заливал свет. Но это, пожалуй, было единственным ее достоинством. Яркий свет не только не скрывал, но наоборот, подчеркивал убожество и ветхость находившейся тут мебели, которой, впрочем, и было немного: пара узких односпальных кроватей с дешевыми металлическими сетками и далеко не новыми матрасами, два деревянных комода, явно знававших лучшие времена, два маленьких деревянных стола, которые лишь с большой натяжкой можно было назвать письменными, а также пара деревянных стульев с прямыми спинками. Некогда окрашенные охрой и имевшие приятный золотистый цвет стены буквально взывали к людям с просьбой пройтись по ним валиком или кистью, плинтуса и потолочные бордюры некогда наверняка были вполне презентабельными и даже могли считаться элементами декора, но теперь представляли собой жалкое зрелище. Что же касается деревянного пола, то о его истинном цвете можно было только догадываться: он равномерно посерел… и на нем там и сям виднелись шарики пыли.

Отец расстегнул молнию на дорожной сумке, тем самым дав женщинам понять, что пора приступать к делу — доставать постельное белье и застилать кровать, но Шарлотта осторожно возразила, что не стоит ей одной, без соседки решать, кто какую половину комнаты будет занимать, и мама согласилась. Потом мама подошла к окну и сказала, что отсюда видны верхние этажи библиотеки и две дымовые трубы. Папа высказал предположение, что, судя по этим трубам, в Дьюпонте есть собственная котельная, что и неудивительно, если учесть размеры университетского городка. И они стали ждать.

Из холла и коридора доносились грохот тележек и треск вскрываемых и сминаемых картонных коробок. Было слышно, как вздыхают, пыхтят, а временами и негромко чертыхаются ребята в лиловых футболках, ставшие на время грузчиками. В какой-то момент по всему этажу прокатился радостный визг двух девушек, выразивших таким образом взаимный восторг от встречи старых знакомых. Шарлотте стало не по себе. Ей как-то не приходило в голову, что здесь, в общежитии для новичков, могут оказаться знакомые и друзья. Затем где-то в районе лифта послышался голос парня:

— Здорово, чувак! Ну чо, типа, приехали?

На это последовал ответ:

— Да, блин, конкретно, чего-то не в кайф мне пока здесь.

Наставительно-манерный голос взрослой женщины проговорил:

— Аарон, будь любезен… избавь нас от своей любимой «цветной» лексики.

Ребята попытались отшутиться, но даже не видя их, Шарлотта поняла, что такая демонстративная грубость в разговоре была нужна им обоим, чтобы скрыть свои страхи и нервозность и доказать соседям, особенно мужского пола, что они уже взрослые крутые мужики, а психовать по поводу какого-то там поступления в университет им и в голову не придет.

Вдруг где-то совсем рядом заговорила, будто сама с собой, какая-то девушка:

— Да, в Эджертоне. Ну вот, только что приехали. Ну-у-у-у-у, слушай, просто помойка какая-то, все мусором завалено, а уж пылища… Интересно, здесь везде так? Если честно, пока что мне кажется, это больше на какие-то трущобы похоже… — Незнакомка явно приближалась к двери их комнаты. — М-м-м, что? Да, успела… Ничего, симпатичный… Вроде бы Кен — или Ким? Я не расслышала. А парня разве могут звать Ким?.. Скажешь тоже! Не могу же я так запросто подойти и спросить: «Так как тебя все-таки зовут?»… М-м-м, да нет, вряд ли, хотя еще посмотрим… — Теперь голос раздавался прямо за дверью. — В качестве свежатинки? Да, пожалуй…

На пороге комнаты появилась высокая девушка с прижатым к уху мобильником и холщовой сумкой через плечо… Она была такого роста, что Шарлотта мысленно сразу же определила ее в фотомодели! Высокая, густые и длинные прямые каштановые волосы с мелированными светлыми прядями… Большие голубые глаза, эффектный загар на лице… но до чего же лицо-то у нее худое, вдруг дошло до Шарлотты, когда она присмотрелась получше, до того худое, что нос и подбородок незнакомки выглядели слишком крупными, придавая лицу несколько лошадиный облик. Длинная, до ужаса тонкая шея девушки торчала из ворота бледно-голубой, словно выцветшей футболки… Эта демонстративная потертость ткани не могла обмануть даже неискушенную в тонкостях моды Шарлотту — футболка из тонкого хлопка явно не из дешевых; она была надета навыпуск поверх шорт цвета хаки… от которых до земли тянулись загорелые, длинные-предлинные, о-о-о-очень тонкие ноги… до того тонкие, что колени казались для них слишком крупными… впрочем, как и локти чересчур костистыми для невероятно худющих рук. Не отрываясь от мобильного телефона, девушка каким-то пустым взглядом смотрела прямо перед собой, как будто не видя комнаты… Неожиданно она как-то хищно, даже чуть злорадно усмехнулась и сказала в телефон:

— Ну-у-у-у-у, все в кайф, Аманда! Не успела приехать, а уже подцепила свежачка.

Только сейчас она посмотрела сверху вниз, обнаружила Шарлотту, ее маму и отца, и — не отрывая мобильника от уха — широко раскрыла глаза, улыбнулась во весь рот и в знак приветствия махнула свободной рукой. Потом снова уставилась куда-то в пустоту, будто переключившись на другой канал, и произнесла в трубку:

— Аманда, Аманда… Аманда… извини, мне пора. Как раз нашла свою комнату. Ага, конечно. Ну, перезвони попозже. Пока.

Наконец она нажала кнопку на мобильнике, сунула его в сумку и снова широко, во все тридцать два зуба улыбнулась маме, папе и Шарлотте.

— Привет! Извините! Ненавижу эти телефоны. Я Беверли. А ты Шарлотта?

Шарлотта поздоровалась и даже изобразила на лице улыбку, хотя на самом деле ей стало страшно. Эта девушка вела себя так уверенно, словно переселяться в общежитие было для нее привычным занятием. Она как-то сразу заполнила собой комнату, сделав ее своей. Кроме того, у нее здесь, в Дьюпонте, уже появились, по всей видимости, друзья. Девушки пожали друг другу руки, и Шарлотта робко сказала:

— Познакомься, это мои родители.

Беверли лучезарно улыбнулась папе, посмотрела ему прямо в глаза и протянула руку со словами:

— Привет, мистер Симмонс.

Папа открыл было рот, но так и не нашелся, что ответить на это приветствие. Он только молча кивнул с неожиданно церемонным видом и пожал руку соседки… так неловко, что к чувствам Шарлотты помимо страха прибавился и стыд за отца О Боже, еще и русалка! Шарлотте показалось, что взгляд Беверли скользнул по предплечью папы… Ее ладонь практически исчезла в папиной медвежьей лапе. Интересно, что она ощущает при прикосновении этой мозолистой ладони к своей тонкой коже?

Девушка тем временем обернулась к маме.

— Привет, миссис Симмонс.

Вот мама нисколько не собиралась пугаться. Пожав руку, она чуть нараспев сказала:

— Здравствуй, здравствуй, Беверли! Очень рада с тобой познакомиться! Мы уже давно тебя здесь дожидаемся!

Послышался женский голос:

— Вот это вроде бы пятьсот шестнадцатая?

Все обернулись к дверям.

На пороге появилась женщина средних лет с копной светлых, явно крашеных волос персикового цвета, начесанных и как-то по-особому взбитых, а за ней возник высокий, заметно лысеющий мужчина примерно такого же возраста На женщине было простое платье без рукавов, чуть-чуть не доходившее до колен, на мужчине — белая рубашка-поло с открытым воротом, обнажавшим целый каскад из второго, третьего и так далее подбородков, брюки защитного цвета и кожаные мокасины на босу ногу. Вслед за ними вошел молодой человек в лиловой футболке… довольно симпатичный, как отметила Шарлотта… с большим трудом вкатил в комнату тележку, сверх всякой меры нагруженную багажом. Весила тележка, должно быть, не меньше тонны, поскольку груда коробок достигала шести, а то и семи футов в высоту.

— Мамочка, — сказала девушка, — познакомься, это Симмонсы. Папа…

С широкой, доброжелательной улыбкой мужчина подошел к отцу Шарлотты, и они обменялись рукопожатиями — Шарлотта могла бы поклясться, что тот бросил взгляд на русалку.

— Здравствуйте, очень приятно. Давайте знакомиться, я Джефф Эймори!

— Билли, — ответил папа.

Это было все, что он смог выдавить из себя: «Билли». Шарлотта чуть со стыда не померла. Мистер Эймори бросил взгляд на папины серые рабочие брюки. А Шарлотта посмотрела на защитного цвета брюки мистера Эймори и на платье миссис Эймори. Для девушки, свалившейся с Луны, равно как и приехавшей из Спарты, штат Северная Каролина, они были одеты примерно так же, как ее родители. Она совершенно не могла понять, что в их облике…

Мистер Эймори поспешил представиться и маме:

— Здравствуйте, меня зовут Джефф Эймори!

Затем он обернулся к Шарлотте, откинул голову, расплылся в еще более широкой улыбке и, раскинув руки, будто готовясь встретить и обнять друга, с которым не виделся много лет, воскликнул:

— Ну, а ты у нас, наверное, Шарлотта?

Девушка, хоть убей, не могла придумать, что на это ответить, кроме:

— Да, сэр.

Чувствовала она себя при этом как маленький ребенок в обществе взрослых.

— Сегодня очень важный день в вашей жизни, — сказал мистер Эймори. — Ну что, вы готовы ко всему этому? — Он повернулся к окну и раскинул руки, словно намереваясь обнять весь кампус.

— Думаю, да, — ответила Шарлотта. — По крайней мере, я надеюсь.

Да что это такое, почему ей никак не удается придумать что-нибудь в ответ, кроме этих инфантильных формул вежливости?

— Я помню тот день, когда сам приехал сюда и стал первокурсником Дьюпонта…

— Это было еще во времена раннего Средневековья, — съязвила его дочь.

— О, спасибо, дорогая. Вот видишь, Шарлотта, какая у тебя будет любезная соседка! И все-таки, насколько я припоминаю… — он криво усмехнулся дочери, — …сквозь окутывающий меня густой туман болезни Альцгеймера… — он подмигнул Шарлотте, — мне тогда показалось, что я попал в огромный новый мир. Может, это только казалось, но во всяком случае я думаю, что вы быстро освоитесь здесь, в университете.

Тем временем мать Беверли подошла к отцу Шарлотты:

— Добрый день, меня зовут Валери Эймори. Я так рада с вами познакомиться. Вы давно приехали?

Прежде чем папа успел собраться с мыслями и что-нибудь сказать, мистер Эймори заявил:

— Ах да, мы же совсем забыли про нашего младшего брата. Слушай, старина, давай прикинем, куда сгружать все это барахло.

