ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Спаситель

Шарлотта никогда еще не бывала в таком здании, как Дьюпонтский центр нейрофизиологии, хотя видела нечто подобное на фотографиях и по телевидению: все блестит, все сверкает, везде стерильная чистота, все белое, а что не белое, то прозрачное. В кабинете мистера Старлинга две стеклянные стены сходились под прямым углом, и на линии, где они соединялись, не было ничего — ни колонны, ни какой-либо другой опоры. Сам мистер Старлинг в белом лабораторном халате восседал за рабочим столом, напоминающим пульт управления из какого-нибудь научно-фантастического фильма о космических путешествиях. Шарлотту вся эта обстановка завораживала и одновременно пугала — как всегда пугает человека то новое и непознанное, с чем приходится сталкиваться впервые.

Да, это здание было детищем профессора Старлинга! Не будь его исследований, не будь его новаторских открытий, его бы вообще не построили в Дьюпонте! Старлинг руководил кафедрой нейрофизиологии, был в этом храме науки двадцать первого века главным божеством и верховным жрецом в одном лице. Шарлотта отдавала себе отчет, что сидит буквально в двух шагах от человека, который… создает Будущее! Здесь рождается наука нового тысячелетия, новое понимание человеком самого себя, жизни собственного разума. Да, это потрясающе… но почему? Почему Старлинг снизошел до того, чтобы отправить Шарлотте Симмонс по электронной почте персональное приглашение обсудить ее реферат по дарвинизму, который она сдала на предыдущем занятии? В первый момент девушка обрадовалась — «Ему понравилась моя работа!» — но очень скоро ее стали одолевать сомнения и страхи.

Мистер Старлинг, опустив глаза, молча перелистывал реферат Шарлотты, глядя в текст сквозь элегантные — последний писк моды — очки в оправе черепахового цвета с линзами в виде полукружий. При этом он наскоро ставил пометки на полях — в дополнение к тем, которые, как успела заметить Шарлотта, были уже сделаны им при первоначальной проверке. Дверь в кабинет была широко раскрыта. Шарлотта слышала, о чем говорили в приемной четыре женщины, отвечавшие на телефонные звонки («У него сейчас встреча»), жалуясь на качество кофе («Из чего только делают этот „Фантастик“?»), жалуясь на мужчин («Ну с какой стати мне идти на вечер знакомств с этими старыми маразматиками? Чего ради выслушивать от этих старых пердунов, с которыми знакомишься трижды в час, что мое лицо им кажется знакомым?»)…

Мистер Старлинг положил реферат Шарлотты на стол, снял свои «полуочки» и, засунув их в карман халата, наклонился в своем кресле вперед, оставив при этом руки на бедрах. «Почему он выбрал такую странную, почти угрожающую позу?» Профессор улыбнулся. Что выражала эта улыбка — теплоту, сочувствие, жалость или циничное презрение к слабостям человека, свойственным ему по определению, — Шарлотта не знала. Пока что мимика и манера общения мистера Старлинга оставались для нее неразгаданным кодом.

— Мисс Симмонс, — обратился он к Шарлотте, — я хотел вас кое о чем спросить. Для начала мне хотелось бы выяснить, правильно ли вы поняли цель написания этой учебной работы. Может быть, вы решили, что в этой работе на пятнадцать-двадцать страниц от вас требуется опровергнуть теорию эволюции?

Ирония, с которой был задан вопрос, полоснула Шарлотту, как ножом.

— Нет, сэр, — как всегда в минуты волнения, почти шепотом ответила она.

— Задание было сформулировано следующим образом, — продолжал профессор, — рассмотреть вышеуказанную теорию и проанализировать ее в свете общепринятых требований научного метода. Я надеюсь, вы не забыли, как на занятиях в аудитории мы обсуждали принципы ведения научной полемики. По-моему, мы все же пришли к выводу, что ни одна теория не заслуживает подробного рассмотрения, если у вас нет к ней серьезных претензий, опровергающих ее аргументов и доводов.

— Да, сэр, — пробормотала Шарлотта.

— С этой точки зрения, — сказал мистер Старлинг, — эволюцию следует рассматривать как совершенно особый случай. Надеюсь, вы помните, как мы говорили именно об этом.

— Да, сэр.

— Ее уникальность заключается в огромных временых интервалах между причиной и следствием изучаемых явлений: сотни и тысячи лет считаются в этой теории «спринтерскими» дистанциями, а более типичный временнóй отрезок для этой области науки — миллионы лет. Кроме того, нельзя забывать о сравнительной скудости палеонтологического материала, находящегося в нашем распоряжении, и о неравномерности распределения этих находок по хронологической шкале. Однако само по себе все это еще не дает основания заявлять о неверности теории происхождения видов.

— Да, сэр.

— Тем не менее вы взяли на себя смелость не тренироваться, как это принято говорить, на заднем дворе, а сразу же замахнуться на игру в высшей лиге и опровергнуть всю теорию… в работе объемом от пятнадцати до двадцати страниц.

— Нет, сэр, — уже почти задыхаясь, выдавила из себя Шарлотта.

Мистер Старлинг опять извлек из кармана очки, водрузил их себе на нос, взял со стола реферат и, посмотрев на последнюю страницу, сделал уточняющее замечание:

— Двадцать три страницы. Вы до некоторой степени перевыполнили поставленную задачу — и не только в том, что касается объема.

На этот раз из груди Шарлотты вырвался только хриплый вздох.

Мистер Старлинг улыбался ей — улыбался вполне добродушно и в то же время снисходительно, отчего Шарлотте хотелось провалиться сквозь землю. Так улыбаются напроказившему ребенку, которого следует отругать и в то же время дать малышу понять, что его по-прежнему любят и не осуждают за то, что он всего лишь неразумное дитя.

И все-таки — какое точное попадание, какой меткий выстрел прямо в сердце! И как это, оказывается, больно — осознать свое первое поражение в студенческой жизни! Надо же было так проколоться — не понять элементарные, совершенно ясные и недвусмысленные указания по работе над рефератом! Ко всему прочему, эта работа засчитывалась в качестве курсовой, так как Шарлотта уже подала заявление на специализацию по нейрофизиологии. Согласно правилам, оценки за две главные письменные работы складывались со средним баллом, полученным на зачетах по другим предметам, и из суммы этих трех слагаемых выводилась средняя оценка за семестр! Что ж, получи она теперь даже пятерку с плюсом за вторую курсовую и сплошные пятерки по остальным предметам, но с учетом неаттестации за этот реферат ей не светит ничего выше тройки за семестр! «Тройка! А ведь я — Шарлотта Симмонс!»

— Нет, сэр! — сказала она все так же хрипло от страха, но тем не менее достаточно громко, чтобы профессор расслышал. — Я бы ни за что не стала так писать! Мне и в голову бы не пришло ставить вопрос таким образом, мистер Старлинг! Я бы просто не смогла так написать, даже не знала бы, с чего начать.

