ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Сократ

Это была не первая личная встреча Джоджо с тренером Ротом. Другое дело, что он впервые сам попросил о встрече, и больше того (ну кто бы мог подумать?), ему пришлось даже кое в чем приврать Селесте, секретарше тренера, и всем секретаршам секретарши, обрисовывая то, какого, собственно, хрена ему понадобилось лично встретиться с этим великим человеком. И вот сейчас, входя в холл «Ротенеума», Джоджо, при всей своей силе и почти семи футах роста, чувствовал себя маленьким, слабым и потерянным.

«Ротенеумом» называлась та часть спортивного комплекса — Чаши Бастера, — где размещались кабинет самого Бастера и офисные помещения его подчиненных. Название, являвшееся очевидной игрой двух слов — «атенеум» и фамилии тренера, появилось с легкой руки какого-то циника из университетской газеты. Оно оказалось настолько удачным, что теперь все именно так и называли «логово» тренера, впрочем, только у него за спиной. Джоджо, понятное дело, не имел понятия, что это за штука такая — атенеум, но чувствовал, что это слово как-то связано с недоступным ему миром высоких материй, интеллектуальных вопросов и всякой заумной хрени. Университетская газета «Дейли вэйв» отнюдь не была высокого мнения о Бастере Роте. С точки зрения ее журналистов, этот человек был выскочкой, поймавшим удачу за хвост и получившим миллионную с лишком зарплату плюс еще вдвое большие «дополнительные бонусы». Это было связано с переходами игроков в профессиональные команды, с представлением на светских мероприятиях, участием в пресс-конференциях, с вдохновенными речами, посредством которых тренеру удавалось «развести» бизнесменов на спонсорские взносы. Отдельной строкой в этих побочных заработках стояли так называемые «свистковые сделки». Эти операции получили свое название от графического символа фирмы «Найк», который многие считают условным изображением судейского свистка. Так уж получилось, что компания «Найк», наиболее активно продвигающая свой товар именно «свистковым» образом, дала название целому направлению в рекламной деятельности многих фирм. Суть таких сделок состояла в том, что тренер той или иной команды одевал своих игроков с ног до головы в форму, предоставленную одной конкретно взятой компанией. Речь шла о полном комплекте спортивного обмундирования: футболка, трусы, кроссовки и носки. На каждом из предметов, само собой, красовался логотип фирмы, заключившей этот контракт. В обмен фирма выплачивала команде… вообще-то точно никто не знал, сколько. Известно было лишь, что у одного только «Найка» рекламный бюджет составляет двести миллионов долларов и что как раз «свистковые сделки», официально называющиеся «продвижением брэнда», являются для этой компании приоритетным видом рекламной деятельности. Тренер команды, победившей в национальном студенческом чемпионате, Бастер Рот, имел возможность выбирать. Сравнив поступившие предложения, он заключил новую сделку с перспективной, набирающей обороты и ведущей агрессивную рекламную политику компанией «Энд 1». Стоимость контракта, по слухам, была для любительского баскетбола просто астрономической. При этом все заработанные на рекламном контракте деньги до последнего цента официально поступали в распоряжение тренера.

Можно себе представить, какая атмосфера царила в «Ротенеуме». Этот офис представлял собой если не храм, то уж точно дворец, в котором осуществлялось священное взаимодействие Великой империи спорта с одной из ее важнейших колоний — Дьюпонтским университетом. В просторном холле «Ротенеума», в каждой из его белоснежных стен располагались застекленные, обитые изнутри лиловым бархатом ниши, в которых покоились выставленные на всеобщее обозрение кубки, заработанные командой под руководством Тренера. Естественно, кубок, полученный за победу в прошлогоднем чемпионате Национальной студенческой спортивной ассоциации, находился в нише прямо напротив входа в помещение. Куда бы посетитель ни бросил взгляд, у него начинало резать глаза. Все кубки были хитро подсвечены: свет от ламп на пути к их сверкающим, переливающимся поверхностям проходил через сито мелких, проделанных едва ли не булавкой отверстий. Каждый луч, отражаясь от своей точки полированной поверхности, так и норовил попасть в глаз очередному засмотревшемуся на такую роскошь посетителю.