Эти слова были обращены к молодому человеку, стоявшему, опершись на ручку тележки. Он был высокий, стройный, спортивного вида… несколько прядей выгоревших на солнце волос небрежно спадали на лоб. Шарлотта подметила про себя каждую деталь. Тележка была действительно сверх меры нагружена всяким… как выразился отец Беверли, барахлом.

Миссис Эймори тем временем познакомилась с мамой. Она пожала ей руку и сказала с улыбкой, заглядывая в глаза и голосом давая понять, что она прониклась к матери Шарлотты каким-то необъяснимым, но совершенно искренним доверием:

— Миссис Симмонс… я Валери Эймори. Очень приятно с вами познакомиться.

— Ой, что вы, Валери, — всплеснув руками, ответила мама, — мы тоже… мы ужасно рады, что с вами познакомились. Зовите меня Лизбет. Меня почти все так зовут.

Шарлотта краем глаза заметила (или ей это все-таки показалось?), что Беверли неодобрительно разглядывает ее джинсовые шорты с высокой талией.

— Беверли, — обратился мистер Эймори к дочери, — ты точно ничего не забыла? Не маловато вещичек взяла? — Он в очередной раз оглядел груду коробок на тележке, покачал головой, а потом улыбнулся маме и папе Шарлотты. Затем оглядел комнату и спросил: — А куда, собственно, ты собираешься все это распихать?

По надписям и картинкам на коробках Шарлотта смогла опознать в груде багажа мини-холодильник — для холодильника он, может, и был небольшой, но коробка выглядела огромной, — микроволновку, ноутбук, факс, цифровую видеокамеру, электрическую зубную щетку, телевизор…

Миссис Эймори обернулась к Шарлотте и, взяв ее ладонь обеими руками, сказала:

— Ну что ж… Шарлотта. — Она наклонилась ближе и глубоко заглянула ей в глаза. — Мы так хотели с тобой познакомиться. Я тоже помню свой первый день в колледже. Я училась, правда, не здесь, а в Уэллсли, а уж когда это было, позвольте мне умолчать! Но четыре года пролетят незаметно, — она щелкнула пальцами, чтобы показать стремительность бега времени, — и вы оглянуться не успеете…

— Ну папа, — воскликнула Беверли, — что ты вечно во все лезешь! Сложи коробки, да и все. Я сама разберусь, куда что поставить, а если что-нибудь забыла, так сейчас все равно уже нет смысла говорить об этом.

Миссис Эймори резко обернулась к Беверли:

— Очень смешно, дорогая. — Затем она сменила тон и обратилась к маме Шарлотты: — Надеюсь, ваша Шарлотта более организованная и…

В этот момент что-то ударилось об пол.

— Твою мать! — воскликнула Беверли.

Все присутствующие посмотрели на нее. Девушка наклонилась и подняла свой мобильник. Выпрямившись, она, удивленная повисшей в комнате тишиной, недоуменно поглядела на остальных. Шарлотта видела, что миссис Эймори краем глаза смотрит на маму, которая просто окаменела Если бы кто-нибудь сказал: «Твою мать!» у них дома в присутствии мамы, та не потерпела бы таких выражений.

Миссис Эймори натужно рассмеялась и, покачав головой, проговорила:

— Беверли, мне показалось, или ты действительно сказала: «Ой, что случилось?»

Было видно, что Беверли совершенно не понимает, в чем дело. Потом до нее дошло, и она, словно испугавшись, широко раскрыла глаза и прижала пальцы к губам, пародируя традиционный жест извинения.

— Упс, прошу прощения, — произнесла она с такой иронией и презрением, не заметить которых мог только слепой и глухой. Нисколько не смутившись, девушка обернулась к симпатичному молодому человеку в лиловой футболке, который как раз начал разгружать тележку. — Ставь их как придется… Кен. — Она кокетливо улыбнулась ему. — У меня ужасно плохая память на имена Ты ведь Кен, правда?

— Ставь как придется? — переспросил мистер Эймори. — Да если ставить твое барахло как придется, тебе целого этажа не хватит.

— Ким, — сказал молодой человек.

— А-а… ну да. Я так и подумала: вроде бы мне послышалось — Ким, но я решила, что… А меня зовут Беверли. — Шарлотте показалось, что соседка смотрит в глаза парню чуть дольше, чем это позволительно в момент знакомства. Потом Беверли поинтересовалась несколько игривым голосом: — А ты на каком курсе?

— На последнем. Мы все, — он показал на тележку, — все тут старшекурсники.

Миссис Эймори поспешила обратиться к папе, желая, видимо, как-то разрядить ситуацию и найти тему… впрочем, ей было абсолютно все равно, о чем говорить:

— Прошу прощения, так когда, говорите, вы приехали?

— Да вроде как с полчаса назад. Ну да, типа того.

— Вы ведь живете в западной части Северной Каролины? — Она улыбнулась, и Шарлотте показалось, что собеседница тоже стрельнула глазами на татуировку.

— Ну. Это, если будете в Северной Каролине, то так и рулите все время на запад аж до самой границы. Отсюда-то далековато будет, мы ведь часов десять сюда ехали.

— Боже мой. — Миссис Эймори участливо улыбнулась.

— А вы-то, ребята, как сюда добирались из Массачусетса? — поинтересовался папа.

— Мы прилетели самолетом. — Она опять улыбнулась.

Шарлотта видела, как глава семьи Эймори тем временем внимательно оглядел ее отца с ног до головы… загорелое от многолетней работы на свежем воздухе лицо, покрытые таким же красновато-коричневым загаром руки… русалку… спортивную рубашку навыпуск, потрепанные серые брюки, старые стоптанные кроссовки…

— А куда ж вы прилетели? — спросил папа.

— Да тут есть аэропорт, милях в пяти-шести от города… Джефф, как называется этот аэродром, где мы приземлились?

— Бутвин, — ответил мистер Эймори, улыбаясь маме Шарлотты, которая, однако, и не подумала улыбнуться ему в ответ.

— Ну ничего себе, — искренне удивился папа. — В жизни бы не подумал, что здесь и аэропорт есть.

Шарлотта в этот момент заметила, как Беверли во все глаза разглядывает ее маму… Особенно девушку, видимо, поразил мамин балахон до колен, так эффектно сочетавшийся со спортивными гольфами.

— Да нет, никакой это не аэропорт в обычном смысле слова — пояснила миссис Эймори с улыбкой. — Просто взлетно-посадочная полоса, домик диспетчера — и все. Он и годится-то только для маленьких частных самолетов. — И она улыбнулась снова.

Улыбки на лицах становились все шире, но все больше было заметно, что они не радостные, а просто терпеливые.

— Ну что, могу я еще чем-нибудь вам помочь? — спросил исполняющий обязанности носильщика Ким. Он уже разгрузил вещи с тележки, и теперь коробки заняли всю центральную часть комнаты, громоздясь, словно какой-то айсберг.

— Да нет, вроде бы больше ничего не нужно, — сказал мистер Эймори. — Большое спасибо, Ким.

— Не за что, — ответил молодой человек, толкая тележку обратно к дверям. Не останавливаясь, он произнес: — Всего хорошего. — Затем посмотрел на Беверли и Шарлотту: — Желаю успешной учебы на первом курсе.

— Мы уж постараемся, — сказала Беверли, многозначительно улыбаясь.

Ну ничего себе! Она ведь успела уже практически свести с ним знакомство. Шарлотта окончательно почувствовала себя не в своей тарелке. Сегодня ей никак не удавалось подыскать подходящего ответа на чей-либо вопрос, да и вообще в голову не приходило ни одной удачной фразы, чтобы поддержать разговор — не говоря уж о том, чтобы вот так запросто поболтать с симпатичным старшекурсником.

Мама поправила волосы и выразительно посмотрела на папу. Тот поджал губы и удивленно поднял брови. Действительно, прокол вышел — Киму и в голову не пришло задержаться в комнате и хоть каким-либо образом намекнуть на ожидание чаевых.

Внезапно раздался негромкий телефонный звонок, напоминающий перебор струн арфы. Мистер Эймори вынул из кармана брюк маленький мобильник и поднес его к уху.

— Алло?.. Да что ты? Не может быть… — От его восторженного настроения мгновенно не осталось и следа. Изменившись в лице, он жестко проговорил: — Да как это могло получиться?.. Ладно, понял… Слушай, Ларри, мне пока не до этого. Мы сейчас в общежитии, в комнате Беверли, тут с нами ее соседка с родителями. Я тебе позже перезвоню. Поспрашивай там, ради Бога, кого-нибудь. В конце концов, Ботвин — не такая уж дыра, чтобы нельзя было найти механиков.

Закрыв крышку телефона, он пояснил жене:

— Это Ларри. Говорит, там утечка в гидравлической системе рулевого управления. Вот только этого нам сейчас и не хватало.

В комнате воцарилась тишина. Затем мистер Эймори снова улыбнулся с терпеливым выражением лица и спросил:

— Ну хорошо… Билли… где вы с… Лизбет… остановились?

Папа сказал, что они вообще не собираются тут останавливаться, а намерены сразу же ехать обратно в Спарту. Мама и миссис Эймори затеяли небольшую дискуссию по поводу тягот столь длинной дороги в течение одного дня. Миссис Эймори заявила, что они тоже собираются улететь сразу же, как только «отвяжутся» от Беверли, пусть девочки сами тут устраиваются, и потом, вспомнила она, ведь буквально через пару часов должно состояться общее собрание первокурсников, разве нет? Она вроде читала об этом в присланном из университета расписании. Это правда, согласилась Беверли, но родителям не удастся отвязаться от нее, пока они не сведут ее куданибудь поесть — всем ясно? — потому что она, между прочим, умирает от голода. Мистер и миссис Эймори строго посмотрели на дочь, а потом мистер Эймори улыбнулся маме и папе Шарлотты с выражением, достойным аллегорической статуи Терпения, взирающей на аллегорическую же статую Печали. Ну хорошо, сказал он, им действительно стоит пойти куда-нибудь перекусить, и если мама, папа и Шарлотта не возражают, он был бы рад их пригласить. Если память ему не изменяет, здесь неподалеку в городе есть небольшой ресторанчик под названием «Лё Шеф».

— Ничего выдающегося, — сказал он, — но кухня неплохая, и притом обслуживают быстро.

Папа выразительно посмотрел на маму. Шарлотта прекрасно понимала причину его беспокойства. Любой незнакомый ресторан под названием «Лё Шеф» или «Лё Еще что-нибудь» угрожал семейному бюджету непосильными тратами. Тем не менее мама нашла в себе силы кивнуть папе, выражая согласие посидеть где-нибудь вместе с родителями будущей Шарлоттиной соседки, раз уж те их приглашают, и даже заказать какое-нибудь одно блюдо. В конце концов, просто отказаться было бы невежливо.