— Неужели? — спросил мистер Старлинг. — Давайте-ка быстренько пробежимся по вашей аргументации. — Глядя на Шарлотту сквозь очки, он сказал: — Если я не смогу избежать ошибок, формулируя оценочные суждения, надеюсь, вы не будете стесняться и не упустите возможности поправить меня.

— Да, сэр… я имею в виду, нет, сэр. — Многократное повторение отрицаний в словах преподавателя совсем сбило девушку с толку. Его иронический — или даже саркастический? — тон обрушивался на нее всякий раз, как хорошо поставленный боксерский удар в живот.

— Ну что ж, приступим. — Мистер Старлинг обратился к пометкам, расставленным им на полях работы. — Как я вижу, вы не стали тратить время на долгое вступление и написали, что человек как животное… — Он сделал паузу. — Интересный вы используете термин: «человек как животное». Не знаю, как Дарвин, но Золя, мне кажется, был бы доволен.

— Да, сэр. «La Bete Humaine», по-прежнему хрипло сказала Шарлотта.

— А! Вы читали этот роман?

— Да, сэр.

— В переводе или по-французски?

— И в переводе, и в оригинале.

— А! — Судя по всему, это заявление несколько сбило профессора с толку. — В любом случае, — он вернулся к реферату, — вы пишете, что Дарвин разделял господствовавшее тогда ошибочное, почти суеверное отношение к человеку как представителю животного мира. Кроме того, он в силу общего уровня развития науки и человеческой мысли просто не мог представить себе что бы то ни было — будь то человек, жизнь на Земле или сам окружающий мир, — не имеющим начала или точки отсчета. А почему? Да потому что ему не удавалось представить себе какое-то явление вне пространственных и временных координат. Жизнь человека как животного имела начало — и должна была иметь конец. Все, что окружало Дарвина, все растения и животные, среди которых он жил, даже такие долгожители, как вековые деревья в лесу, имели начало — и, соответственно, конец.

Все так же робко Шарлотта позволила себе возразить:

— Сэр, я не использовала таких слов, как «ошибочное» и тем более «суеверное».

— Хорошо, «ошибочное» и «суеверное» вычеркиваем. Далее вы пишете… что всем людям как животным, включая, смею предположить, и уважаемого мистера Дарвина, свойственно полагать, будто все в мире имеет точку отсчета, будто все окружающее развивается из чего-то очень маленького во что-то большее… как ребенок с рождения, или, если вам угодно, с момента зачатия — в конце концов, это уже вопрос не столько научный, сколько политический, — или как Вселенная с момента Большого взрыва — или как дарвиновские одноклеточные организмы «в какой-то теплой луже».

Он поднял глаза на Шарлотту.

— Я рад, что вы вспомнили о теплой луже. Да, между прочим, Дарвин умер в тысяча восемьсот восемьдесят втором году и слыхом не слыхивал ни про какой Большой взрыв, но в конце концов такое использование более современных терминов не является само по себе чем-то некорректным или неправильным. Главное, что вашу точку зрения я уразумел.

Удар за ударом, и все ниже пояса!

— Вы называете такой подход «изначально ошибочным». Как я понял, вы имеете в виду утверждение, будто существование возможно лишь от зарождения — человека как животного, Вселенной и чего бы то ни было вообще — в процессе роста и развития, от меньшего к большему и от простого к сложному. Существование является прогрессом. Человек-животное считает, что прогресс вечен, неостановим и непрерывен. Это утверждение вы называете «заблуждением о неизбежности прогресса».

Едва слышно:

— Да, сэр.

— Хорошо. Далее вы даете краткий обзор научной мысли интересующего нас времени и направления. Дарвин жил в те времена, когда концепция прогресса была у всех на устах. В ту эпоху, например, происходило быстрое развитие промышленности, что полностью изменило образ жизни англичан, да и весь облик Англии. Еще более ускорили этот процесс новые технологии, достижения прикладной науки, воплощенные в изобретении и внедрении самых разных механических устройств, в практической медицине, в массовом производстве и широком распространении печатной продукции — книг, журналов и газет, которые стали общедоступными. Совершенно естественно, что в мозгу любого англичанина крепко сидела мысль о том, что столь благотворное влияние Британской империи следует распространить на весь мир. Дарвин, как вы нам сообщаете, вполне разделял это почти религиозное благоговение перед прогрессом и задолго до своего знаменитого путешествия на Галапагосские острова уже представлял себе, что животные буквально всех видов развились из одной-единственной живой клетки, — мистер Старлинг взглянул на Шарлотту с улыбкой, — или из четырех-пяти одноклеточных организмов, появившихся в пресловутой луже, прогретой солнечными лучами.

Он вновь уткнулся в ее реферат.

— Более того, вы сообщаете нам, — на этом месте профессор многозначительно поднял указательный палец, явно пародируя помпезный и напыщенный стиль, — что ничто не начинается и не кончается. Ни атомы тех или иных физических веществ или химических элементов, ни элементарные частицы не покидают биосферу. Они лишь меняют свои комбинации. Таким образом, ваша «жизнь», которая, как вы утверждаете, является не чем иным, как другим термином для определения того, что традиционно именуется «душой», безусловно является конечной. Когда приходит время, атомы, составляющие ваше тело и мозг, всего лишь распадаются и перестраиваются в другие комбинации. Другими словами, «из праха в прах». Я правильно понял?

— Да, сэр, — произнесла признавшая свое поражение Шарлотта.

— И вот еще о чем нельзя забывать. — Он указал пальцем на одну из страниц. — Вы также сообщаете нам, что время — это не что иное, как одна из искусственно придуманных человеком-животным концепций. В некоторых случаях вы используете термин «умозрительное построение». Другие животные реагируют на свет и темноту, на погодные условия, но у них отсутствует ощущение и понимание времени.

Мистер Старлинг положил реферат на стол. Откинувшись в кресле, он взглянул на Шарлотту с молчаливой и непонятной улыбкой на лице и просидел так несколько секунд, которые ей показались как минимум минутой. Она смиренно ждала последнего, решающего удара.

— Мисс Симмонс, — сказал он все с той же улыбкой, — люди — как ученые, так и дилетанты-любители, — пытаются опровергнуть теорию эволюции уже почти полтора века. Если говорить начистоту, то этот аспект вашей работы мне абсолютно не интересен. Куда больше меня удивило и впечатлило то количество специальной литературы, которое вы проработали во время написания своего реферата, включая сугубо технические и даже эзотерические тексты…

«Впечатлило?»

— …И я определенно вижу, что вы не только просмотрели указанные вами материалы, но и весьма вдумчиво их проштудировали, что, безусловно, дает вам право на некоторые теоретические выводы, как касающиеся трудов мистера Дарвина, так и являющиеся вашими собственными умозаключениями. В качестве примера я мог бы привести использованную вами работу Стидмена и Левина, посвященную отсутствию у животных чувства времени. Вы не только нашли эту монографию и прочитали ее, но и смогли «переварить». Это очень элегантная, абсолютно исчерпывающая, необыкновенно сложная в смысле методологии и в высшей степени технически обусловленная — если пользоваться терминами физиологии мозга — работа. Подобное исследование просто невозможно было провести до появления в девяностых годах трехмерной электроэнцефалографии. И все же эта работа остается сугубо специальной и совершенно не востребована широкой научной общественностью. Она и опубликована была в таком специальном издании, как «Ежегодник когнитивной биологии». Как, черт возьми, вам вообще удалось ее разыскать?

