Глава 10
Крохи покоя
Оренбургская область, с. Большой Сурмет
(координаты: 53°47′42'' с. ш., 53°26′27'' в. д., 2033 год от РХ)
Водить умела Уколова. Азамат даже не удивился, СБ – штука серьезная. А уж офицеры в ней, все десять, должны быть круче яиц. Даже если у самих нету. Вот такие, как Евгения.
Чудо-«буханка» стояла удобно. За домиком, с ее стороны, обнаружился пологий спуск, убегавший в овраг. Прям как ворожил кто беглецам, выскочившим из капкана и попавшим в облаву. Уходить по нему вышло – любо-дорого.
Завели лишь в самом низу. Транспорт кто-то из двух хозяев-выродков поставил именно носом вниз и, только приложи усилие, тяжеленная хреновина сама заскользит. Так и вышло, разве что Азамату с Уколовой досталось прямо на ходу нырять внутрь кузова. Учитывая высоту – оказалось не очень удобно.
Азамат, взобравшись на крышу разгонявшегося стального чуда-юда, вглядывался назад. Ногами технику не победишь, эт верно. Он старался не обманываться, не с чего. Ревел авиационный движок, верно? Их-то он запомнил после нескольких услышанных машин пайлотов. Спасательная экспедиция? Возможно… Только чересчур уж большая, если припомнить остальные звуки. И свет. На машинах Бугуруслана редко стояли военные фонари, бившие на километр. Неоткуда взять просто было, и все тут. А тут… не иначе, прожектор типа «Луны», стоявшей на двух бэтээрах-восьмидесятках ОСНАЗа, точно.
Раз так, то все само собой складывается в картинку, неприглядную и крайне опасную.
Те, шедшие от Отрадного, существовали на самом деле. И оставались такими же сильными, как в мертвом городе. Считать ли плюсом уничтожение Клыча с бандой… Пуля еще не решил. Не до того.
Вездеход гулко и не особо шумно порыкивал двигателем, уходя по оврагу дальше и дальше. Стенки поднимались выше, и даже стало немного боязно. Мало ли, вдруг упрутся в тупик, проворонив подъем, и что?
– Азамат, заберись внутрь! – Уколова, потянув за куртку, заставила забраться назад. – Нет никого сзади. Успокойся. И сверху по-над оврагом никого тоже нет. Удача.
Азамат не ответил. Удача – чересчур капризная девка, чтоб ей верить. Повернулась милым личиком и не менее милыми сиськами – жди, как покажет зад. Совершенно не милый, проходящий антибонусом.
Сейчас им куда важнее попытаться уйти, оторваться как можно больше, надеяться на поломки, на морозники, на что угодно. Даже на зверье, уже впадающее в спячку по своей мутантской манере. Где-то неподалеку, если не изменяла память, водилось ни много ни мало, а целое стадо гром-быков. И с ними сталкиваться не хотелось. А вот преследователям-то… тут Азамат радовался бы, как ребенок.
– Мы идем по следу, – доверительно шепнула Женя. – Четко здесь они шли к МТС.
Азамат присмотрелся.
Освещения не включали, глупо чересчур. Здесь снег не стаял, пока лежал. И верно, колею-то не с высоты видно лучше, как ни странно.
Движок работал отлично, гудел ровно и без подозрительных звуков, которых Азамат почти боялся. Ну, не любил, эт точно. Не знал, что с ними делать, если чего случится.
– На крыше – бак с горючкой. В машину залито почти по полной, предусмотрительные сволочи нам попались. Явно заправили сразу по приезде. Ты отдохнуть не хочешь?
Не хочешь? Азамат был готов вырубиться, наплевав на все. Но оставлять ее одну… это неправильно. Такое вокруг творится, стоит быть вместе.
– Зря.
Он опять вслух говорил?!
– Не говорил ты ничего. На лице все написано просто. Наши там как?
Наши… Азамат забыл такие слова. Не вспоминал очень давно. И сейчас не особо хотел.
