ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Модель на подиуме

«Господи, я знаю, что они будут старше меня, что они будут лучше одеты, что они все будут классные, клевые, отпадные девчонки гораздо круче меня, но пожалуйста, Господи, пусть они не будут такими тощими блондинками, пусть не будут такими надменными, высокомерными стервами, пусть, о Господи, они не будут похожи на этих, из элитарных школ, с их вечной саркастической ухмылкой третьего типа, на Беверли, на Хиллари, на Эрику, которые готовы растоптать тебя еще прежде, чем ты успеешь понять, что чем-то пришлась им не по душе…

Господи, ну прошу тебя!»

Было около половины четвертого. Солнце уже начинало клониться к закату, и его лучи, пробивавшиеся сквозь кроны деревьев, обрамлявших аллею Лэддинг, превращали любую поверхность, будь то стены старых зданий, псевдоантичные фонарные столбы или плиты под ногами, в сплошной узор из пляшущих пятен света и тени. Солнечные зайчики порой вспыхивали так ярко, что Шарлотта даже щурила глаза. А еще она никак не ожидала, что на аллее Лэддинг в субботу днем окажется столько народу, причем все, да-да, практически все шли по дорожке навстречу ей, в глубь кампуса, и все они выглядели такими веселыми и беззаботными, болтая по своим мобильникам… и все они тоже попадали в игру света и тени перед ее прищуренными глазами. Ей же виделось в этом что-то… чуть ли не зловещее. Повсюду, буквально повсюду вокруг себя, Шарлотта замечала дурные предзнаменования. Вот, например, все идут по направлению к центру Дьюпонта Она единственная, кто идет в противоположную сторону, удаляясь от центра. Ей одной суждено сегодня идти в то место, где она, оказывается, даже ни разу не бывала при свете дня, — а именно в здание студенческой ассоциации Сейнт-Рей. Вон оно там, за поворотом, осталось только обогнуть учебный корпус Марсден-Холл, и мрачный замок, логово опасных и коварных существ, предстанет перед ее глазами. По правде говоря, Шарлотта бы даже не удивилась, вообще не обнаружив здания Сейнт-Рея на своем месте. Как знать, может быть, эта обитель дьявола вообще появляется из-под земли только с наступлением темноты.

Беверли — сама Беверли, которая уж в таких-то делах точно разбирается! — рекомендовала ей держаться подальше как от Хойта, так и от любого из сейнт-реевских парней, особенно когда их братство устраивает официальный прием в другом городе. Но разве могла она упустить такой шанс поднять свой социальный статус? Что может быть круче для первокурсницы, чем приглашение от старшекурсника и самого крутого парня во всем Дьюпонте быть его девушкой на выездном балу крутейшей студенческой ассоциации, который решено организовать не где-нибудь, а в самом Вашингтоне, округ Колумбия? Что, съели? Я — Шарлотта Симмонс!

Кроме того, когда об этой поездке впервые зашла речь, казалось, что все еще так далеко. «В субботу через две недели» звучит почти как «Бог знает когда», но вот две недели промелькнули как один день, и что? А то: вот уже и наступила она, та самая суббота Шарлотта пыталась представить себя со стороны, может быть даже, поглядеть на себя сверху, так сказать, в астральной проекции: ужас, кошмар, ну куда ты лезешь? Просто маленькая девчонка, совершенно одинокая и растерянная, только вчера спустившаяся с далеких гор, одетая в красную футболку, узкие джинсы и дурацкую дутую синтетическую куртку цвета хаки, купленную в магазине Робинсона в Спарте. В этой куртке Шарлотта сама бы дала себе лет семь, не больше, особенно если застегнуть молнию и все кнопки, как сейчас, — ни дать ни взять круглый пухлый семилетний колобок, закутанный родителями по самые уши, — все что угодно, лишь бы ребенок не простудился, — и при этом несущий большую парусиновую сумку, в которой находится все необходимое для ужина и танцев в шикарном отеле. И это ее багаж! Парусиновая сумка, одолженная ей Беттиной, конечно, вполне гармонировала с курткой, но на самом деле, как Шарлотта сейчас поняла, только усугубляла общее впечатление. Нет, она точно из ума выжила: переться с такой котомкой в отель, где будут проводиться прием и бал! Но ведь надо же было куда-то вещи положить. В общем, вконец застеснявшаяся самой себя Шарлотта с ужасом ждала встречи с девушками Вэнса и Джулиана видеться с которыми раньше ей не доводилось. Да, она наверняка произведет на них неотразимое впечатление: в своем дурацком детском пуховике и с совсем уж идиотской парусиновой сумкой…

«О Господи, Господи, пусть это только не будут тощие костлявые блондинки!»

И вот наконец здание Сейнт-Рея уже замаячило впереди. Шарлотту удивило, насколько при дневном свете оно показалось меньше… и как-то обшарпаннее: дом как дом, как большинство старых домов, только что портик с колоннами на входе… Но в любом случае никак не тянет это сооружение на обитель дьявола. На подходе к зданию — несмотря на строжайший запрет ставить машины вне специально отведенных мест — была припаркована целая шеренга внедорожников. Их владельцы забивали багажники невообразимым количеством сумок и пакетов. На лужайке перед крыльцом Шарлотта заметила Вэнса. Он стоял лицом к зданию и, возбужденно жестикулируя, что-то кричал находившимся у входа, время от времени перебегая с места на место. Ну и шоу он устроил. Шарлотта готова была поспорить на что угодно, что вся эта клоунада тем или иным образом связана с какой-нибудь девушкой, а может быть, ей и адресована.

Шарлотта поспешила расстегнуть молнию на куртке и пошире распахнуть ее — так, чтобы та едва висела на плечах. Господи, ну и ветрище! Зато она хоть не будет выглядеть семилетним ребенком, и кому надо — пусть обратят внимание на вполне взрослые формы ее тела Что ж, ради этого можно было немного и померзнуть…

Вэнса, Джулиана и Хойта она не стеснялась и не боялась. Другое дело — их подруги. Джулиан пригласил свою не то постоянную, не то очередную (четкого разделения между этими понятиями для членов братства Сейнт-Рей, похоже, не существовало) подругу по имени Николь. Как-то так получилось, что Шарлотта ни разу не пересеклась с нею, когда приходила к Хойту. Вэнс также пригласил свою постоянную (регулярную?) девушку, имени которой Шарлотта и вовсе не знала Она даже не слышала, чтобы эта девушка когда-нибудь вообще появлялась в Сейнт-Рее. Шарлотта знала о них лишь одно — обе они старшекурсницы, и именно это ее особенно пугало: ходили слухи, что представительницы женского пола, обучающиеся на старших курсах, больше всего на свете ненавидят «свежее мясо».

На террасе перед входом в клуб стояли две девушки. «Ой, нет, Господи, только не они!» Одна блондинка другая почти блондинка — настолько светлыми были ее каштановые длинные волосы, и обе тощие и костлявые. Почти блондинку Шарлотта где-то видела — она могла бы в этом поклясться. Но где именно?.. Нет, не вспомнить. Еще две девушки — одна блондинка и одна (да неужели?) темноволосая, и обе, конечно, тощие и костлявые, сидели на нижней ступеньке лестницы, ведущей ко входу в Сейнт-Рей.

Вэнс стоял, уставившись на высветленную шатенку, и не говорил, а скорее выговаривал ей что-то лающим тоном:

— Блин, Крисси, ты случайно помочь мне не хочешь? Где, на хрен, еще одна твоя сумка? И на кой хрен тебе понадобилось тащить столько вещей?

Девушка шутливо вильнула бедрами и беззаботно ответила:

— Вот еще! Это не мое дело! Что ты как маленький, Вэнс? Твоя машина — ты и загружай. Мне еще придется тебя терпеть, когда ты начнешь ужираться, не доехав до Вашингтона. — Повернувшись к блондинке и даже не думая понизить голос, она пояснила — Представляешь, Николь, мой бойфренд — та-акой, на хрен, алкоголик!

В ответ Николь не то вскрикнула не то взвизгнула не то хихикнула и ткнула большим пальцем в бок Крисси (отчего та подпрыгнула и заверещала), после чего не проговорила а просто пропела радостной колоратурой:

— Ну ты и врунишка!

Вэнс энергично ткнул в сторону следующего внедорожника, оказавшегося хойтовским «субурбаном», и сказал:

— Ладно, где все остальное твое барахло? Уж твой-то хлам — это твое дело, а? Я даже не уверен, что у нас хватит места на все ваши шмотки. Вы вообще с ума посходили, что ли — мы же всего на два дня едем, а не на неделю. Вот на кой черт тебе эта спортивная сумка?

Голос его звучал весьма и весьма сурово, а между тем Вэнс никогда суровостью не отличался.

Постепенно до Шарлотты стал доходить скрытый смысл происходящего. Вэнс затеял всю эту комедию, чтобы продемонстрировать Джулиану, Бу, Хеди и остальным парням, кто, образно выражаясь, у них с Крисси в доме хозяин. Судя по всему, больше всего на свете он боялся проколоться и допустить при друзьях хоть малейшее проявление нежности по отношению к своей девушке.

Наконец Шарлотта вспомнила, где она раньше видела Крисси. Это ведь как раз с ней Вэнс ввалился тогда в ту спальню, куда перед этим затащил Шарлотту Хойт. Ее аж передернуло, когда она вспомнила тот вечер в Сейнт-Рее и его слова: «Это наша комната». Ну, Крисси, похоже, своего добилась — заарканила Вэнса. Впрочем, почему бы и нет? Сказать про нее, что она красива, значило ничего не сказать. Крисси была само совершенство. Крупный рот, плавно очерченный подбородок, лицо фотомодели с обложки глянцевого журнала, большие голубые глаза длинные красивые-как-у-блондинки светло-каштановые волосы, куртка из такой мягкой замши, что непроизвольно хотелось ткнуться в нее лицом, коричневый кожаный ремень в тон куртке, рубашечка на пуговках (четыре верхние, естественно, расстегнуты), абсолютно «правильные» джинсы, остроносые сапожки, начищенные до блеска (но ни в коем случае не до зеркального, а до изящно приглушенного матового) и маленькая коричневая кожаная сумочка, безусловно, стоившая гораздо больше, чем все, надетое на Шарлотте, вместе взятое. Стоявшую рядом блондинку отличали остроносые сапожки, «правильные» джинсы, такая же маленькая коричневая сумочка, но вместо рубашки на ней была облегающая футболка в ярко-желтую и голубую горизонтальную полоску, что зрительно увеличивало и подчеркивало те детали верхней части ее тела, которые, как она считала, нуждались в увеличении и подчеркивании.

И вот на сцене появляется серенькая мышка Шарлотта Симмонс, одетая — скромнее некуда, да и то половина вещей одолжена у подружек: простенькая красная футболочка, пара все же не совсем правильных джинсов и кеды — кеды! У нее нет дамской сумочки, нет кофра с нарядами, нет здоровенного баула черт знает с чем, нет даже спортивной сумки — зато есть какой-то бесформенный парусиновый мешок.

В суете и бардаке, царивших на лужайке перед входом в Сейнт-Рей, никто даже не заметил ее появления. Шарлотта, впрочем, этому не удивилась. С чего бы вдруг кому-то обращать внимание на понуро бредущую по дорожке, одетую в обноски первокурсницу, волокущую на себе какую-то дурацкую котомку? Джулиан был чрезвычайно занят, пытаясь запихать все это «бабское барахло» в багажное отделение «субурбана». Вэнс был не менее занят, стараясь грозными взглядами заставить красивую-как-блондинка Крисси спуститься с крыльца и помочь ему все с тем же барахлом. Крисси же, стройная, гибкая, явно проводившая долгие часы, совершенствуя свое тело на сайбексовских тренажерах и беговых дорожках, и соблюдавшая безуглеводную диету, делала вид, что не понимает его тонких намеков. Бу, Джулиан и Хеди старались говорить голосами на целую октаву ниже, чем обычно, — в целях достижения большей солидности и мужественности. Кроме того, они ржали, отпускали в адрес друг друга идиотские шуточки и время от времени даже обменивались шутливыми затрещинами и оплеухами. На Шарлотту никто не обращал внимания. Она стояла, как какой-то изгой общества Где же Хойт? Может, пойти его поискать? Но это было бы… слишком унизительно… да, унизительно…

— Крисси! — воскликнула блондинка Николь. — Ты та-акая плохая девочка! Ну какой же он алкоголик? Уж кто бы говорил! Жаль, когда мы вчера собирались, у меня с собой не было камеры. Хотела бы я заснять тебя после вечеринки, когда ты… помнишь?.. ползала… хи-хи-хи… на четвереньках…

— Ха-а-а-а! — Крисси аж зашлась от смеха. — Ой, не смеши меня! На себя-то посмотри! Ты что, думаешь, ты смогла бы вчера что-нибудь заснять? Да если бы у тебя камера и была… ты вспомни, сколько раз за вечер тебя наизнанку выворачивало!