«Может, все не так уж и страшно?» Все еще слегка задыхающимся голосом Шарлотта сказала:

— Ну, я не знаю… я просто пошла в библиотеку, вышла в Интернет, а дальше — от ссылки к ссылке… Ну и вот.

Надо же так сказать: «ну и вот»!

— А лекция Нисбета, посвященная связи теории Дарвина и расселовской теории прогресса и его собственной теории эволюции? — Мистер Старлинг даже хохотнул. — Эту-то редкость как вы откопали? В наше время Нисбета давно уже никто не цитирует, никто на него не ссылается, хотя лично я считаю, что это не только самый выдающийся американский социолог двадцатого века, но и величайший философ.

«Неужели все это на самом деле… неужели мне это не снится?» Негромко, но уже совершенно другим, почти щебечущим голосом Шарлотта сказала:

— Наверное, мне просто повезло? Вообще-то я вышла на эту статью довольно быстро.

Мистер Старлинг захлопнул реферат и побарабанил по нему пальцами.

— Отличная работа, мисс Симмонс… Несмотря на все мои замечания, я просто не мог не порадоваться той основательности, с которой вы взялись вытряхнуть пыть из старичка Дарвина.

Ощущая себя парящей в небе ласточкой, Шарлотта прощебетала:

— Я ведь не нарочно, мистер Старлинг. Я не хотела. Я прошу прощения и… и…

— Вам не за что извиняться. В конце концов, Дарвина ведь еще никто не канонизировал. Его теория — часть живой научной мысли.

Далеко не все, что профессор Старлинг говорил после этого, отпечаталось в сознании Шарлотты. Вроде бы он высказал свое мнение… что вне зависимости от того, собирается ли она специализироваться по нейрофизиологии или нет, ей было бы полезно работать несколько часов в неделю здесь, в его Центре. Работа в лаборатории с животными, а также и с людьми, если подойти к ней творчески, может чрезвычайно расширить границы знаний и восприятия мира. В свое время на одной из лекций он как-то упоминал, что в лучших, самых продвинутых лабораториях исследователи-практики уже вплотную подходят к воссозданию концепции понимания человеком окружающей реальности и самого себя — «человеком-животным, если пользоваться вашей терминологией, мисс Симмонс».

Да! Обязательно! Непременно! Шарлотта была готова подписаться под каждым его словом, согласиться с любым утверждением. Да! Да! И еще раз — да!

Из Дьюпонтского центра нейрофизиологии она вышла в ясный солнечный день. Вышла и полетела, как ласточка, через весь кампус, через весь Дьюпонт, стремительно, одну за другой выполняя фигуры высшего пилотажа, то взмывая ввысь к небесам, то опускаясь к самой земле, но при этом неизменно чувствуя себя на вершине блаженства. Она обрела свой рай на земле. Неважно, куда лететь. Главное — ощущение полета.

Вместе с Мими и Беттиной Шарлотта стояла в длинной, шумной и беспокойной очереди, состоявшей в основном из дьюпонтских студентов, выстроившихся вдоль тротуара и жаждавших попасть в бар «И. М.». Оранжевый свет ртутных ламп уличных фонарей окрашивал лица в нездоровый желтый цвет, одновременно убивая всякий намек на яркость и необычность цветового решения их одежды в стиле «nostalgie de la boue». Впрочем, такая подсветка не шла на пользу и фасаду самого бара: обитый вагонкой, он был выкрашен в красный цвет, который при подобном освещении приобретал оттенок засохшей крови. В общем-то хозяину бара ничего не стоило изменить внешний облик своего заведения, просто включив имеющийся в его распоряжении стенд-вывеску с подсветкой изнутри. Однако считалось, что кому надо — те и так знают, что это за место и где оно находится. Поэтому наружная реклама заведения сводилась к самой обыкновенной табличке с номером дома и приписанным к ней названием бара: «И. М. 2019». Все. Короче говоря, «И. М.» всячески старался выглядеть по-модному обшарпанным и поношенным — точь-в-точь как джинсы и прочие шмотки его завсегдатаев.

Очередь была охвачена двумя противоречивыми и в то же время дополняющими друг друга чувствами: здесь царили страх и желание. С одной стороны — желание быть там, где все происходит, а с другой — страх, что стоящие на фейс-контроле охранники могут застукать тебя с поддельным удостоверением личности. Использование «левых» документов, безусловно, было серьезным правонарушением. Но при этом три четверти из стоявших в очереди, равно как и тех, кому уже посчастливилось попасть внутрь, были несовершеннолетние. Как это обычно бывает, молодежь прятала нервозность и страх под напускным цинизмом, внешне проявлявшимся в первую очередь в активном использовании «хренопиджина». Молодые парни и девушки считали, что чем больше они матерятся, тем круче и взрослее будут казаться окружающим. Если ни одна твоя фраза не обойдется без нецензурщины, то ни одна собака и не заподозрит, что тебе еще не исполнилось заветного двадцати одного года.

Один парень:

— Почему, почему! Да потому, что на ней ни хрена не было, кроме этой хреновой мини-юбки — даже трусов на ее охрененной заднице! А ты говоришь — почему!

Другой парень:

— Значит, и под тебя она подлезла? Умеет трахаться, сучка, — охренеть можно. Только лучше в темноте ее натягивать, а с утра уходить — свет не включать. Посмотришь на ее рожу — так не проблюешься, на хрен…

Какая-то девушка:

— Твою мать, в этой ксиве мне тридцать один год! Охренеть можно!

Парень:

— …Минет мне не будет делать? Да на хрен ты мне тогда ее телефон даешь?

Девушка:

— …Ага, разбежался, жопу пусть себе этим подтирает, на хрен, а не ко мне суется.

Парень:

— …Если в двух словах — сучка похотливая, если в трех — то охрененно похотливая сука.

Другой парень:

— …Тогда какого хрена не трахаться?..

Парень:

— …Лично сам не трахал, но наши рекомендуют…

Девушка:

— …Поставил свой хренов хард-кор…

Девушка:

— Хрен она кончает каждый раз, когда ей воткнут!

Девушка:

— …Пусть идет и дрочит где-нибудь…

Хор:

— А я говорю — пошло оно на хрен!

— А я говорю — и оно пусть идет на хрен!

— А я говорю — пусть все идет на хрен!

— На хрен, на хрен!

— Ой, мать твою!