«Логово» тренера занимало весь третий этаж. Среди прочих «покоев» был здесь и просмотровый зал — настоящий кинозал с полом, поднимающимся амфитеатром, и четырьмя десятками кресел с шикарной обивкой и самой современной технической начинкой, которая, например, позволяла креслам подниматься, помогая снизу решившему привстать зрителю. Все это великолепие использовалось лишь с одной целью — для просмотра и анализа записей матчей и тренировок баскетбольной команды Дьюпонта и игр с участием потенциальных соперников по чемпионату. «Присмотритесь к этому восьмому номеру — это Джамал Перкинс. Видели, видели? Сейчас перемотаю обратно… Вот смотрите. Видите, как он, козел, выставляет свою долбаную коленку, когда выпрыгивает под кольцом на подборе? И так каждый раз. А чего бы ему не подстраховываться? Эти хреновы судьи никогда ничего не замечают, вот он и рубит противника своей гребаной коленкой», — звучал в голове Джоджо взволнованный голос тренера.

Двери лифта распахнулись, и парень шагнул в приемную — большое помещение с высоким — не меньше двенадцати футов — потолком… Подвешенные там наверху маленькие прожектора высвечивали гигантские, словно афиши какого-нибудь блокбастера, фотографии в красивых рамках из тонких, толщиной всего в полтора миллиметра, алюминиевых полосок. Один из углов помещения был занят большим подковообразным диваном, обитым дорогой ярко-желтой кожей. Сейчас на этом диване сидели трое явно очень деловых людей в возрасте чуть за сорок, в очень деловых костюмах и при галстуках. Стена напротив дивана была стеклянной, впрочем, прозрачной лишь отчасти. По всей ее плоскости шли диагональные ряды выгравированных по стеклу фирменных, узнаваемых как логотип Дьюпонтского университета, букв «D», выполненных специально разработанным шрифтом — каким-то немыслимым угловатым курсивом. Там, за этим полупрозрачным забором, располагался за письменными столами, уставленными компьютерами, целый гарем тренерских секретарш и ассистенток — все как на подбор молодые симпатичные девушки в мини-юбках, со сверкающими загорелыми коленками и икрами. «Любимой женой» в гареме была Селеста — высокая, стройная, гибкая брюнетка с алебастрово-белой кожей. Многие, очень многие баскетболисты, включая и Джоджо, не раз и не два обламывались, пытаясь «снять» Селесту или хотя бы продемонстрировать перед другими, что им это удалось. Тем не менее для всех членов команды Селеста оставалась в равной степени неприступной крепостью. Ребята поговаривали, что она не кто иная, как «личная офисная подруга» самого тренера. Едва Джоджо переступил порог, как Селеста встала из-за стола и сказала:

— Ага, а вот и наш таинственный бледнолицый рыцарь пожаловал. Привет, Джоджо, присаживайся. — С этими словами секретарша царственным жестом указала Джоджо его место на диване.

Джоджо сказал: «Привет, Селеста» — и направился к дивану. Впрочем, это он проделал демонстративно неторопливо, чтобы произвести должное впечатление на других посетителей, дожидающихся приема. Джоджо расправил плечи и даже специально слегка отвел их назад, чтобы еще сильнее обозначить рельеф грудных мышц под футболкой и дать этим развалинам в костюмах возможность оценить его рост и силу. Кроме того, присутствующие должны были убедиться в том, что перед ними один из лучших спортсменов Дьюпонтского университета — на тот случай, если они по какой-либо причине сразу этого не поняли.

Если же и этого спектакля им было мало, если они — эти случайные посетители — еще не врубились, кто здесь, помимо тренера, действительно важная птица, то у них появилась последняя возможность убедиться в этом, когда Селеста пригласила Джоджо в кабинет тренера вне очереди.

Итак, Великий и Ужасный снизошел до аудиенции. Тренер сидел, откинувшись в шикарном, модернистского дизайна вращающемся кресле, обтянутом кожей, за неимоверных размеров письменным столом красного дерева Это рабочее место находилось в эркере, образованном изогнутой стеклянной стеной здания. Руки Тренера были заложены за голову, а пальцы сцеплены на затылке. При этом разведенные локти позволяли ему достаточно свободно и эффектно напрягать бицепсы и мышцы плечевого пояса. Тренер до сих пор все еще переживал по поводу утраты некогда блестящей спортивной формы и, сам того не замечая, старался при встрече с людьми выбирать такую позу, в которой еще не потерявшие дряблости мышцы были бы хорошо заметны, а постепенно набирающий вес животик не бросался в глаза. По правде говоря, сам кабинет, если подсчитать математически его площадь, был не таким уж большим, но изогнутое стекло, высокий потолок со множеством рассыпанных по нему, как звезды по небосклону, светильников, красное дерево, сверкающие белые стены, диван и кресла — табачно-коричневая кожа и полированная сталь, — все это придавало помещению помпезный и даже пафосный вид.

— Привет, Джоджо, заходи, — сказал тренер — довольно тихим для него голосом. Джоджо-то больше привык, что тренер вечно орет — и на площадке, и в раздевалке.