— Ой, Боже мой, только не напоминай мне об этом, — взвыла блондинка, закатывая глаза. — Боже мой… туалет у них там был… бр-р-р… просто мерзость! Ты хоть заходила туда? То-то же. Ой, а сегодня с утра у меня голова просто раскалывалась. Так плохо, так плохо было. Ну что ты ржешь? Это вовсе и не похмелье, просто я, наверно, что-нибудь съела.

— Ну-ну, рассказывай. Не съела, а скушала лишнего.

— Нет, честно… отравилась чем-то. С утра встаю — и чувствую, что хожу, как та птица… ну, у которой одна нога короче другой.

— Птица додо, что ли?

— Ну, типа того. Не помню, как ее там. У меня еле сил хватило спуститься в столовую. Заглядываю я на кухню и говорю…

Не обращая внимания на стоящую рядом Шарлотту («Шапка-невидимка на мне, что ли?»), девушки поведали друг другу остроумнейшие, с их точки зрения, истории о том, как каждая из них, не зная о том, что и у второй такие же проблемы, с трудом доползла до кухни на первом этаже общежития их женской студенческой ассоциации и просто со слезами на глазах упросила повариху Моди приготовить ей чего-нибудь «жирненького». Судя по акценту, который пытались передразнить девушки, Моди была чернокожая.

— А Моди так на меня посмотрела… А я даже не въехала, что на мне ничего нет, кроме свитера Вэнса… а он же ни хрена не длинный, только-только досюда… а на голове что творится… волосы на лицо налипли — попробуй отдери… как будто на липучку посадили… А Моди и говорит: «Господи помилуй, Крисси, да ты только посмотри, на что ты похожа! Ну и девчонки теперь пошли! Вот в наше-то время!..»

Затем последовало перечисление всего жирненького, что предложила им заботливая повариха жирный омлет с жирными французскими тостами, булочки с толстым слоем масла, и после всего этого Николь казалось, что она проглотила баскетбольный мяч, но что тут поделать — иначе башка так и будет раскалываться целый день. Нет, жирненькое — это хорошо… на следующее утро…

— Ой, мне бы сейчас чего-нибудь жирненького, — сказала блондинка. — Нет, серьезно, чего-нибудь по-настоящему жирного. Вроде картошки-фри. Я бы сейчас с удовольствием сожрала двойную порцию этой жирной гадости, которую подают в «Шкворчащей Сковородке».

«Ха-ха-ха! Ужасно смешно!»

Глядя на них, Шарлотта думала: прикалываются и даже не представляют, как их шуточки могут кого-то задевать. Для этих девиц «Шкворчащая Сковородка» — символ самого дешевого, самого низкокачественного и плебейского фастфуда… Да и что тут удивляться: они же безупречны, эти старшекурсницы, подруги, члены одной из самых престижных женских студенческих ассоциаций в Дьюпонте: Дельта-Омикрон-Ипсилон — это звучит гордо, впечатляюще, модно, одним словом, круто. Сокращенно эта ассоциация называлась ДОИ, а в просторечии именовалась «Доилкой», причем так говорили не только те, кто состоял в ней, но и те, кто своим пренебрежительным и фамильярным отношением маскировал зависть к избранным. «Доилка», а соответственно, и принадлежавшие к ней «доярки» несли на себе гордую печать и ауру всех дорогих частных школ северо-восточных штатов, их престиж, утонченность, несомненно присутствующий снобизм и уверенность в себе. Все это в полной мере относилось к стоявшим сейчас на крыльце Сейнт-Рея хорошеньким маленьким врунишкам. При всем желании Шарлотта не могла представить себе, чтобы они, даже умирая с голоду, проглотили хотя бы грамм жира, рискуя испортить свои идеально стройные (тощие? костлявые?) тела.

— Эй, Здорóво! Шмотки в машину положила?

Это был Хойт! В дверях Сейнт-Рея появился он, как всегда, широко улыбающийся, причем улыбающийся не кому-нибудь, а именно ей. Слава тебе, Господи! По крайней мере, Шарлотта больше не чувствовала себя невидимкой или изгоем. Наплевать на всех остальных, но хотя бы он ее увидел. Хойт бодро сбежал по ступенькам и подошел к ней. Выглядел он просто идеально — как и подобает члену престижного студенческого братства; точь-в-точь как две «доярки», стоявшие у него за спиной. Одет Хойт был в изящно и со вкусом выношенную охотничью куртку поверх светло-голубой рубашки навыпуск. Рубашка была расстегнута, что называется, до пупа, а ее нижний край торчал из-под куртки, эффектно оттеняя изрядно обтрепавшиеся по низу брюки, купленные явно в магазине рабочей одежды и, судя по их состоянию, Бог знает когда.

— Так что, сложила вещи-то? — переспросил он, подойдя к Шарлотте вплотную. Улыбка по-прежнему не сходила с его лица. Шарлотта готова была боготворить эту улыбку: она была знаком, символом, даже документом, удостоверяющим ее право на существование в этом мире. Наплевать, как она одета, наплевать, что они о ней думают, — она теперь находится в защитном поле крутизны самого крутого из крутых — Хойта Торпа.

Вот только как ответить на его вопрос, Шарлотта не знала. Нельзя же просто взять эту дурацкую сумку и…

— Нет, пока не успела, — сказала она.

А голос-то куда подевался? «Пока не успела»! Неужели две какие-то самодовольные дуры могут так запросто выбить ее из колеи?

— Да что вы все, сговорились, что ли? — весело воскликнул Хойт. — Сколько тормозить-то можно? Нам, между прочим, еще рулить и рулить, а там ведь уже официанты по линеечке выстроились — думают, что мы вот-вот подъедем. Хрень всякую по столам разложили, а мы тут того и гляди до утра протрахаемся. Где народ-то? Вэнса вижу, а остальные где? — Повернувшись к машине, Хойт заметил Джулиана и обернулся к крыльцу. Естественно, тут ему на глаза попались вэнсовская Крисси и та вторая, блондинка — Ты знакома с Крисси и Николь?

У Шарлотты упало сердце. Крисси и Николь. Как же она сразу не обратила внимания? Имя хотя бы одной из этих двух девушек должно было заканчиваться на «и». Шарлотта уже давно заметила эту закономерность — здесь, в Дьюпонте, имена всех самых крутых девушек, как на подбор, заканчивались на «и»: Беверли, Кортни, Уитли, Кингсли, Тинсли, Эйвери, а теперь вот Крисси. Конечно, была еще и Николь… и Эрика… но при одном воспоминании об Эрике сердце Шарлотты рухнуло еще ниже.

Как же тихо, хрипло и жалко прозвучало ее «Привет» — и как, оказывается, много может сказать о тебе одно-единственное слово: как ты не уверена в себе, какая ты еще маленькая, серенькая, убогая, забитая, незрелая, слабая, незначительная. Поздоровайся с людьми вот так, как ты только что сделала, и они сразу поймут: ты стесняешься и стыдишься не только самой себя, но и всего, что связано с твоей прошлой, додьюпонтской жизнью.

— А это Шарлотта, — сказал Хойт, указывая на нее — видимо, на тот случай, если девушки ее действительно еще не заметили.

О Господи, ну конечно, все как она и предполагала. Только еще хуже. Девочки на «и» не сочли нужным унижаться до того, чтобы произнести в ответ хоть что-нибудь. Правда, им пришлось признать, что если не саму Шарлотту, то по крайней мере Хойта они заметили. Тот жест, который каждая из них соизволила сделать ручкой, никак не тянул на приветствие — так, легкое движение запястья и непроизвольно вздрогнувшая при этом кисть… а эта ледяная неживая улыбка… точно такая же, какой «одаряла» ее Эрика, когда заходила к Беверли в гости… Губы слегка приоткрылись, и уголки их даже чуть-чуть приподнялись, но глаза при этом оставались холодными и безжизненными, а в изломе бровей читалась презрительная снисходительность умудренных жизнью женщин, бесконечно уставших за свои долгие двадцать с лишним лет.

— Значит, так: всем стоять на месте, никуда не уходить, — распорядился Хойт. — Наверху осталась последняя сумка, — он мотнул головой в сторону дома, — принесу — садимся в машину и едем — едем, на хрен, по этой хреновой дороге. Постой, — обернувшись, он посмотрел на Шарлотту, — а где твое-то барахло?

Шарлотта стояла, чуть приоткрыв рот, чувствуя, как ее заливает жаром и румянцем. Что ж, отступать некуда. Робко приподняв свою парусиновую сумку, она едва слышно — сама почти не слыша собственного голоса, — пробормотала:

— Вот, это все.

Посмотреть в сторону сестричек-«доярок» она даже не решалась. Шарлотта и так знала, что они в этот момент обменялись многозначительными взглядами и подмигнули друг другу, понимая, что цирк только начинается.

Хойт взял у Шарлотты сумку, подержал ее на уровне груди, словно взвешивая, но, слава Богу, не только не стал прикалываться, но и вообще ничего не сказал. Пробежав пятнадцать или двадцать футов, отделявших его от машины, он пропихнул сумку в открытое окно «субурбана» и положил на заднее сиденье, а затем помчался обратно, по пути успев крикнуть Шарлотте и двум Девушкам-Совершенствам, Крисси и Николь: «Никому не расходиться! Если кто-то куда-то денется — всех поубиваю!», — а затем скрылся в доме.

Ему-то хорошо, подумала Шарлотта, а я тут стой как дура, с этими… Что делать, чем себя занять, пока его нет? Две сестрички из «Доилки» уже зашептались и захихикали. Подойти к ним и попытаться вступить в разговор? Наверное, в другой ситуации так и следовало поступить. Вот только… что-то подсказывало Шарлотте, что ничего нового из этой беседы она для себя не почерпнет, если, конечно, у нее нет желания лишний раз убедиться в собственной ничтожности. Она была уверена, что девчонки шепчутся именно о ней. Что же делать — так и стоять у крыльца, как нищей, как попрошайке, которая ждет не дождется милостыни в виде приглашения присоединиться к их крутейшему обществу? Как же, разбежалась — только ее им и не хватало. Конечно, красотки пялились на нее, на маленькую деревенскую дурочку-первокурсницу, совершенно неуместную в их обществе и неизвестно как затесавшуюся сюда.

Молча, без единого слова — тем более, что сейчас она все равно вряд ли смогла бы говорить, — Шарлотта подошла к машине и прислонилась к дверце багажного отделения. Так она и стояла, скрестив руки на груди и едва ли не каждые десять секунд поглядывая на часы. Таким образом она давала понять всем окружающим, что стоит здесь не просто так, не потому что ей делать нечего или идти некуда, а просто ждет кого-то — и этот кто-то, ясное дело, Хойт, не зря же она стоит как пришпиленная около его «джипа»… «Как же это унизительно, и почему, почему я все время должна доказывать кому-то, что нахожусь там, куда меня занесло, по праву, а не занимаю чье-то чужое место… Интересно, сколько времени можно простоять в такой позе, чтобы это выглядело естественно?»