Вдруг папа обратился к мистеру Эймори:

— Слушайте, тут же вроде прямо перед въездом в кампус есть «Шкворчащая сковородка». Точно-точно, отсюда, наверное, не больше полумили. Я как-то обедал в «Шкворчащей сковородке» недалеко от Файетвилля, и мне там очень даже понравилось: кормят на убой и обслуживают на самом деле быстро.

Еще одна неловкая пауза. Все трое членов семейства Эймори переглянулись в полном замешательстве, а затем мистер Эймори изобразил на лице еще более терпеливую — если это только возможно — улыбку и сказал:

— Ну что же, решено… почему бы нам всем не сходить в «Шкворчащую сковородку».

Шарлотта исподтишка смотрела на мистера и миссис Эймори. У обоих была очень загорелая и абсолютно гладкая, прямо-таки лоснящаяся кожа. По сравнению с мамой и папой они выглядели такими ухоженными… и прямо-таки прилизанными, словно вылезшие из воды бобры.

Папа извинился и вышел из комнаты. Через пару минут он вернулся с озадаченным выражением лица.

— Вот странное дело, — обратился он к присутствующим. — Пошел я, значит, поискать это… мужской туалет. А какие-то ребята мне и говорят, что нет у них никаких отдельных мужских туалетов и ванных комнат. Это, мол, совмещенное общежитие, и поэтому туалетные комнаты, мол, тут тоже совмещенные. Я туда заглянул — и правда, хотите верьте, хотите нет, там были вместе и мальчики и девочки.

Мама сурово поджала губы и нахмурилась.

— О, не стоит слишком беспокоиться по этому поводу, — сказала миссис Эймори. — Я вас уверяю, они очень быстро к этому привыкнут. Эрика ведь об этом говорила, правда, Беверли? Эрика — это школьная подруга Беверли, она сюда, в Дьюпонт, поступила в прошлом году.

— Да, на самом деле Эрика очень быстро привыкла, никаких проблем, — подтвердила Беверли беспечным тоном.

— Я думаю, мальчики здесь воспитанные и умеют проявить такт по отношению к девочкам, — предположила миссис Эймори. Шарлотта прекрасно понимала, что она говорит это, чтобы успокоить ее деревенских родителей — старомодных и ограниченных.

Мама и папа переглянулись. Судя по лицу мамы, она сдерживалась уже из последних сил.

Все вшестером они вышли на парковку. Папа ткнул пальцем в их пикап с крышкой-кемпером и сказал:

— Ну что, поехали все на нашей машине? Я с девчонками могу сесть в кузов. — Он посмотрел на Беверли с выражением оптимизма на лице, словно рассчитывая на ее поддержку. — У нас там спальные мешки лежат, так что будет на чем сидеть.

— Спасибо за предложение, это очень любезно с твоей стороны, Билли, — сказал мистер Эймори с приклеившейся к лицу терпеливой улыбкой, — но я рискну предложить нашу машину. У нас найдется шесть мест прямо в салоне. — Он махнул рукой в сторону гигантского белого внедорожника «линкольн-навигатор».

— Вот это да, просто обалдеть! — не удержавшись, выпалила мама — Послушайте, но… да где вы его взяли-то? В самолет же такой автомобиль, наверное, не впихнешь?

— Мы его взяли напрокат, — ответил мистер Эймори и, предвосхищая следующий вопрос, пояснил: — Можно заранее позвонить, и машину подгонят прямо к самоле… я хотел сказать, прямо в аэропорт.

В общем, они поехали в «Шкворчащую сковородку» в «линкольн-навигаторе». Внутри салон был весь кожаный, темные стекла, как в солнечных очках, все отделано деревом — не каким-нибудь полиуретаном под дерево, а настоящими полированными пластинками из древесины редких пород. Шарлотта в душе была очень рада, что этим людям не довелось заглянуть под крышку в кузов их пикапа, да и в кабину тоже.

«Шкворчащую сковородку» было видно издалека: на крыше красовалась огромная рекламная вывеска — та самая черная сковородка футов в восемь или девять диаметром, по окружности которой шли громадные кривые буквы: «ШКВОРЧАЩАЯ СКОВОРОДКА». От черного диска разбегались концентрические кольца красных и желтых неоновых огоньков.

Стоило зайти внутрь, как на посетителя обрушивался со всех сторон водопад ярких, кричащих красок. Все здесь было… очень большое… включая гигантские, ужасающего масштаба фотографии на стене прямо напротив входа, изображающие во всех деталях фирменные блюда данного заведения: огромные куски мяса с кровью и не менее исполинские пирожки с фаршем… ух ты!.. накрытые громадными ломтями тающего сыра, залитые целой лавой жира снабженные в качестве гарнира горами картофеля-айдахо или просто картошки-фри и жареного лука; не обошлось тут и без куры-гриль, включая местную разновидность этого блюда, носящую название «Смачный Чиккейс Сэма» и представляющую собой огромный открытый пирог с жареной курятиной, щедро политый сметанным соусом; к счастью, на многих фотографиях присутствовали также нарезанные кольцами помидоры — единственная представленная здесь растительная пища, помимо листового салата и жареной картошки с луком: эта деталь помогала визуально более точно определить масштабы гастрономического бедствия, но даже с учетом поправки на фотоувеличение выходило, что на порциях администрация заведения предпочитает не экономить.

У входа в ресторан можно было видеть довольно много людей, присматривавшихся к фотографиям, но не торопившихся войти внутрь, и мистер Эймори с надеждой сказал:

— Похоже, там слишком много народу, а? Думаю, нам стоит поехать куда-нибудь в другое место.

Шарлотта повернула голову, чтобы посмотреть на реакцию Беверли — и ее глазам предстала следующая картина: девушка впилась в руку матери и, прижавшись всем своим тощим костлявым телом к ее плечу, с ужасом тыкала пальцем в сторону картинок, буквально истекавших потоками жира и сметаны. Уверенная, что Симмонсы на нее не смотрят, она стояла с таким лицом, будто ее вот-вот стошнит.

Но папа, проявив неожиданную разговорчивость — по его меркам, даже излишнюю, — заверил мистера Эймори, что столик для них освободится гораздо быстрее, чем можно предположить с первого взгляда Вон там, видите? — нужно подняться к этой стойке, там вас запишут, а потом и оглянуться не успеете, как все быстренько будет готово. В общем, мистеру Эймори ничего не оставалось, как стиснуть зубы и возглавить процессию в направлении центральной стойки, которая представляла собой нечто вроде подиума, очень широкого и длинного, сколоченного из массивных досок Да уж, все, абсолютно все в «Шкворчащей сковородке» было… очень большое. У стойки стояла небольшая очередь, но она действительно быстро продвигалась.

За стойкой находилась расторопная, вся словно на пружинах, молодая женщина, одетая в красно-желтые — по-видимому, это были фирменные цвета «Шкворчащей сковородки» — рубашку и брюки. Рубашку украшала брошь внушительных размеров — на самом деле не меньше трех дюймов в длину, — изображавшая в миниатюре эмблему «Шкворчащей сковородки», которую посетители уже могли видеть над входом в ресторан.

Она игриво улыбнулась мистеру Эймори:

— Вас сколько?

— Шестеро. Фамилия — Эймори. Эй-мо-ри.

Девушка ничего не стала записывать, а вместо этого вручила ему какую-то штуковину, по форме и размерам напоминающую пульт дистанционного управления от телевизора. На одном ее конце было несколько маленьких линзочек, расположенных кружком, а на другом номер — 226.

— Когда ваш столик освободится, мы дадим вам сигнал. Желаю вкусного шкворчащего обеда!

Мистер Эймори смотрел на загадочную штуковину, как на какое-то неизвестное животное, вскарабкавшееся по его ноге. Вдоль боковой стороны пультика тянулся рекламный слоган: «Попробуйте наш шкворчащий швейцарский стейк. Съедите — мигом запоете йодль!»

— Когда столик освободится, они нам сообщат прямо через это устройство, — пояснил папа на тот случай, если мистер Эймори чего-то недопонял. — Вот видите, в очереди и стоять не придется. Пока можно зайти в магазин подарков или еще куда-нибудь.

И папа повел их в магазин подарков. Все, что там продавалось — сувениры, куклы, даже конфеты — было подобрано по одному признаку: оно было гигантских размеров. Даже конфеты. Мистер Эймори молча держал это самое… сигнальное устройство прямо перед своей супругой, которая невразумительно мычала и улыбалась так, что Шарлотте почему-то стало не по себе.

Семейство Эймори разглядывало остальных посетителей ресторана. У многих в руках тоже были сигнальные устройства. Прямо перед папой и четой Эймори возник тучный мужчина лет сорока пяти в футбольном свитере с номером 87 на спине. Свитер был подрезан снизу, так что получилось нечто вроде топа. Между нижним бахромистым краем свитера и верхним краем баскетбольных шорт можно было видеть немалое количество рыхлой, состоявшей главным образом из жира человеческой плоти. Рядом с толстяком стояла молодая женщина в черных обтягивающих брюках. Обтягивать этим брюкам было что: на талии женщины отложилось такое количество жира, что она могла не держать локти на весу, а положить их на эти ломти сала, и ее ручки при этом торчали в стороны, как маленькие крылышки.

— Слушай, а ты с предками часто в эту «Сковородку» ходишь? — поинтересовалась Беверли у Шарлотты.

В этом вопросе Шарлотта сразу почувствовала снисходительность и высокомерие.

— У нас в Спарте ничего такого нет, — ответила она.

На некоторое время обе семьи задержались у большого застекленного окна, через которое можно было видеть, что происходит в кухне. В это время рядом раздался неожиданный резкий свист, и в ту же секунду заморгала целая россыпь красно-желтых огоньков. Как оказалось, это сработала сигнальная штуковина в руках стоявшей неподалеку крупной женщины, одетой в нечто похожее на рабочий комбинезон автомеханика. Нетерпеливо кивнув сопровождавшим ее двум маленьким девочкам, она направилась в огромный, уставленный множеством столов обеденный зал.

— Видали? — радостно сказал папа. — Сейчас она подойдет к этой… ну, к стойке, и покажет девушке, что у нее горят лампочки, ну, та посмотрит, какой у нее номер, и кто-нибудь проведет их прямо к столу.

В этот момент… совершенно неожиданно… в общем, визг сигнального устройства застал мистера Эймори врасплох.

— Ну, что я говорил? — не унимался папа. — Совсем недолго ждать пришлось. И уж поверьте мне на слово, голодными вы отсюда не уйдете.

Он улыбался всем троим Эймори — всем троим и каждому по очереди.

Миссис Эймори коротко улыбнулась в ответ, но глаза у нее оставались какими-то остекленевшими.

