14
Сейчас самое время

– Сейчас самое время поговорить, – объявила Руби.

Мы снова забрались на «вдовью площадку». Сверху было синее небо с воздушными облаками, снизу раздавался стук молотка Джоны, который заканчивал работу над крыльцом. Руби, видимо, больше не злилась на меня и, улыбнувшись широкой улыбкой, похлопала по стоявшему рядом с ней шезлонгу.

– О чем поговорить?

Я села на шезлонг и заметила связку воздушных шариков, болтавшихся у дальних перил. Они были большими, круглыми, разных цветов и очень походили на те, что мы видели на дне рождения в парке, разве только шарики Руби были скреплены красными лентами и привязаны к деревянному столбику. Должно быть, кроме лент у нее не нашлось ничего подходящего.

Моя сестра улыбалась, и серый цвет исчез из ее глаз, но голос звучал серьезно.

– О том, о чем мы не поговорили прошлой ночью. Есть то, что тебе делать можно, и то, что нельзя, и об этом мы должны поговорить.

Руби, загибая пальцы, стала повторять то, о чем уже говорила мне: я не должна отвечать на телефон. Не должна уезжать за пределы городка, не должна есть перед ней изюм (это было что-то новенькое, но я помнила, что от вида изюма ее тошнит, и вообще, кто сказал, что изюм не превратится обратно в виноград, когда его проглотишь?), не должна ходить к водохранилищу. Она не хотела, чтобы я курила, хотя сама, бывало, это делала, наркотики и выпивка также были под запретом. И еще Руби явно была не самого высокого мнения об Оуэне, потому что сказала: если мне хочется встречаться с парнем, то я должна постараться и найти кого-нибудь другого.

Тут я остановила ее.

– Почему? Что с ним не так? Он брат Пита. А ты встречалась с Питом.

Руби передернуло.

– Не напоминай мне.

– Тогда что?

– Оуэн слишком симпатичный. Есть что-то отталкивающее в симпатичных парнях, которые знают, что они симпатичные, и полагают, что все остальные тоже в курсе.

Забавно слышать это от нее.

Но сестра только начала.

– Он никак не может утвердиться с цветом своих волос. А потом они отрастают, потому что ему лень красить их. Это кое-что говорит о его душе, Хло.

Я не мешала ей говорить.

– Он начинает курить травку, как только открывает с утра глаза. Он постоянно под кайфом… только подумай обо всех этих мертвых мозговых клетках, Хло! Они не вырастут снова, это еще хуже, чем волосы. И он никогда не смотрит мне в глаза. И еще всегда был непоседливым, с самого детства.

Я покачала головой: это было совсем уже несерьезно.

– Я хочу, чтобы ты сегодня же выбросила его из головы. Никто с такой ужасной прической… Короче, он тебе больше не нравится.

– Не нравится?

– Да, не нравится. Иного я не позволю.

Она вела себя так, как будто в ее силах было запретить мне чувствовать. Словно она могла засунуть руку мне в глотку, пошевелить пальцами и достать из меня все, чего не должно, по ее мнению, там быть – точно так же, как когда мы набирались смелости очистить холодильник от старых заплесневелых контейнеров с едой навынос. Она делала это так быстро, что даже не затыкала нос.

– Так, а теперь расскажи мне о Лондон, – сказала Руби. – Как она себя вела прошлым вечером?

То, как она задала этот вопрос… там было больше недосказанного, чем сказанного, и я посмотрела вниз, на задний двор, где работал Джона, чтобы убедиться, что он не услышит нас. Но только там оказалось пусто.

Я с осторожностью выбирала слова:

– Она рассказала мне про реабилитацию.

– В смысле, она сейчас на реабилитации? – То, что я ее сестра, не мешало Руби играть со мной в игры. Мы могли играть с жителями нашего города, с проезжающими мимо туристами, но друг с другом? Так нельзя.

– Я знаю, где она была на самом деле, – сказала я и добавила: – Даже если она сама не знает.