«Мама! Если бы мама нарисовалась где-нибудь поблизости и увидела меня, — подумала Шарлотта, — в этой очереди, сплошь говорящей на „хренопиджине“, собирающейся просочиться в бар с поддельным удостоверением личности… Мама, но все так делают…» Все? Вспомнить только, с каким презрением комментировала мама любую ее ссылку на то, что «все» так делают! «Что за стадное чувство! — говорила она. — Все эти всё пусть делают что хотят, но что если они начнут нарушать заповеди Христовы и установленные законы?» «Мама, но я ведь иду в бар не для того, чтобы хорошо провести время… Это ведь всего лишь ознакомительная экскурсия… своего рода научное исследование, если хочешь. Надо же наконец посмотреть, что из себя представляет это легендарное место — бар „И. М.“, и разобраться, что же в нем такого захватывающего находят мои однокурсники и все остальные студенты. И потом, не я все это придумала. Как кто? Конечно, Мими». Мими по-прежнему числилась среди трех подружек наиболее продвинутой и умудренной опытом светской жизни. Впрочем, заносчивости в ее поведении в последнее время заметно поубавилось. Она больше не относилась к Шарлотте как к невзрачной девчонке из глухой деревни, затерявшейся где-то в горах. С некоторых пор статус Шарлотты Симмонс в глазах Мими значительно вырос, особенно после того, как из-за нее подрались двое парней из команды по лакроссу. В общем, Мими сменила поучающий тон на обучающий. Сегодня она объявила Шарлотте и Беттине, что у них есть реальная возможность попасть в «И. М.». Сама она уже обзавелась липовым удостоверением личности — каким образом, отказалась говорить наотрез, — а к тому же ей и так вполне можно было дать двадцать один год. Проникнув в бар, Мими поспрашивает других девчонок на предмет того, нет ли у них настоящих удостоверений, лучше всего — водительских прав; главное, чтобы фотографии на этих документах более или менее походили на Беттину и Шарлотту. Всерьез рассматривать фотографии на водительских правах все равно никто не будет. Оставалось исполнить лишь последнюю часть плана — Мими выскочит на минутку из бара и передаст подружкам позаимствованные документы. Поскольку Шарлотта спросила, законно ли пользоваться чужими удостоверениями личности, Мими все же признала, что да, формально это незаконно, но все так делают. Если привлекать к ответственности всех, кто когда-нибудь пользовался «левой ксивой», то практически у каждого дьюпонтского студента появится в личном деле по протоколу об административном правонарушении, да еще и не по одному.

«Все так делают!» Шарлотта тотчас же почувствовала себя страшно виноватой… Мама не просто учила ее соблюдать все законы, правила и порядки — она велела дочке не смотреть на других, на тех, кто все это нарушает. Повиновение и послушание во всем, в большом и малом, было для мамы едва ли не главной добродетелью, следовавшей непосредственно за набожностью. Шарлотта запомнила один случай, произошедший с ней, когда ей было лет двенадцать. На всю Спарту было всего три светофора — и все, понятно, на главной улице. Как-то раз в субботу Шарлотта вместе с Лори возвращалась домой. Как назло, вместе с ними увязалась и Реджина. Когда девочки подошли к перекрестку, горел красный свет. Реджина, глазом не моргнув, перешла дорогу. Шарлотта с Лори, переглянувшись, последовали ее примеру. Потом Шарлотта несколько дней просто проклинала себя. Как ей было стыдно, как она потом переживала, что не нашла в себе смелости сказать: «Делай что хочешь, а я буду ждать зеленого».

Очередь двигалась. Теперь Мими, Беттину и Шарлотту отделяло от входа уже меньше десятка человек. Сердце Шарлотты начало сильно колотиться, словно хотело выпрыгнуть из груди. Она увидела двоих охранников, стоявших перед стеклянной дверью и осуществлявших фейс-контроль. Тот, который непосредственно изучал удостоверения личности, был маленький, худощавый, смуглый, на вид лет около тридцати, с хищным ястребиным лицом. Одет он был в черный свитер с высоким воротом и черные же брюки. Другой был здоровенный парень, очень молодой — ему самому-то есть двадцать один? — с коротко подстриженными вьющимися светлыми волосами. Голова его походила на крупную дыню, покоившуюся на еще более широкой, крепкой шее… Его лицо с неожиданно маленькими глазками и ртом показалось Шарлотте знакомым… но откуда? Клуб Сейнт-Рей! Это был тот самый охранник, который прикрывал вход на лестницу, ведущую в так называемую потайную комнату! Сегодня его рабочим местом был вход в «И. М.», и он спокойно стоял, сложив руки на широченной груди, невозмутимый, как гора, возвышавшаяся над маленьким напарником с ястребиными глазками.

Из самого начала очереди, уже от входа в бар донесся чей-то протестующий голос:

— Да вы что, совсем охренели? Я здесь уже сто раз бывал!

Голос принадлежал высокому парню в стеганой жилетке и футболке, демонстрировавшей красиво развитый плечевой пояс, безусловно, накачанный на тренажерах фирмы «Сайбекс». Оскорбленный в лучших чувствах, он набычил голову и воинственно надвинулся на тщедушного ястреба. Ястребиная Гора в ответ разогнул сложенные руки — больше ничего, только разогнул, — и этого оказалось достаточно: конфликт был исчерпан. Высокий парень с сайбексовскими бицепсами отошел от входа вместе с двумя приятелями, бормоча себе под нос всевозможные нецензурные угрозы и ругательства.

Что ж, по всему выходило, что охранники свое дело знают крепко и относятся к обязанностям не спустя рукава. А ведь с позором выставленный из очереди парень определенно выглядел старше Шарлотты! Осознав это, она тотчас же ощутила накатившую на нее волну страха и досады; девушка чувствовала себя виноватой и униженной — прямо перед всеми! — а ведь самое главное еще и не начиналось.

Когда хочешь, чтобы время протянулось подольше, оно по закону подлости летит с огромной скоростью. Вот Мими уже оказалась перед ястребом и человеком-горой. Шарлотта затаила дыхание, надеясь, что охранники раскусят хитрость и завернут Мими обратно: тогда весь план провалится, и им придется уйти. Увы — Мими спокойно проскользнула в заветную дверь, как и обещала.

Шарлотта и Беттина отошли на несколько шагов и стали ждать ее возвращения. К их немалому удивлению, не прошло и нескольких минут, как Мими уже вернулась, разыграла перед охранниками сцену случайной встречи с подружками и незаметно сунула Беттине и Шарлотте позаимствованные у кого-то документы, а затем поспешно скрылась за дверью бара. Шарлотта пригляделась к доставшейся ей «ксиве»… Водительское удостоверение штата Нью-Йорк на имя Карлы Филлипс, Вест-Энд авеню, 500, Нью-Йорк, штат Нью-Йорк, почтовый индекс 10024. Вот только девушка на фотографии совершенно не была похожа на Шарлотту Симмонс!.. Впрочем, если не присматриваться… А может, бросить эту затею, отдать права Беттине и уйти отсюда, пока не поздно? «Я ведь собираюсь нарушить закон, причем вполне сознательно!» Суровое лицо мамы предстало перед ее мысленным взором.