Мистер Эймори в глубине души, наверное, был зол на себя, хотя и старался этого не показывать. Нельзя же в конце концов взрослому человеку так испуганно подпрыгивать только из-за того, что какая-то штуковина у тебя в руках начинает свистеть и мигать красными и желтыми огоньками. Папа Шарлотты просто не мог удержаться от смеха. Мистер Эймори одарил спутника более чем прохладной улыбкой и одним-единственным хмыкающим звуком:

— Уф.

Он направился к стойке, держа устройство двумя пальцами — большим и указательным: так можно нести дохлую птицу, взяв ее за кончик крыла.

Выделенный им столик оказался покрыт скользким желтым виниловым пластиком. В обеденном зале яблоку негде было упасть. В воздухе висел гул от множества ведущихся одновременно энергичных разговоров. По залу то и дело прокатывались волны хихиканья, заливистого смеха или вообще утробного гогота. У официанток с неизменными брошками-сковородочками на блузках в руках были не блокнотики для записи заказов, а какие-то черные пластмассовые штуки, похожие на карманный калькулятор с антенной. Меню в светлых пластиковых обложках были внушительного размера, футов пятнадцать в длину, и содержали те же самые цветные фотографии предлагаемых блюд, что в чудовищно увеличенном масштабе украшали стены зала. Внимательно изучив предложенные картинки, миссис Эймори заказала жареного цыпленка, попросив при этом не слишком передерживать его на сковородке, а самое главное — подать его без этого кошмарного пережаренного лука. Официантка извинилась и сообщила, что, к сожалению, не может ничего изменить в заказываемом блюде, потому что, — с этими словами она потрясла перед носом миссис Эймори своим радиокалькулятором, — в ее обязанности входит только набрать номер блюда на клавиатуре, откуда он и передается на кухню. Мистер и миссис Эймори переглянулись и смиренно приняли этот очередной удар судьбы. Все заказали кто что хотел и посмотрели, как официантка нажимает соответствующие кнопки.

Заказ был выполнен с рекордной скоростью, что позволило папе одарить мистера Эймори широкой, приятельской, если не сказать — покровительственной улыбкой, как бы говорящей: такие места знать надо, со мной, парень, не пропадешь.

Порции были… очень большие.

— Ну что, Джефф, что я тебе говорил! — По такому случаю папа даже решил перейти на «ты», как будто они уже сделались закадычными друзьями.

На каждой тарелке возвышалась целая груда изрядно прожаренной на тех самых шкворчащих сковородках еды. Папа с огромным удовольствием вгрызся в свой «Смачный Чиккейс Сэма», утопающий в лаве сметаны. Миссис Эймори осматривала поданного ей цыпленка с таким видом, словно он был живой и в любую минуту мог проснуться и заклевать того, кто неосторожно разбудит в нем дикого зверя. Разговоры за столом окончательно стихли, улыбки погасли.

Наконец мама, судя по всему, все-таки пришедшая в себя после инцидента с сорвавшимся у Беверли «твою мать!», решила нарушить показавшееся ей немного неловким молчание. Она была уверена, что за столом положено вести светскую беседу, а потому обратилась к мистеру Эймори:

— Ну, Джефф, а теперь расскажите нам, что за город ваш Шерборн. Очень уж мне любопытно узнать, как вы там живете.

Усталая смиренная улыбка.

— Это… это на самом деле небольшой поселок, миссис Симмонс. Очень маленький городок. Население всего… точно не припомню… наверное, тысяча человек… или немного больше.

— Да зовите меня просто Лизбет, Джефф. Так это… вы, значит, там и работаете?

Еще одна усталая улыбка, сопровождаемая озабоченной складкой на лбу.

— Нет, я работаю в Бостоне.

— А что же у вас за работа?

Терпение, достигшее наивысшей точки.

— Да в одной страховой компании. «Коттон Мэзер».

— А, «Коттон Мэзер»! Ну да, слыхала, слыхала. — Не «слышала», а именно «слыхала». — Ой, Джефф, расскажите, а что же вы там делаете, в своей «Коттон Мэзер»? Очень было бы интересно узнать, правда.

Мистер Эймори явно сомневался. Наконец он собрался с духом:

— Моя должность называется — главный управляющий. — В следующую секунду, явно желая избежать дальнейших расспросов, он умело перешел в контратаку и, не теряя темпа, спросил у папы: — А ты, Билли, сам-то ты чем занимаешься?

— Я-то? Ну, это… я по жизни, — да-да, именно так и было сказано: «по жизни», — в основном за дачами присматриваю. Чего там поправить, починить и вообще. Но это не у нас, а там… ну, по ту сторону хребта. Раньше-то что? Раньше у нас с работой лучше было: я вот… работал на такой машине, которая обувные колодки вырезает, ну это, на фабрике Тома Макэна, у нас в Спарте была такая фабрика А потом Том Макэн взял да и перевел ее в Мексику, вот. Да ты, Джефф, сам небось в курсе по поводу таких дел. По телевизору нам только и твердят, что эта, мол, «гло-ба-ли-за-ция» ужасно хороша для американцев. Не знаю, каким местом они там думают, — вы уж простите меня за выражение, — но я вам так скажу: никто не может знать, хорошо это для нас или плохо. А раз так, то и нечего капать на мозги. Вот я лично знаю, что ничего хорошего нам от этого не светит — нам, кто живет в округе Аллегани, в Северной Каролине. От нас в Мексику три фабрики перевели. Потом, в две тысячи втором году, «Мартин Мариетта» построили завод — так там всего сорок человек работает. Ну, как говорится, и на том спасибо, а все-таки: от нас в Мексику — три, а в округ Аллегани — один, что вам тут еще сказать…

— Билли, — сказала мама.

Папа застенчиво улыбнулся.

— Ты права, Лизбет, права как всегда. Не позволяй мне говорить об этой дряни. — Он взглянул на миссис Эймори. — Знаете, Валери, мой батя всегда мне вот что говорил: «Знаешь, сынок», — он никогда не называл меня Билли, а только «сынок», — так вот, он говорил: «Знаешь, сынок, не говори за столом ни о политике, ни о религии. Либо людям будет скучно, либо ты с ними насмерть перессоришься».

На это миссис Эймори заметила:

— Похоже, что он был мудрый человек — ваш отец.

Папа ответил:

— Да уж, и не говорите, котелок у него варил; другое дело, что не всегда он своей репой по делу пользовался.

Во время этого разговора Шарлотта испытывала противоречивые чувства: с одной стороны, она была в некотором роде горда за папу, который абсолютно не тушевался перед незнакомыми людьми и не стыдился того, как он зарабатывает свои деньги и как живет в своем медвежьем углу. Было видно, что сам он чувствует себя вполне комфортно. С другой же стороны, Шарлотта просто съеживалась, осознавая, какая пропасть разделяет ее и семью Эймори. Она в общих чертах представляла себе, что это за должность — главный управляющий, а то, что «Коттон Мэзер» являлась одной из крупнейших страховых компаний, было известно абсолютно всем.

На все рассуждения папы мистер Эймори отреагировал только несколькими невнятными междометиями, раза четыре или раз пять произнесенными себе под нос.

По-женски чувствуя, что вялую беседу вот-вот опять сменит молчание, миссис Эймори взяла инициативу на себя:

— Шарлотта, а ведь о тебе самой мы, кажется, почти ничего не знаем. Как так получилось, что ты оказа… то есть почему ты выбрала Дьюпонт? Какую гимназию ты заканчивала?

— Гимназию?

— Я имею в виду — среднюю школу.

— Я училась в Спарте. Аллегани-Хай — так называется наша школа. Моя учительница по английскому посоветовала мне подать документы в Дьюпонт.

— И они дали ей полную стипендию, — поспешила объявить мама. — Вы знаете, мы на самом деле так гордимся нашей девочкой. — Шарлотта почувствовала, как ее щеки заливаются краской — и не из скромности. А мама решила активно поддержать беседу: — А ты в какую школу ходила, Беверли? Сколько у вас в Шерборне средних школ?

Беверли бросила взгляд на мать, потом ответила:

— Вообще-то я училась в другом городе. Он называется Гротон.

— И далеко от дома?

— Ну, миль шестьдесят. Я училась в интернате.

Шарлотта чувствовала, что Беверли чего-то недоговаривает маме, но чего именно — понять не могла, а вот покровительственный тон уловила безошибочно.

— Слушай, Джефф, — сказал папа, пережевывая последний ломоть своего гигантского «Смачного Чиккейса Сэма» и подбирая с тарелки кусочки картошки и помидора, — отлично ты все придумал! Поесть перед дорогой — это самое то. Теперь не придется пилить десять часов на голодный желудок и жевать бутерброды всухомятку. Нам ведь до нашей Спарты, в Северную Каролину, допоздна ехать придется. Но уж решили вернуться сегодня, так решили. Зато я оказался прав насчет этой «Шкворчащей сковородки» — они тут умеют накормить человека, голодным отсюда еще никто не уходил.

С тарелки миссис Эймори за все время «обеда» исчез только маленький ломтик куриной грудки — размером, наверное, не больше одного квадратного дюйма, и то она с него тщательно сняла до хруста прожаренную кожицу. Вся остальная груда еды осталась нетронутой. Беверли с опаской и недоверчивой гримасой отправила в рот крохотный кусочек гамбургера величиной не больше пятицентовой монеты и долго, сосредоточенно жевала его, словно надеясь понять что-то важное. Неожиданно, не говоря ни слова, она встала из-за стола и направилась к выходу из обеденного зала. Когда через несколько минут девушка вернулась, лицо у нее было пепельно-серого цвета. Миссис Эймори посмотрела на нее сочувственно — или с некоторой долей порицания.

Шарлотта, впрочем, этого почти не заметила. Сама того не ожидая, она чуть не расплакалась при словах отца, что им с мамой «сегодня придется ехать обратно до самой Спарты, в Северную Каролину». И уж конечно, эти слезы едва не навернулись на глаза не у надежды всей Спарты, не у лучшей ученицы местной средней школы за всю ее историю, не у девушки с самыми блестящими перспективами на будущее здесь, по другую сторону гор, а у самой обыкновенной девочки, которой впервые в жизни предстояло расстаться с родителями.

Вскоре чета Эймори и Симмонсы разошлись в разных направлениях, и Шарлотта оказалась на парковке у общежития наедине с родителями. Настало время прощаться.

Мама улыбнулась и сказала:

— Ты, главное, не забывай писать нам почаще. У нас ведь там всем будет интересно, как ты здесь…

Не дослушав, Шарлотта бросилась маме на шею и прижалась к ней. По ее щекам текли слезы, часть из них даже перекатывалась на мамину щеку.