К счастью, долго ждать Хойта не пришлось. Не прошло и нескольких минут, как вся компания загрузилась в его безразмерный «субурбан», но легче от этого не стало. Поскольку Хойт сел за руль, то Шарлотте выпала честь занять переднее пассажирское место рядом с ним. Вэнс и Крисси расположились на втором ряду, а Джулиан и Николь — в третьем, на сиденьях, разложенных посреди багажного отделения. Таким образом всей компании, не считая Хойта, предстояло смотреть Шарлотте в затылок всю дорогу, вне зависимости от того, хотели они того или нет, а раз так — то забыть о присутствии в их сплоченном коллективе «инородного тела» им при всем желании не удастся.

Едва они выехали с территории университета, как чуть в стороне от дороги показался уже знакомый Шарлотте огромный павильон, залитый светом множества гирлянд и увенчанный торчащей над крышей гигантской ручкой от сковородки. Вывеска из шокирующе-розовых неоновых трубок ничуть не выбивалась из общего «дизайна»: огромными буквами, словно выведенными невидимой рукой какого-то исполина, там было написано: «ШКВОРЧАЩАЯ СКОВОРОДКА».

— Смотри, Николь, наш последний шанс на жирненькое! — почти пропела Крисси. Взрыв смеха Судя по всему, идея заехать в такое дешевое в прямом и переносном смысле заведение показалась уморительно смешной не только Николь, но и всем остальным.

Шарлотта глядя в окно на огромное сооружение, с ужасом вспоминала тот кошмарный час (показавшийся ей по меньшей мере сутками), когда орбиты планет мамы и папы с одной стороны и супругов Эймори — с другой пересеклись в одной точке. Как же тяжело ей дался тот совместный обед «за знакомство». Нет сомнения, что и эта поездка превратится в такую же пытку, только продлится далеко не один час.

Голос с заднего сиденья произнес:

— Бог ты мой… Поверить не могу… Шарлин! Скажи своему приятелю, что его зовут Хойт, а не Негройт!

Шарлотта отвернулась от окна Действительно, Хойт напялил себе на голову такую шапочку… какую носили чернокожие ребята в гетто Честера — она полностью закрывала лоб до самых бровей, а сзади спускалась до нижней части затылка. Зрелище было, быть может, и не слишком комичное, но во всяком случае неожиданное. Дабы покрасоваться, Хойт повернул голову и посмотрел на сидевших сзади пассажиров. При этом он улыбался, но не Шарлотте, а Крисси, словно желая вознаградить ее за остроумие…

А она назвала ее Шарлин!

— Ее зовут не Шарли-и-и-н… а Шарлотта, — сказал Хойт.

Хойт сказал это веселым голосом, бросая слова уголком рта и обернувшись через плечо, чтобы убедиться, что они дошли до той, кому были адресованы, — Крисси. Разворачиваясь обратно — надо же все-таки и на дорогу смотреть, — он чуть улыбнулся и подмигнул Шарлотте.

Шарлин! Ее! Небрежно брошенное Хойтом «ее» ранило Шарлотту почти так же сильно, как «Шарлин» из уст Крисси…

Тем временем Крисси снова подала голос:

— Ой, извини. У меня такая плохая память на имена… Вэнс! Вы что, сговорились? Поглядите-ка, дамы и господа, и позвольте вам представить: это мастер Вэнс Фиппс из фиппсовских Фиппсов! Ах ты мой цветочек, лютик ты мой золотистый!

Шарлотта непроизвольно оглянулась. Что ж, этого следовало ожидать. Вэнс напялил на голову точно такую же черную шапочку, как и Хойт, — и Джулиан тоже. Оба хмыкали, довольные произведенным впечатлением.

С третьего ряда послышался голос Николь:

— Ну, ребята, вы даете… просто дурдом. Крисси, слава Богу, хоть ты тут со мной. С этими придурками пока до Вашингтона доедешь — сама свихнешься. Тоже мне, парни из гетто! Вы еще поговорить, как они попробуйте.

Хойт, не отрывая глаз от дороги, продекламировал в стиле рэпа:

— Да не вопрос, Николь! Нам это в кайф!

Вэнс и Джулиан засмеялись.

— Да, у вас, видно, мозгов в голове совсем не осталось. Признавайся, Хойтси, ты это придумал? — спросила Николь.

Крисси присоединилась к подруге:

— А я бы хотела посмотреть, что будет, если вы в кампусе эти хреновины себе на репы натянете. Афроамериканская солидарность! Да попадитесь только черным на глаза — они вас линчуют на хрен!

Хойт, Вэнс, Николь и Джулиан отозвались одобрительным смехом.

Тем временем она… Шарлин… с трудом приходила в себя от увиденного и услышанного. Голова у нее была как в тумане. Все они, включая Хойта, ведут себя так, будто Шарлотты Симмонс не существует.

Вскоре выяснилось, что все это была лишь прелюдия к настоящему веселью. Как только «субурбан» выехал на федеральную трассу номер 95, Крисси, Николь, Джулиан, Вэнс и Хойт устроили себе настоящий фестиваль юмора, шуток, приколов и хорошего настроения. Шутки сыпались как из рога изобилия, приколы сменялись подколами, все веселились — но только не Шарлотта Симмонс. Стоило кому-нибудь затянуть песню, как остальные подхватывали ее — слова знали все пятеро. В какой-то момент после очередного анекдота с намеком на нетрадиционные сексуальные отношения — извращенные, с точки зрения Шарлотты, — Джулиан вдруг забормотал рэп, включавший следующие строчки:

Эту самую «песню» с омерзительными «стихами» Шарлотта слышала в холле общежития в ту ночь, когда Беверли впервые отправила ее в секс-ссылку! Какой ужас! Оказывается, ее сегодняшние спутники, все пятеро, все, как один — члены престижных студенческих ассоциаций, знают эту песню наизусть. Они не просто слушают матерный рэп, но еще и подпевают Джулиану во все горло! И, судя по их довольным голосам, оттягиваются на полную катушку. Парни, одетые в свои дурацкие черные шапочки, увлеченно лупили кулаками в такт «музыке» — кто по рулю, кто по сиденьям. Крисси и Николь просто завывали от восторга. Можно было подумать, что нет на свете ничего более восхитительного и поражающего воображение, чем эти тестикулы. Шоссе было широкое, местами в десять полос, и народ в попутных машинах явно с подозрением посматривал на несущийся с приличной скоростью «субурбан» с очень странным экипажем на борту. «Что за фигня», — можно было прочесть на лицах людей, сидевших в машинах: трое белых парней в «чисто черных» шапочках дергают плечами в утрированным ритме, словно изображая рэп в каком-нибудь пародийном видеоклипе. Что ж, пятеро «братьев и сестер» могли быть довольны: они не только оттопыривались сами, но и производили убойное впечатление на окружающих.

Глядя на них, можно было с уверенностью сказать, что, по крайней мере, на первом этапе поездка удалась.

Затем они перешли к воспоминаниям о том, где, кто и до какой степени напился на одной из бесчисленных вечеринок, на которых они бывали все вместе. Вот в последний Хэллоуин — эта девчонка, Кэнди, появилась в бикини из серебристого ламэ — весь купальник составляли два-три шнурочка, и это очень прикольно смотрелось в мелькающем свете стробоскопа, но самое прикольное — на ней был кожаный ошейник с металлическими шипами, а к нему пристегнута тяжелая цепь, и за эту цепь ее вел совсем уж отвязанный чувак, вырядившийся и вовсе готично: весь в черном, с жирными черными волосами, завязанными в конский хвост, здоровенные серьги в ушах и золотые коронки на передних зубах, причем коронки были украшены не то бриллиантами, не то стразами — хрен их там разберет. Радостные вопли и взрывы хохота сопровождали это восторженное воспоминание.

— А вы думаете, она на самом деле того… садо-мазо? — поинтересовалась Крисси.

— Да брось ты, — сказала Николь. — Эта Кэнди сама кого хочешь достанет, сама, правда, тоже утрахается, но ей это только в кайф. В тот раз она просто слишком уж далеко зашла, когда…

При этих словах Хойт задрал подбородок и слегка мотнул головой вправо, в направлении своей тихонечко сидящей соседки, а затем громко и выразительно прокашлялся. В машине наступила тишина. Шарлотта поняла, что он пытается предостеречь Николь и остальных от обсуждения этой темы в ее присутствии, хотя что означает «слишком уж далеко зашла» — она не имела представления.

Хойт наклонился к Шарлотте, положил ладонь на ее руку, улыбнулся очаровательно, как всегда, и сказал:

— Эх, жаль, что тебя там не было. Ну и повеселились мы на Хэллоуин. А эта девчонка слишком уж всерьез отнеслась к празднику, вот и все. А ты, кстати, как отмечала Хэллоуин?

Удар оказался совершенно неожиданным и угодил ей прямо под ложечку. Шарлотта просто физически почувствовала это. Нужно было что-то ответить… что-то сказать этой компании чужаков, которая так внезапно замолчала.

— Кажется… да я не помню. — Хрипло и невнятно.

Прозвучало это как-то неубедительно и даже почти невежливо по отношению к тем, кто хотел снова развеселиться и поприкалываться. Но больше ей нечего было сказать, а нужно было срочно дать хоть какие-то пояснения.

— Да я… вообще-то я не дружу с этим Хэллоуином.

Господи, да как же у нее с языка сорвалось это страшно провинциальное и старомодное «не дружу»? В наши дни «не дружить» можно только с головой. Все остальные варианты этого выражения — полный отстой. Что ж, оставалось только сидеть и краснеть.

Молчание. После некоторой паузы голос подала Крисси:

— Я вот хотела спросить тебя, Шарли-и-и-и… э-э-э… — Она поспешила проглотить последний слог имени, не то не желая снова ошибиться, не то наоборот, стремясь дать понять, что с удовольствием называла бы ее неправильно и дальше, если бы не Хойт… В общем, судя по саркастической улыбке третьей степени, дело было вовсе не в ранней не по годам забывчивости, а в желании утереть нос этой серой мышке. — …А ты вообще откуда?

Внутри у Шарлоты все просто закипело. Да сколько можно напоминать ей, что по сравнению с ними она просто убожество и серость? Я — Шарлотта Симмонс. Вспомнив, как однажды такой прием сработал, Шарлотта, не поворачивая головы и глядя прямо перед собой, громко и четко отбарабанила свою скороговорку:

— Спарта, Северная Каролина — хребет Голубые горы — население девятьсот человек — ты о ней никогда не слышала — но не переживай — никто не слышал.

Но еще договаривая последние слова Шарлотта уже поняла, что попытка огрызнуться не удалась. Более того, ее жалкий выпад против Крисси, наоборот, осложнил ситуацию. Хойту пришлось даже вполне убедительно засмеяться, явно стараясь представить этот выпад как шутку. Шарлотта обернулась к Крисси, выдавила из себя улыбку и даже что-то похожее на судорожный смех — в общем, всячески постаралась дать понять, что все сказанное нужно расценивать лишь как ее желание присоединиться к общему веселью.

Но Крисси не собиралась давать спуску этой наглой деревенщине.

— А я и не переживаю. Может, это ты переживаешь? Надеюсь, что нет.

— Крисси, ну я же пошутила.

Унижение, унижение, унижение… Даже «Крисси» повисло в воздухе, как проявление дерзости. Да кто ты такая, что смеешь запросто обращаться по имени к такой крутой «доярке», как Крисси?

Краем глаза Шарлотта заметила, что Хойт искоса посматривает на нее. Кроме того, она почти физически ощущала, как на задних сиденьях зажимают рты, давятся от смеха и тычут пальцами ей в спину.

Хойт опять попытался разрядить обстановку и перевести разговор на другую тему:

— Помните того парня, Лада Дэвиса? Его еще звали Жеребец. Он играл в футбольной команде, когда я на первом курсе учился. Он был единственный действительно первоклассный защитник из белых. Так он тоже откуда-то с Голубых гор… сейчас вспомню, откуда… да, это место называлось Камберленд Гэп. Надо же — не забыл. Иногда, бывает, сам себе удивляешься: чего только в башке не найдешь, если покопаться. — Он посмотрел в упор на Шарлотту и с явно преувеличенным интересом спросил: — Знаешь, где этот Камберленд Гэп?

Слабый подавленный голосок в ответ:

— Нет… даже не слышала… — «Господи, как бы придумать подходящий предлог, чтобы уйти от этой географической темы?»