Бастер Рот посмотрел на него тем взглядом, который был так хорошо знаком каждому игроку команды. Он слегка наклонил голову и глянул в глаза Джоджо исподлобья. Челюсти его были крепко сжаты, и лишь губы чуть изогнулись в едва обозначившейся улыбке. От этого взгляда у Джоджо всегда возникало ощущение, что тренер сканирует его мозги чем-то вроде магниторезонансного томографа, считывая все мысли и чувства, выведывая все секреты — даже те, о которых и сам Джоджо пока понятия не имел.

— Ну, так чем я обязан такому приятному сюрпризу? — осведомился тренер. — Селеста сказала, что ты явился, как таинственный рыцарь.

Джоджо вдруг почувствовал себя страшно неловко. Он спохватился, что так хорошенько и не продумал, как коротко и ясно объяснить, зачем ему понадобилось отрывать тренера от дел в неурочный час.

— Я тут… наверное… как бы… это… я очень благодарен, что вы нашли время…

Не дожидаясь, пока он перестанет мямлить, тренер перебил:

— Давай, садись, Джоджо. — Он махнул рукой в сторону одного из полукруглых кресел с черными кожаными сиденьями и спинками на раме из полированной стали. Опустившись в это чертово произведение какого-то хренового дизайнера, Джоджо почувствовал себя еще более неловко и неудобно. Спинка находилась под прямым углом к сиденью, и все кресло было ужасно низкое. Сознательно или нет, но тренер добился того, что у Джоджо возникло ощущение, будто его голова находится на целый фут ниже головы тренера.

Бастер Рот ласково и ободряюще улыбнулся.

— Джоджо, ты вроде как не совсем в своей тарелке. Что-то случилось? Давай, выкладывай.

— Да вот… понимаете… — Джоджо начал нервно потирать руки. — Не то чтобы случилось, но…

— Ну, а тогда в чем дело, Джоджо?

— Понимаете, я по поводу успеваемости.

В голосе тренера почувствовалась напряженность.

— А что там с успеваемостью, Джоджо? По какому предмету у тебя проблемы? Я ведь вам, парни, сто раз говорил: нельзя ничего запускать. Чуть что не так — сразу ко мне или к кому-нибудь из ассистентов. Чем быстрее мы найдем решение, тем легче оно будет.

— Да я не об этом. — Джоджо так сильно тер одну руку о другую, что тренер непроизвольно посматривал на них. — Понимаете… в общем… я хотел сказать… просто мне кажется, что я мало от всего этого получаю — вот и все.

— От чего — от этого? — Тренер нахмурился, и его брови почти сошлись на переносице. Он явно не врубался, к чему клонит Джоджо и что парень пытается сказать.

— Да я про учебу, про занятия говорю.

— Какие занятия? Можешь объяснить, по каким предметам у тебя проблемы? По-моему, до сих пор у тебя все шло неплохо. Последнюю сессию ты вроде сдал с приличным средним баллом, если память мне не изменяет. Так что тебе еще нужно?

— Ну… — Джоджо опять замялся. Он сцепил пальцы между колен и наклонился вперед. Сидеть баскетболисту было так неудобно, что со стороны казалось, будто его огромное туловище вот-вот рухнет на стол. — Ну вот… занимаюсь я, например, французским, как положено, — даже на продвинутом уровне.

— И что?..

— Ну, а мы там французские книжки по-английски читаем. Вот такое дело.

— Эти занятия у вас кто ведет — мистер Левин, так?

Джоджо утвердительно кивнул.

— Ну так он же отличный парень. С полным пониманием относится к требованиям нашей особой программы. Он прекрасно знает, насколько важен спорт в процессе высшего образования. Да и большинство преподавателей в Дьюпонте с уважением относятся к нашей кафедре и всегда готовы пойти навстречу. Конечно, встречаются среди них такие упертые и закомплексованные хрычи, которые срывают свои комплексы на перспективных спортсменах. Но Левин не из таких. Он парень стоящий.

— Ну да, это правда, но мы же читаем всё по-английски. Получается, что на самом деле никакого французского я не учу.

