У многих животных присутствуют строительные кирпичики эмпатии (в этой главе я использую слово «эмпатия» как собирательный термин и для сочувствия, и для эмпатии как таковой, и для отзывчивости и т. д.) Есть имитация, ключевое звено обучения у многих видов животных. Представьте себе юных шимпанзе, наблюдающих, как мама использует разные предметы. У людей склонность к имитации выражена чрезвычайно сильно, порой даже чересчур. В одном исследовании шимпанзе и дети смотрели, как человек вынимает из коробочки-головоломки соблазнительное угощение и при этом совершает кучу странных и «лишних» движений. Когда испытуемым предложили самим вытащить угощение, шимпанзе имитировали лишь последнее необходимое движение, а дети повторили весь набор действий от начала до конца.

Социальные животные постоянно эмоционально «заражаются» – тут и общее возбуждение в собачьей стае, тут и воодушевление отряда шимпанзе, патрулирующих границы своей территории. Эти состояния не слишком конкретны, они легко могут трансформироваться в другие типы поведения. Скажем, павианы решают добыть на обед нечто особенное, молодую газель, к примеру. Намеченная ими жертва бросается наутек, мчится изо всех сил, а павианы за ней следом. И вот бегущему впереди самцу вдруг будто бы приходит в голову мысль: «Здорово, я бегу впереди всех… ЧТО?! Прямо позади мой главный враг и конкурент! Зачем этот урод гонится за мной?» Самец останавливается, разворачивается и бросается в драку с врагом. Газель забыта.

Подражание и «заражение» эмоциями – удел малышей. Могут ли другие животные почувствовать чужую боль? Вроде того. Мыши способны выработать условный рефлекс страха заместительным образом, просто наблюдая, как другая мышь переживает страх и вырабатывает соответствующий рефлекс. И это, помимо прочего, процесс социально обусловленный – выработка рефлекса ускоряется, если мыши родственны друг другу или составляют брачную пару.

А вот еще одно исследование на этих зверьках – мышке в клетку поместили агрессивного «оккупанта». Как уже было показано, в этом случае последствия будут пренеприятные: через месяц у мышки все еще повышен уровень глюкокортикоидов, она находится в постоянной тревоге и более восприимчива к факторам развития депрессии. Но что важно, те же длительные эффекты регистрируются у мыши, которая просто наблюдала, как страдала от «оккупанта» ее товарка.

Так что для других животных верен принцип «где твоя беда – там и моя», и это было поразительно ясно показано в исследовании упоминавшегося выше Джеффа Могила из Университета Макгилла, опубликованном в 2006 г. в Science. Мышка наблюдала, как другая мышка в соседней клетке, отделенной плексигласовой стенкой, испытывает боль. В результате ее собственная болевая чувствительность подскочила. В следующей части этого исследования мышкам вводили в лапку раздражающее вещество, и они начинали усиленно зализывать больное место. Чем больше этого вещества, тем больше мышка будет лизать лапку: положим, ввели X вещества, и мышка совершила Y лизательных движений. Но если при этом она будет наблюдать рядом другую мышку, которой ввели больше вещества и которая лижет лапку с повышенной активностью, то наша мышка совершит не Y движений, а заметно больше. А если соседке ввели меньше вещества, то наша мышка тоже совершит не Y движений, а меньше. Это означает, что уровень боли, который ощущает наша мышь, меняется в зависимости от болевых ощущений соседки. Данное явление, что очень важно, имеет социальную окраску, потому что чувство боли становится общим лишь у близко знакомых мышей, которые находились в одной клетке.

Понятно, что мы ничего не знаем об эмоциональном состоянии этих животных. Каковы их ощущения – переживают ли они за своих товарищей, что тем плохо, или переживают их боль как свою собственную? И то и то маловероятно, а потому использование термина «эмпатия» в данном контексте выглядит несколько спорно.

Однако нам доступно наблюдать их поведение. Могут ли животные деятельно облегчать страдания товарищей? Могут.