Молчание.

— Да, крутой чувак он был, — поведал своим спутникам Хойт. — Всю дорогу в «И. М.» тусовался, можно сказать, прямо жил там.

«О, как ободряюще это звучит. Оказывается, можно быть деревенщиной, скатившейся с гор с попутной лавиной, и дорасти до звания крутого чувака…»

— Ну, тогда понятно, откуда ты его знаешь, — усмехнулся Вэнс. — Если уж он поселился в «И. М.», то не мог не стать лучшим корешем нашего Хойта.

— Нечего наезжать, на себя посмотри. Тоже мне, трезвенник и праведник. Ну люблю я иногда залить за воротник, и что?

С заднего сиденья послышался голос Джулиана:

— Да уж, ты иногда так зальешь, что хоть стой, хоть падай. Ты хоть помнишь, до чего, на хрен, дотусовался в прошлый понедельник?

— Ты это о чем? В понедельник? А что было в понедельник?

— Как что? Прием в Лэпхеме! Вон Крисси не даст соврать, она там была. Ты уже к восьми часам так нажрался, что совсем охренел и стал приставать к жене директора. Нет, не в том смысле, а докопался до нее, на хрен — припер тетку к стенке и стал пытать: сколько у нее в жизни было мужчин. Не помнишь, как выглядела ее рожа? На ней прямо написано было: «Помогите! Помогите! Кто-нибудь, уберите от меня… это!» А Хойт свое гнет: «Признавайтесь, признавайтесь, сколько у вас там в графе „итого“?»

— Ну вы даете, мужики, — сказал Хойт. — Сидите там позади, врете и не краснеете. — Он снова положил ладонь на руку Шарлотты. — Не слушай ты их. Помнишь сказку про остров, где никто не говорил правду?

— Нет, Хойто, это тебе не сказка, — заявил Вэнс, — это самое настоящее статистическое исследование.

— Нет, это же просто охренеть можно, — продолжал Джулиан. — Как ты бедную тетку достал своей статистикой! Раз сто, наверно, спросил ее про это долбаное «итого»! Вот скажи, на кой хрен тебе понадобилось знать, сколько у нее мужиков было?

— Ну-у… сейчас разве вспомнишь. Говорят, она баба заводная, — ответил Хойт. — Ребята из Лэпхема рассказывали. Наверняка у старика Васстерштейна не хватит силенок, чтобы в одиночку справиться. Соответствовать, так сказать, ее стандартам.

Утонченные интеллектуалы из престижных студенческих ассоциаций заржали, как кони, и в машине наконец восстановилась привычная для них обстановка. Следующим номером программы значилось выступление Николь.

— А я совершенно точно знаю, что… — и она с увлечением стала рассказывать историю личной жизни жены директора какого-то другого колледжа.

Хойт снова наклонился к Шарлотте, взял ее за левую руку и «искупал» в своей неотразимой улыбке, теплой и очаровательной.

— Вассерштейн — это директор колледжа Лэпхем. Ты ведь знаешь Лэпхем — это здание с горгульями?

— Да-да, конечно знаю! — подхватила Шарлотта с невероятным энтузиазмом в голосе, желая во что бы то ни стало поддержать беседу. Она даже подобострастно хихикнула, словно упоминание о горгульях на фасаде Лэпхема было верхом остроумия, особенно в общем контексте разговора Она решила, что будет лучше не выпендриваться, а смеяться вместе со всеми над тем, что полагалось считать смешным — над историями о том, «как я напился», и что «этот чувак просто лох и фраер», и «вы даже не представляете, какая она шлюха». Точно так же следовало восхищаться остроумными комментариями по поводу каких-то «заводных девочек» и похабными шуточками, произносимыми прикола ради с бурлескным итальянским акцентом — «пидарассо… импотенто…». По этой части больше всех усердствовал Джулиан.

Шарлотта даже не догадывалась, как глупо она выглядит, пока Вэнс не начал рассказывать про Ай-Пи и девушку, которую тот пригласил в Вашингтон. Это некая Глория — по словам Вэнса, «вы не поверите, но действительно очень классная телка, я бы сам не отказался, и как только такое чмо урвало себе такую шикарную бабу?»

— Охренеть! — воскликнул искренне пораженный Джулиан. — Так значит, этот ублюдок нас просто парил, когда хныкался, что ему приходится только на кулачок мотать?

Все, включая Крисси и Николь, расхохотались, и Шарлотта поспешила присоединиться к общему веселью, хотя на самом деле понятия не имела, как именно «парил» ребят Ай-Пи и что такое ему приходилось «мотать на кулачок». Обломаться ей пришлось буквально через несколько секунд: едва услышав ее смех, все остальные резко замолчали. Когда она обернулась, они обменялись многозначительными взглядами. Шарлотте оставалось только признать, что она «попала»: судя по всему, вышеупомянутый выдающийся прикол предназначался только для своих, посвященных. Сделав вид, что ей эта шутка понятна, Шарлотта здорово прокололась: продемонстрировала, что готова унижаться и поддакивать чему угодно, лишь бы сойти за свою в их великосветском обществе.

«Ужас, ужас, надо же было так опозориться. Надо же было так подставиться перед этими безжалостными людьми, которые не упустят возможности воспользоваться любой ее слабостью». Самое ужасное в этой ситуации заключалось в том, что Хойт время от времени — словно пунктиром — давал ей понять, что не забывает о ее присутствии: то подмигивал, то улыбался Шарлотте, то гладил ее по руке, укрепляя ее в убеждении, что она все-таки существует в их Крутой Компании, но затем — стена вновь разделяла их: Шарлотта оставалась одна, а Хойт возвращался в такой привычный для него мир себе подобных. И как только им самим не противно? Совершенно идиотские байки… совершенно идиотские сплетни… совершенно идиотские восторги по поводу похабных шуток и оттачивание мастерства в ругательствах… Так развлекаются и шутят богатые ухоженные девочки, имеющие возможность потратить несколько сотен долларов на новый джинсовый прикид, и богатые избалованные мальчики, так гордящиеся собой по поводу напяленных на головы шапок, какие носят в гетто… Ну конечно, это же так прикольно, остроумно, так актуально и концептуально… так дерзко и продвинуто…

…Вот только ей отступать уже поздно! Никуда ей теперь от них не деться. Шарлотте казалось просто невероятным, что всего каких-то пару дней назад ее распирало от гордости по поводу своего «триумфа»: еще бы — получить приглашение от крутейшего из старшекурсников съездить с ним на официальный прием. Мими и Беттина даже не умирали от зависти: они просто умерли, мгновенно и без мучений. Такой прорыв в повышении собственного статуса казался им чудом. Так и не уразумев, в чем здесь подстава, они бросились готовить подружку к этому событию абсолютно искренне и бескорыстно. Единственное, чего они потребовали от Шарлотты в обмен на потраченные силы, — это подробный, самый подробный рассказ о том, что с ней произойдет за это время…

Оставшаяся часть дороги прошла в том же духе. Мальчики и девочки из престижных ассоциаций пели матерные песенки (причем каждый знал наизусть весь исполняемый репертуар), обменивались сплетнями (две очаровательные стервы оказались редкими мастерицами в умении испортить мнение присутствующих об отсутствующих), сводили любую тему разговора к сексу и оттачивали свое мастерство во владении особой разновидностью «хренопиджина». Шарлотта привыкала к этому наречию с первых дней появления в Дьюпонте, но, только удостоившись чести провести несколько часов в одном «джипе» с самыми сливочными из всех сливок общества, она наконец получила возможность познакомиться и с особо продвинутым диалектом «хренопиджина», который, по всей видимости, должен был называться «дерьмопиджином». Особый шарм ему придавало использование главного структурообразующего элемента в самых разных вариантах, включая и производные от так называемых супплетивных основ «дерьм-» и «ср-»: эта сдвоенная лексическая единица могла по широте семантического охвата соперничать с такой универсальной категорией, как «хрен» и использоваться в самых разнообразных значениях: совокупность вещей, принадлежащих кому-либо («Ну и где твое дерьмо?»); ложь или сбивающее с толку указание («Что ты мне на уши срешь?»; «Тут без детектора дерьма не разберешься»); высокая степень опьянения («нажраться до усрачки»); сложная жизненная ситуация («оказаться в полном дерьме»); низкая квалификация («Вконец обосрался, не смог даже какого-то дерьмового защитника переиграть»); забота («Смотри не обосрись»); нежелание осуществлять то или иное действие («Опять в это дерьмо залезать придется»); усиление категоричности утверждения («Да обосраться мне на этом месте!»); серьезное, а не шутливое утверждение («Ты мне тут не насераешь?»); отрицательная характеристика кого-либо («Говорил я тебе, что он полное дерьмо»); переливание из пустого в порожнее («нести дерьмо», «дерьмо перетирать»); запутанная ситуация («Попробуй разберись во всем этом дерьме»); наркотики («Дерьмо принес?»); акт дефекации («Ну что, просрался?»); событие, не имеющее особой важности или значения («Да ерунда, дерьма кусок»); неприятный сюрприз («Вот так дерьмо!»); непонимание ситуации («Хоть усрись, не въезжаю!»); напыщенный высокомерный человек («большое дерьмо», «пирожок с дерьмом»); совершенно безнадежная ситуация («в дерьме по уши»); разочарование («Вот дерьмо-то!»); удивление («Ну просто обосраться!»); неодобрительная оценка («дерьмо на палочке»); повторяющаяся ситуативная модель («Опять то же дерьмо, только в профиль!»); фекалии — представьте себе, буквально («дерьмо»); непрестижный район, трущобы («Прямо скажем, дерьмовое соседство»); глупое высказывание («Ну и кого он хотел обосрать?»); «и так далее» («ну и всякое прочее дерьмо»), чувство собственной значимости («Он думает, что он большой кусок дерьма»); уверенность («Честно — как насрать!»); большое количество («куча дерьма»); назойливость или грубое обращение («Как он меня обосрал!»); высокая скорость («Еще дерьмо до сральника долететь не успело»); отказ от общения («Не лезь ко мне со своим дерьмом», «Нам чужого дерьма не надо — своего хватает»).

Попутчики Шарлотты не забывали время от времени попрактиковаться и в самом обыкновенном хренопиджине. Так, например, именно на этом общедоступном диалекте они обсудили целесообразность продолжения вечеринки с алкоголем после четырех часов утра в клубе «Деки» (братства Дельта-Каппа-Ипсилон). В результате таковая целесообразность была единогласно признана нулевой: слишком уж велик был риск наутро проснуться с дикого бодуна. Хойт наслаждался этим пиршеством интеллекта ничуть не меньше, чем все остальные. Нет, ему, конечно, приходилось смотреть вперед — на дорогу, но Шарлотта видела, что мозги его практически развернуты на сто восемьдесят градусов, и мыслями он там — на задних сиденьях, вместе с друзьями. Впрочем, время от времени Хойт оказывал знаки внимания и Шарлотте: поворачивался в ее сторону, сжимал ее левую руку, улыбался и смотрел ей в глаза так проникновенно, словно между ними… есть что-то такое… очень глубокое. На каждое проявление чувств к Шарлотте у него уходило секунд по десять. Она пыталась убедить себя в том, что таким образом Хойт пытается ей сказать, будто несмотря на все веселье, присутствие старых друзей и столь приятное общение с ними, он все время думает о ней. Иногда он склонялся к ее уху, чтобы пропеть строчку-другую из очередной исполняемой их веселым хором песни, слов которой Шарлотта, естественно, не знала. Несколько раз Хойт приобнимал ее и наклонялся так близко, что их головы соприкасались, а пару раз даже рискнул при всех положить ей руку на бедро. В другой ситуации Хойт, несомненно, убрала бы руку или отодвинулась сама, но учитывая, что на них смотрели Вэнс, Джулиан и обе «доярки», она решила, что не в ее интересах будет отказываться от едва ли не единственного доказательства того, что она вообще имеет хоть какое-то отношение к этой поездке, пусть и в виде приложения к их бесценному другу. Пожалуй, это даже искупало ее «вину» за то, что Шарлотта надерзила ее высочеству Крисси и осмелилась протараторить свою скороговорку о Спарте. (Воспоминание об этой оплошности все еще висело в воздухе.) По всему выходило, что Хойт таким образом брал на себя роль посредника и в некотором роде смотрителя зоопарка. Он уделял Шарлотте ровно столько внимания, сколько требуется какой-нибудь капризной и кусачей зверушке, чтобы худо-бедно покормить ее и успокоить — пока все сидят в машине и деваться до Вашингтона все равно некуда.