Вскоре — пожалуй, даже слишком быстро — они оказались в самом начале очереди, перед неумолимым ястребом. Беттина первой сделала попытку прорваться к цели. У Шарлотты лицо просто горело от стыда. Человек-ястреб внимательно посмотрел на удостоверение, потом на Беттину, потом опять на удостоверение, снова на Беттину — Господи, сколько же подозрительности может быть в человеческом взгляде! Сердце Шарлотты в панике рвалось из грудной клетки, как попавшая в силок птица. Вдруг… дверь бара открылась, и Беттина вошла.

«Зачем, зачем так рисковать всеми моральными принципами…» Не успев отключиться от этих мыслей, Шарлотта уже оказалась перед испытующим взглядом контролера Вблизи она разглядела, что он даже старше, чем ей показалось сначала. Парень уставился на Шарлотту глубоко посаженными глазами; кожа вокруг глаз была покрыты морщинками, как скорлупа грецкого ореха. Голова у него, как и у человека-горы, тоже походила на дыню, только маленькую: казалось, она вот-вот провалится в высокий ворот свитера. Но самое большое впечатление производили его усики: густые, с загибающимися кверху кончиками. Почти по центру, прямо над верхней губой, в них застрял кусочек апельсиновой корки. Оторвав взгляд от Шарлотты, охранник стал внимательно рассматривать «ее» водительские права; губы его растянулись в усмешке, отчего усы вместе с кусочком апельсиновой корки поднялись чуть ли не на дюйм. Как-то неопределенно взмахнув заламинированной карточкой, он ехидно спросил:

— Это, значит, твои права?

У Шарлотты пересохло в горле. Она боялась произнести хоть слово. Пришлось ограничиться утвердительным кивком. Что ж, невысказанная ложь все равно остается ложью.

— Ну и где же мы живем… Карла?

Шарлотта была уверена, что имя «Карла» прозвучало в его устах с сарказмом, означающим только одно: «Ты врешь». Едва не поперхнувшись, девушка прохрипела:

— В Нью-Йорке?

От страха она даже забыла постараться свести к минимуму свой деревенский южный акцент. Вопросительная интонация в конце фразы, как показалось Шарлотте, с головой выдавала ее, но заставить себя говорить иначе она не могла.

— Слушай, Карла, я что-то никак не могу тут разобрать твой адрес.

Слава Богу, она его запомнила, но все равно пробормотала тихо и хрипло:

— Вест-Энд авеню, дом пятьсот.

Маленький инквизитор подмигнул девушке и сказал:

— А акцент у тебя… Карла… какой-то прямо бруклинский.

— Мы только недавно переехали в Нью-Йорк.

Еще одна ложь, выданная с такой легкостью, что Шарлотта поняла, как быстро и легко люди начинают врать всем и во всем. Только бы не запутаться…

— Эй, Карла, привет, я тебя знаю. Ты ведь вроде бы подруга Хойта, правда? Помнишь меня?

Это был тот самый громадный охранник из Сейнт-Рея. Голос у него, как ни странно, был высокий и совсем мальчишеский. Кроме того, оказывается, он умел улыбаться и с улыбкой на лице выглядел совершенно другим человеком — вовсе не таким суровым и грубым, каким казался с первого взгляда.

— Конечно, помню, — сказала Шарлотта, обрадовавшись шансу расположить его к себе. — Вы были… в Сейнт-Рее?

— Точно! — Охранник расплылся в такой довольной улыбке, словно девушка отвесила ему величайший комплимент. Потом он наклонился к напарнику и что-то прошептал тому на ухо.

Маленький ястреб тяжело вздохнул, выпуская воздух сквозь сжатые зубы, отчего выдох его приобрел свистящие нотки, и посмотрел куда-то мимо Шарлотты.

— Ладно, мисс Нью-Йорк, проходи. — Кивком головы он указал на стеклянную и дверь и с почти издевательской ухмылкой добавил: — Если уж сюда просочилась, то и везде прорвешься.

Шарлотта понятия не имела, на что парень намекает, но выяснять детали не входило в ее планы. Она поспешила проскользнуть в дверь, опасаясь, как бы охранник не передумал.

Оказавшись в маленьком вестибюле ночного клуба «И. М.», Шарлотта на миг замерла перед второй дверью — тоже стеклянной, сквозь которую не было видно почти ничего: лишь темнота, изредка прерываемая неизвестно откуда падающим лучом света, на миг выхватывающим из мрака бледные лица толпы студентов. Внутри определенно яблоку негде было упасть. Кроме того, из-за двери грохотала музыка, и казалось, что стекло вот-вот рассыплется на куски от мощной вибрации электрических басов и дроби ударных. Она толкнула дверь, и — ой! — ее буквально засосал водоворот шума и мерзких запахов. Как всегда, главной нотой в этой «композиции ароматов» было пиво: налитое, вылитое и пролитое, если, конечно, не считать еще и пива полупереваренного. По всей видимости, далеко не каждый, кого здесь начинало тошнить, успевал добежать до туалета. Темно в помещении было ровно настолько, насколько это принято в ночных клубах, ну а в грохот и вой выступавшей группы музыкантов то и дело врывались победные вопли студентов, чувствовавших себя на вершине блаженства от того, что им удалось оказаться здесь — в нужном месте в нужное время. В первый момент толпа студентов показалась Шарлотте одним сильно пьяным животным с тысячей голов и двумя тысячами рук, которое беспрерывно чесалось и почесывалось, почесывалось и чесалось, потому что чудовище было густо усеяно сыпью каких-то ярко-красных прыщей. При ближайшем рассмотрении это странное явление объяснилось очень просто: большая часть присутствующих держала в руках или во рту зажженные сигареты. Впечатление от помещения в целом было такое, словно бы его не только никогда не убирают, на наоборот, специально свозят сюда грязь и отбросы со всех окрестностей. Все в этом чесоточном бараке было грязное… и пол, и стены, обитые широкими грубыми досками, покрашенными в какой-то неопределенный пурпурно-черный цвет… Освещалась эта пещера с двух точек: в глубине, у противоположной стены, виднелись два светлых пятна, продолговатых, длинных и мерцающих. Этого едва хватало, чтобы пробить висевшую над головами посетителей дымовую завесу и очертить контур тысячеголовой твари, забившейся в тесную нору. Судя по всему, первое пятно — то, что поближе, — представляло собой бар; второе — в самой глубине зала — подмостки для музыкантов. Шарлотта постояла у входа, ожидая, пока глаза хотя бы немного привыкнут к темноте. Наконец огромное животное начало распадаться на отдельные фигуры, заполнявшие все пространство вдоль и поперек… Вскоре на темном фоне стали прорисовываться детали: первым делом в темноте замелькали жемчужно-белые полумесяцы — идеально правильные зубы улыбающихся девушек в джинсах, которым благосклонно ответила на их молитвы и жертвоприношения великая богиня Ортодонтия. Естественно, девушки улыбались парням — тоже одетым в джинсы; при этом девичьи глаза горели, губы были изумленно и радостно приоткрыты, словно они никогда в жизни не слышали столь пленительных острот и потрясающе мудрых высказываний.