— Ну и что с того? Ты кем стать-то собираешься — ученым-лингвистом, что ли? Бог ты мой. Это просто уму непостижимо. Хватит тебе и того французского, который вдалбливает в тебя мистер Левин. Рассказывают тебе про французскую литературу — и слава Богу. У нас почти все ребята прошли этот курс, и они всегда говорили, что он — классный препод. Они на его лекциях узнали все что нужно насчет великих французских писателей, вроде Пруста и… — Тренер усиленно копался в памяти, пытаясь отрыть в банке имен еще что-нибудь подходящее. Но дело не заладилось, и ему пришлось оборвать столь эффектно начатую фразу. — В общем… обо всех великих писателях. И все потому, что Левин не заставляет вас самих все это переводить. Ты даже не представляешь, какая это морока. Когда я в колледже учился, у нас ведь тоже был иностранный язык. Сколько времени я потратил на эти переводы, сколько мучился — охренеть можно. И потом, Джоджо, не забывай: ты учишься не где-нибудь, а в Дьюпонте. Неужели ты думаешь, что здесь для тебя не продумали самую лучшую программу в стране? Да такого курса французской литературы тебе нигде больше не прочтут. Так что благодари Бога, что тебе повезло. Левин — это просто класс.

Таким образом Джоджо пришлось отказаться от дальнейшего изложения своих претензий по поводу курса «От Флобера до Уэльбека».

— Ну… дело ведь не только в этом, — зашел он с другой стороны. — Я вот тут на днях говорил с одной студенткой, и она вдруг упомянула Сократа. И понимаете, она ведь не стала мне специально конспект читать или лекцию пересказывать. Девчонка вовсе не выпендривалась, не парила мозги какой-нибудь заумью. Просто я понял, что каждый должен что-то знать об этом Сократе. Понимаете, имя-то я знаю, слышал я что-то про этого Сократа, но что именно — убей Бог, не помню. А она сказала, что Сократ вроде как вообще всю философию придумал.

— Говоришь, всю философию придумал? Ну, и кто тебе это сказал?

— Та девушка.

— Ах, та девушка, — повторил тренер. — Ну так вот, Джоджо, про Сократа и я тебе могу рассказать. Он покончил с собой. Выпил целый стакан какого-то варева из цикуты. Знаешь, что такое цикута?

— Растение какое-то? — предположил Джоджо.

— Очень хорошо, — похвалил тренер, хотя выражение его лица, по мнению Джоджо, не соответствовало словам. Может, он издевается? — Ну так вот, — продолжил тренер свой экскурс в историю философии, — из листьев этой самой цикуты делают яд. Сократ был ужасно принципиальный мужик, Джоджо. Вот он и решил покончить жизнь самоубийством, чтобы не… В общем, это как-то было связано с его принципами. И знаешь что, Джоджо? Это все, что тебе нужно знать о Сократе. Больше ничего тебе в жизни не пригодится. И это действительно то, что должен знать каждый. Ты еще слишком молодой и думаешь, наверно, что все вокруг очень умные и много знают, но поверь мне пока на слово: любому из нас вполне достаточно знать, кто такой был этот самый Сократ. Прозвучало его имя в разговоре — и ты сразу вспомнил. И никто — слышишь? — никто не будет знать о нем больше, чем ты. Есть, конечно, всякие зубрилы и специалисты по гуманитарным наукам, но сейчас речь не о них, а о нормальных людях, с которыми тебе предстоит общаться в жизни.

— Да я понимаю, но все равно… разве не полезно знать хоть что-нибудь об этом? Вы же сами говорите, что здесь, в Дьюпонте, мы можем получить самое лучшее образование. Вот я и подумал… может быть… просто пока я здесь… может, мне стоит записаться на другие курсы, например, на нормальную экономику, а не то, что я сейчас слушаю.

В голосе тренера послышались ноты усталости и раздражения.

— Какая еще нормальная экономика, Джоджо? Чем тебе не нравится тот курс, на который ты ходишь?

— Он называется «Основы теории неустойчивости рынков». Мистер Баггерс читает.

— Ну да, знаю я его. Клевый чувак. И преподаватель что надо.

— Да я не сомневаюсь, но он ведь специально этот курс переделывает для нас — для качков.

— Вот как? Это еще что значит? — сухо, сквозь зубы переспросил тренер.

— Остальные студенты называют его «Качание рынков». И для других наших курсов тоже прикольные названия придумали.

— Да? И что же ты мне предложишь взамен?

— Ну, вот есть у меня идея. Мне тут рассказали, что можно походить на вводный курс по истории философии.

— Рассказали ему. Кто тебе рассказал — эта девчонка?

— Ну… вообще-то да. Судя по тому, что она говорила, эти лекции должны быть очень интересными. Курс называется «Век Сократа».

Тренер посмотрел на Джоджо так, что тому стало не по себе. Глядя со стороны можно было подумать, будто блудный сын-подросток явился к отцу сообщить, что раздолбал в хлам любимый папашин «ламборгини» во время драг-рейсинга. Это красноречивое молчание тренера продолжалось, как показалось Джоджо, целую вечность. Наконец хозяин кабинета нажал кнопку громкой связи.