Шарлотта попыталась покопаться в памяти и придумать какую-нибудь тему для разговора, который она смогла бы поддержать: лучше бы и не пыталась. Продолжая разговор о директорах колледжей, их женах и прочих высокопоставленных чиновниках университета, Вэнс вспомнил президента ассоциации «Деки», именуемой в народе «Доской». С точки зрения Вэнса говорить с этим человеком можно было только при наличии поблизости «детектора дерьма». Вот тут-то и подала голос Шарлотта:

— На самом деле такая штуковина уже существует, этот прибор используют в нейрофизиологии. Нужно прикрепить… точно не знаю, примерно дюжину электродов к голове человека, а потом задавать вопросы. На большой монитор проецируется изображение его мозга, и различные участки начинают светиться не так, как остальные, если человек говорит неправду. От обычного детектора лжи этот прибор отличается тем, что реагирует не на эмоциональное и нервное состояние, а непосредственно на изменения, происходящие в мозгу, то есть физически фиксирует ту мысль, которую сам человек не формулирует для себя как ложь. Этот прибор называется импульсный электротемический зонд-регистратор генетически определенных…

К этому моменту Шарлотта уже увидела унылое, демонстративно скучающее выражение на лицах всех своих слушателей. Ее голос дрогнул, и она сбивчиво договорила:

— Я понимаю, это название очень длинное, но оно сокращается… — Тут девушка попыталась улыбнуться, чтобы дать понять, что и сама видит неуклюжесть своей попытки влезть в разговор, достойной самого настоящего «ботаника».

Вэнс отреагировал на предложение поговорить о нейрофизиологии исчерпывающе кратко:

— М-м-м-да. — Затем, обернувшись к Джулиану, он снова обратился к предыдущей теме: — Ну вот, подхожу я, значит, вчера к этому пирожку с дерьмом и спрашиваю…

В очередной раз Шарлотта была унижена и растоптана.

Шоссе сделало широкую петлю, машина, следуя по асфальтовому полотну, взлетела на высокую эстакаду, и… вот он — Потомак… а на противоположном берегу — Вашингтон… Столица! В голове замелькали такие недавние и в то же время словно всплывшие из другой жизни воспоминания: вот она, Шарлотта Симмонс из округа Аллегани, штат Северная Каролина, едет в Вашингтон на вручение президентских стипендий — ее пригласили в числе ста лучших выпускников средних школ того года, отобранных по всей стране. Ей предстоит быть награжденной, встретиться с президентом, подтвердить то, что она, Шарлотта Симмонс, знает уже давно: ей, выросшей в долине за далекими горами, предстоит вершить великие дела. Столица США! Шарлотта тогда упросила мисс Пеннингтон провезти ее вокруг Мемориала Линкольна не то четыре, не то пять раз — так хотелось ей получше рассмотреть статую Линкольна, созданную Дэниэлом Честером Френчем, которая просто потрясла девушку, когда она смотрела снизу вверх на гигантскую фигуру в кресле. Никакие фильмы, никакие фотографии не смогли в полной мере подготовить ее к этой встрече. Как же сильно билось у нее тогда сердце. Какие возвышенные мысли метались в голове. И вот теперь Шарлотта въезжает в этот великий город в бледно-серых сумерках, в машине, за рулем которой сидит парень по имени Хойт Торп, а в салоне — четверо саркастически настроенных, бесконечно ржущих и сквернословящих, абсолютно чужих ей людей, которым не просто нет до нее никакого дела, — и это бы еще полбеды, — но которых явно раздражает и даже бесит само ее присутствие. Как и тогда, в прошлый раз, сердце Шарлотты сжимается, дыхание перехватывает, но причиной тому не возвышенные чувства, а беспокойство, тревога и даже страх.

Движение на мосту через Потомак было плотным, и когда до Мемориала Линкольна оставалось всего ярдов двести, впереди по всей ширине дороги вспыхнула уходящая к горизонту целая галактика красных огней стоп-сигналов. Машины остановились. Шарлотта вдруг ощутила почти непреодолимое желание выскочить из «субурбана» — просто взять, открыть дверцу и, не говоря ни слова, лишь слегка махнув на прощанье рукой, сделать два шага — первый на подножку, второй — на асфальт, — и скрыться за ближайшими автомобилями. На принятие решения у нее было… сколько? полминуты? двадцать секунд? — прежде чем машины снова тронутся. Но у нее в кармане всего двадцать долларов. Как возвращаться назад? Ничего тут не придумаешь! А вот и Мемориал Линкольна! «Брось ты этих презирающих тебя снобов! Иди туда, присядь на ступеньки у ног этого великого человека, почувствуй запечатленные в мраморе честь и чистоту помыслов! Давай, вперед! Все остальное решится как-нибудь само!» Да, сейчас… вот только как она вернется обратно в Малый двор и скажет, что сама, своими руками погубила то, к чему они с девчонками так долго стремились вместе, поддерживая друг друга?..

«Нет, я — Шарлотта Симмонс, я умею рисковать, я не боюсь опасности! Мне наплевать, что подумают обо мне! Я не такая, как остальные здесь, они хотят от жизни одного, а я — другого…»

Слишком поздно. Машина поехала дальше. Мемориал героям вьетнамской войны отсюда не виден; да и в любом случае уже слишком темно. Монумент Вашингтона — неясный силуэт мелькнул где-то вдалеке… нет, не поражает… смутный, неотчетливый, размытый… Господи, да есть ли хоть кому-нибудь из сидящих с ней в машине хоть какое-то дело до того, мимо чего они проезжают? Вот они выехали на авеню Коннектикут, пересекли Пенсильвания-авеню, до Белого дома всего пара сотен ярдов… в сторону. А ведь она там была! Ей пожимал руку сам президент! Ей, Шарлотте Симмонс! Победительнице конкурса на президентскую стипендию! А мисс Пеннингтон, как всегда в каком-то невероятном цветастом платье, делавшем еще более внушительными ее пышные формы, принимала поздравления как наставница одной из лучших выпускниц страны! И все это было каких-то семь месяцев назад! Неужели она снова здесь?..

Что ж, огни рекламы на Коннектикут-авеню не давали Шарлотте усомниться, что все это происходит на самом деле. Они вырулили на Дьюпонтскую кольцевую — до чего же печально, вот ведь ирония судьбы… Дьюпонтская кольцевая, потом Массачусетс-авеню, к северо-западу отсюда, как прекрасно помнила Шарлотта, рукой подать до британского посольства Туда, в этот роскошный дворец в георгианском стиле, обладателей президентской стипендии специально возили на экскурсию. От этих воспоминаний у Шарлотты даже стало светлее на душе. Ей захотелось поделиться ими с остальными, но она одернула себя. Само собой, все это кончится точно так же, как и ее попытка рассказать о детекторе дерь… то есть лжи, основанном на регистрации физических явлений, происходящих в мозгу. В общем, решила она, лучше промолчать. «Кто их знает, в курсе ли они вообще, мимо каких архитектурных сокровищ нашей столицы мы проезжаем, да и считают ли они этот город „своим“, как принадлежит столица любой страны всем ее гражданам». Что ж, если спутники Шарлотты и представляли себе этот город чем-то бблыпим, чем просто место расположения отеля, где вся компания собиралась хорошенько оттянуться, то следовало признать, что они на редкость удачно это скрывали.

Отель с гордым названием «Хайятт Амбассадор» выглядел не просто новым, но ультра-ультрасовременным. Это была здоровенная башня с абсолютно ровными стенами, по всей поверхности которых уходили ввысь абсолютно идентичные полосы: ряды стеклянных окон сменялись рядами точно так же застекленных простенков. Над входом в гостиницу взметнулась вверх на высоту нескольких этажей бетонная, но несмотря на это на редкость изящная арка с колоннами.

Когда они уже подъезжали, Шарлотта вдруг услышала, что Крисси громко обращается не к кому-нибудь, а к ней. Зажевав всего лишь половину ее имени, она сказала:

— Шарли-и-и-и… будь добра скажи Нейгроту, чтобы он снял наконец эту дебильную хреновину с головы. — Посмотрев на Вэнса она добавила — И вам, кстати, рекомендую, ваше хренейшество Вэнсшоун. Видел бы ты себя сейчас: светлые волосы под негритянской шапкой. Охренеть можно. Давайте, лютики, снимайте эту хрень…

Сидевшая позади Николь поддержала эту идею:

— И то верно, сестренка. Слышал, Джушоун?

Хойт обернулся и посмотрел на Вэнса, после чего уже все трое парней обменялись взглядами. Хойт выглянул в окно и уставился на вышедшего из гостиницы носильщика… молодого чернокожего парня, не слишком высокого, но по глубоко посаженным глазам и впалым щекам которого как-то сразу угадывалось, что он… довольно-таки вспыльчив. На нем были цвета пальмового листа куртка, вроде гимнастерки с короткими рукавами, и коричнево-зеленые брюки, что придавало парню сходство с каким-нибудь полковником из банановой республики, расположенной где-то в бассейне Карибского моря. Он толкал перед собой высокую тележку для багажа, сделанную из начищенных до зеркального блеска медных штанг. Хойт нарочито неторопливо пожал плечами и стянул свою негритянскую шапку. Вэнс и Джулиан последовали его примеру.

Потом Хойт, все еще глядя на приятелей, мотнул головой в сторону носильщика и лаконично сказал:

— Этого на хрен.

Развернутый смысл столь лаконичной фразы заключался в следующем: «Обойдемся без помощи этого парня и сэкономим на чаевых». Впрочем, Шарлотте показалось, что она сумела понять и скрытый смысл, зашифрованный в этих словах: «Я снял свою шапку вовсе не из-за этого черного парня, а просто не хочу портить себе настроение и трепать нервы…» Вот только она готова была поспорить, что на самом деле все обстоит как раз наоборот…

Едва машина остановилась, как Крисси и Николь выскочили и направились в вестибюль отеля. Шарлотте ничего не оставалось, как последовать за ними. Парни тем временем отшили предлагавшего свои услуги носильщика и теперь, лениво переругиваясь, перегружали сумки из необъятного багажника «субурбана» на плечи и в руки друг другу. Почему так медленно? Шарлотта чувствовала себя неловко и, по правде говоря, действительно не знала, что делать. Крисси и Николь, решительно игнорируя ее, погрузились в увлекательное обсуждение того, кто что наденет на ужин.

Шарлотта поняла, что не в состоянии больше находиться рядом с ними, и, подумав, решила немножко прогуляться по вестибюлю. Для начала она напустила на себя, как ей казалось, совершенно индифферентный вид, но буквально через минуту от ее равнодушия не осталось и следа. Вот это роскошь! Никогда в жизни она не видела такого холла. Девушка сделала несколько десятков шагов — и вдруг заметила, что над большей частью холла нет потолка. Шарлотта изумленно глядела вверх. Оказывается, центральная часть башни была полой, это было огромное цилиндрическое пустое пространство, обрамленное кольцами балконов и окон. Лишь на самом верху — она даже не могла представить, на высоте какого этажа — над этим пространством завис ажурный, почти прозрачный купол. Здесь же, внизу, на дне исполинского цилиндра перед Шарлоттой раскинулся внутренний дворик, превращенный не то в оранжерею, не то в настоящий зимний сад. Выложенные керамической плиткой терракотового цвета дорожки веером расходились в разные стороны, огибая огромные — да-да, действительно огромные — пальмы и другие тропические деревья. Шарлотта терялась в догадках, как можно вырастить такие гигантские растения в кадках, пусть и здоровенных. Откуда-то снизу доносилась музыка… да, нормальная музыка — фортепиано, бас-гитара и ненавязчивые ударные играли приятную латиноамериканскую мелодию, звучавшую негромко, в самый раз, чтобы приглушить звук искусственного водопада и перезвон столового серебра в примыкающем к оранжерее ресторане. Шарлотта как завороженная смотрела на этот сад. Она поймала себя на том, что мысленно пытается вычислить, куда ведут и где снова пересекаются разбегающиеся дорожки, которые начинались прямо у ее ног, огибали столики, проходили под деревьями и маленькими мостиками и вели в вестибюль по выложенным изразцовыми плитками, причудливо изогнутым лесенкам, заканчиваясь на больших площадках, тоже выложенных плиткой.