Мама проговорила:

— Ну что ты, что ты, девочка, все будет хорошо. — Шарлотта прижалась к ней еще крепче. Маме хотелось еще раз повторить самые главные слова. — Ты, главное, не волнуйся, милая, я буду думать о тебе каждую минуту. Мы тобой так гордимся, ты у нас необыкновенная, и у тебя тут все будет замечательно. Вот увидишь, дела у тебя здесь быстро наладятся. Но самое важное знаешь что? Я всегда буду тобой гордиться, независимо от того, как сложится твоя жизнь и где ты будешь учиться или работать. Я-то знаю, что это не Дьюпонт тебе сделал одолжение, приняв тебя, на самом деле это ты оказала ему честь, что согласилась здесь учиться. Этот хваленый Дьюпонт еще может оказаться недостойным тебя.

Шарлотта подняла голову и удивленно посмотрела на маму.

— Тут наверняка не все и не всегда будут поступать так, как ты того хочешь, — продолжала мама. — Кто-то может оказаться и плохим человеком, но я хочу, чтобы ты всегда помнила: ты родилась и выросла в горах, твои предки и с папиной стороны, и с моей — Симмонсы и Петтигрю — жили в наших горах с незапамятных времен, и хоть у нас есть свои недостатки, но мы всегда ведем себя так, как считаем правильным, никому не позволяем навязывать нам свою волю. Уж чего-чего, а упорства и даже упрямства нам не занимать. Если нам что-то не нравится, никому на свете не удастся заставить нас это делать. А если это кому не по вкусу, то так им все и объясни. Тебе только и нужно взять и сказать: «Меня зовут Шарлотта Симмонс, и я не собираюсь делать то, что мне не по нраву». Тебя за это только уважать будут. Я тебя люблю, девочка моя, и папа очень тебя любит, и что бы ни случилось, куда бы тебя жизнь ни забросила в этом огромном мире, ты всегда останешься нашей славной, славной девочкой.

Шарлотта снова опустила голову на мамино плечо и всхлипнула. Папа стоял рядом с ними, она повернула к нему заплаканное лицо и бросилась ему на шею, чем определенно его смутила. Папа всегда чувствовал себя неловко, если люди слишком открыто выражали свои чувства. Продолжая всхлипывать, Шарлотта прошептала ему на ухо:

— Папа, я люблю тебя. Если бы только знал, как я тебя люблю!

— Мы тоже тебя любим, — ответил папа.

Вот уж действительно — если бы он только знал, как много значило для Шарлотты, скажи он ей не «мы», а «я» — «я тоже тебя люблю».

Шарлотта все махала рукой, и мама махала ей в ответ через открытое окно пикапа, пока бедный, жалкий, храбрый грузовичок с пластиковой крышкой не скрылся в тени деревьев. Когда его совсем не стало видно, Шарлотта повернулась и побрела к воротам каменной крепости, которой предстояло стать ее домом. Чувствовала она себя как никогда одинокой.

Навстречу через высокий арочный вход шли двое студентов, парень и девушка, скорее всего, тоже первокурсники. Они прошли мимо, о чем-то оживленно болтая. Арка, ведущая к университетской площади, была такой длинной и высокой, что их голоса эхом отражались от каменных сводов. Интересно, эти двое были знакомы раньше или успели подружиться уже здесь, в этот самый первый день?.. «Меня зовут Шарлотта Симмонс… Ты необыкновенная. Ты одна такая. Ты… ты Шарлотта Симмонс…» Маме и мисс Пеннингтон всегда удавалось совместными усилиями внушить ей хотя бы необходимый минимум уверенности в себе. Не без сомнений и трудностей, но она все же могла противостоять зависти одноклассников в Аллегани-Хай, их нежеланию принять ее в свой круг… пусть они считали ее не продвинутой и не крутой… но она сумела пойти своим путем… и ей удалось добиться того, о чем никто из них не мог даже мечтать, взять первую настоящую высоту в своей жизни: поступить в один из лучших университетов мира. И теперь ее уже никто и ничто не сможет сломить или остановить… ничто. Если ей суждено всего в жизни добиваться самой, без чьей-либо помощи и поддержки, значит, она сама всего добьется.

И все-таки… Господи… как же ей было одиноко.

Беверли, оказывается, вернулась в комнату 516 раньше Шарлотты. Девушки быстро решили, кому какая сторона комнаты достанется — тем более, что делить тут было нечего, обе стороны были абсолютно одинаковые: одинаково голые, пустые и обшарпанные, — так что они начали стелить постели и распаковывать багаж. Ну и ну, сколько же у Беверли… всего\ Свой компьютер, факс, телевизор, холодильник, микроволновку и остальную электротехнику она пока что оставила в коробках посреди комнаты, но зато распаковала столько обуви, сколько с точки зрения Шарлотты ни у какой девушки и быть не могло — по меньшей мере дюжину пар, — а также не менее дюжины свитеров (в основном из чистого кашемира), юбки, юбки, юбки, блузки, блузки, блузки, куртки, куртки, куртки, джинсы, джинсы, джинсы… У Шарлотты не было даже самого маленького электроприбора из множества тех, что имела Беверли. Что касается компьютера, вещи в Дьюпонте совершенно необходимой, Шарлотте приходилось рассчитывать только на компьютеризированные рабочие места в читальном зале главной библиотеки университета (такая возможность упоминалась в присланной из Дьюпонта брошюрке для первокурсников). Обуви у нее была, конечно, не дюжина пар, а намного меньше. Три, если говорить точно: мокасины, жесткие кожаные сандалии — Реджина Кокс называла их «сандалии Иисуса» — и те кеды, что были на ней сейчас.

Беверли общалась с Шарлоттой явно лишь в силу необходимости. В том, что и как она говорила, не было ни малейшего намека на какой-либо энтузиазм, ни малейшего желания поделиться с другой девушкой, новой соседкой, приехавшей к тому же из другой части страны, своими переживаниями по поводу того приключения, которое им предстояло: четыре года учебы в прославленном университете. Обращаясь к Шарлотте, она говорила вроде бы дружелюбно, но совершенно определенно сохраняла дистанцию. Сразу было ясно: будучи девушкой воспитанной, она проявляет интерес — не более того. Например, когда Шарлотта вполне искренне сказала, что было бы очень здорово пройти указанный в дьюпонтском каталоге специальный интенсивный курс французского языка, Беверли заявила, что французы в наше время до того не любят американцев, что это просто витает в воздухе, как только начинаешь с ними общаться. И вообще французы в основном ужасно скучные.

Беверли не успела повесить в шкаф и разложить по ящикам комода и половины своих вещей, когда настало время спуститься на первый этаж на собрание первокурсников. В главном зале Эджертон-Хауза, называемом по старинной дьюпонтской (восходящей к британской) традиции Общим залом заседаний, собралось около двухсот парней и девушек. Зал действительно производил впечатление своими (опять-таки напоминающими о древности традиций) пропорциями и декором: высотой футов пятнадцать или шестнадцать, со сводчатым потолком и красивыми резными деревянными панелями на стенах. Шарлотта даже не могла припомнить, как называются все эти архитектурные и орнаментальные детали. По всему залу были расставлены большие, обитые коричневой кожей диваны и стулья с такими же сиденьями. Их было огромное количество, и все они были расставлены широким полукругом, занимая большую часть площади зала, пол которого, кстати, весь был покрыт целыми акрами восточных ковров. Некоторая часть стульев стояла в декоративных нишах вдоль стен, освещенных поразившими Шарлотту торшерами на кованых железных ножках и с обтянутыми пергаментом абажурами. Первокурсники, поселившиеся в Эджертон-Хаузе, явились на собрание в основном в шортах и теперь либо развалились на кожаных диванах и стульях, либо стояли позади этого полукруга в несколько рядов. Некоторые даже позволили себе небрежно усесться по краям тяжелых дубовых столов. Едва войдя в зал вместе с Шарлоттой, Беверли поспешила «затеряться в толпе», оставив соседку в одиночестве. Сама же она направилась к двум девушкам, с которыми явно была уже знакома. Ну и ладно… Шарлотта и так уже поняла, что с соседкой по комнате у нее нет ничего общего, и попытка таскаться за нею следом вряд ли что-нибудь изменит. Наоборот, оказавшись внезапно в самой гуще толпы незнакомых девушек и парней, Шарлотта даже почувствовала себя больше… в своей тарелке. Она внимательно наблюдала за своими будущими однокурсниками. Ничего пугающего она в них не обнаружила. Да и кого тут бояться? В своих шортах, шлепанцах и футболках они выглядели совершенно как дети-переростки. В общем, Шарлотта постаралась убедить себя в том, что все эти люди не слишком отличаются от нее, и им не меньше, чем ей, любопытно, ради чего их всех собрали в этом зале. И все они точно так же, как и она, в восторге от того, что у них начинается совершенно новая жизнь. Теперь, с этого самого момента, все они студенты, и не просто студенты какого-нибудь провинциального университета, а люди из Дьюпонта, что немедленно возвышало их над подавляющим большинством ровесников.

В центре зала лицом к первокурсникам стояла молодая женщина в джинсах и мужского покроя рубашке на пуговицах. Шарлотта была просто очарована ею. Та просто потрясающе уверенно держалась перед толпой из двух сотен абсолютно незнакомых людей. А еще она была очень красивая — причем эта красота проявлялась в ней небрежно, как бы сама собой. У женщины была спортивная фигура — а какие роскошные светлые волосы! Очень длинные и сильно вьющиеся, явно непослушные, они все же были должным образом причесаны и уложены. Незнакомка казалась Шарлотте просто воплощением университетского шика. Она представилась как старшекурсница и ассистент-воспитатель, отвечающий за общежитие Эджертон-Хауз. В ее обязанности входит помощь в решении любых возникающих вопросов. Первокурсники могут обращаться к ней по телефону, посылать письма по электронной почте или просто стучать в дверь в любое время. Зовут ее Эшли Даунс.

— Университет в наше время уже не пытается заменить собой родителей, — сказала она, — и я тоже не собираюсь этого делать. Вы взрослые люди и будете предоставлены сами себе. Но в университете и в нашем общежитии в частности существуют некоторые правила поведения — их немного, но они есть, и с моей стороны было бы медвежьей услугой сделать вид, что за их нарушение вам ничего не будет. Правило первое: в Эджертоне и во всех зданиях Малой площади запрещен алкоголь. Это относится не только к употреблению спиртных напитков в общественных местах, но и в ваших комнатах. Точка. Для многих из вас, разумеется, не будет сюрпризом, если я признаюсь, что алкоголь в университетском городке Дьюпонта имеется. — Она улыбнулась, и многие первокурсники понимающе засмеялись. — Но здесь, повторяю, этого быть не должно. Всем ясно? — Она опять улыбнулась. — Если кто-то из вас переживает по этому поводу, уверяю вас, что это не так уж страшно: ваша общественная жизнь от этого ничуть не пострадает.