Машина… это хорошо. Не ножками грязь с сугробами месить. И Леночка все ближе. И Дармов…
Сейчас Азамату, пусть и на совсем ничего, поверилось в успех экспедиции. И в девчоночку, дочурку Мишки, виноватую только в шерстке на спинке. Жалко ли Дашу? Да, жаль. Это Азамат понял уже давно. Чересчур жесткий обмен выпадает. Но того стоит. Думать тут стоит только о Леночке. И о медвежьем угле, куда стоит упереться и скрыться там надолго. Если не насовсем.
– Гляну, что да как…
Уколова кивнула. Света не хватало, Азамату виднелся только тонкий профиль вытянутого лица. Он пожал ей плечо и отправился в корму. Отправился… тут развернуться бы.
Хотя, оказалось, развернуться тут вполне можно. Наваренный сверху горб поднял потолок, добавил места. Машину неведомый Хозяин упаковал для своей ручной твари по полной.
Крепления по бортам и канистры с водой. Встроенная печка с… газовыми баллонами, баллонами, пят`ак! Откидной столик, контейнеры с инструментом, контейнеры с… боеприпасами и шкаф с оружием. Закрытый на кодовый замок. Сволочи… Его не вскроешь за просто так.
Костыль спал. На откидной койке слева. Даша, в обнимку с неутомимо мурчащим Саблезубом, лежала на правой. Именно лежала, смотрела на Азамата и монотонно гладила-чесала кота. Беда-а-а…
– Ты как?
Даша кивнула, почти сразу отвернувшись к стенке-борту.
– Мы доберемся. А они до тебя – нет.
Плечи девчушки дрогнули.
– И что?
Азамат, собравшись уходить, застыл. Хороший вопрос…
– Я ж не ребенок. Думать могу, хотя и не часто.
Он не знал, что ей сказать.
– Где был мой дядя до прошлой недели? Или позапрошлой, какая разница? Родных своих искать надо, не сдаваться, а он…
Права, конечно, чего уж… Хотя все у них, у подростков, всегда с надрывом.
– Дядя твой – человек серьезный. Он десять лет порядок наводил, как мог. Начал с сержанта, стал командиром СБ. Да и мало ли, как вышло. Он же тебя нашел.
– Не он. Та женщина, сканнер. Не случись ее, я б так и полоскала белье в Кинеле, и ласкала бы… ну, в общем…
– Я понял. Если бы да кабы росли во рту грибы…
Даша развернулась.
– Это у свиней такое есть, видела. Наросты, мясистые, их удаляют.
Азамат шмыгнул носом. Хотелось смеяться, но не стоило. Снова закроется.
– Да, понимаю. Твой дядя – человек умный и расчетливый. Думаю, будет сложно, но всяко лучше, чем там, где жила раньше. Ты – мутант, но на это в СБ глаза закроют.
– Обычно не закрывают?
Азамат кивнул.
– Фашисты.
– Поговорку про грибы не знаешь, а о фашистах – наоборот?
– Кто про них не знает?
Оставалось только снова кивнуть.
– У нас они были, недолго, правда. Все пытались с Тофиком и его бандой бороться.
– Кто?
– Фашисты… – Дарья села. – А ты о ком?
И действительно, о ком он сам-то?
Саблезуб муркнул, ткнулся башкой в ладонь. У, морда мохнатая, ласки ему хочется с теплом. Кровопивец, а все туда же.
– Мне его будет не хватать.
– Кота?
– Угу. Он… хороший он. Ласковый.
– Аж капец, какой, – пробурчал Костыль, – аж сама ласка. О, шипит опять на меня… Кто их, кошек, разберет, чего на уме? Все, через одного, с припиз… с сумасшедшинкой.
– Ты чего не спишь?
– Заснешь с вами, – Костыль повернулся на бок, нахлобучил капюшон найденной в машине парки. – И бу-бу-бу, и бу-бу-бу…
– Пойдем вперед, – предложил Азамат, – пусть спит.
– Да сидите, – смилостивился Костыль, – там старлей ведет, а что оно значит?
– Что? – удивился вопросу Пуля.