Руби ждала. Хотела, чтоб я сама это сказала.

– Я думала, она умерла. Я видела ее. Но она никогда не умирала, верно?

– Нет, она умерла, – тихо ответила Руби. – Ты видела, что видела. Но мы вернули ее, разве нет? Ты хотела, чтобы все было как прежде – а это означало вернуть Лондон. Хотя это заняло больше времени, чем я думала. Но ожидание стоило того, потому что теперь ты здесь.

– Все это время… она была там, внизу?

– Я хотела вернуть ее, прежде чем ты вернешься домой, Хло. Чтобы ты больше никогда не уехала.

– Я уехала два лета назад. Я жила у папы на протяжении двух лет!

Руби опустила голову.

– Я же говорила, я пыталась сделать это раньше. Пыталась прошлой весной.

Я не могла понять, о чем она говорит.

– Хло, ты уехала, и я была вне себя от горя. Оглянуться не успела, как наступила осень и стало холодать. А потом пришла зима – все водохранилище покрылось льдом, нельзя было ни залезть в него, ни вылезти оттуда. – Здесь сестра выразительно посмотрела на меня. – Но когда я вернулась весной, они не захотели отпустить ее.

– И как тебе удалось… – Я не знала, как это сказать. – Заставить их передумать?

– Я ждала, очень, очень терпеливо ждала. – Ее глаза заблестели. – А потом перехитрила их.

Повисло неловкое молчание. Мы ощущали силу водохранилища за нашими спинами.

– Зачем? – спросила я.

«Как?» прозвучало бы куда уместнее, но я так и не смогла заставить себя произнести это слово.

Руби прикрыла глаза тыльной стороной ладони.

– Зачем я так старалась вернуть ее? Потому что ее не стало, и ты была опечалена, – просто ответила она. – Хотя, может, «опечалена» не совсем то слово. Может, лучше описать это словом «не-все-в-порядке», хотя это не одно слово. Ты уехала, Хло. Из-за этой девчонки ты уехала! И я не могла… я не могла смириться с этим. И поэтому все исправила. Теперь Лондон снова здесь, и ты тоже.

Я переваривала ее слова. Она вернула Лондон из мира мертвых ради меня. Ради нас.

Внутри моей сестры жила какая-то необъяснимая сила. Она могла решать, кому жить и дышать. Кому остаться, а кому уйти. Она контролировала все, что происходило в этом городке. Даже те, кто говорил, что любит ее, не могли вообразить такого.

Руби тем временем продолжала говорить, объясняя свой поступок.

– Разве это так уж неправильно, Хло? Разве ты будешь винить меня за то, что я вернула все, как было, исправила то, что сделала с ней, пусть даже это немного эгоистично с моей стороны?

Что она сделала с Лондон.

Внутри меня все похолодело, стоило мне осознать, в чем Руби только что призналась. Что ей нужно было все исправить. Потому что в самом начале она сделала кое-что ужасное.

Это она заставила девушку, которую я нашла мертвой, появиться там как по волшебству. Хуже того, это из-за нее Лондон оказалась в той лодке.

Дело было не в том, что моя сестра вернула Лондон – тело Лондон оказалось той ночью в той лодке потому, что туда положила его Руби. Лондон провела все это время в Олив, потому что ее туда отправили. Моя сестра.

Она как будто принесла Лондон в жертву – но зачем?

Что еще не говорила мне Руби?

– Хлоя! – крикнула она. – Почему ты так смотришь на меня?

– Я… я просто не могу поверить в то, что ты сделала.

Она широко улыбнулась, ничего не стесняясь.

– Это пустяки. Ты даже представить не можешь, что еще я сделала.

И я не могла – представить себе этого. Ни тогда, ни потом. Я знала лишь одно: впервые в своей жизни я по-настоящему испугалась своей сестры. Тяжесть в моих ногах больше не была страхом перед Олив, или перед Лондон, или перед всем тем, что я видела в своих кошмарах в Пенсильвании… это был ужас.