— Селеста, принеси мне каталог наших курсов… Да-да. Курсов, которые читаются в Дьюпонтском университете…

Потом он молча уставился на Джоджо, которому казалось, что тренер какими-то лучами просверливает его насквозь и выворачивает наизнанку. Он явно чего-то «не догонял» и пытался понять причины столь странного поведения своего подопечного.

Наконец вошла Селеста. Она игриво, чтобы не сказать — похотливо улыбнулась Джоджо («Ну, ни хрена себе!» — подумал парень, несмотря на всю напряженность ситуации) и протянула каталог тренеру. Тот повернулся в кресле спиной к Джоджо, открыл каталог, перелистал и начал водить пальцем по странице; затем он круто развернулся лицом к Джоджо и невыразительным голосом осведомился:

— Может, вот это, Джоджо? — Он прочел из каталога: — «Философия. Курс триста восемь. Век Сократа: рационализм, иррациональность и анимистическая магия в ранний период развития философской мысли в Древней Греции. Мистер Марголис».

— Да-да, именно это, — довольно улыбаясь, закивал Джоджо. — Я помню, там как раз было про эту магию… анималистическую!

Тренер закатил глаза, но не стал комментировать заявление подопечного. Выждав паузу, он повторил:

— Философия, курс триста восемь. А ты хоть понимаешь, Джоджо, что такое триста восемь?

Джоджо не стал делать умный вид, а просто отрицательно помотал головой.

— Это означает курс высшего уровня сложности. Трехсотые номера соответствуют самым сложным курсам. Ты хоть раз ходил на какой-нибудь курс из трехсотых номеров?

Джоджо пришлось снова отрицательно помотать головой.

Тренер опять заглянул в каталог.

— И ты представляешь себе, что такое этот самый рационализм и иррациональность, не говоря уж про анимистическую магию?

— Ну, типа того… — замялся Джоджо. — Более-менее.

— Типа того. Более-менее. Это потрясающе. Сразу видно: человек знает, на что идет.

Поток эмоций вдруг захлестнул Джоджо, и он, не выдержав, взмолился:

— Ладно, вы правы, фигня все это, и ни черта я во всей этой философии не понимаю. Смешно даже и прикидываться. Но поймите, я хочу хоть чему-нибудь научиться! Если уж мне все равно положено отсиживать в аудиториях, я бы хотел учиться, а не так, как сейчас — все по верхам, все не по-настоящему. Я уже устал от этого. Я ведь не дебил какой-нибудь, не просто тупой качок, и мне надоело, что ко мне так относятся!

Тренер не обратил внимания на эту тираду и спросил:

— А ты, кстати, знаешь, кто такой этот мистер Марголис?

— Не знаю, но слышал о нем много хорошего.

— Ах, много хорошего, — спокойно и даже как-то задумчиво произнес тренер и вдруг взорвался: — МНОГО, ГОВОРИШЬ, ХОРОШЕГО? ДА ОН И ЕСТЬ ОДИН ИЗ ТЕХ МУДАКОВ, ПРО КОТОРЫХ Я ТЕБЕ ГОВОРИЛ! ЭТОМУ УБЛЮДКУ ТОЛЬКО ВОЛЮ ДАЙ! У НЕГО ЗНАЕШЬ КАКОЙ ЗУБ НА ТАКИХ, КАК ТЫ? ОН ТЕБЯ С ПОТРОХАМИ СОЖРЕТ И НЕ ПОМОРЩИТСЯ! ТОЛЬКО ОШМЕТКИ ВЫПЛЮНЕТ ИЗ СВОЕЙ ГРЕБАНОЙ ПАСТИ! ХРЕН ТЫ У НЕГО КОГДА-НИБУДЬ ЗАЧЕТ ПОЛУЧИШЬ! Век Сократа… Ты, болван, дерьмо собачье, у меня есть новость для тебя. Да будет тебе известно, что этот учебный год будет ВЕКОМ МУДАКА ДЖОДЖО! Ну что, въехал? Просекаешь, что я тебе толкую? ТЫ ДОЛЖЕН НАИЗНАНКУ ВЫВЕРНУТЬСЯ — ВОН ТАМ! — С этими словами он ткнул пальцем в направлении баскетбольной арены. Жест получился таким энергичным, что тренер вздрогнул всем телом и чуть не потерял равновесие. — И ЭТОТ ВЕК МУДАКА ДЖОДЖО ДОЛЖЕН НАЧАТЬСЯ НЕМЕДЛЕННО — ПРЯМО С ЭТОГО УЧЕБНОГО ГОДА! А ЕСЛИ НЕ СПРАВИШЬСЯ — КАТИСЬ ОТСЮДА НА ХРЕН КУДА УГОДНО! Век Сократа… Надо же было такое придумать! ЗАРУБИ СЕБЕ НА НОСУ: ТЕБЯ ТУТ ДЕРЖАТ ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ТЫ ШВЫРЯЛ В КОЛЬЦО КРУГЛЫЙ ОРАНЖЕВЫЙ МЯЧИК! — Для большей убедительности тренер словно перехватил на лету обеими руками воображаемый баскетбольный мяч. — ТЫ ЗДЕСЬ ДОЛЖЕН ИЗУЧАТЬ ОДИН-ЕДИНСТВЕННЫЙ ПРЕДМЕТ — БАСКЕТБОЛ, А ВСЕ ОСТАЛЬНОЕ ТЕБЕ НА ХРЕН НЕ СДАЛОСЬ!

