4
Я хотела

Я хотела сбежать, не прощаясь. Перепрыгнуть через все вечерние часы, через целых три недели.

Время гнало вперед, маня меня к Руби, но все равно недостаточно быстро. Дома у отца казалось, будто она и вовсе не приезжала. Туманное видение в ботинках и комбинации с пятном от джема, выпившее мой сок. Лишь пачка наличных в моем кармане напоминала о том, что она по-настоящему была здесь.

Я хотела, чтобы школа скорее закончилась и мне можно было уехать. Пропустить экзамен по математике, по естествознанию и все эти подсчеты, кто сколько присядет и сколько подтянется на физкультуре.

И уж точно я хотела пропустить ссору на кухне по поводу моих оценок после того, как мои сводные брат и сестра постучали в дверь автофургона и спросили, почему не хочу поужинать в доме. И тот момент, когда Джаред наконец позвонил бы или не позвонил, а мне, словно я сделалась Руби, было бы все равно в любом случае.

Я бы пропустила последнюю ночь в своем фургоне, возвышающемся на шлакоблоках, потому что не могла заснуть. Пропустила бы то, как на следующее утро тайком перелезла через забор.

Пропустила бы самую долгую в моей жизни поездку на автобусе… пожалуйста!

Пропустила бы все свои размышления о Лондон, по крайней мере, постаралась бы.

Я бы все это пропустила, если бы смогла.

Куда легче было не думать о моей матери, потому что в те дни она ночевала бог знает где, да у меня и не было желания звонить ей и сообщать, что я возвращаюсь домой.

Я прибыла в Портовое управление города Нью-Йорка, чтобы пересесть на другой автобус. А значит, до встречи с Руби оставалось меньше трех часов.

Я хотела бы пропустить и эту пересадку. Никогда не видеть женщину, которая мылась в раковине. Пропустить те несколько часов, проведенных на нижнем уровне автовокзала, и никогда не встречать продавца кренделей, который пытался полапать меня. Хоть он и дал мне бесплатный крендель, когда я пригрозила закричать.

Чтобы покинуть город, пришлось ехать через тоннель Линкольна, пересекающий реку Гудзон. И я бы пропустила свой страх оказаться заточенной в этом тоннеле и облегчение, которое испытала, увидев свет в его конце.

Вообще пропустила бы весь Нью-Джерси.

Скоростную магистраль штата Нью-Йорк ночью, хотя именно в это время там лучше всего.

Знакомый поворот на Девятнадцатый съезд.

Круговой перекресток, где Руби однажды остановил коп, но она убедила его не обыскивать ее, а потом, когда он отпустил нас, смеялась, как ненормальная.

Мы приближались.

Автобус повернул на первое шоссе, ведущее к нашему городку, и проехал мимо того места, где у Руби спустило колесо, остановилось три машины и три парня предложили ей поменять его, но в итоге они наблюдали, как она меняла колесо сама, а потом – как уехала прочь. Автобус повернул на второе шоссе, где Руби предпочитала игнорировать все знаки ограничения скорости и иногда, когда в пределах видимости не было фур, давила на педаль газа и неслась по дороге с выключенными фарами, управляя рулем лишь кончиками пальцев.

Автобус повернул налево к городку.

Мы проезжали мимо тату-салона, где Руби проколола себе бровь, потом решила, что не хочет ходить с проколотой бровью, и проколола нос, а потом решила, что лучше всего обойтись вообще без пирсинга, и перестала носить сережки даже в ушах.

Вот показался «Камби», работающий круглыми сутками, без выходных. Но какой смысл просить водителя остановиться здесь? Машины Руби там все равно не было.

Затем появились ряды витрин, закрытые ставнями и темные – Руби могла войти в любой из этих магазинчиков и выйти с какой-нибудь вещью, которую ей захотелось, вроде как купленной в рассрочку, но для нее это означало забрать вещь и никогда не заплатить за нее.

Вскоре автобус остановился на Виллидж-Грин, в центре городка, в котором я родилась и в котором по-прежнему жила Руби. Двери автобуса открылись, я спустилась по ступенькам с сумками в руках, а потом достала свой чемодан. Двери автобуса закрылись, я осталась на Грин со своим багажом у ног. Автобус уехал.

Стояла субботняя ночь, самый конец июня, и здесь не было ни души.

Я написала Руби:

Молчание.

Я решила написать Руби ответ сама:

Потом подождала еще и решила попытаться еще раз.

Но мой телефон молчал. Ни сигнала, ни вибрации.

Когда-то давно у нашей матери была каморка за WDST, местной радиостанцией, но Руби говорила, что классический рок, который все время ставили диджеи, вызывал у нее уныние и тоску, а в отдельных случаях даже вгонял ее в сон, несмотря на то что она стояла – а это было ужасно опасно, как в тот раз, когда ей нужно было забрать почту у края тротуара и снова заиграла Stairway to Heaven. Поэтому Руби решила арендовать себе жилье в противоположном конце городка, рядом с ручьем – ну, и еще потому, что она не переносила нашу мать. Во всех школьных документах было указано, что я живу с мамой, но на самом деле все мои вещи были у Руби. Раньше точно.

Меблированные комнаты в «Миллстрим Апартментс» находились недалеко от Грин, но у меня были сумки и чемодан, да еще этот холм впереди.

Вот я и ждала, когда Руби приедет за мной. Она должна была приехать. Она знала, что сегодня та самая ночь. К тому же мое возвращение домой было ее идеей.

Я сидела на центральной скамейке, в самом сердце ромба, образовывавшего Грин, и осматривалась: деревья, тротуар, это место было просто пропитано воспоминаниями о Руби, словно она оставила повсюду отпечатки своих запачканных в машинном масле ладоней и прошлась по лужайке и лавкам в грязных ботинках.

Только вот сегодня здесь было очень тихо. Мне никогда не доводилось видеть Грин пустым, особенно в теплую погоду, ни разу в жизни. Летними ночами кто-то все равно тут ошивался: какой-нибудь местный житель, еле перебиравший ногами и находившийся в том состоянии, в котором лучше не садиться за руль; какой-нибудь турист в разноцветной одежде, который приковылял сюда из бара «Бернинг Мэн», чтобы свалиться в наши кусты; ребята из католической старшей школы соседнего городка, которых мы никогда не приглашали на наши вечеринки, но которые все равно с надеждой заявлялись сюда; или парень по имени Дов-Из-Ниоткуда, который жил где-то в окрестных лесах, но никто не знал, где именно. Он заботился о городских бродячих псах, собирал палки, которые можно было использовать как трости, и всегда давал верный прогноз насчет дождя. А еще он иногда начинал вдруг лаять и бросать свои палки в машины, поэтому, столкнувшись с ним ночью, лучше было быть поосторожнее.

Но той ночью не видно было даже Дова.

Я бы подумала, что время остановилось и городок остался каким был с тех пор, как мне пришлось покинуть его, но порыв ветра выхватил из моей руки корешок автобусного билета и, пронеся через Грин, бросил его на окно пустой пиццерии, а потом перевернул и погнал обратно по ступеням, где он затрепыхался, после чего бумажку прибило к моим ногам.

Остановись время, ветра бы не было. А время бы остановилось, чтобы Руби успела встретить меня у автобуса. Так где же ее носило?

Мой чемодан вдруг сам быстро покатился с холма, который вел к Мельничному ручью, и мне пришлось бежать за ним. Я знала, где Руби прячет ключ, потому что им, спрятанным на подоконнике, она пользовалась чаще, чем тем, что висел на кольце в связке. Но когда я открыла дверь в ее квартирку, то увидела пустую комнату, по полу которой были раскиданы меню «Вок-н-Ролл» и индийского ресторанчика. На окнах не висели занавески, а в раковине не было грязной посуды. В ее спальне валялся матрас, но без постельного белья.

Это напоминало мне дом, покинутый за минуту до того, как должны были открыть шлюзы и пустить воду. Она ушла и больше не возвращалась. Она ушла и не сказала, где мне ее искать.

Мне попалось несколько забытых ею вещей: на крючке за дверью висел оранжевый свитер на молнии; в стоке раковины лежало кольцо для пальца ноги; валялась коробка спичек с темным отпечатком ее губ, в котором остался еще целый ряд спичек.

По темнеющим отпечаткам на ковре можно было догадаться, где стояла мебель. Вот тут стол, а там диван. Воздух в квартире был спертым, удушливым. Холодильник отодвинули от стены, с него свисал толстый черный шнур. Внутри лежала идеально сохранившаяся слива, замерзшая, с отметинами ее зубов – Руби откусила маленький кусочек и оставила сливу, словно через пару дней она стала бы слаще. Сестра часто пробовала так фрукты, даже в супермаркетах.

– Руби? – позвала я.

Ее имя эхом прокатилось по пустой квартире, отскакивая от потолка, а когда я посмотрела туда, то увидела сделанную ее рукой надпись:

«Руби».

Как будто кто-то когда-то смог бы позабыть, что она здесь жила.

И тут я услышала визг шин. На парковке под окнами резко остановилась машина. Я вышла из квартиры на галерею второго этажа с бешено колотящимся сердцем. Нет, это был не дышащий на ладан старый ржавый «Бьюик», машина даже не была белой, да и Руби там не было. Но я узнала того, кто высунулся из автомобиля со стороны водителя, выкрикивая мое имя.

Один из бывших бойфрендов Руби, которых было немало. Парня звали Пит, у него были лохматые волосы, а одет он был в драную футболку с логотипом группы Pixies, старую настолько, что я могла видеть через нее блестящие капельки пота на его коже. Руби бросила его сто лет назад, как бросала всех их, но он, похоже, до сих пор этого не понял и не сваливал куда подальше.

– Она сказала, что, если на Грине тебя не будет, посмотреть здесь, – говорил он. – И сказала привезти тебя на вечеринку, там она тебя встретит.

– Руби послала тебя? – Но все-таки стала спускаться по лестнице.

– Ну спасибо, – ответил он, когда я подошла, – большое спасибо.

– Почему она не приехала сама?

Он отмахнулся от моего вопроса, словно это была какая-то головоломка, на которую он не знал ответа, одна из тайн Вселенной, которую ученые пытаются разгадать на протяжении всей своей жизни, типа Большого взрыва и того, насколько реально он может произойти, или есть ли жизнь на Марсе.

– Ты же знаешь Руби, – сказал Пит. – Давай садись в машину. Вечеринка – в карьере, так что нам лучше успеть туда до того, как закончится все пиво.

Я знала Руби. Я знала ее лучше, чем кто-либо, лучше любого парня, с которым она была, и неважно, как долго длился их роман и что он там, за закрытыми дверями, себе об этом романе воображал.

Я видела ее такой, какой не видел никто. Я слышала имена, которыми она за глаза награждала каждого парня, с которым встречалась, и если бы парни их узнали, то эти прозвища преследовали бы их целую вечность. Я видела ее счастливой. Я видела ее грустной. Я видела, как смесь из ила, паприки и яичного желтка капала с головы Руби, окрасив ее уши в оранжевый, когда мы решили покрасить в рыжий наши волосы. Я видела, как она смеялась так сильно, что немного обмочилась. Я видела, как в ярости она пробила дыру в стене. И как после этого, с поцарапанными и опухшими костяшками, но с ясным взором широко раскрытых глаз, сказала, что это не имеет значения – ничего не имеет значения, кроме нее и меня.

Да, я знала Руби. Но даже я не могла понять, почему она не приехала за мной сама, а послала какого-то бывшего в потной футболке с логотипом группы, популярной в девяностых.

Только подойдя совсем близко к машине, я поняла, что в тени, рядом с водителем, сидит кто-то еще.

– Ты должна помнить Оуэна, – показав на своего младшего брата, сказал Пит. – Вы, ребята, учились в одном классе, да?

– Не совсем, – разглядывая силуэт Оуэна, ответила я. – Он на год старше меня.

– Да какая разница, – отозвался Пит.

Я ощутила это сразу же, как только закинула свои сумки на заднее сиденье и уселась туда же сама, прямо за Оуэном. Непреодолимое желание оказаться на его орбите, близко настолько, чтобы можно было даже просто смотреть на него – пусть и из-за угла. Я почувствовала, как внутри расцветает надежда. Сердце заколотилось. В глазах вспыхнули горячие звездочки, а вокруг моей головы затянулось лассо.

Ох, Руби.

Интересно, это ее рук дело?

Должно быть. Она отправила за мной брата Оуэна, Пита, решив, что он тоже наверняка окажется в машине. Хоть я и была осторожной и никогда не говорила вслух о своих чувствах к нему, сестра, видимо, всегда знала. От нее ничего нельзя скрыть, точно нет, – не это ли она хотела мне сейчас сказать?

Руби наверняка знала, что я буду сидеть всего в нескольких дюймах от него, на протяжении всей дороги до карьера, сколько времени она бы ни заняла. Что, может, я заговорю с ним, и он поддержит разговор. Я даже видела в воздухе над сиденьем рядом со мной ее улыбку, самодовольную и радостную.

Но только было кое-что, чего Руби не знала точно. Что даже она не в силах сделать так, чтобы я понравилась Оуэну.

– Оу, – сказал Пит, – помнишь Хлою? Сестру Руби?

Оуэн ответил лишь через секунду. Он вздохнул, и я не была уверена в том, как это понимать – то ли как раздражение, то ли как невнятное подтверждение, кто его знает. А потом, словно это стоило ему огромных усилий, он повернул голову буквально на миллиметр и сказал мне одно слово, всего лишь одно:

– Привет.

Оуэн не шевелился, и мне было видно только часть его профиля и затылок. Пока меня не было, он, должно быть, отказался от очередного ирокеза и отрастил волосы – они торчали в разные стороны, где-то длиннее, где-то короче. Но было темно и не видно, в какой цвет он красит их сейчас.

– Привет, – ответила я.

Его брат надавил на газ и выехал с парковки.

Руби захотела бы послушать историю о нашей поездке к карьеру, она ждала бы ее. Ей хотелось бы чего-то фантастического – и не без динамичных приключений, от которых наши сердца начали бы биться быстрее.

Мне следовало выдумать что-то, здесь, прямо в машине. Вообразить достойную историю.

Первым делом, нам нужно было избавиться от Пита – так или иначе. Руби бы не хотелось, чтобы в этой истории был и Пит, так что… может быть, мы бы остановились заправиться и он стоял бы со шлангом целую вечность. Или мы бы ехали себе спокойно, как вдруг небо над нами разверзлось и нечто, чему мы не знали названия, темное, размахивающее крыльями, налетело бы на нас, схватило его за горло, и Оуэну не оставалось бы ничего другого, как сесть за руль самому. Да, что-то невероятное, типа такого, чистый вымысел. Что-то, что завладело бы вниманием Руби.

Пит исчез бы, кому какое до него дело, а я пересела бы на пассажирское сиденье рядом с Оуэном, и нас разделяли бы только большой стакан с газировкой в подстаканнике и рычаг переключения передач.

И тут, пока мы неслись бы по Двести двенадцатому шоссе, Оуэн посмотрел бы на меня, по-настоящему посмотрел, впервые за все время. Может, он бы вспомнил, как игнорировал меня в школе, и устыдился этого.

Мне должно было быть все равно, конечно. Я была как моя сестра, разве нет? Созданная ее едкими шпильками в адрес всех парней, ее кирпичными стенами, которые она возводила, чтобы не впускать ни одного из них в свою душу. Мне нужно было поступить так же, как Руби поступала с любым парнем, к которому теряла интерес, – словно ее сердце выползало из грудной клетки, чтобы умереть, но другой даже не подозревал об этом, не ощущал запах его разложения.

Но я так не хотела.

Если пришло время мне рассказывать историю, то это была бы моя история, и Руби позволила мне поведать ее. Оуэн повернулся бы и сказал…

Раздался звук вибрации. Я посмотрела на свой мигающий телефон.

Увидела что? Я сидела на заднем сиденье, Пит по-прежнему был за рулем, и перед моими глазами маячил лишь затылок Оуэна.

Мы подъехали к карьеру, и он выскочил из машины сразу же, как только она остановилась. На гравийной площадке, не видимой с дороги, в беспорядочной мешанине стояла целая уйма автомобилей, но большого белого «Бьюика» Руби среди них не было. Должно быть, она попросила какого-нибудь тюфяка быть трезвым водителем и подвезти ее, а потом отвезти домой нас обеих.

В воздухе витал запах дыма – слабый, но застревающий в горле – а сквозь деревья просачивались всполохи теплого света. Большой костер.

Я оставила свои сумки в машине Пита. Иначе никак: вечеринка была в самом карьере, и единственным способом добраться туда была недавно протоптанная тропинка через деревья. Пит шел впереди, показывая дорогу, я за ним, а затем Оуэн. Когда я вдруг резко остановилась, он, оказавшись ближе, чем я ожидала, наступил на задник моей туфли.

– Извини, – пробубнил Оуэн.

– Прости, – пробубнила я в ответ.

И этой ночью, под дубами, соснами и другими деревьями, названия которых я так и не удосужилась выучить, мы с ним оказались так близко друг от друга, как никогда раньше, и эта близость длилась три, четыре, пять секунд, пока он не отошел в сторону и не проскользнул мимо меня, и его рука коснулась моей руки. От него пахнуло сигаретами, и мне захотелось, чтобы от него пахло по-другому. А потом он исчез.

Я потеряла Пита, и мне пришлось идти самой, на ощупь, вытянув вперед руки, пока деревья наконец не расступились. Под моими ногами зашуршал гравий, стало шумно, и я заскользила вниз по склону. Это была яма, просторная и глубокая, заполненная людьми, которых я знала. А может, людьми, которые знали Руби, поэтому им приходилось как минимум притворяться, что они меня знают, потому что я была ее сестрой. Здесь, дома, я прежде всего была именно ее сестрой.

Руби была рядом – где-то неподалеку. Я ощущала ее в темноте.

Оказавшись на дне ямы, я посмотрела на другой склон, где в ночи сверкал красный гребень – горящий костер, – и там увидела ее.

Она ждала меня.

Ждала услышать о том, как я без сожалений оставила штат Пенсильвания. Она спросит, я отвечу, и мы снова будем жить в своем ритме, а потом начнется лето, с того самого момента, где остановилось два года назад, когда в одну теплую ночь, подобную этой, все пошло наперекосяк.

Я уже почти взобралась на противоположный склон, когда меня остановили. Чья-то рука схватила меня за лодыжку и потянула вниз.

– Хлоя! Я слышала, что ты будешь здесь! – воскликнула какая-то девчонка.

Она растянулась на покрытом гравием склоне в компании своих друзей, наверное, мы знали друг друга или когда-то знали. Там были другие девчонки, и парни тоже. Началось обычное «а помнишь это?», «а помнишь то?», «ты теперь будешь жить с Руби?», и «правда?», и «вау!», и «эй, хочешь пива?».

Мой карман завибрировал. Снова Руби.

Она была где-то в ночи – могла видеть меня, а я ее нет.

Потом пришло еще одно сообщение:

И еще одно:

Что было странно, потому что пиво ей не очень нравилось – из-за пены. Наверное, поэтому мне сразу же стоило догадаться, что она решила подставить меня. Я должна была понять, что наша с ней встреча здесь никак не связана с вечеринкой, потому что на самом деле вечеринки были Руби до лампочки, даже ее собственные.

Но на тот момент меня занимало лишь одно – найти в темноте тот кег, а потом, отыскав, взобраться по склону, мимо развалившихся на нем людей, и не наступить на чью-нибудь руку.

Когда я оказалась у кега, мои глаза уже привыкли к тусклому освещению. Стало более-менее понятно, где мы: либо на старой стройплощадке, либо там, где хранили гравий. Вдалеке виднелся кран, заблокированный сложенными в кучу бетонными плитами. Воздух казался плотным из-за пыли, поднимавшейся от ног проходящих мимо людей. Нас окружали деревья, и где-то там, в темноте, были горы – жалкое подобие того, что можно увидеть днем.

Я видела все четко и в то же время нет.

Казалось, словно я смотрела на поверхность откуда-то снизу. Откуда-то из глубины, которая всасывала меня все сильнее, а вокруг выступали пузырьки из-за моего сопротивления, и легкие жгло от удушливого воздуха. Такое знакомое ощущение, как будто я уже бывала здесь раньше.

Время разлилось вокруг меня, закрутило меня, как барабан стиральной машинки, а потом резко остановилось. И я снова оказалась здесь, как ни в чем не бывало. Я была здесь.

Как и она.

– Привет, Хлоя. Давно не виделись.

Она стояла у разливочного носика кега. Я видела ее руку с пластиковым стаканом, наполняющимся пивом. Красный пластик, поднимающаяся пена, белая пена, наклон стакана, чтобы пена слилась, держащая его рука, со всеми пятью пальцами.

– Держи, – сказала она, протягивая мне красный стакан. – Все равно там почти уже ничего не осталось, так что лучше забирай ты, пока ребята на него не накинулись.

Уж кого-кого, но ее я точно не ожидала увидеть – ни сейчас, ни здесь.

Но вслух я об этом не сказала. Взяла стакан, поднесла его к губам. Приоткрыла рот. Высунула язык. Наклонила стакан. Сделала глоток.

– Еще увидимся, да? – спросила она.

– Да. – Это все, что я смогла ответить. Потому что даже представить себе не могла, что когда-нибудь снова заговорю с девушкой, с которой говорила сейчас.

Я точно была в карьере? Стояла на краю этой ямы с гравием? Держала в руках этот стакан?

Я развернулась и шагнула куда-то в сторону, и вдруг вокруг меня обвились две знакомые руки, в ухе раздался знакомый голос.

– Хло! Ты здесь! – закричала Руби.