Как мы увидим в последней главе, многим видам присуще поведение примирения, когда две особи после ссоры (негативного взаимодействия) демонстрируют повышенный уровень поведенческого сближения (сюда относятся груминг, сидение рядом друг с дружкой и пр.), что уменьшает вероятность новых конфликтов. У шимпанзе, как показали де Вааль с коллегами, существует также «утешающее» поведение – оно предусматривает участие третьей стороны. И вовсе не так, что какая-нибудь сердобольная обезьяна после битвы приголубит обоих драчунов. Нет, она идет к побитому и утешает именно его, а не победителя. В этом проявляется не только рассудительность, т. е. способность различить зачинщика и пострадавшего, но и желание успокоить потерпевшего. Подобное поведение – утешение проигравшего в драке – известно также у волков, собак, слонов, воронов (они чистят перышки жертве). И у бонобо оно не редкость – вдобавок к платоническим утешениям типа груминга они в своем бонобовском репертуаре предлагают жертве и сексуальные. Но вот у нечеловекообразных обезьян утешающее поведение не встречается.

Утешают друг дружку и желтобрюхие полевки – те, что образуют трогательные супружеские пары. В 2016 г. Ларри Янг из Университета Эмори, изучавший в свое время связь моногамии с вазопрессином у этих полевок (помните?), совместно с де Ваалем провел на тему «утешений» ряд экспериментов. Парочку рассаживали по клеткам в разные комнаты. Одного из супругов подвергали несильному стрессу, в контрольной группе полевку просто оставляли в комнате и ничего не делали. После воссоединения пострадавшей половинке доставалось больше утешений (груминга и облизываний), чем просто соскучившейся из контрольной группы. У супруга пострадавшей соответственно подстраивались тревожное поведение и уровень глюкокортикоидов. При этом в тех же опытах с пострадавшими, но незнакомыми полевками или в аналогичных экспериментах с полигамными их видами таких отношений не возникает. Как мы увидим, здесь правят бал окситоцин и передняя поясная кора.

Животные не только утешают попавшего в беду, но и вмешиваются весьма активным образом. В одном исследовании крыса должна была спасти товарку, болтающуюся на постромках в воздухе, и для этого нужно было нажимать на рычаг: она нажимала на рычаг гораздо чаще, чем когда в воздухе подвешивали в качестве контрольного варианта кубик. В другом эксперименте крыса должна была спасти соседку по клетке из неприятного плена. Животные делают это с той же отдачей, как и при добыче шоколада (это настоящая амброзия для крыс). И даже больше – когда крыса могла и освободить соседку, и добыть шоколад, она по большей части этим шоколадом делилась.

В такой просоциальности присутствует компонент Мы/Они. В следующей серии опытов авторы показали, что крыса станет трудиться, даже если рядом чужак, но чужак из ее же родственной линии, т. е. генетически близкий. Естественный вопрос: может быть, спасение Своих получается само собой, автоматически, из-за встроенных генетически запаховых феромонов (вспомним главу 10)? Нет. Ведь крыса бросается выручать из беды соседа по клетке, выращенного в другой генетической семье. А если крыса воспитана приемной мамой из иной генетической линии, то она потом будет спасать членов своей приемной семьи, а не биологической. Кого считать Нашими, определяется жизненным опытом даже у грызунов.

Почему все эти животные берут на себя труд облегчить страдания других и даже помочь им? Вряд ли они сознательно применяют золотое правило, и совсем не обязательно они так поступают в счет социальной выгоды – крысы спасают из плена соседей, даже если они точно больше никогда не встретятся. Возможно, здесь включается нечто вроде отзывчивости. Но, с другой стороны, можно подозревать и личную заинтересованность: «Эта подвешенная так верещит, что действует мне на нервы. Нужно что-то сделать, чтобы она заткнулась». Поскреби крысу-альтруиста – найдешь лицемерку.