Раньше Джоджо никогда и не помышлял о том, чтобы выразить свое недовольство словами или поступками тренера на повышенных тонах, но прозвучавшее из уст Бастера Рота «дерьмо собачье» помогло ему сломать извечный барьер, стоящий между учителем и учеником.

— Ну вот, и вы туда же! Вы такой же, как все остальные! Вы все думаете, что я тупой придурок! Вы…

— Я этого не говорил…

— Вы думаете, что кроме баскетбола я больше ни на что на свете не гожусь! Я для вас просто дрессированная зверюга, которая умеет ловить ваш чертов круглый оранжевый мячик и давать пас другой обезьяне, которая…

— Я этого не…

— …Будет забрасывать ваш гребаный оранжевый мячик в вашу долбаную…

— Джоджо! Заткнись наконец и послушай меня! Я вовсе не…

— …Корзину, да еще мочить горилл из другой команды. — Тут до Джоджо дошло, что он, пожалуй, наговорил лишнего. Этого мгновения нерешительности тренеру хватило, чтобы наконец перехватить инициативу и сказать все то, что он считал нужным.

— Джоджо, — начал тренер, словно натягивая воображаемые вожжи, — послушай, хорош орать! Ты же меня сто лет знаешь! Мы же столько времени были друзьями. С того самого вечера — ты хоть помнишь тот вечер? Прошла всего секунда, всего одна чертова секунда после полуночи, и наступило первое июля — и у меня в руках была телефонная трубка, на которой уже был набран номер, кроме последней цифры, — и как только секундная стрелка на моих часах пересекла цифру двенадцать, я нажал эту последнюю цифру — семерку, правильно? — вот видишь, я до сих помню этот хренов номер, — и когда ты ответил, я сказал: «Джоджо, это тренер Рот. Я хочу, чтобы ты выступал за команду Дьюпонтского университета, и никогда еще за всю мою карьеру ни один игрок мне не был нужен так, как ты!» И видит Бог, Джоджо, это была чистая правда, и…

— Ну да, а теперь вы меня называете болваном и дерьмом собачьим!

— …До сих пор это чистая правда! Не хотел я, Джоджо, тут с тобой сюсюкать, но ты для меня всегда был как сын. Как мой первенец. Поверь, такими словами не бросаются, и я сказал это не для красного словца. Мы с тобой настолько близки друг другу, что иногда эмоции перехлестывают, когда мы стараемся доказать каждый свою правоту. Иногда и я, хоть я старше и опытнее, могу сорваться и наговорить тебе всякой ерунды. Но неужели ты подумал, что я имел в виду тебя самого, Джоджо Йоханссена? — С этими словами тренер широко раскинул руки, демонстрируя, какое огромное место занимает Джоджо Йоханссен в его жизни и в целом мире. — Я говорил о том, что твое решение записаться на курс к такому мудиле, как Марголис, совершенно неправильно. Вот и все. Я сорвался, потому что с моей точки зрения это решение недальновидное. Ты его принял впопыхах и с чьей-то подачи. Ты же парень на редкость сообразительный и здравомыслящий. Признаюсь тебе: еще не было среди моих игроков такого умного, как ты. Почему я тебя в разыгрывающие ставлю? Я тебе отвечу. Потому что ты, Джоджо, понимаешь игру. Другие ребята просто играют. А ты, когда выходишь на площадку, не просто играешь, а понимаешь, что происходит на площадке. Ты во время игры думаешь. Понял наконец, о чем я?

Джоджо словно раздвоился. Одна его часть не верила ни единому слову из этой патетической речи. И в то же время… другая часть Джоджо довольно мурлыкала, растаяв от ласковых слов и доверительной интонации.

— Да понял я, тренер, просто не надо меня болваном называть.