– Дяревня… Таблички читать надо в брошенном и ржавом общественном транспорте. Водителя во время движения не отвлекать. Даже я знаю.
– Нашего водителя надо оберегать, – Азамат встал. – Не захочешь спать, приходи. Найди на чем сидеть, там сиденья убраны.
Убраны сиденья…
Из «буханки» чего только не убрали. От ходовой, заменив лыжами и гусеницами, до внутренностей, выбросив все потроха бывшей разъездной военной машины. Не «скорая», не, тут не ошибешься. Самая обычная «разлетайка» умершей Второй армии, не иначе.
Усилили наваренными пластинами по бокам и дну. Грубовато, но хоть как-то. Говорят, советские УАЗы ржавели дольше последних моделей. Видать, из-за этого и обросла машинка железом. Потому как явно не советских годов.
– Есть хочешь? – Уколова, оторвавшись от руля, повернулась к Даше. – У меня все нарезано, в рюкзаке. Сухари есть.
– Спасибо.
Азамат довольно улыбнулся. Есть захотела, так уже хорошо. Тяжело пришлось девочке, взрослому не по плечу. Хотя сейчас дети куда гибче, он куда дольше отворачивался от многих вещей, черствел внутри, наращивал толстую панцирную скорлупу. А Даша многое воспринимало спокойно… Хотя, может, и кажется? Что там, в чужой душе, как понять?
– Надо осмотреться, – Уколова притормаживала. – Ни черта без света не видно.
Азамат кивнул. Впереться в бурелом, в провал на дне огромной раны в земле или провалиться в речушку не хотелось. Наружу выбрался сразу, как вездеход, останавливаясь, захрустел настом и смерзшейся землей.
Встал на подножке, вслушиваясь, растворяясь в тишине с кромешной тьмой снова накатывающей зимы и ее страшной ночи. Безмолвие звенело пустотой, липко обхватывало колючим морозным воздухом. Тишина…
Ветер выл над степью, летел где-то высоко над проклятой землей, почти брошенной жизнью. Ветер взмывал все выше, гудел наверху, не дотянуться, не попросить помощи, чтобы принес хотя бы крохи чужих запахов, насторожил, подарил понимание, что да как. Эх, ветер-ветер, друг любого башкира, советчик и союзник, что ж ты так?!
Глупо разговаривать с ветром, это знали все. Только вот Азамат верил немного в другое. Многие бы осудили, но ему так было проще и лучше. Он любил свою чертову жизнь и принимал как есть. И не хотел считать ветер просто воздухом, несущимся с дикой скоростью из-за чего-то там… Не хотел. И не считал. И не зря.
Ветер, насмешливо плюнув россыпью холодных небесных слез, решил помочь глупому человечку. Потянул сильнее, разминая невидимые могучие мускулы. Разорвал удушливую темно-пепельную пелену, густо давящую на поверженную падь под собой. Воздушный разбойник, прилетевший сегодня с востока, как ему противостоять каким-то там тучам?
Одна, вторая, третья… Далекие холодные глаза космоса рассыпались по небу. На глазах становящемуся чистым. Чёрный бархат сминал серую дерюгу, мешавшую любоваться крохотным куском планеты, где ждал помощи букашка-человек. Раскидывался, растекаясь все дальше, прокалывая и поедая непроглядную только что завесу.
Звезды мерцали так же ровно и спокойно, как миллионы лет до Беды. Подрагивали далеким холодным, теплым, обжигающим и палящим до костей светом мириадов солнц. Наливались свечением рядом, подмигивали ему, одиноко стоящему на неуклюжей насмешке над автомобилями. Радовались вместе с ним незамысловатой простой жизни, такой горячей под вытертой до белизны на сгибах дряхлой армейской курткой.
Глубокая синева пришла чуть позже. Раскатилась по небосводу, вплетаясь между алмазами на черном королевском плаще ночи. Синева мягко сияла ровным серебром своей хозяйки, круглой и улыбчивой, ничем не напоминающей недавний мертвенный оскал над мучающимся кошмарами Похвистневом.