Пообвыкнув в темноте, Шарлотта смогла наконец разглядеть Мими и Беттину, которые стояли неподалеку от двери, явно дожидаясь ее. Пробравшись к подругам, она посмотрела им в глаза, и вдруг, не сговариваясь, девчонки наклонили головы друг к другу и расхохотались.

— Чего ты так долго? Случилось что? — спросила Мими.

— Да тот охранник, видели, у которого нос крючком, как у ястреба? Так он мне не поверил.

Новые взрывы хохота, восклицания и даже завистливые присвистывания сопровождали рассказ Шарлотты о том, как все получилось у входа. Давненько она не чувствовала себя не просто человеком, находящимся в центре внимания, но и тем, кого слушают заинтересованно и внимают каждому его произнесенному слову. Еще бы! Не каждая девчонка сможет так ловко и изящно выкрутиться в тот момент, когда ее ловит на «подставе» опытный охранник! Круто! (Переживания по поводу вранья и обмана уже были забыты.) Она доказала подругам, что может не хуже, а даже лучше других разруливать сложные ситуации! (Больше никаких сожалений по поводу нарушения закона) Она рискнула, сделала ставку и… выиграла чисто из спортивного интереса! (Стыд оттого, что она поступает в духе Реджины Кокс, куда-то испарился.) Теперь она больше не какая-то тихоня и трусиха, она смелая девчонка, которая ввязалась в драку, получила было нокдаун — но выжила и победила! (При том, что эта победа ей особенно и не нужна.) Шарлотта смеялась и болтала в свое удовольствие — наверное, так легко и весело ей еще не было с того дня, когда она приехала в Дьюпонт.

Мими, не напрягая понапрасну голосовые связки, жестом показала, что хочет заглянуть в бар и взять чего-нибудь выпить. Поберечь голос в таком грохоте было вполне разумно: чтобы донести свою мысль до собеседника сквозь весь этот шум, вопли, завывания и уханье музыки, надо было кричать ему прямо в ухо. Подруги оторвались от стены и стали пробираться сквозь плотно спрессованную толпу студентов. Шарлотта по привычке плелась последней. Она вовсе не собиралась заказывать что-нибудь в баре, тем более что любой напиток стоил наверняка не меньше доллара Еще чего не хватало! Однако отбиваться от подруг, от своего маленького, но привычного стада, ей тоже не хотелось…

Впрочем, тех, кто не слишком хотел пробиться к бару, туда не особо и пускали. В какой-то момент Шарлотта все-таки отстала от подруг, не сумев прорваться через компанию парней и девчонок, явно не намеревавшихся надолго удаляться от заветной стойки. Девчонки, естественно, радостно визжали и хихикали, демонстрируя естественную реакцию на присутствие парней, которая, казалось, только одна и была заложена в их мозговую программу.

Не прошло и пары минут, как кто-то взял Шарлотту за руку. Оказалось, это Беттина, которая в правой руке уже держит бутылку пива. Кивком головы она показала на Мими. Естественно, та тоже не ушла от бара с пустыми руками: у нее был большой стакан с… чем-то. Они стали пробираться в глубину зала. Шарлотта проталкивалась вслед за подругами сквозь дико возбужденную толпу. Здесь, в центре зала, вонь стояла просто нестерпимая. Пролитое, киснущее под ногами пиво, рвота, сигаретный дым, потные тела, тесно прижатые друг к другу, — с каждой минутой воздух становился все тяжелее. Где-то уже Шарлотта это видела, что-то это ей напоминало. Плотно сбитая масса людей, жара, духота, дышать просто невозможно! Да, точно: все это один к одному повторяет дискотеку в клубе Сейнт-Рей… все точь-в-точь, как тогда: духота, темнота, дымовая завеса, сквозь которую едва пробиваются лучи света, веселящаяся пьяная толпа, не затихающая ни на миг музыка, спертый воздух, который, кажется, можно просто раздвигать перед собой, вопли пьяных самцов со всех сторон.

— Пслуй мя в пку! — Вероятно, это значит: поцелуй меня в попку!

— Знай, Люк, я твой отец!

— Вот вы где, суки! Колитесь, кто, на хрен, спер мою зубную щетку?

— Нас могут убить, но отнять свободу у нас невозможно!

В глубине зала пятеро музыкантов, блестевшие от сплошь покрывавшего их пота, были подсвечены яркими, по всей видимости, жгучими и слепящими прожекторами и отбрасывали языки черных, синхронно двигающихся по задней стене теней. В таком освещении они казались лишь фантомами, выполненными в трехмерной графике призраками, то появляющимися, то исчезающими во вспыхивающем и меркнущем свете. Ударник был толстый и лысый — ни дать ни взять Будда, энергично медитирующий над батареей барабанов, тарелок, цимбал, колокольчиков, треугольников и каких-то непонятных сухих деревяшек. Перед эстрадой был выгорожен небольшой танцпол, также залитый пивом, заплеванный, сплошь покрытый слоем окурков, как и площадка перед баром. Зона для танцев была отгорожена цепочкой расставленных полукругом круглых столиков — маленьких, дешевых, явно не новых, выкрашенных черной краской. Разумеется, все сидячие места были заняты. В полумраке это можно было определить только по бледным пятнам лиц и огонькам сигарет в руках тех, кто оккупировал эти «комфортабельные» места, и теперь шумел и втягивал дым в легкие. На сцене тем временем надрывался солист — молодой смуглый парень, хрупкий и гибкий как стебель, с наголо бритой головой, но зато с громадными бакенбардами, придававшими ему сходство с пуделем. То, что он исполнял, можно было приблизительно идентифицировать как медленный регги-бит.

Сыро, темно, промозгло… сигаретный дым был такой густой, что Шарлотте хотелось чихать и у нее слезились глаза. Ей казалось, что этот едкий воздух скоро навсегда ослепит ее, разъест роговицу и хрусталики глаз.

