19
Я вернулась

Я вернулась из леса. Когда я садилась в машину Пита, он ни слова не сказал про то, что я промокла насквозь. Просто открыл мне дверь и спросил:

– Нашла я ее?

Я покачала головой.

– Женщины! – произнес Пит. – Только запрети им что-то, и они сразу же сделают противоположное.

Я так сильно промокла, что не смогла ничего ответить и поэтому просто сердито зыркнула на него. Тогда он добавил:

– Руби все время выкидывала такие фокусы. Я привык.

Пит нажал на педаль газа, и машина двинулась в прежнем направлении.

– Думаешь, она будет дома, когда мы приедем? – спросил он.

– Да. Но знаешь что, Пит? Может, пока мне не стоит туда возвращаться. Давай пока поедем в город. Я должна сначала позвонить ей или дождаться ее звонка.

Я подумала, что она до сих пор не написала мне. Попросила провести время вне дома, но так до сих пор и не сказала, что уже можно вернуться.

– И почему девчонки никогда не могут сразу определиться? – пробормотал Пит, но тем не менее повез нас в центр города, как я попросила, и не возражал.

Я вытащила телефон, чтобы убедиться, работает ли он еще. С ним все было в полном порядке – и больше никаких бесчисленных уведомлений – поэтому я написала Руби.

Я не стала ждать ее ответа и сразу же отправила следующее:

Молчание.

Остановившись у Грин, Пит заглушил двигатель и принялся что-то бормотать себе под нос, хотя все равно делал все, что я говорила. Вдруг он открыл рот, и я подумала, что сейчас услышу очередную пошлость, но Пит посмотрел на меня и просто сказал:

– Ради сестры Руби – все что угодно.

Он говорил так серьезно, словно под гипнозом, как будто это я околдовала его, но мне не нужны были эти лавры, да и, если уж на то пошло, Пита и не нужно было околдовывать. Он все равно продолжал бы следовать за моей сестрой, как и всегда. А все из-за того, что она что-то сделала с ним много лет назад, и с тех пор он ходил как в тумане, одержимый ею, едва способный одеться, и это несмотря на то, что Руби раз сто просила его отстать от нее.

– Пит, почему? Почему ты такой? Что она с тобой сделала?

– Кто? Руби?

Я кивнула.

Она разбила ему сердце, это само собой. Может, даже сделала это одной рукой, сжав его в маленький тугой шар. Может, она сделала это быстро, пока оно стучало у нее в ладони – вырвала его из груди Пита и все это время хранила в дальнем ящике комода, а он даже понятия не имел об этом.

Пит пожал плечами.

– Она была моей первой девушкой, – ответил он. – Моей первой… – Я прямо-таки видела, как крутились валики в его голове, словно ему стоило неимоверных усилий удержаться от очередной скабрезности. – Моей первой… э-э-э, во всем.

Я кивнула. Больше мне ничего не нужно было. Ни разрядов молнии, ни горячего, шкварчащего дыма. Все оказалось настолько банальным, что этого было достаточно.

– Спасибо, Пит. Спасибо, что подвез.

– Не благодари меня, я просто служба такси.

Я старалась придумать, что можно было сказать ему, чтобы он не выглядел таким жалким, но он снова заговорил:

– Я не против. Честно. К тому же ты так сильно напоминаешь мне ее, что если что-то нужно тебе, для меня это все равно, как если бы что-то понадобилось ей. И мне это типа даже нравится, понимаешь?

– Понимаю, Пит.

Он чуть склонил голову, приложил ладонь к глазам, прищурился. Люди всегда так делали, когда хотели увидеть во мне частичку нее. Парни так делали. Парни все время так делали.

– Я понимаю, что мой брат находит в тебе. Нашел в тебе то есть. Ему же хуже.

Я покраснела, когда он повторил глагол в прошедшем времени.

– Тебе лучше не рассказывать об этом своей сестре, – сказал Пит.

– Я и не собиралась.

– Просто… Просто будь осторожна с тем, что говоришь ей.

И в этот самый момент нас напугал громкий стук по капоту машины. Я посмотрела через мокрое от дождя лобовое окно, ожидая увидеть нашего городского сумасшедшего, Дова-Повсюду, который забрасывал машины палками, если считал, что они припарковались не в том месте. Но глаза, вглядывающиеся в меня через стекло, не были глазами Дова. Это были бледные, отчужденные глаза женщины. Она стучала по капоту рукой.

Я повернулась к Питу:

– Как думаешь, что ей нужно?