Свет пришел вместе с хозяйкой зимней ночи. Лизнул, разом и смело, не робея, землю, заплясал тенями, ожившими и радостно побежавшими во все стороны. Азамат выдохнул… Парок заклубился, осаживаясь вниз едва заметной россыпью жемчужин на шарфе-палестинке. Снег, почти не желающий показываться совсем недавно, заявил о себе сразу. Белое полотно по краям оврага бежало вверх, сливалось с бесконечным покрывалом степи, бескрайним, невероятным… лишь выберись и осмотрись.
– Красиво-о-о, – протянула Даша, выбравшись за Азаматом, – как же тут…
Азамат обернулся, прижал палец к губам. Тихо, милаха, тихо… Радоваться и восторгаться – чуть позже.
Тишина не пропала, не испугалась видимости и голубого мягкого серебра, щедро стекающего с неба. Все так же звенела, безграничная и всепобеждающая, настоящая хозяйка спящей пока степи.
Азамат кивнул самому себе. Тихо, спокойно, не идет пока никто за ними, удача все же повернулась лицом. Отлично. А вот…
– Что там? – обеспокоилась Даша, следя за его взглядом. – Ой…
Ой? О-ё-ё-ё-й просто.
След от их колымаги тянулся знатный. Две жирные черные змеищи из раскиданной гусеницами земли вперемешку с грязью. Тут и захочешь не заметить, а мимо не пройдешь. А если ищешь? То-то и оно. Прямо подарок, никак больше не скажешь.
– Женя…
– Да?
– Сколько мы проедем без дозаправки?
– Не могу сказать. Помню, сколько сама машина должна идти, а тут… все же другое. Двадцать на сто километров, наверное, не меньше. Если не больше.
– Если снег поплывет, как пойдем?
– Не очень пойдем. Лыжи и есть лыжи, как ни назови. Встанем – и как корова на льду.
– А дождь, в чем-то, был бы неплох.
– Следы смоет? – Даша покосилась на оставленные позади полосы. – Только мы же…
– Какой дождь? – Уколова пожала плечами. – Мороз, снег.
– Не заговаривай, – Азамат вздохнул. – Поехали, нечего стоять.
– А как же оправиться и перекурить? – крякнул изнутри Костыль. – Мне прямо не терпится.
– Без физиологии никак? – поинтересовалась Уколова. – Думаешь, мне приятно…
– Моя королева… – сивый возник рядом с ней. – Думаю, что после нашего с вами экзерсиса в том милом подвале вы просто мечтаете его повторить. А раз так, то любая физиология не должна отвращать. Тем более, исходя из логики и количества раз моего посикать в кустики, точно должны понять о моем здоровье. Физическом, моральном и половом.
– Господи…
– Коммунистка ты какая-то неправильная, – поделился Костыль, – ты вообще как, коммунистка, комсомолка, беспартийная или сочувствующая?
– Сталина на тебя нет… – Уколова покачала головой. – Иди ты уже по нужде, мой нескромный ни хрена не рыцарь, да поедем. Зассанец чертов.
Костыль гоготнул и протиснулся между Азаматом и сморщившейся Дашей. Подмигнул Азамату, споро спрыгнул и похромал себе за машину.
– Демон, не человек, – протянула Уколова, – надо было его там оставить. Всю душу уже вывернул и никак назад не запихнешь, вцепился, как клещ, и все.
– Я все слышу!
– Еще и ушастый, слышит он, – Уколова усмехнулась. И прошептала: – Костыль муди…
– И снова все слышу. Фу-фу-фу так говорить, товарищ старший лейтенант. И как вам не стыдно… ох, как хорошо-то, Настенька… Вы, как старшая по званию и относящаяся к самой прогрессивной части выжившего человечества, ибо исповедуете веру в мировой интернационал, должны всем нам показывать пример поведения и разговорной речи.
– Почему Настенька? – поинтересовалась Даша.
– Не знаю… ох… все ж надо до врача дойти. Или до бабки какой, травницы… Да что ж такое-то…
– Эй, – Азамат сплюнул, – ты там долго собираешься впрок маки поливать?