Радости Шарлотты не было предела Вот это здорово! — подумала она В Спарте ей столько пришлось натерпеться, когда приходилось вечно уходить домой и сидеть над книгами или перед телевизором, лишь бы избежать общества вечно поддатых и от этого еще более отвратительных Чаннингов Ривзов и Реджин Кокс! По правде говоря, Шарлотта опасалась, что и здесь пьяные компании будут отравлять ей жизнь. О развеселой жизни студентов в колледжах и даже здесь, в Дьюпонте, ей много рассказывали. Ну что ж, кто как хочет, тот пусть так и отдыхает, главное, что она будет избавлена от общения с пьяными однокурсниками здесь, в здании, где им всем предстоит жить. Слава Богу. Шарлотта стала с удвоенным вниманием прислушиваться к словам ассистента-воспитателя в надежде, что та развеет и еще одно ее опасение…

К сожалению, оказалось, что собрание уже подошло к концу, и первокурсники потянулись к выходу из Общего зала заседаний, куда более оживленные и воодушевленные, чем когда пришли. Многие уже успели перезнакомиться и продолжали делать это прямо на ходу. Шарлотта осталась на месте, надеясь спросить Эшли Даунс кое о чем наедине. К сожалению, около десятка первокурсников уже собралось вокруг нее, а Шарлотте не хотелось задавать свой вопрос при посторонних. Она ждала… ждала… прошло пять минут, потом десять, и наконец девушка сдалась.

К тому времени, когда Шарлотта вернулась в комнату, Беверли успела вытащить откуда-то из коробки и установить на комоде большое зеркало на подставке с лампочками подсветки по краям. Услышав звук открывающейся двери, она обернулась. На ней были черные брюки и светло-сиреневая шелковая блузка без рукавов. Три или даже четыре верхние пуговицы на блузке были расстегнуты. Такой наряд, с одной стороны, выгодно подчеркивал загар Беверли, но с другой — выставлял напоказ ее тонкие, словно высушенные руки. Шарлотте она показалась похожей на разодетого в пух и прах аиста. Никакая косметика не могла ничего сделать с ее носом и подбородком. Наоборот, при накрашенных глазах и губах они стали казаться еще крупнее. Ногти Беверли уже успела намазать лаком персикового цвета; теперь ее длинные загорелые пальцы смотрелись просто великолепно.

— Я иду в ресторан с друзьями, — сообщила она, — и уже опаздываю. Так что все это барахло я уж потом разберу, когда вернусь. — Она махнула рукой в сторону груды сумок и коробок, занимавших едва ли не все свободное место в комнате.

Шарлотта просто онемела от изумления. Первый день в университете еще даже не закончился, а Беверли уже собирается куда-то в ресторан. Такого Шарлотта и представить себе не могла. Во-первых, она тут ни одной души не знает. А если бы даже и знала, что с того? На все непредвиденные расходы у нее было с собой пятьсот долларов — и это на весь семестр, на четыре с половиной месяца. Каждый день, включая выходные, она могла завтракать, обедать и ужинать в студенческой столовой. Это было включено в стипендию. Что же касается всего остального, то если не случится чуда и кто-нибудь куда-нибудь ее не пригласит, то сегодняшнее посещение «Шкворчащей сковородки» должно стать последним визитом в ресторан на долгое время вперед.

Беверли ушла. Шарлотта присела на краешек кровати, обхватила голову руками и задумалась. Сначала она по инерции разглядывала груду коробок и сумок, разбор которых Беверли оставила «на потом», затем ее взгляд устремился к окну, за которым уже начали сгущаться сумерки. Из коридора доносились голоса; ее соседи знакомились друг с другом, о чем-то говорили и много смеялись. Собрав наконец в кулак всю силу воли, Шарлотта направилась к двери. Ей предстояло одно очень важное дело, для чего нужно было перешагнуть через смущение и боязнь показаться глупой и отсталой. Эшли, ассистент-воспитатель, говорила, что заходить к ней можно в любое время, но не будет ли невежливо явиться к ней сразу же, буквально спустя час после общего собрания? Сомнения снова стали одолевать Шарлотту. Тем не менее она все-таки вышла в коридор. Или она спросит об этом сейчас, или — никогда.

Комната Эшли Даунс находилась на втором этаже. Проходя по коридору, Шарлотта едва увернулась от выскочившего из одной комнаты парня в шортах, без рубашки, который стремительно побежал вдоль по коридору, чуть не сбив Шарлотту с ног. В руках он держал маленький блокнот на пружинке-спирали, и при этом ему явно было смешно до слез, хотя он и оглядывался через плечо с притворным испугом на дверь, из которой только что выбежал. Задев Шарлотту, он на бегу произнес: «Ой, извини!», даже не взглянув на нее. Следом за ним из той же двери выскочила девушка в шортах и футболке, крича на весь коридор:

— А ну отдай мой блокнот, скотина такая!

Девушка почему-то не смеялась. Она пробежала мимо Шарлотты, даже не заметив ее. Шарлотта обратила внимание, что она была босиком.

Перед нужной дверью Шарлотта на миг замешкалась. Потом, подавив желание повернуться и уйти к себе в комнату, все-таки постучала. Через несколько секунд дверь открылась, и на пороге появилась Эшли Даунс во всем своем великолепии, с гривой вьющихся светлых волос. Она уже успела переодеться, и теперь на ней были облегающие брюки и довольно смелый, низко вырезанный топ без бретелек.

— Привет, — сказала она, явно озадаченная этим визитом.

— Привет, — ответила Шарлотта. — Я прошу прощения, мисс Дауне…

— Да ладно тебе, можно просто Эшли.

— Вы уж меня извините. Я была на собрании и еще там хотела подойти к вам и поговорить кое о чем, но там было так много народу. — Шарлотта совсем смутилась, покраснела и опустила голову. — Вы сказали, что к вам можно обращаться в любое время, но я на самом деле не собиралась приходить вот так, сразу. Извините, пожалуйста.

— Слушай, пришла так пришла, — сказала Эшли. Она улыбнулась Шарлотте так, как взрослые улыбаются потерявшемуся плачущему ребенку. — Как тебя зовут-то?

Шарлотта назвалась, переступила порог, и как только за ней захлопнулась дверь, начала сбивчиво и путано объяснять, насколько важным и полезным было для нее прошедшее собрание, сколько она там всего нужного узнала. При этом она сразу же обратила внимание на царивший в комнате беспорядок. Естественно, ассистент-воспитатель жила в комнате одна… Единственная кровать была не заправлена, а по всему полу валялись одежда и даже белье, включая маленькие трусики-стринги, явно не вынутые из шкафа, а снятые с того места на теле их владелицы, которое они были призваны если не прикрывать, то по крайней мере подчеркивать.

— Но у меня есть еще один вопрос помимо тех, о которых вы говорили…

Добравшись наконец до сути своего обращения к Эшли Дауне как к представительнице администрации университета, она поняла, что ей не удастся сформулировать в словах то, что ее так волнует.

— Ну проходи же, садись, — сказала Эшли и, придвинув Шарлотте стул, сама присела на край неубранной кровати.

Шарлотта собралась с мыслями и наконец заставила себя сказать:

— Вы совсем ничего не сказали о том, что касается правил жизни в совмещенном общежитии. То есть вы говорили, но одну вещь я так и не поняла… — Ей вновь не хватило слов.

Ассистент-воспитатель смотрела на гостью как на шестилетнего ребенка. Наклонившись, она негромко задала наводящий вопрос:

— Ты имеешь в виду… секс?

Шарлотта и сама чувствовала себя как тот самый потерявшийся шестилетний ребенок, с плачем зовущий маму.

— Да.

Эшли наклонилась еще ближе, положила руки на колени и сцепила пальцы.

— Ты сама-то откуда?

— Из Спарты. Это в Северной Каролине.

— Из Спарты, говоришь, в Северной Каролине? Ну и что, большой город — эта твоя Спарта?

— Примерно девятьсот человек, — ответила Шарлотта. — Это довольно высоко в горах, — зачем-то пояснила она. Чем именно эта географическая информация могла быть полезна в разговоре с Эшли Даунс, Шарлотта не могла бы объяснить даже самой себе.

Эшли на мгновение отвела глаза и задумалась, а потом сказала:

— Хорошо, давай я тебе объясню. Да, у нас совмещенное общежитие, и секс не находится под запретом в совмещенных общежитиях здесь, в Дьюпонте. Ты, кстати, на каком этаже?

— На пятом.

— Хорошо. Общежитие совмещенное, но это вовсе не означает, что мальчики будут бегать по коридору и прыгать в постели к девочкам. Это касается ребят как с твоего этажа, так и из других частей Эджертона. По крайней мере, предполагается, что такого не должно быть. Понимаешь, официального правила на этот счет нет, запретить вам заниматься сексом никто не имеет права, но помимо официальных правил есть еще и неписаные. Здесь, в Дьюпонте, считается дурным тоном, да что там — просто жлобством спать с кем-нибудь из своего же общежития. Для этого даже есть особый термин: «общажный инцест».

— Какой-какой инцест?

— Общажный. Ну, в том смысле, что спать с кем-то из соседей по общежитию — все равно что с близким родственником. Если хочешь знать, в конце первого курса каждый студент, проживший год в Эджертоне, получает специальную футболку со списком всяких смешных и дурацких ситуаций, которые произошли в нашем общежитии за этот учебный год. В прошлом году там была такая строчка: «Общажный инцест: три случая». Понимаешь, три случая на двести студентов. Так что, как видишь, это дело здесь совсем не приветствуется.

Шарлотта чувствовала, что теперь выглядит как тот самый шестилетний потерявшийся ребенок, который наконец перестал плакать и заулыбался, но ничего не могла с собой поделать. Она улыбалась, кивала и выражала благодарность и извинения за то, что отняла время у мисс Эшли Даунс и отвлекла ее от дел в первый же вечер пребывания в университете.

Шарлотта встала и повернулась к дверям. Эшли тоже поднялась и, обняв ее за плечи, спросила:

— Извини, как ты сказала, тебя зовут?

— Шарлотта Симмонс.

— Ну так вот, Шарлотта, что я тебе скажу. Это тебе, конечно, не Спарта в Северной Каролине, но все-таки не думай, что тут Содом и Гоморра.

В половине девятого вечера, сидя в своей комнате номер 516, Шарлотта чувствовала себя усталой, как никогда в жизни. Сегодня она была на ногах с трех утра, и притом весь день на нервах. Встреча главного управляющего бостонской страховой компании «Мэзер» и его супруга Валери с почти безработными Билли и Лизбет из дома 1709 по Каунти-роуд, Спарта, не прошла даром. При одном воспоминании о встрече и совместном обеде двух семейств Шарлотту начинала бить мелкая дрожь. Это знакомство и, с позволения сказать, беседа вытянули из нее все силы. В общем, девушка решила принять душ, забраться в постель, почитать немного и спать.