Беттина с Мими неожиданно куда-то заторопились. Выяснилось, что они высмотрели компанию, состоявшую из парня и трех девушек — судя по виду, старшекурсников, которым уж наверняка исполнился двадцать один, — собиравшуюся освободить один из столиков недалеко от танцпола. Мими и Беттина поспешили протиснуться к заветному столику между стоявшими буквально спинка к спинке стульями, беспрерывно извиняясь перед сидевшими, которых они задевали бедрами. Шарлотта постаралась по возможности не отстать. Наконец сидячие места были завоеваны, и Мими торжествующим жестом достала сигареты, зажигалку и закурила. Этот поступок Шарлотта смогла просчитать мгновенно: Мими ужасно хотела продемонстрировать подругам, окружающим, а в первую очередь самой себе, что она принадлежит к этому кругу… что она причастна! Беттина медленно и томно задвигала верхней частью тела в такт регги — несомненно, точно так же подчеркивая свою принадлежность к здешнему обществу… показывая, что она причастна! Мими, с сигаретой в одной руке и пивной бутылкой в другой, вдруг удивленно посмотрела на Шарлотту и подняла брови, изображая на лице немой вопрос: «А ты разве не хочешь ничего выпить?», что на самом деле безусловно означало: «Разве ты не хочешь быть причастной!» Шарлотта отрицательно покачала головой и, поставив локти на край стола, уперлась подбородком в ладони. Она смотрела не на Мими, а мимо нее, на толпу. Зачем ей это? Быть причастной — к чему? В чем смысл этого веселья? Зачем все эти люди по вечерам в пятницу набиваются битком в какие-то грязные забегаловки вроде бара «И. М», да пусть даже и в элитарные клубы типа Сейнт-Рея, и тусуются в тесноте и духоте? Ответ на этот вопрос пришел к ней в виде другого вопроса: а что бы я сейчас делала, сидя одна в своей комнате в общежитии? Шарлотта буквально почувствовала это… как она сидит за письменным столом в полном одиночестве, уставившись в окно на башню библиотеки, не имея ни малейшего представления, чем заняться вечером и вообще как провести выходные. Она, Шарлотта Симмонс! — оторванная от всего, что ей было дорого: от семьи, друзей, привычной обстановки. Всё не так, всё по-другому, все вокруг ведут себя иначе… Да хоть кому-нибудь в этом Дьюпонте было так же одиноко, как ей?

Взгляд Шарлотты задержался на компании из пятерых девчонок, которые втиснулись за маленький столик буквально на самом краю танцпола, через два столика от них. Выглядели они не старше нее и все как одна безостановочно улыбались и хохотали. Вон та сидящая практически среди танцующих блондинка с внушительным бюстом гордо вскинула голову и старается всем своим видом продемонстрировать, какая она крутая, заводная и горячая. Брось, Шарлотта, себя-то не обманывай! Ты же сама видишь, что эта девочка на самом деле очень даже заводная и горячая! Длинные светлые волосы, прямые и шелковистые, были ее решающим козырем перед всеми другими женщинами — перед теми, кому не повезло родиться блондинками: все они должны были при виде таких волос в отчаянии заламывать руки и посылать проклятия в адрес злодейки-судьбы за то, что не подсуетилась и не сотворила их блондинками.

Беттина тоже заметила обосновавшуюся неподалеку компанию, брезгливо поморщилась и, наклонившись к Шарлотте, ехидно заметила:

— Почему бы им не повесить на себя таблички: «Трахни меня, я первокурсница»?

Шарлотта засмеялась, но настроение у нее совсем упало. Что, спрашивается, здесь делает Шарлотта Симмонс? Что заставило ее и ее подружек, да и всех остальных посетительниц этого вертепа тащиться сюда, стоять в очереди и торчать тут в духоте и грохоте? Охота! Охота! Каждой девчонке нужен парень. Нужен просто позарез, как глоток воды, как воздух! Какое значение имеют успехи в учебе, ощущение радостного полета гения, да пусть хоть Нобелевская премия по нейрофизиологии по сравнению с поисками бойфренда?

Музыканты заиграли что-то душевное в стиле Боба Марли. Солист пел, запрокинув голову назад и приставив микрофон к губам таким образом, что казалось — он собирается к концу песни его сожрать. На танцполе переминалось с ноги на ногу полдюжины пар. Да кто они все такие? Представители своего вида, лабораторные животные, помещенные нейробиологами в особую среду. Их дергают за лапки и за другие места, активируя те или иные инстинкты, пропитывают их слизистые оболочки алкоголем и никотином до такой степени, чтобы они стремились реализовать только одно желание… быть причастными…

Впервые за два месяца, проведенных в Дьюпонте, Шарлотта почувствовала себя такой же, как раньше: независимой, самостоятельной в суждениях и равнодушной — равнодушной к тем обрядам, традициям и правилам, которые другие первокурсники приняли как нечто само собой разумеющееся, как неотъемлемую часть студенческой жизни. Даже те, кому что-то пришлось не по нраву, сдались под натиском обстоятельств мгновенно, не пикнув. Зачем, спрашивается, этим совсем не бедным, неглупым — попробуй поступи в Дьюпонт с низким средним баллом за школьные экзамены, — парням и девчонкам играть в эти дурацкие игры? Что ж, если им это нравится — пожалуйста. Пусть тусуются в своих грязных, вонючих, пропахших пивом и мочой клубах… под свою псевдокарибскую музыку… если это протест, нежелание быть приличными и предсказуемыми… Пусть. Шарлотте Симмонс нет до этого никакого дела Она — выше них, выше всего этого. Эти люди для нее лишь объект исследования. Бар «И. М.» — это террариум, набитый богатыми парнями и девчонками, зачем-то нарядившимися в псевдообноски, а она наклонилась над этим змеиным гнездом и изучает поведение его обитателей… самок и самцов, трясущих потертыми от частого употребления гениталиями… Вон — напрягшийся под тканью агрегат, тычущийся в разные стороны, словно антенна, в надежде нащупать подходящее место… также прикрытое хлочатобумажной тканью… вон Будда, барабанящий так, что людей за десять футов сносит с ног… вон смуглый певец, который все жует и жует и никак не может проглотить наконец свой микрофон… а вот какая-то аберрация зрения! На танцполе появился парень без пары. Как это его туда занесло? Нет, оказывается он просто хочет пройти через танцплощадку по прямой. Темно-каштановые волосы, расстегнутая рубашка с закатанными рукавами, естественно, брюки-хаки… да он еще и прихрамывает! Не потому ли он решил помешать танцующим и даже отпихнул по пути пару двуспинных животных? А походка, несмотря на легкую хромоту, все же не лишена определенной элегантности, отметила Шарлотта Вот он повернул голову. Через всю щеку, от уха до самого подбородка была наложена медицинская повязка..

Хойт.

Он направлялся прямо к ней. Шарлотта вдруг почувствовала, как внезапно и резко заколотилось ее сердце. Наверное, сидел где-нибудь за столиком по другую сторону танцпола Да как же Хойт вообще разглядел ее в такой темноте? И сколько времени он наблюдал?..

Мими подалась вперед, пихнула локтем Беттину и сказала Шарлотте:

— Смотри-ка, кто пришел! Неужели это тот самый благородный спаситель девушек из братства Сейнт-Рей?

Шарлотта прищурилась и стала оглядываться, словно стараясь рассмотреть, о ком это говорит Мими. Лицо у нее горело. Она очень надеялась, что в темноте Мими этого не разглядит.

Та снова наклонилась через столик и, явно сгорая от нетерпения, поинтересовалась:

— И что ты ему скажешь?

— Даже не знаю, — дрогнувшим голосом ответила Шарлотта.

Когда Хойт оказался буквально в шести футах от их столика, до Шарлотты дошло, что смотрит он вовсе не на нее. Вот он подошел ближе, еще ближе — и прошел мимо, даже не взглянув в ее сторону. Он подошел к столику, за которым сидели пятеро первокурсниц, и, естественно, наклонился над блондинкой с пышным бюстом и с Волосами. Обладательница столь чрезвычайно важных для женщины достоинств сидела на самом краю танцпола спиной к нему. Хойт слегка похлопал ее ладонью по плечу. Шарлотта… о чем тут говорить, все это происходило прямо у нее на глазах. Блондинка чуть повела головой, отводя слегка ограничивавшие ее обзор шелковистые волосы. Самодовольная ухмылка на лице Хойта уступила место хорошо разыгранному выражению легкого смущения.