– Почему маки?
– Степь… – Азамат посмотрел на звезды. – Ну, а почему бы и нет. Степь, маки…
– Степная восточная мудрость, точно… – Костыль замаячил понизу, аккуратно, чтоб не оскользнуться, идя назад. – Вот, прям беда какая-то.
– Какая? – не дождавшись ответа про Настеньку, спросила Даша.
– Сколько ни тряси, а последняя капля всегда на ботинок, сапог или валенок.
– Господи ты боже мой, дай мне сил терпеть это дальше, а… дашь? – поинтересовалась Уколова у кого-то наверху. – Вот что ты за человек, Костыль?
– Хороший. – кивнул сивый. – Положительный и свободный от стереотипов со штампами.
– Руку давай, хороший, – Азамат наклонился, – сам-то не заберешься.
– Это да… – Костыль усмехнулся. – Пока еще нет.
Дверь даже не скрипнула, закрываясь. Хорошая техника у Хозяина. А думать о том, кто это, Азамату пока не хотелось. Зачем? И так понятно, что человек нехороший, раз ему служили такие, как Ча и Минос. Разговор с таким простой: дуплетом в голову. Можно и в живот, чтоб подольше мучился, но тут вопрос: а человек ли он? Мутанты не всегда подыхают после картечи в пузо.
– Ты как? – Азамат посмотрел на Уколову. – Устала?
– Нормально… – протянула Женя, зевая. – Но лучше не интересоваться.
– Моя королева?
Уколова вздохнула. Обернулась.
– Чего еще?
– Стыдно признаться, но водить я тоже умею. Просто рубило меня так, что хоть стой, хоть падай. Честное благородное слово. Иди, поспи.
Азамат разложил карту. Умеет вести? Пусть садится за баранку.
Хорошо, карта не пострадала и не пошла на растопку на МТС. Где они хотя бы? Ага…
Вот балка была, она-то овражищем и стала. Каньоном, Большим Оренбургским. И пока ни конца ему, ни края.
– Мы должны выйти на Большой Сурмет. Оттуда пойдем на северо-восток. К Белебею.
– Как скажешь, лоцман, – Костыль уселся в водительское. Уколова не стала спорить. И, если все верно, уже засопела, сломленная усталостью. Это хорошо, пусть отдыхает.
– Лоцман?
– Ну, не шкипер же… – Костыль погладил баранку ласковым кошачьим движением ловеласа, легко вспоминающего разные встреченные обводы, выпуклости и мягкости. – Шкипер сам должен уметь вести судно.
– А ты, значит, шкипер?
– Я – старпом. Шкипер изволит дрыхнуть. Хотя… может, и шкипер. Капитан, мать его, Флинт. И меня боятся отсель и досюдова. И любят, пусть и не все. Как ни странно, в основном любят бабы.
– Эй, Флинт… – сонно пробормотала Уколова.
– Ась?
– Не заткнешься, стану Сильвером. А его боялся сам Флинт.
– Молчу, моя королева. Уважаемые пассажиры, правила нашей транспортной компании вам знакомы. В связи с вынужденной пересадкой из комфортного железнодорожного экспресса в помесь мотоблока и труповозки с приклеенными пластиковыми лыжами, прошу всех пристегнуть ремни безопасности. Маршрутный боевой пепелац «Маньяково – Мертвонадеждинск» отправляется…
– Краснобай, краснобай… балабол ты, – буркнула старлей. – Дай ты поспать, изверг!
– Яволь, даме гауптман. И не спорь со мной, женщина! Твоё гауптманство у тебя на лице написано и скоро случится на погонах. Поехали-с…
Азамат не заметил, как «буханка» потихоньку набрала ход. Водителем Костыль оказался от Всевышнего, чего уж. Оглянуться не успел, а стенки оврага уже мелькают, ускоряются в беге, сливаются в белые полосы. И все это – мягко и убаюкивающе.