Такого роскошного здания Шарлотта, естественно, никогда не видела В прошлый раз, когда она приезжала в Вашингтон со своей учительницей, они останавливались за казенный счет в гостинице на N-стрит. Назывался тот отель «Гросвенор» и, конечно, не шел ни в какое сравнение с пятизвездочным «Хайяттом». Им достался маленький двухместный номер, и… как же мисс Пеннингтон храпела И все равно Шарлотта была в восторге. До этого она никогда не останавливалась в гостиницах. На завтрак им подали вафли — таких она в жизни не ела, — и настоящий кленовый сироп, совсем не похожий на ту ароматизированную искусственную жидкость «Каро», которую они обычно покупали в универсаме. Но, конечно, тот скромный отель по сравнению с тем, что открылось ее взгляду сейчас… о чем тут говорить! Шарлотте захотелось хоть с кем-нибудь поделиться своим открытием. Забыв об осторожности и уже полученном горьком опыте, она решила осчастливить Крисси и Николь. Ну не могут они не порадоваться, увидев такую красоту.

Поспешив обратно в холл, Шарлотта застала их на том же самом месте, где оставила. Девушки о чем-то оживленно болтали и не заметили ее появления — или, по крайней мере, сделали вид, что не заметили. Но Шарлотта решила не обращать внимания на их спесь и хамство. Она с сияющими глазами подошла прямо к Николь, которая во время поездки почему-то показалась ей всетаки чуть более доступной для общения, чем Крисси, и с улыбкой сказала:

— Ой, ты бы видела, какая здесь кра-со-та! Вон там, — она махнула рукой, — настоящий внутренний дворик, с деревьями и даже с водопадом, а наверху над ним… пространство, огромное пустое пространство, и оно идет до самой крыши, но оно внутри здания! Пойдем посмотрим, там так здорово, так красиво!

Блондинка Николь прервала свой разговор и посмотрела на Шарлотту терпеливым — на грани скуки — взглядом, как на несмышленого ребенка.

— Ты имеешь в виду атриум?

— О, — воскликнула Шарлотта, — я даже не вспомнила, что это так называется! Ты имеешь в виду — как в древнеримских виллах? Да, на самом деле похоже, но только здесь ведь этажей тридцать, не меньше. Пойдем посмотрим!

— Да я таких уже десяток видела, — невозмутимо сказала Николь. — Во всех «Хайяттах» есть атриумы. — Потом она повернулась обратно к Крисси: — Ну так вот, с одной стороны каблуки действительно слишком высокие, но с другой — да пошли все на хрен! Нам что, танцевать до утра, что ли, придется? Парни вообще в танцах не сильны, а уж наши придурки, пока до танцпола доберутся, и на ногах стоять не будут…

Шарлотта так и осталась стоять, глядя на Николь, прерывисто дыша чуть приоткрытым ртом. У нее было такое ощущение, будто ее со всего размаху ударили в живот. Ее великое архитектурное открытие… оно только открыло — если это все еще нуждалось в подтверждении, — какая она серая неотесанная деревенщина по сравнению с этими девушками. Николь и Крисси стояли прямо перед ней в своих безупречных джинсах, безупречных рубашках, безупречных сапожках, безупречно отставив (или выставив?) бедро, и игнорировали ее существование с безупречным знанием дела.

Наконец к ним подошли Хойт, Вэнс и Джулиан, нагруженные багажом. Слава Богу, больше не придется стоять здесь, как одинокой страннице.

— Ну вот, банда, дело сделано, ключи у нас, — радостно заявил Хойт. — Пошли наверх. — Потом он взглянул на Шарлотту. — Слушай, сделай одолжение, — сказал он, поворачиваясь к ней левым боком, причем поворачиваться ему пришлось всем телом, потому что повернуть только голову или верхнюю часть туловища он не мог — на руках, в руках и под ними у него были сумки и пакеты, — не донесешь свою сумку сама? А то у меня такое ощущение, что палец сейчас на хрен отвалится.

Шарлотта поспешила снять свою парусиновую сумку, висевшую на согнутом мизинце левой руки Хойта. По-видимому, именно ее сумка могла оказаться той самой соломинкой, грозившей переломить спину верблюда, но сейчас ей было не до того, чтобы копить обиду на Хойта.

— Спасибо, — сказал он. Затем обернулся к Крисси и Николь и со смехом пояснил: — Я говорю — палец чуть, на хрен, не отвалился!

Что ж, Шарлотте оставалось только стоять посреди этого великолепного холла гостиницы, похожей на дворец, и наслаждаться завершенностью своего образа — кеды, джинсы, футболка и дешевая стеганая куртка на синтетическом утеплителе, в которой она походила на ходячую ручную фанату на тоненьких ножках. Небольшая парусиновая сумка — единственный предмет багажа — была как раз достойной недостающей для полноты впечатления деталью. «Как, интересно, эта деревенщина оказалась здесь, посреди всей этой роскоши, кто же это так прикололся, пригласив ее сюда в качестве своей подруги?» Тихо-тихо, уже смирившись со своим поражением на всех фронтах, она спросила у Хойта:

— А мой ключ тоже у тебя?

— Твой ключ? — Похоже, этот вопрос застал парня врасплох. После некоторого замешательства он напустил на себя занятой вид и сказал: — Да, конечно. Все ключи у меня. Пошли.

Крисси посмотрела на Шарлотту со знакомой ледяной улыбкой, а затем обратилась к Николь:

— Смотри-ка, соображает. Я вот даже не знаю, зачем притащила с собой столько всякой… хрени.

«Соображает». Не «Шарлотта» и даже не «Шарли…как ее там». Вообще никак.

Следующий вопрос застал Шарлотту врасплох, несмотря на то, что она была готова к подвоху, хотя сарказм третьей степени и не был написан на лице у Николь, а чувствовался только в голосе, когда та спросила:

— А ты что наденешь сегодня вечером?

По правде говоря, Шарлотта не знала, что ответить. Больше всего она боялась, что в разговоре как-нибудь выяснится, что платье она одолжила у Мими. Показывать его раньше времени тоже не входило в ее планы — по крайней мере, в виде свертка, вытащенного со дна сумки. Пришлось ограничиться максимально индифферентной фразой:

— Ну, платье и какие-нибудь туфли.

— Платье и туфли… — повторила Николь. Она несколько раз кивнула, словно обдумывая полученную информацию. Затем повернулась к Крисси: — А что, неплохая мысль. Представляешь: платье и туфли.

Обе сестрички старательно закивали, опустив глаза и напустив серьезное выражение на физиономии, будто предавшись глубоким размышлениям. Классический пример сарказма третьей степени, отметила Шарлотта. Хуже не придумаешь.

Затем Крисси спросила:

— Надеюсь, ты не против, если я спрошу… все-таки очень любопытно, какое платье ты собираешься надеть?

«Да какое твое дело? Совершенно тебя не касается, какое на мне будет платье. Тебе ведь только повод для прикола нужен — в очередной раз с важным и умным видом кивнуть Николь». Но Шарлотте было уже все равно. У нее не осталось сил, чтобы огрызаться или пытаться представить себя хоть в сколько-нибудь выигрышном свете перед этими девицами. Она уже смирилась со своим поражением, со своим унижением и убожеством — во всем, даже в том, что касалось ее просто… как девушки. Впрочем, со времен пребывания в школе Аллегани-Хай она не слишком далеко продвинулась в этом отношении и мало отличалась от себя самой, какой была за год до этого. В душе Шарлотты смешались не столько обида на окружающих («Ну неужели вам не стыдно, неужели вам так нравится топтать того, кто слабее?»), сколько разочарование в себе самой, жалость к себе и даже презрение: «Понадеялась, дурочка деревенская, что все так и будут носиться вокруг тебя, приговаривая: какая ты умная, красивая и замечательная. Одной уверенности в том, что ты, Шарлотта Симмонс, рождена для чего-то большего, еще недостаточно. Случаются в жизни и обломы: дома ты звезда, а здесь — провинциалка, случайно затесавшаяся среди столичной молодежи, так что терпи и держись».

— В каком смысле — какое? Даже не знаю. Платье как платье.

Шарлотта ощутила какое-то новое чувство: похоже, она начинала испытывать некое извращенное удовольствие от происходящего. Может, это мазохизм? Да кто его знает. До сих пор это слово было известно ей лишь как категория теоретической психологии: в свое время мисс Пеннингтон рассказала ученице кое-что о развитии психологической науки в начале двадцатого века — Фрейд, Адлер, Крафт-Эббинг и так далее.

Секунды, проведенные в лифте, показались ей передышкой и слегка подняли настроение: Хойт оттягивался по полной. Шарлотта даже не могла представить, сколько можно выдать шуточек по поводу бесчисленного багажа, который он тащил на себе, как вьючный мул. Увы, стоило им выйти в гостиничный коридор на своем этаже, как возникли новые трудности. В своем номере Шарлотта обнаружила две широченные двуспальные кровати. Эти кровати, две прикроватные тумбочки, низкое деревянное бюро, современная стилизация под письменный стол эпохи Людовика XIV, два кресла и здоровенный шкаф-стеллаж с гигантским телевизором в специальной нише, — в общем, мебель занимала практически всю площадь номера, почти не оставляя свободного пространства для передвижения. Вошедший вслед за ней Хойт свалил сумки на кровать и облегченно вздохнул.

— Ну, неплохо, — заметил он, оглядев номер.

— А где твоя комната? — спросила Шарлотта.

В ответ он нарочито небрежно сказал:

— Да я тоже здесь буду.

— Но я думала…

— Слушай, Шарлотта, хорошо еще, что вообще хоть какой-то номер достался.

«Да как же он может?.. То есть как это вообще возможно?.. Но, с другой стороны, за все время поездки он впервые обратился к ней по имени».

— Джулиан и Николь тоже тут с нами перекантуются, — сообщил Хойт таким тоном, словно это было чем-то абсолютно естественным.

На мгновение Шарлотту охватила паника, но потом она поняла, что на самом деле так, наверное, и лучше. Все будет как… ну, как в походе, что ли. По крайней мере, когда все спят в одной комнате, вряд ли кто-то решится на что-то такое. Точно, точно, как в походе… Шарлотта упорно цеплялась за это слово, которое привычно ассоциировалось с вечерним костром и крепким здоровым сном в самодельных, сшитых из одеял и прорезиненных плащей спальных мешках.

Вскоре явились и Джулиан с Николь. Джулиан свалил на вторую кровать такую же основательную кучу багажа, издав столь же облегченный вздох.

— Ох и набрала ты всякого дерьма. Эти мне бабские шмотки, — добавил он, подмигивая Николь.

— А где Вэнс и Крисси? — спросила Николь.

— Через пару номеров дальше по коридору, — ответил Хойт.

Между Хойтом, Джулианом и Николь тут же завязался веселый оживленный разговор, но Шарлотту заинтересовало другое: она попыталась представить, а куда же тут можно поставить дополнительные кровати, пусть даже узкие раскладушки? В номере и так практически нет свободного места. Из раздумий ее вывел не то вопрос, не то визг Николь:

— Боже мой, уже полшестого!

Шарлотте уже давно казалось, что они отстают от намеченного графика, но другое дело, если об этом заговорила сама Николь. Ужин был назначен на половину седьмого. «Интересно, а где мы будем переодеваться? А как принять душ? Четыре человека в небольшом номере, вместе ребята и девушки — и при этом всем нужно помыться, переодеться, причесаться… вообще привести себя в порядок…»

Шарлотта присела на край кровати возле сваленного багажа и, подперев подбородок рукой, стала оглядывать номер уже с другой точки зрения, оценивая ситуацию.