Людям было позволено гулять по нашему городку только по капризу моей сестры? Она могла стереть любого в порошок, а потом раздуть эту пыль?

Если бы спросили меня об этом тогда, в тот момент, когда я стояла на ветру на ее «вдовьей площадки», я бы положила руку на сердце и поклялась, что да, она очень даже могла.

Но больше всего меня волновало, что моя сестра затеет следующим? Как далеко она готова зайти? Придется ли мне когда-нибудь остановить ее?

Из дома до нас донеслись звуки тяжелых шагов. Кто-то поднимался по лестнице – Джона. Руби наглухо закрыла окно, чтобы он не смог выйти к нам.

– Я рада, что мы обо всем поговорили, – сказала она.

Потом подошла к противоположному концу площадки, которая смотрела на подъездную дорожку и дорогу в город и где, развернувшись к нему спиной, мы могли забыть о существовании водохранилища.

– Хлоя, иди сюда, посмотри, – сказала сестра.

Наполненные гелием воздушные шарики тянулись к небу, но она крепко привязала их красные ленты к перилам, чтобы ни один не улетел, хоть они и пытались. Здесь, рядом с водой, было ветрено, причем куда больше, чем в любом другом месте города, за исключением самой вершины горы Оверлук.

Я последовала за ней и села на ее шезлонг.

– Для чего они? – спросила я, осторожно подбирая слова – после того, как она рассказала мне то, что рассказала, хотя я подозревала, что о многом Руби умолчала.

– Угадай.

– Мы собираемся устроить вечеринку?

Руби притворилась, что ее сейчас стошнит в кулак.

– Пригласить сюда людей? Людей из города? Сюда? Чтобы нам нужно было говорить с ними, кормить своей едой, а потом стирать с наших стаканов отпечатки их губ? – Она, похоже, была шокирована моим предложением.

– Значит, никакой вечеринки?

– Нет, слава богу. Но шарики вроде как все равно для них…

– А где ты их взяла?

– В магазине, где еще? Там же можно их заправить и все такое. Когда я увидела такие на лужайке у стадиона, мне в голову пришла одна идея.

Лучи солнца осветили голову Руби, и стала видна хна в ее волосах. Сестру охватило волнение. В свете дня она выглядела куда уравновешеннее, чем ночью, когда показалась мне почти дикой. Однако ее глаза лихорадочно блестели, и вряд ли от солнца.

Она снова собиралась сделать что-то невероятное – я прямо-таки ощущала это: Руби словно взобралась на опасный край высоты и собиралась прыгнуть с него с разбега.

– Смотри, – все так же показывая на шарики, сказала она.

И тут я заметила, что на шариках ее аккуратным почерком написаны сообщения. Каждая буковка была старательно выведена тонкой шариковой ручкой. Но это не были ее невинные послания типа «Руби передает привет», которые она оставляла внутри мебели Джоны, или типа «Руби была здесь», как на кирпичной стене городского кредитного союза. Нет, это были маленькие приказы:

– Что это? – взяв в руку оранжевый шарик, требующий лазанью, спросила я.

– Хло, ты когда-нибудь читала книги по самосовершенствованию?

– Нет вроде.

Она выхватила шарик с лазаньей из моих рук, развязала ленту и отпустила его. Мы наблюдали, как он поднялся к облакам, похожий на маленькое заходящее солнце, только за ним еще тянулся блестящий огненный хвост.

Потом Руби развязала зеленый шарик с желанием закопать восемь баксов, которых как раз хватило бы на пачку сигарет, хотя она не должна была их покупать, потому что мне не нравилось, что она курила. Мы наблюдали и за ним.

– Короче, в одной такой книге я прочла, что ты должен просить то, чего хочешь, иначе никто не догадается дать тебе это, – сказала сестра.

Я засмеялась, но она была абсолютно серьезной.

– Знаешь, чего я хочу? Чего-нибудь веселого для разнообразия. Я хочу, чтобы люди работали на меня, потому что обычно это я стараюсь за них изо всех сил.

Она что, шутила?