Когда они вылетели на открытый оперативный простор, Азамат тоже почти не заметил. Вот только катились в кишке, вырезанной в самой себе землей и… р-р-р-а-аз… лишь белое и посверкивающее, все в мягкой зелени пополам с жидким серебром луны. «Буханка», встав на ровно слежавшийся твердый снег, благодарно заурчала и побежала совсем ходко.
– По полям, по дола-а-а-ам, сёдня здесь, завтра та-а-ам…
Костыль мурлыкал под нос, сидя уверенно и даже красиво. Одна рука – на рулевом, вторая – на рычаге. Неуловимые движения, и машина катится и катится, переезжая почти незаметные на скорости кочки. Даже лучше, чем по трассе.
– Почему ты, типа, анархист? – поинтересовался Азамат. – И что оно для тебя?
– Ну… – Костыль усмехнулся, неуловимо достав откуда-то чудом целую самокрутку. – Да не журись, братишка, это просто табак. С Кинеля. Драгоценность моя. Говорят, раньше в ходу были сигары, натурально, скрученные из целого табачного листа. Знаешь, какие выше котировались?
Азамат пожал плечами.
– Свернутые на шоколадных, роскошно-тугих бедрах мулаток. Сладкие от солнца Кубы и их пряного пота. Эй, старлей, твои бедра круче, не переживай. Я ж твой рыцарь, в хвост его и в гриву, Айвенго. Шаришь?
Азамат усмехнулся. Шарит, хотя вроде и спит. Вот человек, а? Скотина и подонок, а смог даже на нее как-то особо подействовать.
– Шарит, – констатировал Костыль, – пусть притворяется, что спит. Это, мой друг башкир, животный магнетизм. И никак иначе. Врожденная харизма и обаяние.
Где-то на своей койке вздохнула Даша.
– А чего вздыхает просто Дарья?
– Не трогай ее, – посоветовал Азамат, – ее к нам привел наемник. Сдается мне, ты на него сильно смахиваешь.
– Не он на меня?
– Он старше.
– Кто такой?
– Морхольд.
– А… ну, каждому свое. Тебе прям интересно, почему я анархист и на кой оно мне?
– Не типа анархист?
– Не, самый, дружок, настоящий бессистемный анархист. Борюсь, как могу, за свободу людскую, настоящую и в головах. Неизвестно, что хуже, кстати. Несвобода с цепью на шее или клетка, запирающая мозги.
И ведь не поспоришь.
– Воля, Азамат, просто так не дается. Вот ты сам – человек вроде бы вольный, верно? Или нет? Чем тебя купил офицер этот? Старлей-то, понятно, баба служивая… извини, моя королева, женщина, конечно. Или все же девушка? А?
Уколова ответила бормотанием и сочным всхлипом, повернувшись на бок.
– Красиво спит.
Азамат не ответил. Костылю, судя по всему, накипело потрепаться. Пусть трепется.
– Знавал одну бабенку. Клевая, блондинка натуральная… Натуральная, представляешь? Проверял много раз, хотя в первый не понравилось, пришлось керосин искать и выводить всяких непрошеных гостей. Но красивая, стервоза, аж жуть. Волосы длинные, густые, жопа сдобная, как пышка… как две пышки. Грудь, как два кочана, крепких таких, упругих, прям укусить хочется.
– Сало в рюкзаке, – проинформировала Уколова. – И потише.
– Ох, женщины… Да она не такая, как ты, старлей. Ты – как хороший охотничий нож. Она – как кухонный. Спит, что ль?
– Ты про анархизм мне рассказывал.
– А? Да! Но сперва – про красиво спать.
– Трави. Только негромко.
– Да как скажешь. Вот эта мазель спала ужасно. Булькала, похрапывала, как мерин Соловейчика, а мерин Соловейчика, скажу я тебе, храпел, как неисправный глушак на бибике, как забитая фановая труба в сортире. И…
– Я не знаю, что такое фановая труба.
– Не завидую, чесслово. Лопухом всю жизнь-то подтираться несладко. Короче, храпела она ужасно, стонала, как будто ей кишки выпускают, зубами скрипела и даже попердывала.
– А анархизм здесь при чем?