Тренер. Теперь уже и Джоджо почувствовал, что его гнев, только что перехлестнувший барьер, разделяющий учителя и ученика, отхлынул назад и уже не может повлиять на их отношения.

— Ну ладно, извини, сорвалось. Но ты и меня пойми: я всегда завожусь, когда речь идет об игроках вроде тебя. Есть у меня такой недостаток — могу вспылить, но понимаешь, Джоджо, дело-то вот в чем: если ты тренер, то для тебя нет ничего важнее, чем возможность тренировать таких ребят, как ты. Помяни мои слова: настанет день — не скоро, еще через много лет, — когда ты решишь, что пришла пора уйти с площадки, и вот тогда ты, может быть, сам захочешь стать тренером. Нет, конечно, у тебя будет полно и других возможностей устроить свою судьбу. Найдешь, чем заняться. Не забудь, кстати, как-нибудь напомнить мне, и я тебе расскажу, чем занимаются сейчас те парни, с которыми я сам когда-то играл. Уж поверь мне на слово, если играть так, как ты, то перед тобой будут все двери открыты, и не только в области спорта, Джоджо. Занимайся чем угодно, работай где хочешь. Но если ты вдруг захочешь стать тренером, то поверь, Джоджо, тренер из тебя получится отличный. И вот когда ты станешь настоящим тренером, настоящим наставником для молодых игроков, — он постучал себя кулаком в грудь, — то поймешь, как много значит для команды такой талантливый и нестандартно мыслящий игрок, как ты.

Джоджо отвел глаза, скривил губы в подобии сердитой ухмылки, чуть подался вперед, набрал воздуха в свою гигантскую грудную клетку, вздохнул… и против собственной воли утвердительно закивал головой, всем своим видом стараясь донести до тренера важную мысль: «Вы только не подумайте, я и не собирался на вас сердиться… просто я хочу, чтобы мне почаще говорили такие приятные слова».

Подхватив эту игру примирения, тренер, внешне совершенно успокоившийся, сказал:

— Джоджо, ты и сам прекрасно понимаешь: здесь, в Дьюпонте, мы уже фактически не в любительский баскетбол играем. Это последний шаг перед карьерой профессионального игрока. И мы оба с тобой знаем, сколько времени занимают тренировки и игры. Но здесь у нас колледж, и я считаю себя преподавателем — и я и есть преподаватель. Я знаю, вы, ребята, не всегда воспринимаете эти мои слова всерьез, думаете, что я называю себя преподавателем только для понта. Но на самом деле это так и есть. Я действительно считаю себя вашим учителем, пусть мой предмет и отличается от других. Вот мы тут с тобой говорили о Сократе, так? Но ведь Сократ был греком, а знаешь, какая поговорка была у греков во времена Сократа? «Mens sana in corpore sano» — в здоровом теле здоровый дух.

Джоджо никогда в жизни не слышал греческого языка, но почему-то ему показалось, что это изречение звучит как-то не по-гречески. Оно было похоже скорее на… вот в том-то вся и загвоздка: он понятия не имел, на что это похоже. Джоджо прямо умирал от желания перебить тренера и продемонстрировать ему мощь своего разума и эрудицию, но решил не лезть на рожон, понимая, что выглядеть он будет просто смешно, если перебьет самого тренера и скажет, что тот не прав, — ведь у него не было никаких аргументов на этот счет.