Вдруг все у нее внутри оборвалось. О Господи… принять душ? Что, в совмещенной ванной комнате? Сама мысль об этом казалась Шарлотте убийственной, но выбора не было. Она переоделась в пижаму, тапочки, натянула халат из искусственной фланели в шотландскую клетку, достала пластиковую сумку с банными принадлежностями, взяла полотенце и, сжав зубы, вышла в коридор. Слава Богу, здесь все было тихо. По дороге она поздоровалась с двумя однокурсниками — одной девушкой и одним парнем, которым здесь, в общежитии, явно было так же одиноко, как ей самой.

В умывальную Шарлотта зашла медленно и осторожно, словно собираясь что-то украсть. Помещение было большое, без окон, тускло освещенное висевшими под потолком лампами. Вдоль стен тянулись ряды некогда белых, но пожелтевших от времени раковин и писсуаров, а напротив выстроились в шеренгу металлические дверцы туалетных кабинок и узкие, как стойла, душевые с выцветшими, когда-то имевшими лиловый цвет занавесками, создававшими иллюзию некоторой изолированности от остального пространства… В одной из душевых слышен был шум воды… Вроде бы, судя по царившей в помещении тишине, здесь больше никого не было. Может, если поторопиться, то можно и успеть… Шарлотта поспешно проскользнула в ближайшую туалетную кабинку. Она просидела там не больше пятнадцати секунд и вдруг услышала, как ей показалось, негромкое натужное кряхтенье. Не успела она как следует испугаться, как раздался великолепный в своей омерзительности сфинктеро-анальный взрыв, сопровождаемый блаженным стоном, серией громких «плюх-плюх-плюх» и буквально в следующую секунду раздосадованным низким мужским голосом:

— Твою мать! Задолбал уже этот унитаз! Опять всю задницу забрызгал!

Какой кошмар! Какой ужас, вульгарность, грубость — но самое страшное, что буквально рядом, через три или четыре кабинки от нее сидит… и испражняется… мужчина, или пусть даже парень!

— Ну ты и горазд срать! — сказал еще один низкий мужской голос в кабинке чуть подальше. — Из тебя не дерьмо, а просто кирпичи лезут! Что за хренью ты питаешься, Винни? Может, тебя кормят просроченными суши? — Чтобы продемонстрировать неприятие такой диеты, человек в дальней кабинке сделал вид, что его тошнит, просто выворачивает наизнанку. — Ну ты, на хрен, и навонял здесь… чувак. Хоть противогаз надевай.

В этом незнакомец был абсолютно прав — отвратительная вонь заполнила к этому времени все помещение.

Шарлотта задрала ноги и прижала их ступнями к дверце кабинки, чтобы эти животные не заметили ее девчоночьи тапки между дверцей и полом. Главное, чтоб они не догадались, что она тоже здесь, трясясь от страха, думала Шарлотта.

— Какой же ты, на хрен, бесчувственный, — с усмешкой пожаловался первый голос. — Я тут того и гляди жопу отморожу. Сам понимаешь, снизу эта хренова вода идет без подогрева.

Второй голос рассмеялся.

— Ну ты и урод, Винни, просто, на хрен, редкостный урод.

— Ну да?

— А то. Я тебе серьезно говорю, чувак: устроил из своего сранья целое представление! И притом охренеть какое идиотское! Эх, всему-то тебя учить надо. Хочешь посмотреть на дерьмо идеальной формы и консистенции? Я серьезно. Если желаешь, могу тебе показать образец, нет, даже эталон какашки. В общем, когда слезешь с унитаза, не забудь заглянуть сюда ко мне. Я сливать не буду.

— А ты-то, Хилтон, знаешь кто после этого? Самый настоящий извращенец.

— Ты мне зубы не заговаривай. Хочешь не хочешь, а зайти сюда тебе придется: надо же когда-то учиться срать правильными какашками.

Шарлотта не знала, что делать дальше — оставаться здесь с задранными ногами или бежать, пока не поздно. В конце концов, вечно сидеть так, подняв ноги и упираясь в дверцу, она не может. Она встала, застегнула пижаму и, снова набросив на плечи халат, схватила сумку с банными принадлежностями и выскочила из кабинки, бросившись как можно скорее к раковинам. Ей ведь нужно помыть руки! В этот момент за ее спиной раздался шум спускаемой воды и щелчок отодвигаемой щеколды на дверце туалета. Затем эти же звуки повторились еще раз.

— Эй! Ну что, чувак, так и не зашел ко мне поучиться уму-разуму?

— Нет, ты точно извращенец. Пошел ты на хрен со своим дерьмом. Почему бы тебе не взять и не повесить его в рамочке над кроватью?

Все те же низкие мужские голоса… Шарлотта подняла глаза и увидела в зеркале двух мальчишек — самых настоящих мальчишек! Выглядели они оба лет на пятнадцать-шестнадцать, не старше! Судя по всему, ребята специально старались говорить басом, на пару октав ниже нормального голоса, чтобы придать себе как можно больше солидности и мужественности. У обоих в руках было по банке пива. Но ведь это не разрешается! Оба подростка были по пояс голые. На одном были только обмотанное вокруг талии полотенце и шлепанцы. Именно он выглядел особенно по-детски благодаря почти младенческой пухлости щек, шеи, да и всего тела При взгляде на этого «мужика» Шарлотте вспомнились памперсы и детская присыпка На втором парне были шорты и спортивные ботинки. Он был более худощавым, чем его приятель, и выглядел, может быть, чуть взрослее, но все равно находился еще в том дурацком возрасте, когда носы у подростков кажутся непомерно большими, потому что подбородки их еще недостаточно развиты. Второй парень запрокинул голову, поднес банку ко рту и стал пить пиво. Это продолжалось довольно долго, причем его кадык все время дергался вверх-вниз, как маленький насос. Допив, парень вдруг резко согнулся пополам, как складной нож, затрясся в экстазе и во всю глотку завопил очередной рекламный слоган новой марки баночного пива: «Когда она касается твоих губ, ты получаешь глубокое удовлетворение!»

Младенец в полотенце довольно захохотал.

Они направились прямо к Шарлотте и остановились у раковин в паре шагов от нее. Оба с грохотом поставили пивные банки на полочку перед зеркалом. Шарлотта домыла руки и взялась за полотенце. Боковым зрением она заметила, что парень с детским лицом и столь же детским телом смотрит на нее.

— Привет, — сказал он. — Симпатичный халатик.

Девушка сделала вид, что не слышит.

— Серьезно, — подхватил второй — худой и с подростковым носом. — Шикарная шотландка. Ты из какого клана?

Пухленький младенец опять рассмеялся и сказал, предвкушая удовольствие от собственной шутки:

— Наверное, из Макдушей.

Длинноносый загоготал во все горло.

Шарлотта, демонстративно не обращая на них внимания, собрала свои вещи в прозрачную сумку. Лицо у нее горело. По опыту она знала, что оно красное, как помидор.

Длинноносый прикрыл ладонью рот и сказал громким, разнесшимся по всей комнате шепотом:

— Нихт ферштейн. Небось, иностранная студентка. А что, шотландцы разве считаются иностранными студентами? Наверное, раз ни хрена по-нашему не понимают.

Смех, смех и смех — ребята веселились до упаду.

Уже собравшись уходить, Шарлотта заметила в зеркале девушку, направляющуюся к раковинам. На ней тоже не было ничего, кроме полотенца, но ей как-то удалось обвязаться большим куском ткани таким образом, что он закрывал ее тело от подмышек почти до колен. Шарлотта сообразила, что это она, по-видимому, мылась в душе, поскольку нигде в душевых вода больше не лилась. У девушки было круглое веснушчатое лицо, а ее рыжеватые мокрые волосы облепляли голову и спускались на спину.

Когда девушка подошла к раковинам, пухлый мальчишка сказал:

— Эй, привет. Мы тут с тоски помираем и отчаянно ищем дружеского разговора и немножко симпатии.

Девушка едва глянула в их сторону. Она повернулась к зеркалу и, наклонившись к нему почти вплотную, развела веки на одном глазу, пытаясь рассмотреть, не попало ли что-нибудь в глаз. Глядя прямо перед собой, она сказала:

— Ну ищите, ищите. Может, и найдете.

Оба парня стали придумывать, как бы разговорить и рассмешить девушку, которая по-прежнему не обращала на них внимания, а Шарлотта, воспользовавшись моментом, поспешила выйти из умывалки в коридор.

Пока она шла к себе в комнату, сердце готово было выскочить у нее из груди. Она была просто… в ужасе. В изложении мистера и миссис Эймори концепция совмещенной ванной комнаты выглядела вполне благовидно, хотя и не слишком привлекательно. Но то, что она увидела, превзошло самые худшие ее ожидания. Вульгарность, грубость, бесстыдство, фактически нагота — люди появляются при посторонних в одних полотенцах… и пьют… пьют буквально через два часа после того, как ассистент-воспитатель Эшли предупредила всех первокурсников, что в помещении общежития не должно быть никакого алкоголя, а уж о том, чтобы пить при всех, и речи быть не может… Да, то, что Шарлотта увидела, уже не просто напугало ее, а действительно привело в ужас. Как же можно так жить? — без всякой приватности, без всякой скромности, без всякого стыда… Ее сердце по-прежнему колотилось, как сумасшедшее… Неужели это все правда? И это Дьюпонт… Чаннинг, Мэтт, Рэнди Хоггарт и Дэйв Косгроув — да даже в самом пьяном состоянии те ребята никогда не могли быть настолько вульгарными.

Вернувшись в свою комнату, Шарлотта снова быстро переоделась — опять в джинсовые шорты и блузку. Взяв прозрачную сумку и полотенце, она спустилась в Общий зал заседаний, представлявший собой по вечерам общую гостиную для всех студентов общежития. Шарлотта вспомнила, что там около входа есть дамская комната. В самом зале… ну и шум же там стоял: смех, веселые голоса… Диваны и стулья, собранные для собрания в середину, студенты растащили по углам и вдоль стен, где, по-видимому, им и положено было находиться. Компании ребят и девушек, ее однокурсников, рассевшись по диванам и расставленным вокруг них стульям, болтали, знакомились… шутили и смеялись… Шарлотта была в таком состоянии, что ей и в голову не пришло бы присоединиться к одной из этих компаний и познакомиться хоть с кем-нибудь… Кроме того, она очень рассчитывала, что ей удастся проскользнуть мимо входа в зал незамеченной. Что подумают люди, если увидят, что она идет в дамскую комнату с полотенцем и принадлежностями для ванной? Какие догадки и домыслы начнут строить?