— Ну ладно, тогда пора начинать, — сказал Джулиан. — Николь, передай-ка мне пузырь. Он в моей теннисной сумке — в той, красной с черным.

— Сам достанешь, Джулиан, — не слишком любезно отозвалась Николь. — Охренел, что ли? Делать мне больше нечего — такую тяжесть таскать.

Парень вздохнул.

— Давай я достану, — пришел ему на помощь Хойт.

Он перегнулся через кровать и вытащил из черно-красной сумки огромную пластиковую бутылку размером с хороший кувшин. Для удобства переноски производитель подобного сосуда даже предусмотрел крепкую пластиковую ручку. Судя по тому, как задрожала вытянутая рука Хойта, протянувшего эту бадью Джулиану, внушительных размеров сосуд был полон. Ярко-желтая этикетка гласила: «ВОДКА АРИСТОКРАТ».

Затем Хойт нырнул в одну из своих сумок и извлек оттуда бутыль апельсинового сока и пачку одноразовых двухсотграммовых бумажных стаканчиков. Джулиан мгновенно расставил все это добро на бюро, соорудив, как поняла Шарлотта, некое подобие бара. Сама она к тому времени уже была полна беспокойства. Ведь половина шестого!

Джулиан стал снимать пластиковую оплетку с горлышка пластиковой бутылки с водкой, а Хойт проделал ту же самую операцию с бутылью апельсинового сока. Делали они это настолько же проворно, насколько и серьезно — можно было подумать, что дело не только срочное, но и чрезвычайно важное. Кроме того, Шарлотта отметила в движениях ребят некоторую нервозность. Неужели им так срочно нужно выпить прямо сейчас, неужели они не продержатся до банкета? Свое нарастающее беспокойство она пыталась задавить, представляя себе все происходящее как своего рода приключение. Шарлотта как наяву услышала голос Лори, сказавшей ей тогда по телефону: «Пока мы в колледже, у нас есть шанс попробовать все что угодно, поэкспериментировать над собой и над своей жизнью — но все, что мы сейчас творим, останется только в наших воспоминаниях о молодости. Остальным будет наплевать, как мы вели себя, пока были студентками». Однако особой уверенности в себе эти слова Шарлотте как-то не прибавили. Настроение, впрочем, тоже не торопилось улучшаться.

Джулиан, колдовавший над стаканами, стоял к ней спиной. Тем не менее громкое «буль-буль-буль» безошибочно указало на то, что первая порция водки переместилась из бутылки в бумажный стаканчик. Затем он долил апельсинового сока. Судя по краткому «буль», спиртосодержащей жидкости в импровизированном коктейле было гораздо больше, чем той, что богата витаминами.

Он протянул стакан Николь, присевшей на вторую кровать, и та не задумываясь сделала хороший глоток. В ту же секунду она поперхнулась, выпучила глаза, на которых выступили явно натуральные слезы и, издав демонстративный полувздох-полустон, завопила:

— Джулиан, твою мать, а не до хрена ли ты мне водки намешал?

— Да ладно тебе, управишься.

Николь, по всей видимости, решила подтвердить правоту его высказывания и, запрокинув голову, снова хорошенько отхлебнула. На этот раз все обошлось без прокашливаний и слез. Николь лишь задержала дыхание, но продолжала улыбаться, одновременно широко открыв глаза и вскинув брови, словно подтверждая, что напиток явно не детский, но в этом и состоит вся его прелесть.

Джулиан тем временем соорудил еще два коктейля — практически из одной водки.

Хойт подсел к Шарлотте на кровать и стал поглаживать ей спину. С одной стороны, она чувствовала себя неловко из-за такого проявления ласки при посторонних, но в то же время не могла не признать, что внимание Хойта по крайней мере оправдывает ее присутствие здесь. Это своего рода пропуск, зачисляющий ее в компанию.

Николь тем временем сделала еще глоток из стакана и добралась до телефона, стоявшего на тумбочке между кроватями. Судя по ее дружески-конфиденциальному тону, Шарлотта предположила, что она звонит Крисси.

— Ну да, а мы тут как раз того… разминаться начали. — Затем Николь прикрыла рот ладонью и понизила голос, но Шарлотта сидела так близко, что ей было все слышно: — Где?.. Что?.. А-а. Так ты про наш головняк? — Она засмеялась чему-то, сказанному Крисси. — Угадай с трех раз, хотя тебе и первой попытки хватит… — Снова смех. — Ну конечно. Прямо здесь… Ясно, головная боль от нас никуда не денется. Ты меня поняла.

Шарлотта тоже прекрасно ее поняла. Они говорят о ней. Она и есть их головняк, их надоедливая и неприятная болячка.

Хойт тем временем откинулся поудобнее и стал круговыми движениями массировать Шарлотте плечи. Получалось это у него не слишком умело, да и не в том она была настроении. Тем не менее, пока Хойт — самый красивый, самый крутой парень во всем братстве Сейнт-Рей — обращал на нее свое более чем благосклонное внимание, можно было просто плевать на злобное шипение всяких там Николь и Крисси. По крайней мере, ей почти удалось убедить себя в справедливости этой мысли.

— Ты чего хочешь? — спросил ее Хойт. — Эй, да расслабься ты.

Только сейчас Шарлотта заметила, что действительно сидит, напряженно выпрямив спину, словно на экзамене.

— В каком смысле — чего хочу?

— Я говорю: пить что будешь?

— А, нет, спасибо, ничего. Может быть, немного сока.

— Сок? Брось, что за глупости. Давай я хоть немножко водки добавлю.

— Да нет, в самом деле не надо.

Хойт продолжал массировать ей плечи, нажимая чуть сильнее, но нежно, и Шарлотта почувствовала, что ей действительно становится лучше, а главное — это проявление ласки делало ее более значительной, прежде всего в глазах Николь и Джулиана. Руки у Хойта были большие… сильные… но мягкие… и так приятно было чувствовать их на своем теле. Плечи налились теплом — и Шарлотта просто не могла не оглянуться и не посмотреть на него. Его ответный взгляд просто поразил ее. В улыбке Хойта было столько нежности и тепла… и какой же он все-таки красивый! Этот волевой подбородок, эти сверкающие светло-карие — ореховые — глаза, полностью поглощенные ею: он просил Шарлотту о том, что сама она ни за что бы не сделала, чего делать ей и сейчас не хотелось, но ни за что на свете она сейчас не хотела огорчить Хойта, погасить эти искорки в его глазах, стереть с его лица это таинственное… может быть, сладострастное, чтобы не сказать — похотливое, но все же выражение любви… Его нежный взгляд — вот та непреодолимая преграда, которая защищает ее от всех насмешек, от всех сарказмов третьей степени, от всех издевательских замечаний Николь и Крисси.

— Ну, если только немножко, — наконец заставила себя сказать Шарлотта.

Хойт дотянулся до бутылки с водкой и как бы случайно, словно она не удержалась у него в руке, почти наполнил бумажный стаканчик, а потом слегка плеснул сока, едва окрасившего водку в оранжевый цвет.

— Не сока немножко — я имела в виду: немножко водки! — Эти слова Шарлотта поспешила сопроводить веселым и, как ей казалось, беззаботным смехом… Пусть все думают, что она начинает въезжать в происходящее и наконец просекла фишку, в результате чего больше не будет неподвижно сидеть на краю кровати с мрачным выражением лица.

Впрочем, скрыть нервозность смеха ей не удалось. Все остальные выжидательно уставились на Шарлотту: им было интересно, что она будет делать с «коктейлем». Девушка взяла стакан осторожно и с опаской, словно сапер — еще не разорвавшееся взрывное устройство. Но отступать было поздно. Сделав над собой усилие, она поднесла стаканчик к губам. Глоток — и для начала у Шарлотты перекосилось лицо. Джулиан и Хойт довольно расхохотались. Впрочем, их смех прозвучал одновременно и одобряюще, и ободряюще. «Ну и мерзость, — промелькнуло у нее в голове. — Как только это пьют?» Обжигая горло, водка протекла по пищеводу в желудок, оставляя во рту ужасное послевкусие и наполняя внутренности непривычным, но ощутимым теплом. Николь тем временем уже «дополировала» свой стаканчик и вернула его Джулиану с выразительным взглядом, явно намереваясь повторить. Шарлотта вдруг поняла: ей ужасно важно, чтобы никто не подумал, будто она не такая крутая, как Николь, не такая взрослая и продвинутая, и вообще — с другой планеты. Девушка сделала еще глоток. На вкус водка лучше не стала, но, по крайней мере, лицо у нее больше не перекашивалось.

Шарлотта нашла в себе силы — и это оказалось не так уж трудно — повернуться к Хойту и сказать:

— Это даже не так плохо, как я думала! — На всякий случай она сопроводила свои слова улыбкой — вдруг бы Хойт подумал, что она пьет водку через силу.

Может быть, если она выпьет все до дна, то и почувствует себя лучше. В конце концов алкоголь ведь помогает расслабиться. Во всяком случае, ей, может быть, будет не так ужасно не по себе, как во время поездки. Может быть, она перестанет ощущать себя маленькой первокурсницей, по недоразумению попавшей на сегодняшний ужин… так некстати оказавшейся за одним столом со всеми этими взрослыми, непринужденными, крутыми, безупречными блондинками, закончившими дорогущие частные школы и входящими в самые престижные студенческие ассоциации. «Какая разница, что там обо мне думают какие-то Николь и Крисси? Ведь я, между прочим, — Шарлотта Симмонс!.. И вовсе не так у меня все запущено, как им хотелось бы себе представлять… Да, я первокурсница, но зато я настолько интересная и привлекательная, что самый горячий парень в Сейнт-Рее, а может быть, и во всех братствах, пригласил именно меня на этот прием…»

Самый горячий парень тем временем массировал ей шею и верхнюю часть спины, и это придавало Шарлотте уверенности… и защищенности… от ядовитых взглядов кое-кого из присутствующих. И каждый раз, когда она смотрела на Хойта, он отвечал ей такой чудесной улыбкой, которая превращалась из нежной в лукавую и обратно, прежде чем она успевала это осознать, и каждый раз она отпивала еще глоток… «Да разве на самом деле все так уж плохо? И дело не только в Хойте… Взять того же Джулиана… Взять ту же Николь… Джулиан очень симпатичный парень, а если объективно посмотреть на Николь, то против фактов не попрешь: Николь — роскошная блондинка». Шарлотта глотнула еще водки. Потом еще. В конце концов ей стало ясно, что если объективно посмотреть на Крисси, то даже она не такая уж мерзкая и противная… Что же касается ее, Шарлотты Симмонс, то хотя она сейчас и не могла увидеть себя в зеркале, но была уверена: только полный идиот мог бы сказать, что она не вписывается в это гламурное общество… И доказательством тому является то, что самый крутой парень Дьюпонта сидит сейчас рядом с ней и улыбается ей так, словно хочет, чтобы она стала ему ближе всех на свете… Еще один глоток… Водка по-прежнему была омерзительна на вкус, но эффект, который она давала, добравшись до желудка, начинал нравиться Шарлотте. Немного потерпеть — и вот уже все твое тело наливается идущим откуда-то изнутри теплом… тебе становится лучше, легче, веселее, можно наконец расслабиться и успокоиться. Главное — правильно позиционировать то, что ты делаешь. Она ведь пьет не ради того, чтобы пить, а ради определенного ощущения, а тогда даже вкус водки начинает казаться не столь отвратительным…

Когда ее стаканчик опустел, Шарлотта протянула его Джулиану, не высказав, но дав понять, что не против повторить. При этом никто не стал ни поздравлять ее, ни ехидно подмигивать, ни насмешливо аплодировать. Шарлотта сочла это хорошим знаком. Да, наверное, она действительно выглядела более расслабленной. По крайней мере, ощущение расслабленности у нее было.