Шарлотта не слышала, что он говорил девушке. Слишком уж громко играла музыка, слишком громко орала пьяная толпа. Тем не менее фрагмент приветственной фразы Хойта все же долетел до ее ушей: «Бритни Спирс».

Блондинка явно пришла в восторг от такого сравнения, захихикала и зарумянилась — понятное дело, не от застенчивости, а от радости, как было совершенно ясно Шарлотте. На ее лице расплылось выражение полного блаженства от того, что такой парень обратил на нее внимание. Хойт перетащил стул от соседнего столика и уселся рядом с блондинкой. Теперь Шарлотта даже не могла сделать вид, что она его не видит. Хойт что-то рассказывал, обворожительно улыбаясь девушкам, а намеченная им и пребывающая на седьмом небе от счастья жертва все продолжала радостно хихикать. Сам Хойт тем временем наклонился к ней поближе, проникновенно посмотрел в глаза; его взгляд недвусмысленно говорил: «Нам ведь есть что сказать друг другу, но о чем мы не можем делать это при посторонних, правда?»

Потом он погладил красотку по руке — от локтя по предплечью и до самого запястья.

Хойт приподнял брови, и по его мимике стало понятно, что он задает девушке какой-то вопрос. Затем оба встали. Девушка повернула голову и одарила своих подруг не то чуть растерянной, не то даже слегка виноватой, но явно довольной улыбкой. Хойт и блондинка вышли на танцпол. Безо всяких предисловий и без какого бы то ни было стеснения они прижались друг к другу… э-э… всем тем, что было ниже пояса, и Хойт начал двигаться… Что символизировали или, если точнее, имитировали эти движения, догадаться было нетрудно. Оркестр играл тем временем медленную, гипнотизирующую, синкопическую мелодию. Солист раз за разом повторял одни и те же две строчки:

Губы Хойта были слегка приоткрыты, и весь его вид говорил: «Вот так… вот так… умница… Молодец, девочка… все правильно, малышка… да, крошка… вот увидишь — тебе понравится…»

Партнерша Хойта раскраснелась — не от смущения, а от нахлынувшей на нее волны возбуждения. Это было заметно каждому даже в этом дымном, душном, вопящем, пропахшем потом, рвотой и пивом, тускло освещенном зале. Нет, этот румянец невозможно было перепутать с тем, который заливает щеки от стеснения или стыдливости. На лице блондинки просто читалась скрытая до поры до времени похоть и желание как можно скорее испытать обещанное не только на словах, но и всем видом этого парня наслаждение.

Вскоре Хойт с блондинкой покинули танцпол и стали пробираться через толпу к выходу. Естественно, Хойт держал свою «даму» за руку. При этом он ей что-то говорил, а блондинка кивала, глядя прямо перед собой каким-то несфокусированным взглядом. Ее явно волновало не то, что происходит вокруг, а то, что должно произойти в самое ближайшее время.

— Боже ты мой, — сказала Мими, снова наклоняясь над столом и на этот раз показывая Шарлотте на часы у себя на запястье. — Ну этот твой спаситель и шустрый. Ты только посмотри на него! А она-то? Интересно, кто такая эта маленькая глупенькая спервотутка?

— Как-как? Спервотутка — это что такое? — спросила Беттина.

— Никогда не слышала? — удивилась Мими. — Ну, ты даешь! Спервотутка — это проститутка с первого курса.

— Ах, вот оно что! — понимающе воскликнула Беттина, а потом, словно опасаясь, что такая неосведомленность может лишить ее статуса причастной, добавила: — Да, вроде бы я что-то такое слыхала!

Шарлотта всячески пыталась изобразить на лице безразличие, но это ей плохо удавалось. Ей пришлось даже отвернуться от подруг и сделать вид, будто она заинтересовалась чем-то в другом конце зала. В планы Шарлотты совсем не входило показывать девчонкам, как она изо всех сил старается не заплакать. «Нет, это просто невероятно, — повторяла девушка про себя, — этого не может быть». И от того, что это может быть, ей становилось еще хуже.

Господи, сколько же тут тел… и как же жа-а-а-а-арко… Дым от чужих сигарет врывался Шарлотте в горло и в ноздри, разъедая слизистую оболочку. Буддообразный ударник готов был измолотить палочками все, до чего мог дотянуться. Он, разумеется, был уверен, что все окружающие в восторге от такого незабываемого шоу.

«Ах ты… козел… скотина… ублюдок!» У Шарлотты перехватило дыхание. Никогда в жизни она не произносила даже про себя такого количества ругательств. Хойт сделал это специально — специально, чтобы позлить ее! Нет, не позлить, а просто чтобы сделать больно. Является сюда, делает вид, будто ее не замечает, проходит мимо и подсаживается к какой-то… потаскушке! Да ведь и этого слова в ее лексиконе никогда не было… нет, однажды было дело — Шарлотта назвала так Беверли… И вдруг — словно луч надежды: «Если он все так хорошо продумал ради того, чтобы помучить меня, значит, я ему небезразлична». Но тяжелая лавина отчаяния вновь погребла под собой этот едва пробившийся росток: «А вдруг он действительно шел ко мне и тут увидел другую девушку… явно более доступную… эту маленькую… спервотутку… кусок свежатинки, как они выражаются… им ведь только это и подавай. А может, он вообще меня не заметил… В конце концов, здесь ведь так темно, так дымно, так жарко, да еще этот Будда со своими барабанами… Ну, Шарлотта, ты и размечталась… Можешь, конечно, думать, что хочешь, но ему-то удалось все, что он задумал. Мне больно, я злюсь, я унижена… Он предал меня, можно сказать — изменил мне прямо у меня перед носом! Да еще при подругах!»

Тем временем смуглый солист тянул своим сладким голосом:

Даже не глядя на Мими, Шарлотта знала, чувствовала, как та сейчас на нее смотрит. И Беттина — почти так же, разве что не в открытую. Конечно, девчонкам больше всего на свете хочется узнать, как она отреагирует на это. Шарлотта пожала плечами и, постаравшись придать своему голосу как можно более нейтральную интонацию, сказала:

— Просто тогда Хойт поступил как добрый самаритянин. Это вовсе не значит, что он должен…

Договаривать она не стала. Шарлотте совсем не хотелось, превозмогая боль и обиду, формулировать в словах все, что она чувствовала и что, как ей казалось, мог и должен был чувствовать Хойт. Еще не хватало! «Переживут без откровений, — думала она. — Чем больше я буду говорить, тем понятнее им станет, как мне больно, а уж Мими… черт бы тебя побрал, Мими… порадуется моим несчастьям. Она, как тарантул, питается чужой болью и своего тут уж ни за что не упустит».