Дамская комната оказалась настолько маленькой, насколько вообще может быть помещение такого рода. Шарлотта тщательно заперла за собой дверь и присела на стульчак. К сожалению, системы, предназначенные выводить из ее организма продукты жизнедеятельности, на нервной почве объявили забастовку и отказались выполнять свои функции. Она встала. Следующей задачей, которую девушка перед собой поставила, было помыться — помыться настолько, насколько это возможно в таких условиях. Сняв блузку и лифчик, Шарлотта посмотрела на себя в зеркало… Измученное, истерзанное страхом полуобнаженное создание… Губку она, конечно, забыла в комнате. Пришлось намочить конец полотенца в крохотной раковине уголком и капнуть на него гелем для душа. Взбив худо-бедно подобие пены, Шарлотта начала мыть себе подмышки…

Кто-то попытался открыть дверь… и обнаружил, что она заперта..

Шарлотта старалась побыстрее закончить свой импровизированный туалет. Теперь ей нужно было спустить шорты и трусики, но комната была такая маленькая, что стоило Шарлотте наклониться, как она упиралась ягодицами в противоположную стену. Так она и осталась стоять прямо, пытаясь вилянием бедер помочь себе стянуть нижнюю часть одежды и белья…

Дверная ручка снова повернулась — несколько раз кряду… Получилось это как-то… упрекающе? Кроме того, из-за двери до слуха Шарлотты донесся демонстративный осуждающий вздох.

Вдруг с другой стороны двери (а Шарлотте показалось, что прямо у нее над ухом) раздался голос девушки:

— Эй, там кто-нибудь есть?

Звучит не слишком-то вежливо.

Шарлотта, взвинченная и сбитая с толку, сказала:

— Нет еще!

Голос прозвучал удивленно:

— Нет еще?

— Я хочу сказать, что еще не закончила!

Долгая пауза. Затем вновь тот же голос:

— А побыстрее нельзя?

Но Шарлотте ведь нужно еще почистить зубы! Это нужно, обязательно!.. Наконец ей удалось выдавить немного пасты на зубную щетку, и она начала яростно тереть зубы.

Голос за дверью некоторое время молчал, а затем вдруг громко воскликнул:

— Да ты что там, зубы чистишь, что ли?

Это добило Шарлотту. Обернувшись к двери, она что было сил рявкнула:

— Заткнись ты! Отвяжись от меня! Хватит в дверь ломиться!

Наступила тишина… причем эта тишина затянулась… Шарлотта с трудом могла поверить, но снаружи ее действительно больше никто не беспокоил. Тем не менее девушка не стала испытывать судьбу и побыстрее закончила с чисткой зубов. Больше торчать в туалете нельзя, да и вообще это не выход. Сколько времени она сможет использовать дамскую комнату в качестве ванной? Хотя, если вставать утром пораньше и не забывать брать с собой губку…

Она вышла из дамской комнаты, держа в руках сумку с набором для ванной и влажное полотенце. Буквально в двух шагах от двери в коридоре стояла сложив руки на груди, невысокая, очень сердитая девушка. Она мрачно посмотрела на полотенце и прозрачную сумку с гелем для душа и прочими принадлежностями. У нее было широкое, смуглое, почти оливкового цвета лицо с застывшей на нем суровой гримасой, длинные, очень густые темные волосы, расчесанные на прямой пробор. Когда Шарлотта быстро прошла мимо, та негромко, но с чувством пробормотала:

— Ты бы там еще поселилась!

Ну наконец, наконец-то. Шарлотта поправила подушку и, сев на кровати, углубилась в чтение недавно изданной в мягкой обложке книги, которую рекомендовала ей мисс Пеннингтон: это был роман Эдит Уортон «Этан Фром». По мере того, как страница сменяла страницу, страсть, пылавшая в Этане и Мэтти, становилась все более пылкой и трогательной. Шарлотта, сама того не замечая, подобрала ноги, прижала колени к груди и плотнее — словно защищаясь от чего-то, — закуталась в халат. Бедный Этан! Бедная Мэтти! Вы ведь только хотели помочь им, сказать им, что они могут сделать в такой ситуации. И вы вполне заслужили право обняться и объявить о своей любви, и покинуть этот холодный — не по климату, а по царившим здесь отношениям — городишко в Новой Англии, который стал для вас настоящей западней!

Чтение так поглотило Шарлотту, что она почти не заметила как в коридоре и в холле стало очень шумно. Даже сквозь закрытую дверь до нее доносился визг девушки, а иногда двух или трех девушек сразу, причем это не был радостный визг подружек, встретившихся после долгой разлуки. Нет, такой визг обычно издавали девчонки в знак восхищения остроумием или, наоборот, осмеяния тупости парней, выдававших какую-нибудь дурацкую шутку. Поскольку все эти визги и вопли отвлекали ее от «Этана Фрома», Шарлотта старалась по возможности не обращать на них внимания.

Усталость довольно быстро взяла свое — глаза Шарлотты стали слипаться. Она отложила книгу, встала, закрыла жалюзи, выключила свет, сняла халат и нырнула под одеяло. Ей казалось, что уснет она тотчас же, но шум — неизбежный спутник любого молодежного веселья — доносился из коридора все громче. Ну что ж… в конце концов, все сегодня перенервничали, переволновались, и вовсе не каждый готов поддаваться усталости, как она Если кто-то хочет сбросить нервное напряжение с помощью шумного веселья — это его право. Она услышала, как какой-то парень громко проорал: «Только не с ней — еще подцепишь на хрен какую-нибудь гадость!» Шарлотта вздрогнула, но решила, что ослышалась. Вряд ли эта фраза могла быть чьей-нибудь шуткой. По крайней мере, смеха или визга за ней не последовало. Мало-помалу шум все-таки стал стихать. Вот кто-то пробежал по коридору, играя в пятнашки, кто-то со всего размаха врезался в стену холла. Что было дальше, Шарлотта затруднилась бы сказать, потому что сон начал одолевать ее. После такого дня ей было уже не до анализа звуков, доносившихся из-за двери. В какой-то момент Шарлотте показалось, что она видит красивые загорелые пальцы Беверли с ногтями, покрытыми лаком персикового цвета, но даже в полусне она сумела убедить себя в том, что все эти видения… ничего не значат. С этой здравой мыслью она в конце концов и уснула.

Пробуждение оказалось не из приятных — резкое и неожиданное. Раздался стук открывшейся двери, и на стеганое одеяло упал луч яркого света. В комнату ворвались тяжелый синкопированный ритм и чей-то хриплый голос. Неужели здесь слушают рэп? А времени-то сколько? Шарлотта приподнялась на локте и посмотрела в сторону двери. В этот момент…

— Эй, подруга, чо валяешься-то?

В дверном проеме она разглядела силуэт долговязого парня в футболке на вырост и мешковатых брюках. У него была длинная шея и густые кудрявые волосы, свисавшие на уши. В вытянутой руке, почти рядом с ее головой, он держал предмет, легко определяемый даже в полумраке, — пивную бутылку.

— Я тебя это… разбудил?

— Да…

Шарлотта еще не вполне пришла в себя и не нашла никакого достойного ответа на этот дурацкий вопрос.

— Визит вежливости, подруга. Спокойной ночи пожелать зашел. — Парень поднес бутылку ко рту и сделал хороший глоток. — Ха-ха-ха.

— Я вообще-то хотела поспать, — слабым голосом заметила Шарлотта.

— Да все путем, можешь дрыхнуть, — заявил парень. — Можешь не извиняться, хрен с тобой, прощаю. — Тупо ухмыльнувшись, он задергался в такт музыке и завопил: — Ого-го-о-о-о, ого-го-о-о-о!

Шарлотта, по-прежнему опираясь на локоть, недоуменно глядела на него. Да что он тут делает?! Тяжелые басы становились все громче — да, это был рэп. Видно, кто-то в холле врубил музыкальный центр на полную мощность. Шарлотте пришлось кричать, чтобы стоявший на пороге парень услышал ее жалобный вопрос:

— А сколько… сколько времени?

Парень поднял левое запястье к самым глазам. Впрочем, разглядеть что бы то ни было он уже был не в состоянии.

— Щас… щас скажу… дай разобраться… щас… ну, кое-кому пора баиньки.

Из-за его спины, из холла, донесся оглушительный треск ломаемой мебели, сопровождаемый воплем кого-то из парней:

— Охренеть, ты же эту штуку вконец расхерачил!

Эти слова были встречены взрывом хохота. Рэп продолжал греметь.

Кудрявый парень оглянулся, затем снова повернулся к Шарлотте.

— Варвары, — сказал он. — Убивать таких надо. И убивать, я тебе скажу… уф-ф-ф, еще до церемонии посвящения…

На Шарлотту накатила волна злости, и, сев на кровати, она заорала что было сил:

— Я же тебе сказала, я спать хочу!

— Понял! — ответил парень, откидывая голову назад и выставляя перед собой руки, комично изображая беззащитность. — Ну ты сильна орать! Ладно, извиняй! — Преувеличенно шатаясь, он вышел в коридор и уже оттуда продолжил: — А я там даже не был! А там был совсем не я! — Он исчез в холле, распевая: — Ого-го-о-о-о, ого-го-о-о-о…

Шарлотта встала и захлопнула дверь. Ее сердце грозило разорвать изнутри грудную клетку. Интересно, а запереться изнутри можно? Впрочем, если и можно, то ведь Беверли еще не пришла. Шарлотта включила свет. На часах было десять минут второго. Она легла в постель и попыталась успокоиться и унять сердцебиение, прислушиваясь к доносившемуся шуму. «Никакого алкоголя в корпусах на Малой площади». Да ведь этот парень пьян в стельку, еле на ногах стоит! И это уже третий пьяный парень, которого она встретила с того момента, как ассистент-воспитатель торжественно объявила, что пить в общежитии запрещено. Можно не сомневаться, что эти трое — далеко не единственные, кто нарушил запрет. Шарлотта ужасно испугалась, что сегодня ночью вообще не сможет заснуть.

Прошел, наверное, час, пока грохот и крики наконец-то стали стихать. И куда запропастилась эта Беверли? Шарлотта лежала, глядя в потолок, потом глядя в окно, повернулась на один бок, затем на другой. Дьюпонт. Она думала о мисс Пеннингтон. Она думала о Чаннинге и Реджине… Волевое, мужественное лицо Чаннинга с такими правильными чертами. Реджина была девушкой Чаннинга. Лори рассказывала, что у них уже «было все». О Чаннинг, Чаннинг, Чаннинг. Сколько времени прошло, Шарлотта не знала, потому что все-таки уснула, думая о Чаннинге Ривзе с такими правильными чертами волевого, мужественного лица…