Шарлотта вдруг осознала, что за последние несколько минут выпила гораздо больше алкоголя, чем за всю свою жизнь, даже с учетом того пива, которое она приговорила, появляясь в библиотеке Сейнт-Рея. И каков же эффект? Шарлотта осторожно прислушивалась к самой себе. В общем-то ничего страшного… и совсем не то, чего она так боялась. Да, конечно, резкого изменения настроения не ощутить было нельзя. Но разве это плохо, если ты вдруг перестаешь бояться и чувствовать себя напряженной? В остальном все было как обычно. Ну а рядом с Хойтом ей и вовсе не о чем было беспокоиться. По мере того, как дело дошло до второго стакана, не только Хойт, но даже Николь перестали воспринимать ее чужеродным элементом в своей «разминке» — используя словечко Николь, которое наверняка произошло от «разминочных» пикников у заднего борта перед футбольными матчами.

Наконец Николь вспомнила о том, что после разминки предстоит и официальное мероприятие. Она взяла из кучи багажа самую большую сумку и кое-что из мелочей и удалилась в ванную — переодеваться для ужина. И зависла там надолго.

Джулиан и Хойт, к изумлению Шарлотты, начали снимать брюки.

— Ты не обращай на нас внимания, — сказал Джулиан, лучезарно улыбаясь. — Мы на наших официальных приемах вообще стараемся не быть слишком официальными. Скажи, Хойт?

— Ну да, переодеться же нам надо, — сказал Хойт. При этом он сделал жест в сторону ванной, давая понять, что другого выхода у них нет.

Прежде чем Шарлотта успела что-либо осознать, парни уже сняли рубашки и остались в спортивных трусах и футболках. Судя по всему, скрыть свое замешательство Шарлотте не удалось. По крайней мере, Джулиан, посмотрев в ее вытаращенные глаза, прищурился, наклонил голову вбок и с преувеличенной серьезностью сказал:

— Да, мы просто переодеваемся… или не просто?.. Колись, Хойт, может ты чего-то не договариваешь? — Он продолжал улыбаться, только теперь изображал просыпающуюся похоть.

…А может, он ничего и не изображает? Вдруг все это не шутка? Шарлотта с удивлением обнаружила, что испугалась гораздо меньше, чем можно было ожидать. Нет, она понимала некоторую двусмысленность происходящего, но в чем тут дело… пока сформулировать не могла.

— А, ты об этом? Даже и не знаю, — сказал Хойт серьезно, но глядя на нее так, чтобы она поняла, что он шутит. — Тут уж не нам с тобой решать, старина, мяч на стороне Шарлотты.

— Может, сообразим на троих? — предложил Джулиан, в конце вопроса не удержавшись от смеха. Судя по всему, две больших порции водки уже заиграли в нем по полной программе.

— Фу, Джулиан, до чего ж ты испорченный! — кривляясь, сказал Хойт. — Два парня и одна девушка — это вовсе не то, что называется menage-a-trois.

Шарлотта осмелела настолько, что позволила себе продемонстрировать остроумие.

— Это что означает: домашнее хозяйство на троих? — спросила она.

— Что еще за хозяйство? — спросил Джулиан, не уловив игру слов.

— «Menage» по-французски значит не только «семья», но и «домашнее хозяйство», — пояснила Шарлотта.

— Домашнее хозяйство? — Джулиан явно не въезжал. — Ты о чем говоришь-то, Шарлотта?

Шутка определенно не прокатила.

Но, с другой стороны, впервые за четыре или пять часов, проведенных вместе, Джулиан наконец обратился к ней по имени.

— Домашнее хозяйство… Хозяйство, говоришь… — Хойт пытался вычислить суть прикола Шарлотты. — А, въехал! Действительно смешно. Если бы ты, Джулиан, не был такой тупой скотиной, я бы тебя про-све-тил.

— Просветил бы он меня. И кто же тут после этого испорченный? — спросил Джулиан у Шарлотты. — А у меня зато для тебя кое-что есть. — Он начал по-клоунски преувеличенно поднимать и опускать брови. Было видно, что он пьянеет на глазах.

Внезапно он задвигался в танце наподобие хип-хопа, дергая плечами и бедрами в разные стороны, при этом глубоко заглядывая Шарлотте в глаза… и в его взгляде она ощутила… что-то такое. Сексуальность, чувственность — она почувствовала это просто кожей.

Когда Николь наконец вышла из ванной, Джулиан все еще продолжал выделывать коленца перед Шарлоттой. Поглощенный искусством танца, он даже не заметил появления своей подруги. Николь явно не зря проторчала в ванной столько времени. Грима на ней было… может, даже чуть больше, чем нужно. Впрочем, Шарлотту куда больше интересовал ее наряд. Что ж, вроде бы ничего особенного: черное облегающее платье до колен и черные туфли на шпильках. На какую-то секунду мир сузился для Шарлотты до поисков ответа на один-единственный вопрос: как она будет выглядеть рядом с имеющей все возможности выпендриться по полной программе сногсшибательной блондинкой Николь? Слава Богу! Замшевая курточка, в которой была Николь до этого, оказывается, скрывала вовсе не такую уж идеальную фигуру. У нее не то чтобы не было талии — естественно, диеты и занятия в тренажерном зале сделали свое дело, но и назвать эту часть ее тела изящной значило бы покривить душой. Торс у Николь был прямо-таки мальчишеский. Шарлотта вздохнула с облегчением. По крайней мере, что касается фигуры, тут у нее нет повода для волнений. Николь же остановилась на пороге ванной с недовольным выражением лица. «Ну ни хрена себе! — было написано на этой безупречной, покрытой слоем дорогой косметики маске. — Во дает Джулиан! Стоило отлучиться на минуту — и он уже танцует без штанов перед девчонкой его же собственного лучшего друга».

Хойт тоже заметил Николь раньше Джулиана.

— При-ивет, Николь. Неплохо смотришься!

Джулиан так и замер в какой-то неестественной позе.

— Не отвлекай, не отвлекай его, — сказала Николь. — Я еще никогда не видела, как Джу исполняет фолк-танцы в нижнем белье.

Джулиан развернулся и вскинул руки в беспомощном жесте.

— Что ты наезжаешь? Мы тут совсем уже одурели, тебя дожидаясь.

И куда только делся Джулиан Крутой Сейнт-Реевский? Нет, это был самый обычный растерянный мужчина, которого застукали со спущенными штанами.

Шарлотта позволила себе в глубине души позлорадствовать. Виноватый тон Джулиана говорил, что речь идет не просто о каком-то обычном его приколе. С другой стороны, ей почему-то не захотелось выяснять, что именно он имел в виду, и вообще присутствовать при дальнейшей разборке. Она встала с кровати, вытащила из-под груды вещей свою парусиновую сумку и направилась в сторону ванной. Поравнявшись с Николь, она на всякий случай спросила:

— Ты там — все, закончила?

Николь даже не удостоила ее взглядом, будто Шарлотты тут и не было.

Ванная комната оказалась маленькой и тесной, а в ее оформлении доминировали какие-то наводящие тоску тона. Шарлотта, подумав, определила для себя основной тон как цвет засохшего сыра. Сама ванна и туалет были цвета несвежей моццареллы. Занавеска для душа сделана словно из прорезиненной несвежей моццареллы. Туалетный столик с раковиной, над которым всю стену занимало широкое зеркало, изготовлен из пластика с голубоватыми прожилками. Судя по всему, подразумевалось, что он будет походить на мрамор. Вместо этого он оказался тоже похож на сыр — только на рокфор, причем, быть может, даже с излишним количеством плесени. Все эти воспоминания о сырных изысках едва не вызвали у девушки приступ тошноты, и она поспешила заняться тем, ради чего сюда и пришла.

Сбросив джинсы и футболку, она посмотрела на себя в зеркало, стоя в одном лифчике и трусиках… В общем-то неплохо, только лицо почему-то очень бледное, прямо белоснежное.

Ладно, время не ждет! Из сумки была торопливо извлечена одолженная Беттиной косметика: тушь, подводка, тени, помада, блеск для губ… но в этот момент рука Шарлотты дрогнула. Она просто не могла собственными руками накрасить лицо. Слишком хорошо она усвоила и впитала мамино отношение к женщинам, которые красятся. В итоге Шарлотта решила ограничиться одним только блеском для губ. Но затем ее взгляд упал на тушь… Ну ладно, немножечко не помешает. В итоге девушка аккуратно, слегка прошлась по ресницам щеточкой… и осталась довольна собой. «Неплохо, — подумала она, глядя в зеркало, — очень даже ничего!»

Шарлотта натянула через голову красное платье Мими и влезла в ее же туфли на высоченных шпильках. Bay! Из зеркала на нее смотрела девушка, подросшая едва ли не на целый фут. «Ну, ты даешь! Вот это прикол!» — сказала она бледному лицу, которое ей лукаво улыбалось. Девушка в зеркале смотрела на бедра Шарлотты Симмонс, сильно оголившиеся, поскольку — Бог ты мой, что же это творится! — красное платье едва прикрывало… ну, в общем, до нижнего края трусиков оставалось всего дюйма четыре. С того вечера, как Мими показала его Шарлотте, предложив взять на прием, платье как-то само собой значительно укоротилось! В этом мини-платьице и на высоченных каблуках девушка в зеркале походила на фигуристку. Фигуристка покрутилась влево-вправо, танцуя с Шарлоттой Симмонс. Всякий раз, когда при повороте платье развевалось, Шарлотта замечала в зеркале белое мелькание — край трусиков, а также весьма красивую и упругую линию… э-э… в общем, попы. В обычной ситуации Шарлотта Симмонс, увидев себя одетой подобным образом, сначала была бы шокирована и пришла в полный ужас, а затем извелась от переживаний насчет того, что подумают люди. Но сегодня она не могла больше обращать на это внимания. Она и так достаточно натерпелась по дороге от мыслей, что о ней подумают.

— Да не все ли равно, кто и что там подумает? Мне наплевать, — громко сказала Шарлотта Симмонс своему отражению в зеркале.

Выйдя из ванной, она почувствовала себя моделью на подиуме. Слава Богу, у нее хватило ума не изображать модельную походку или вообще манеру поведения. Того, что она просто вышла, оказалось достаточно, чтобы у Хойта и Джулиана отвисли челюсти. Судя по их физиономиям, обоим хотелось прямо-таки сожрать ее в один присест. Правда, ребята ничего не сказали — наверняка из-за присутствия Николь.

Николь тоже внимательно и явно пристрастно разглядывала Шарлотту. Зрелище произвело на нее такое впечатление, что на обычно безупречно гладком лбу даже образовались морщинки. Однако она сумела взять себя в руки и сказала вполне дружелюбным тоном:

— А не коротковато ли? Ты как сидеть-то собираешься, Шарлотта?

«Хороший знак! Волей-неволей даже Николь снизошла до того, чтобы назвать ее по имени!»

— Ничего, как-нибудь пересидим, — ответила Шарлотта с неожиданной для себя легкостью.

Она чувствовала себя немножко голой — но при этом вполне беззаботной и беспечной. Впрочем, нет, беспечность — это неточное слово. Точное слово — сексуальность. Даже когда Шарлотта носила свои маленькие белые шортики и сандалии, когда ее ноги были выставлены напоказ с самого верха и до кончиков пальцев, она не чувствовала себя такой сексуальной. Да, теперь она наконец поняла, что означает слово «секси».

Хойт вдруг стал проявлять к ней такое внимание, что показался чуть ли не навязчивым. Как только Шарлотта села, он тоже уселся около нее и стал гладить ее плечи, спину, ногу… нет-нет, только с наружной стороны, что не было так уж ужасно, тем более что все равно эта нога была так высоко открыта… Он гладил ее щеку, волосы, падавшие каскадом сзади на шею…

Николь была не слишком разговорчива. Бесспорно, одной из причин стало то, что Джулиан, пьяный и благодушный, бросал откровенные взгляды не на свою подругу, а на девушку своего же приятеля. С Хойтом же все было ясно. Если у того раньше и были какие-то сомнения насчет того, правильно ли он сделал, пригласив Шарлотту, то теперь они испарились. Он был почти в детском восторге. Забавно, как быстро все может поменяться… и последние станут первыми.

Наконец все четверо вышли из номера и спустились в банкетный зал.