— Въезжаешь? — спросил тренер. — Древние греки — они ведь не дураки были, уж не глупее нас с тобой. Вот в чем смысл этой присказки? А в том, что если у человека мозги хорошо работают, то это еще не все, что ему нужно. — Тут тренер опять сцепил пальцы и продолжал разглагольствовать: — И наоборот, если у него только силы невпроворот, а котелок ни черта не варит, то толку от такого амбала тоже не будет. «Mens sana in corpore sano». Эта греческая пословица вполне актуальна и до сих пор, и в нашем с тобой случае ее можно перевести так: «Хотите, чтобы ваш университет был по-настоящему крутым — обеспечьте студентам возможность заниматься физкультурой». Ну, а тем, кто следит за своей физической формой, нужен ориентир. Нужен лидер, вот так-то! И поэтому вывод тут простой: хочешь ты того, Джоджо, или нет, но ты — что называется, ролевой образец для всего кампуса, один из маяков в учебном процессе для всего Дьюпонтского университета. — Для большей убедительности тренер вскинул правую руку и описал ею полукруг в горизонтальной плоскости, явно желая подтвердить, что имеет в виду именно весь университетский городок и всех студентов. — Ребята видят тебя и понимают, к чему им нужно стремиться. Они будут заниматься спортом, держать себя в форме, но при этом — не забывай — ни у кого из них нет такой силы, такого роста, такого тела, как у тебя. — Он ткнул пальцем в сторону йоханссеновского тела. — Твое тело — это дар Божий плюс уйма тяжелой работы, долгие годы тренировок. Им — другим студентам — никогда тебя не догнать. Но в качестве ориентира ты подходишь как нельзя лучше. Да, ты прав насчет того, что в твоем индивидуальном плане занятий больше внимания уделяется тому, что греки называли «corpore». Это, не побоюсь сказать, жертва, которую приносим все мы, студенты и преподаватели спортивной кафедры, чтобы облегчить выбор и дать возможность другим встать на путь истинный. Они понимают, что тело, поддерживаемое в хорошей форме, обеспечивает возможность существования и функционирования для «mens», то есть духа и разума. Так что, Джоджо, волей-неволей мы все являемся воспитателями и наставниками — я, ты, все, кто имеет отношение к спортивной кафедре. Как я уже сказал, современная наука называет таких, как ты, ролевым образцом. Ты помогаешь мне обеспечить в стенах этого великого университета реализацию великой греческой истины: «Mens sana in corpore sano». Каждый раз, как ты выходишь на площадку — черт, да просто даже когда проходишь по дорожке кампуса, — ты слышишь, как тебя приветствуют: «Давай-давай, Джоджо!» Стоит тебе показаться на людях, как ты включаешься в педагогический процесс: ты учишь, учишь и учишь всех остальных, помогая им постичь великий греческий идеал: «Mens sana in corpore sano».

С этими словами тренер снова удобно откинулся на спинку своего шикарного вращающегося кресла и устремил на Джоджо взгляд, достойный царя Соломона, только что изрекшего очередную мудрость.

Твою мать! У Джоджо было такое ощущение, будто он толчет воду в ступе, причем этот процесс происходит в какой-то густой и вязкой среде вроде масла. Благородный порыв изменить что-то в своей жизни, посвятить хоть какую-то ее часть нормальной учебе на глазах утопал в болоте, в которое хитрый тренер без особых трудов завел его. А чего тут удивляться? Тренер Бастер — это голова, а Джоджо — просто мелочь, чьих мозгов хватает только на то, чтобы забрасывать мяч в корзину. Чувствуя, как его боевой дух на глазах испаряется, Джоджо собрал в кулак остатки мужества и попытался в последний раз перейти в контратаку:

— Знаете, я раньше никогда не рассматривал это… ну, как бы с такой точки зрения…

— Конечно, не рассматривал. У тебя не было причин для этого. А теперь пришло время, ты сделал шаг в сторону и посмотрел на самого себя и на свою роль в университетской жизни под другим углом. Надеюсь, теперь общая картина стала тебе более понятна.

— …И все-таки… я бы хотел походить на лекции про этого Сократа.

Тренер закрыл глаза ладонями и помассировал виски большими пальцами. Затем, чуть отвернувнувшись от Джоджо, он вздохнул с таким звуком, с каким вырывается воздух из пробитой шины огромного грузовика-тягача с прицепом. Все так же сидя вполоборота к Джоджо, опустив голову и не отнимая рук от прикрытых глаз, тренер спокойно, мягко и чуть устало произнес:

— Джоджо, сделай мне одолжение. Завтра перед тренировкой сходи прогуляйся. Выйди из общежития и дойди до спортзала не самым коротким путем. А по дороге подумай над тем, что я тебе сказал. Вспомни о том, какую роль ты играешь в жизни университета, какая на тебе лежит ответственность и какие у тебя обязательства. Впрочем, если тебе не захочется думать о таких общих и далеких от повседневной жизни вещах, просто вспомни одного упрямого, самоуверенного и страшно зловредного козла. Его зовут Марголис. Не хочешь думать про него — подумай… подумай… в общем, подумай хоть о чем-нибудь. В любом случае поступок, совершаемый в результате размышлений, имеет большую ценность, чем тот, на который мы решаемся под влиянием сиюминутного порыва.

Тренер так и не посмотрел на Джоджо. Он остался сидеть неподвижно в скорбной позе. И больше ничего не сказал.

Джоджо встал с чертова кресла, сделал шаг к дверям, но на мгновение замер и обернулся. Он прекрасно понимал, что весь разговор с тренером прошел совершенно не так, как ему хотелось.

— Понимаете… — Но что-то внутри заставило парня оборвать едва начатую фразу. Если сейчас опять завести речь о веке Сократа… он даже не решался вообразить, что тогда произойдет.

В общем, Джоджо просто повернулся и вышел.