Нет, на ее лице не было и тени улыбки.

Ее голова закрывала мне вид на шарики. Она стояла очень близко, так близко, что ее нос расплывался в бледное неясное пятно. Я поразилась, насколько симметричной была родинка на ее щеке – настоящий круг, как будто создатель рисовал ее самым маленьким в мире циркулем и при этом не сбился.

– В этот раз я хочу чего-то исключительно для себя, – продолжала Руби. – Ну, тебе, Хло, тоже можно будет съесть кусочек лазаньи, но ты понимаешь, о чем я.

Понимали ли я? Насколько я могла судить, моя сестра всегда получала все, что хотела. И если даже это не всегда удавалось ей с первого раза, она возвращалась и брала, что ей нужно, и никто не мог остановить ее.

В этом заключалась ее магия – как все таяли рядом с ней и позволяли ей брать и брать; это было ее чарами.

Но вдруг ей стало этого мало.

Руби хлопнула в ладоши, от чего я подскочила на месте.

– Как я хочу побыстрее отпустить все шарики! – завизжала она. – Не могу видеть их привязанными. Прикованными к одному месту. Печальное зрелище.

Сестра быстро развязала красный шарик и отпустила его.

– А теперь ты. Отпусти какой-нибудь тоже.

Я сделала, как она просила, без всяких вопросов. Отправила бирюзовый шарик навстречу солнцу.

– Ты хочешь, чтобы кто-нибудь пригласил тебя на танцы, а сама скажешь ему «нет»?

Руби кивнула, так что я отвязала его и отпустила на свободу.

– Мне нравится, когда меня приглашают, – сказала она. – И мне не обязательно говорить «нет». Все будет зависеть от того, кто пригласит. Но если этот кто-то будет знать, что я могу отказать ему, то удивится, если я соглашусь, разве это не мило?

– Если ты согласишься.

– Ты права, скорее всего я откажу ему. – Сестра улыбнулась и заправила мои волосы за уши, хотя в этом не было никакой необходимости. Она была довольна мной. Я делала то, что хотелось ей. – Ты знаешь меня лучше любого другого человека в мире, Хло. Ты могла бы написать обо мне книгу. И если бы ты стояла перед расстрельной командой и они должны были бы продырявить тебе голову, если ты не сможешь правильно ответить на вопрос, а вопрос этот был бы обо мне, то твоя голова осталась бы целой и невредимой, Хло.

Теперь я улыбалась, ничего не могла с этим поделать. Она знала, как мне нравилось слышать, что я была единственной, кто по-настоящему знал ее. Мне нравилось, когда она напоминала мне об этом.

Я смотрела, как она отпускала остальные шарики. Как отвязывала их хвостики, выпуская на волю. Как отошла назад. Как наблюдала за каждой красной ленточкой, поднявшейся в небо, даже вне ее досягаемости.

Вскоре они все улетели. Я посмотрела на небо – ее шарики были повсюду. Казалось, что на синеве выступили кроваво-красные царапины, что все вокруг заполонили ее приказы, и никто и ничто не в силах остановить их.

Я почувствовала, что она стоит рядом. Переполняемая силой этого момента. Возможностью. Возбуждением.

Что-то в ней вырвалось на свободу, как эти ее шарики.

Теперь ничто не могло сдержать ее.

Небо принадлежало ей.

Из дома снова донеслись звуки. Джона стучал в окно. Колотил даже.

Руби просто стояла и смотрела на окно, словно в любой момент могла взорваться бомба, но ей было так любопытно, что она решила не двигаться с места, даже если ее порежет осколками.

– Ты собираешься открыть ему или мне это сделать? – спросила я.

– Давай ты. А когда откроешь, скажи ему, чтобы он вернулся вниз, пожалуйста.

Я уже почти подошла к окну, когда Руби произнесла последнюю фразу.

– Но это его дом… – почти шепотом напомнила я.

– Я не хочу, чтобы он появлялся наверху. Эта часть дома только для нас с тобой.