– Ты, очевидно. Она не моя мать.

Мне хотелось отречься от Воробья, сказать, что Руби была для меня большей матерью, чем она, и что, вообще, это слово бессмысленно, что оно не должно иметь юридической силы и что какая-то биология еще ничего не означала… но еще мне было немного жаль ее, мне не хотелось, чтобы она вот так, под дождем, стояла у машины. Я только сейчас заметила, что Пит остановил машину как раз напротив «Виллидж-Таверн». Мы были практически у нее на пороге.

– Э-э-э, мне кажется, она хочет поговорить с тобой, – сказал Пит, потому что она упорно не желала уходить. – Сходи. Я присмотрю за тобой и заодно выпью пивка.

И вскоре я уже сидела напротив женщины, которую мы с Руби неохотно называли своей матерью.

Ее близость вернула меня в воспоминания о детстве.

Как я стояла над ее кроватью без простыней, а она спала уже тринадцать часов подряд. Как пыталась расшевелить ее, отключившуюся в кресле, ранним утром перед школой. Как мы с Руби бросали в нее изюм из пакетика со смесью сухофруктов и орехов, потому что не ели его, даже если он был в шоколадной глазури. Как мы наблюдали, как она вырубается прямо за рулем двигающейся машины.

В большинстве моих воспоминаний мать была в бессознательном состоянии.

Она выглядела совсем изнеможенной. Одни ее волосы, наверное, весили больше, чем она сама. Тяжело вздохнув, мать сказала:

– Она знает, что ты здесь?

Я покачала головой.

– Нет, но она может написать мне в любую минуту, и тогда мне придется уйти.

– Я просто хотела повидать тебя. Без нее.

– Зачем?

– Ты моя дочь, – ответила она, но как будто на автомате, и я не поверила ей.

Я оглядывалась по сторонам, стараясь не смотреть на нее. Внутри бара было темно, как мне и представлялось. Это было тускло освещенное помещение с низкими потолками, уставленное покосившимися столами, с барной стойкой у стены, за которой к нам спиной сидел Пит и хлебал пиво. Мне еще не было двадцати одного, а значит, мне нельзя было находиться здесь, но никто, похоже, не собирался меня выставлять. Помешать этому семейному воссоединению могла только Руби, но ее здесь не было.

В этом баре наша мать проводила почти все свое время. Может, за прошедшие два года Воробей даже жила в этой темной дыре, позабыв, как выглядит солнце, и о ней все тоже позабыли. Вот что бывает, когда Руби больше не обращает на вас внимания. Вы как будто перестаете существовать.

– Ты хотела мне что-то сказать? – спросила я.

Она кивнула, глядя на свои руки. Мать носила много колец, не меньше восьми. Все они были куплены за гроши на блошином рынке, камни, подходящие к месяцам, в которые она не родилась, почернели от времени, серебро сжималось вокруг ее пальцев с разбухшими костяшками. Именно поэтому, говорила Руби, не стоит носить кольца так долго – кто-то к старости усыхает, кто-то полнеет, но ты никогда не узнаешь, каким будет твое тело.

– Она сказала мне не видеться с тобой, – призналась моя мать. – Сказала не приходить в гости. Не звонить. Сказала, что сообщит мне, когда…

Она подняла свои водянистые глаза, в которых мелькнул страх, но больше ничего не сказала.

Я не верила в ее отговорки. Мысль о том, что все это время мать хотела увидеться со мной, тем более если учесть, что мы жили в одном городке, казалась мне абсурдной.

– Руби не запрещала тебе видеться со мной, – ответила я. – Она бы не стала говорить ничего подобного.

Судя по выражению ее лица, она была трезвее, чем обычно, и если бы я сказала правильные вещи, задала правильные вопросы, она смогла бы вполне здраво ответить мне.

– С ней с самого начала было что-то не так, – сказала Воробей. – Мать всегда знает, когда с ее ребенком что-то не то, она чувствует это.

Должно быть, она помнила другую Руби, которой я не знала. Она видела в ней то, чего я не могла видеть. И не хотела.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросила я. – С Руби все нормально.

– У нее есть это умение, разве не замечала? Оно всегда у нее было, с самого детства. Умение заставлять других делать вещи за нее. Получать то, что она хочет. Говорить то, что она хочет, чтобы ты сказал.

Я пожала плечами. Это было правдой, ну и что с того?

– Ты не сможешь ее остановить. Даже если будешь стараться изо всех сил.