Она отстранилась, чтобы взглянуть на меня.

Должно быть, на моем лице застыло какое-то странное выражение, потому что сестра засмеялась, вырвала из моей руки стакан и вылила остатки пива.

– Что ты делаешь! Ты же ненавидишь пену.

Руби выглядела точно такой же, как я ее запомнила, точно такой же, как три недели назад, но вдруг стала для меня какой-то чужой, не в себе, в свете костра ее глаза отливали красным.

– Это… – с трудом произнесла я, – это…

Я показала в сторону кега, не в силах заставить себя произнести имя.

– «Пабст», – подсказала Руби. – На вкус как блевотина, знаю. Но не волнуйся, тебе не обязательного его пить.

– Нет, нет. Я не про пиво.

– О, нет! Поездка в автобусе оказалась еще хуже, чем ты написала? Вы правда чуть не разбились? Потерялись на магистрали? Сбили стадо оленей?

Она отвлекала меня, пыталась заставить говорить о чем угодно, только не о том, что я видела только что прямо здесь и сейчас.

Лондон.

Но Лондон не могла наливать себе из кега стакан пива, в этом я была уверена. Это не Лондон болтала с каким-то парнем. Это не Лондон с полосками на рукавах прикрывала рот рукой, пряча смех. Это не ее волосы были неровно отрезаны, еще больше топорщась клочками, чем я помнила, обесцвеченные еще сильнее, чем раньше, и по-прежнему открывающие оба ее уха. Нет. Это не смех Лондон, хотя и похожий на ее, поднимался над костром и эхом раскатывался по яме карьера. Темная ночь и шум вечеринки играли с моим сознанием, огонь костра вызывал галлюцинации. Я единственная, кто тут был не в себе.

Но потом Лондон подняла глаза и встретилась со мной взглядом. Улыбнулась. Это была она, она, и никто другой.

Лондон, которую похоронили два года назад, каким-то образом все еще была жива и стояла прямо передо мной.

Я взглянула на Руби, чтобы услышать подтверждение, но мы больше не были одни и не могли говорить обо всем на свете.

– Пити, – протянула сестра, – следи за рукой.

К нам присоединился Пит. Он тряс рукой, как будто его только что шлепнули, и говорил:

– Парень может и попытаться, верно?

Руби пристально смотрела на него.

– Нет, – сказала она. – Не дважды. Не со мной.

– Но Руби, – вмешалась я, говоря совсем не о Пите и не о том, куда он положил свою руку.

Она поняла. Потому что тоже смотрела на кег. Потом громко, для Пита, ответила мне:

– Ты же знаешь ту девчонку, Лондон? Из школы? – Ее рот произносил слова, но глаза говорили совершенно другое. В них поблескивал красный огонек. Они предупреждали меня не произносить то, что я хотела произнести.

Теперь историей управляла я, могла повернуть ее в любом направлении, в каком вздумается. Спуститься ко дну карьера, метнуться прямиком к костру или подняться выше самых высоких деревьев. История, которую ты выбрал для рассказа, – не всегда та история, в которую ты веришь. Поэтому я тоже громко ответила:

– Да, я знаю ее.

И Руби, успокоившись, улыбнулась, а потом закрыла глаза. И вдруг вид у нее сделался усталый, она слегка пошатнулась, как будто ей срочно нужно присесть. Пит вытянул руку, несмотря на то что мог снова получить по ней – вдруг Руби решит опереться на него. Но она быстро встряхнула головой и открыла глаза. Зеленые, как я помнила, по ним, ярким и пронзительным, ее узнавали. И сказала:

– Так я и подумала. Вы вместе ходили на французский, верно?

– Верно, – слабым голосом подтвердила я.

– Пива хочешь? – спросил Пит.

– Хлоя не пьет, – огрызнулась Руби, заставляя его замолчать.

Она подошла ближе. Ее руки снова обвились вокруг меня: локти, запястья, пальцы повисли на моей шее, чтобы не отпускать. Сестра могла бы закрыть мой рот ладонью, но в этом не было необходимости: я не собиралась ничего говорить.

Она прижала меня к себе и, клянусь, выдохнула слова в мои волосы:

– Видишь, Хло? Всё опять по-прежнему.

И – вдруг, без всяких объяснений тайн неизвестных уголков вселенной – все просто стало опять по-прежнему, хоть я и понятия не имела, каким образом.

Смотрите сами: Лондон была там, как будто все вернулось на круги своя. Как будто ничего и не было. В точности как сказала Руби.