Я повернулась лицом к окну. Оно не было занавешено, и я видела Джону с другой стороны – наши лица в дюймах друг от друга, но между нами тонкий прозрачный пласт. Он видел нас и, скорее всего, слышал.

Я отодвинула защелку и подняла окно. Но не успела я открыть рот, как Руби крикнула:

– Скажи ему, что я не просто так сделала ворота. Он просто взял и перешагнул через них? Спроси у него.

Ворота? Она поставила ворота?

Я, запинаясь, спросила:

– Руби хочет знать… Ты… э-э-э… перешагнул через них?

Джона кивнул. В его волосах застряли опилки, маленькие частички дерева, которых было так много, что ему, наверное, приходилось как следует вымывать их в душе, и несколько из них слетели и попали на меня, когда он пошевелился.

– Она говорит… – начала я, пытаясь найти слова, вежливые слова, слова, которые не заставят его возненавидеть меня, учитывая, что я, по правде говоря, была гостьей в его доме, ела его еду и по ночам спала в его кровати. Но мне так и не удалось закончить предложение. Я повернулась к Руби: – Тебе лучше сказать ему самой.

Но Джона вмешался:

– Не надо, я все понял.

Он с грохотом закрыл окно, чуть не раздавив мне пальцы. Потом спустился по ступенькам, и тут я увидела эти ворота – настоящая баррикада, сложенная из двух ящиков комода, длинной ручки кухонной швабры, которая была положена поперек, и пустой картинной рамы. Нечто подобное соорудил бы ребенок, чтобы не пускать собаку. Но Руби не собиралась пускать Джону.

– И долго там эта штука? – спросила я.

Сестра пожала плечами, но выражение ее лица ничуть не смягчилось.

– Он может спать на диване.

– Он разозлился, – сказала я. – По-моему, он очень-очень сильно разозлился.

Раньше мы никогда не оказывались в таком шатком положении, разозлив бойфренда, с которым еще пришлось бы столкнуться на следующий день. Всех предыдущих мы могли просто выставить. Или уехать от них. Никто из предыдущих не жил на первом этаже того же дома.

– Да нормально все с ним. Он не может злиться. На меня точно. К тому же не о нем нам следует волноваться.

Ее сверкающие зеленые глаза метнулись в сторону воды, воды, под которой скрывалось то, что некогда было городком Олив. И в следующий миг она уже смотрела не на воду, а на небо, на облака, на то, как ее воздушные шарики, перевязанные красными лентами, плыли к городу.

Я верила в нее. Я даже верила в эти шарики.

Я ведь видела, на что она способна, разве нет?

На одну короткую секунду я подумала иначе. О том, что ничего этого на самом деле не было, все происходило лишь в заблокированной части моего сознания, где нормальные люди оказываются, только когда спят или когда под кайфом от сиропа от кашля.

Может быть, где-то на Восьмидесятом шоссе в Пенсильвании вам попадется трейлер, поставленный на шлакоблоки, а в нем живет сумасшедшая девочка. Она вынуждена жить там, потому что ее отец не позволил ей оставаться в доме. Дверь в ее трейлер была бы заперта изнутри, на висячий замок. Но если вы найдете этот трейлер и заглянете в дверной глазок, то увидите ее глаз с другой стороны. Запавший, с темными кругом вокруг. Взгляд ненормальной. Эта девочка называла бы себя Хлоей. Она говорила бы, что ее сестра обладала магическими силами. Ее сестра возвращала людей из мертвых, делала из них больше, чем просто людей, чем-то другим. Ее сестра могла заставить вас делать всякие вещи, думать всякое и подчиняться ее воле. Хлоя видела все своими глазами; она смотрела, как это происходит прямо сейчас. Она прокричала бы вам это, царапая дверь трейлера, и вы бы, как всякий разумный человек, сбежали оттуда куда подальше.

Потому что это было невозможно. Руби, Лондон. И все же каким-то непостижимым образом мы все тут были – потому что так решила Руби.

А теперь еще и эти воздушные шарики.