Я посмотрела на Пита, хотела одними губами прошептать ему: «На помощь!», чтобы он спас меня от нее, но он был слишком поглощен своим пивом.

– Я должна была быть рядом с тобой, Хлоя, – говорила моя мать. – Не оставлять тебя с ней. Прости меня.

Она уже и раньше говорила мне подобные вещи, просила прощения за то, что оставила меня одну: так было каждый раз, когда она трезвела и приходила повидаться со мной. Неважно, что я отвечала ей. Я могла напевать, заткнув пальцами уши, могла понюхать лук, чтобы заплакать. Все это было так непостоянно. Вечным могло считаться лишь то, что говорила мне Руби.

Но в тот момент я поняла, что, несмотря ни на что, не злилась на нее. Может, другая бы девочка и злилась на такую мать, как она, но Воробей не знала, что мне не нужна мать – у меня была Руби. Мое сердце принадлежало ей.

– Сколько ты уже выпила? – спросила я. – Будешь ли ты помнить это завтра утром? Я имею в виду наш разговор?

– Я помню все, – четко и осторожно произнесла она, как будто хотела, чтобы эти слова уложились в моем сознании. – Все, Хлоя. Каждую мелочь.

Стоило ей сказать это, как в темной комнате стало еще темнее. Я была уверена в том, что именно это она и хотела донести до меня. Ни сожаления, ни любовь, ни то, какой властной могла быть Руби, – нет. Она понимала, что я видела, и хотела, чтобы я знала об этом.

Из всех жителей городка – в том числе и Лондон – она была единственной, кто все понимал.

– Ты помнишь… – начала я, в любой момент ожидая сообщения от Руби, которая попытается заставить меня замолчать, ожидая, что кто-нибудь попросить меня предъявить удостоверение личности, что у Пита закончится пиво. Я ждала любой преграды, но ничего не произошло. – Ты помнишь ту коробку, которую отправила мне в Пенсильванию, когда я переехала к папе?

Она мрачно кивнула.

– Перья рассыпались по всему полу.

Мать ждала. Она знала, что я собиралась сказать.

– И тот некролог. Из газеты городка через реку. Ты помнишь, как отправила и его?

Пелена на ее бледных глазах была непроницаемой и оставалась на месте, сколько бы раз она ни моргала. Как запотевшее лобовое стекло, которое не очистят даже дворники. И, глядя в эти глаза, я думала, что она понятия не имела, о чем я говорю. Она никак не могла знать.

Но мать сказала:

– Бедная девочка. Бедные ее родители.

Нет, она точно знала, о чем я говорила.

– Я же сказала тебе, я помню все, даже то, что не хочу помнить. Я помню, что было прежде, помню, что стало потом, и помню, когда все изменилось. И теперь ты дома.

Меня словно обожгло огнем. Пальцы словно кололи раскаленные иголки, по телу пробегали волны жара.

– Но… как? – спросила я и понизила голос: – Больше никто не помнит.

– Она разрешает мне. Она всегда разрешает мне помнить.

Наша мать рассказала больше, чем я даже могла предположить, и потому что этого хотела Руби. Но представьте пьяницу, известную на весь городок тем, что она отключается в супермаркете и отсыпается после запоев в городской тюрьме – никто никогда бы не поверил в то, что она говорит. Представьте себе, как, должно быть, ее сводило с ума это проклятье помнить все. Руби поступила ужасно жестоко. Но я считала, что наша мать заслужила это.

– Знаешь что? – вдруг сказала она. – Тебе не стоило сюда приходить. Не надо было мне просить тебя об этом. Не надо мне было подходить к машине… – Мать встала. – Тебе пора.

И тут, как по мановению волшебной палочки, раздалось жужжание. Как будто мотылек решил укрыться здесь от дождя и теперь взбирался по моей ноге и колотил своими крыльями по моим джинсам, чтобы я выпустила его. Но это был мой телефон, установленный в режим вибрации. Это было сообщение от Руби – сестра отправила его только что, в эту самую минуту, чтобы показать мне: она знала, где я находилась. И с кем.

Но в самом сообщении не было ни слова об этом.

Мы уезжали от Джоны? Видимо, разговор у них не сложился.

Я смотрела на нашу мать, первого человека, от которого мы съехали, забрав все свои вещи. Руби тогда было семнадцать, мне одиннадцать с половиной, и мы решили, что лучше будем жить в своем бардаке, чем делить бардак с ней.

Я ответила на сообщение:

Задержав дыхание, я прочитала ее ответ: