6
Руби уводила нас

Руби уводила нас с вечеринки. Она держала меня за руку и тащила к деревьям. Вторая ее рука сжимала полосатый локоть Лондон, чтобы та следовала за нами. Как только мы вышли на тропинку, сестра отпустила ее, и Лондон, уже сама, шла рядом, покидая своих друзей.

Мы ни с кем не прощались. Просто взяли и ушли с вечеринки и помчались через лес, окружавший карьер. Мы с Руби крепко держались за руки, не отпуская друг друга, ни разу не споткнулись, ни разу не врезались в торчащие ветки, и нам ни разу не попал в глаз светлячок. Мы снова были вместе, вдвоем, если не обращать внимания на девчонку, которая тащилась за нами.

Мы очень быстро вышли к машинам. И так же быстро Руби открыла дверцу машины Пита (он не позаботился запереть ее) и сказала нам устраиваться поудобнее. Мои сумки и чемодан по-прежнему лежали там, где я их оставила, – на заднем сиденье.

– Где твоя машина? – спросила я у Руби.

– Я оставила ее у дома.

Когда она произнесла это слово – «дом» – меня вдруг осенило, что раньше мы никогда не жили в целом доме. Дом стал еще одним сюрпризом этого лета, наряду с девчонкой, которая забиралась на сиденье.

Я села на пассажирское кресло рядом с водителем, свое законное место в машине Руби, неважно, с кем мы ехали и чьей была машина. Через секунду двигатель ожил, и я в шоке повернулась к сестре.

– Ты замкнула провода, чтобы завести машину?

Она странно посмотрела на меня, словно сейчас было не время этому удивляться.

– Я же не какой-нибудь криминальный авторитет. Просто стащила ключи у Пита.

Она рванула с места, до упора выжав газ, и наш автомобиль заносило из стороны в сторону среди припаркованных машин. Мы спускались с горы, из-под колес вылетал гравий, и Руби дерзко вела машину, как раньше, когда она сидела за рулем другой тачки, другим летом, выбрав эту же самую дорогу.

Руби обожала ездить на машине ночью. Она любила, когда ветер развевал наши волосы, и неважно, что потом они страшно путались и ломали зубья наших расчесок. Она любила проезжать под каждый красный сигнал светофора, который встречался на пути. Помню, когда я была маленькой, а сестра еще не сдала экзамен на получение водительского удостоверения, она будила меня среди ночи и тащила в мамину машину, чтобы покататься.

Но дело в том, что мы особо-то никуда не ездили. Мы могли бы отправиться в город и вернуться – говорили, что Таймс-сквер горит огнями всю ночь, в отличие от нашего городка, где почти все магазины закрываются в семь вечера, – но Руби было по кайфу даже просто ездить кругами по нашей деревне. Она увозила нас к поросшим лесом окраинам, обожала узкие, извилистые дороги и крутые горные перевалы, на всей скорости проезжала мосты через водохранилище, а потом, резко развернувшись, гнала обратно. Далеко мы никогда не уезжали. На магистрали была точка, которую она никогда не пересекала. У нее были свои границы, которые она решила не нарушать.

Мы часто ездили по дороге, по которой сейчас уезжали с вечеринки. Я могла бы высунуться в окно, навстречу ветру – упиваться окрестностями, пока Руби проверяла, какую можно выжать скорость, не обращать внимания на слезы от сильного ветра, которые все равно через мгновение высыхали, – и мне снова стало бы девять. Или одиннадцать. Или даже четырнадцать.

Только вот не стало бы.

Потому что с нами в машине висело нечто холодное, что нельзя выразить словами. Я бы хотела, чтобы это лето было в точности таким, как раньше, но оно было совершенно другим, и никакой ветер, обдувающий мое лицо, не в силах этого изменить.

Примерно каждую милю я украдкой бросала взгляд на Лондон, замечая то, что никогда не замечала раньше, когда она была живой в первый раз.

У нее были длинные руки, очень длинные, и, наверное, она была выше, чем мне помнилось, или просто выросла.

Она все время ерзала, не могла сидеть спокойно на месте.

А потом она уснула, положив щеку на мой чемодан, и у нее изо рта вытекла слюна. Вид у Лондон был совершенно невинный.

– Она, ну, ты знаешь… в порядке? – спросила я.

Я не могла найти слов, чтобы описать, кем она была. Не могла понять, как лучше спросить.

Руби щелкнула языком.

– Настолько, насколько от нее можно ожидать, наверное. В смысле, как думаешь, как бы ты себя чувствовала, вернувшись из… – Сестра, резко умолкнув, с напряжением посмотрела в зеркало заднего вида. – С ней все отлично.

– А как, ты считаешь…

– Да, я считаю, нам нужно заехать за ло-мейн, когда мы высадим ее, – ответила Руби, в равной степени себе и мне. – Огромную коробку, с палочками для меня и вилкой для тебя. Они всегда забывали про вилку. Только… «Вок-н-Ролл», наверное, уже будет закрыт, да?

Она взглянула на меня.

– Я не помню, когда они закрываются.

– Поговорим про ло-мейн позже, Хло, – сказала сестра таким тоном, как будто это я предложила поехать за ним. – Я не хочу, чтобы она что-нибудь подумала.

– Она же спит, – ответила я. – Посмотри на нее. В отключке.

– Во сне все равно можно все слышать. Стены сна очень тонкие, голоса легко проникают сквозь них. Вот, например, я говорила с тобой через мамин живот, рассказывала тебе о себе, чтобы ты узнала меня. Я делала это каждый день. А потом ты родилась и полюбила меня больше ее. То же самое.

– Но я ничего такого не помню.

– Помнишь, где-то глубоко.

Пока я наблюдала за Лондон, она снова начала ерзать, словно в моих глазах были маленькие острые иголки, которые царапали ее. Потом она вдруг села, наши взгляды встретились, и я подумала, что, может, ей и правда был слышен весь наш разговор.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросила я Лондон. – Не слишком много выпила?

– С ней все в порядке, я же сказала тебе, – ответила за нее моя сестра. – Оставь ее в покое.

Я думала, что мы направляемся прямиком в центр города и потом отвезем домой Лондон, но Руби, резко повернув налево, на мост, выехала на совершенно неожиданную дорогу.

– Где ты живешь, Лондон? – спросила я.

– Я не… я… это… э-э-э… – Она умолкла.

Неужели девчонка настолько пьяна, что даже не может вспомнить, где живет?

– Я знаю, куда ее везти, – сказала Руби.

Она вела себя с Лондон как курица-наседка, словно мы должны ходить вокруг нее на цыпочках, хотя раньше Руби заботилась исключительно обо мне.

Мы проехали совсем немного, когда Руби вдруг остановила машину. Но не рядом с каким-нибудь домом, а на темном отрезке дороги, идущей вдоль густых зарослей деревьев. Я знала, где именно мы были, но не хотела говорить.

Оказалось, Лондон жила не так уж далеко от того места, где она умерла. Как раз за этой лесной чащей скрывалось водохранилище. Подозревала ли она об этом? Помнила ли?

Руби повернулась, чтобы посмотреть на Лондон.

– Здесь пойдет? – спросила она.

Лондон открыла рот и тут же закрыла. Может, все-таки она о чем-то догадывалась. Может, она все помнила, но не знала, помнила ли я.

– Я спросила, ты хочешь выйти здесь? – повторила Руби.

– Да, тут пойдет, – ответила Лондон. По ее лицу с отсутствующим выражением ничего нельзя было прочитать. – Дальше я дойду пешком.

Над нами висела какая-то недосказанность, но прежде чем я успела спросить, что происходит, Лондон соскользнула с заднего сиденья, дверца за мной распахнулась и тут же захлопнулась. На секунду задержавшись на асфальте, она в нерешительности повертелась, словно не знала, где ее дом. Одна ее нога была босой – наверное, Лондон, из-за того что торопилась выйти, потеряла сандалию, но казалось, даже не собиралась искать ее.

Я повернулась к сестре.

– Может, нам лучше отвезти ее прямо к дому?

– Не, – ответила Руби. – Лондон хочет пройтись пешком. Здесь недалеко.

Лондон кивнула и отозвалась эхом:

– Здесь недалеко. Вон там. – Она показывала куда-то в темноту ночи, и, может, там действительно был проезд, мне не было видно. Может, она предпочитала, чтобы ее высаживали посреди дороги, потому что не хотела тревожить своих родителей.

– Но как же твоя сандалия? – окликнула я Лондон.

Она пожала плечами и пошла.

Я пребывала в полнейшем недоумении. Часть меня до сих пор ждала, что Лондон исчезнет в облачке дыма, оставив после себя сандалию, полосатую футболку и мелочь из карманов, а потом моя сестра переедет все это на машине.

Но Руби лишь помахала ей рукой, и мы поехали.

– Ты бы не позволила, чтобы я шла до дома пешком в одной туфле, – сказала я.

– Ты это ты, – ответила сестра. – А она это она.

Я развернулась на сиденье, чтобы посмотреть вслед Лондон, но темнота уже проглотила ее.

– Забудь про ло-мейн, – сказала Руби, как будто я только что спросила о нем. – Прежде чем мы приедем домой, мне нужно сказать тебе две вещи.

Она уезжала от города, от меблированных комнат в «Миллстрим Апартментс», где жила раньше, от «Вок-н-Ролл», где хотела купить нам ужин. Она ехала по дороге, по которой мы обычно не ездили.

– Первая: Джона абсолютно безобиден, даже если шумит своей циркулярной пилой. Это так, на случай, если тебя разбудит ее звук.

– Циркулярной пилой?

Сестра кивнула.

– А Джона… он твой новый парень?

– Так он себя называет.

– И ты типа… живешь с ним?

Может, другие люди и съезжаются со своими парнями или девушками, но за все годы, что я знала Руби, то есть за всю мою жизнь, она никогда ни с кем не жила. Иначе парень мог бы подумать, что имеет на нее права. Жаря тосты в одной кухне, было бы сложнее морочить ему голову, отталкивать его, возвращать, отталкивать снова.

– Конечно, я живу с ним, – сказала она. – По сути, это его дом.

Я переваривала услышанное.

– Это все, что ты хотела мне сказать?

Руби тарабанила пальцами по рулю. У нее были блестящие, идеальной формы ногти, и им не нужен был никакой лак, чтобы сиять ярче лунного света.

– Нет, – ответила сестра. – Есть еще кое-что.

Она с такой силой вдавила педаль газа в пол, как будто хотела, чтобы мотор машины Пита взорвался и нам пришлось ехать в клубах черного дыма.

– Ты доверяешь мне? – спросила она, перекрикивая свист ветра.

Я доверяла ей всегда, слепо, на всю жизнь. Руби и раньше задавала мне этот вопрос, например когда поднимала меня за пальцы и делала вид, что сейчас бросит в озеро Купер, но не отпускала, потому что обещала этого не делать. Я доверяла ей тогда и доверяла сейчас.

Я доверяла ей, хотя и проделала весь этот путь из Пенсильвании, а она даже не удосужилась встретить меня на автобусной остановке. Я доверяла ей, хотя сегодня она показала мне ходячую мертвую девчонку, как будто это какой-то пустяк. Я доверяла ей, и меня не нужно было спрашивать об этом.

– Ты доверишь мне свою жизнь? – спросила она.

Дорога перед нами скрывалась в абсолютной темноте, потому что Руби выключила фары, но скорость не снизила.

– Руби, что ты делаешь? Включи фары!

– Так ты доверяешь мне, доверяешь? Закрой глаза.

– Только если ты включишь фары.

– Закрой глаза, и я их включу.

Я закрыла глаза, и тут же возникло такое ощущение, словно мы несемся по дороге сквозь время. Мимо нас пролетали века, и если бы я выглянула в окошко, то могла бы увидеть собственное будущее, детей, которых родили дети моих детей и которые, одетые в тонкую, похожую на татуировки, одежду своей космической эры, эры солнечных панелей, позабыли о своих корнях.

Машина продолжала мчаться вперед. Деревья расступались перед нами. Горы раздвигались. Не было ни разделительных полос, ни встречных машин – ничего не могло встать у нас на пути.

Наверное, я вернулась в городок, только чтобы погибнуть в ужасной аварии, как та девчонка, которую впечатало в дерево, когда я училась в начальной школе, и все жители нашего городка несли цветы к этому дереву, клали под него мягкие игрушки, черепах, потому что, похоже, ей нравились черепахи. И у нас с Руби было бы собственное дерево, но что принесли бы туда люди? Какие мягкие игрушки хранили бы память о нас?

Мне не суждено было узнать.

Машина остановилась, мотор заглох, ветер стих. Я осторожно открыла глаза.

Руби сидела с широкой улыбкой.

– Ты доверяешь мне, – прошептала она.

Свет из дома осветил ее лицо. У нее появилось еще больше веснушек – как минимум на три больше.

Сам дом, из бледной древесины, непокрашенный, стоял чуть поодаль от дороги. Это был дом, где она сейчас жила, где предстояло теперь жить мне, нам вместе.

Руби убрала с моего лица взъерошенные ветром волосы и аккуратно заправила их мне за уши. Триумфально взглянув на меня, с раскрасневшимися после гонки щеками, она отстранилась и сказала:

– А вот и то, о чем я еще хотела тебе сказать. Давай посмотри.

Я смотрела – на дом. Но сестра говорила не про дом. А про то, что находилось за ним.

То, что разливалось на тысячи миль, уничтожало наши деревья, стирало горы, рассеивалось в ночи, и нельзя было понять, где оно кончалось, если кончалось вообще. Бесформенное, безразмерное нечто, которое вдохнуло, когда я посмотрела на него, и выдохнуло, когда я отвела глаза. Я старалась держаться от него подальше. Я убежала от него. Но вот оно, на расстоянии вытянутой руки, мерцает в свете фар. Водохранилище.

То самое, которое я так и не переплыла.