– В ее случае очень даже при чем. Тупо работала, чем могла. А могла она всем своим телом, и весьма даже. Только почему так? Ей никто больше ничего бы не доверил? Верно, после такого мало кто отнесется как к человеку.
Это верно. Азамат такого насмотрелся.
– Все почему? Потому, что думают люди, как животные. Вот тебе и клетки в башке. Работала задком с передком, так теперь под старость тебе разве что доверят за свиньями выносить, не больше. Ей-то, вот как на духу, с детишками нравилось ковыряться. Только жить сладко да гладко нравилось больше. И ее клетку так просто не раскокаешь, не даст сама. Или не давала? Не знаю, давно не видел.
– Анархия-то при чем?
– При том, братишка, что мне вот все равно, кто она была. Окажись сейчас там, да скажи мне эта милка: «Возьми меня с собой, друг сердешный Костыль», – взял бы. И судьбу устроил, где подальше, чтоб не попрекнул никто случайно. Только ведь ни фига, не попросила бы такого. Ее тюрьма – у нее же в голове. Добротная такая тюрьма. Тепло, местами светло, и мухи не кусают.
– То есть ты щас пытаешься под свое желание колобродить подводить базу? Что-то не выходит, неубедительно звучит.
– Да? Хм, щас попробую иначе.
Он, наверное, попробовал. Только Азамат, клевавший носом минут пять, не услышал. Пристегнулся имевшимся ремнем – и все, пропал. Усталость, чего уж…
За окном тёмно и звёздно. Снега бы, пушистыми такими хлопьями… На неплотно закрытом балконе свистит заплутавший ветер. На градуснике – минус сколько-то там.
В квартирке хорошо. Тепло. Свет лампы мягко-рыже танцует тенями в углах. Целый чайник горячего янтаря и немного молока. Хорошая ночь, грустная, даже в чем-то романтичная.
Звонко льётся волшебный голос ирландской бэнши О’Риордан. Сейчас как раз к месту. На замену если кто и придёт, то только Курт. Не знаю почему. Мысли, мысли, мысли…о ком, о чем?
Ладонь мнёт тёмно-зелёную колбаску пластилина. Как в детстве, упорно, зная чертов характер, мни-мни – а он уже мягче и мягче. Что угодно могу слепить из него, всё, что захочется. Я – крошечный демиург, сидящий взаперти в своих квадратных метрах. Я могу всё. Если захочу.
Дракон расправит крылья и сделает несколько кругов над столом. Маленький пузатый старичок с окладистой бородкой сядет на пенёк, съест пирожок, закурит трубочку. Гладкая кошка выгнет спинку, потянется и свернётся клубком на пластилиновой табуретке. Живые…
Дракона с утра запру в шкафу, чтоб не вырвался в форточку, не пугал полётами пенсионерок во дворе. Завтра вечером слеплю ему рыцаря на коняшке. Пусть гоняются друг за другом. Так им хотя бы не будет скучно. Будет понимающая душа.
Старичка отнести бы в интернат на той стороне улицы, отдать детям. Воспитателям не отдам, будут смеяться. А он оживёт только от детского интереса в глазах. Ночью. Когда тёплые детские пальцы погладят его, прося пройтись перед ними.
Кошку… а её отдам Лене, с её чёрной помадой, шипованным ошейником и длинным кожаном плащом. Заблудившаяся во времени Эльвира, повелительница тьмы, плачущая ночью, сидя на ледяном подоконнике и куря чёрт знает какую по счёту сигарету. Может, с кошкой ей станет хотя бы немного теплее и не так одиноко. От непонимания.
Взять правильную, чёрную тушь. Сухую. Набрать немного воды, чтобы разводить, и кисточку. Тонкую единичку, стройную двойку или, в край, тройку. Соболь или колонок, мягкую, с аккуратным кончиком.
Я – никудышный креатор, ленивый и не выросший. Создаю выдуманные миры и людей. При желании каждый из тех, кто сейчас появится на бумаге, сможет рассказать историю.
Ветер чуть колышет пушистые головки тростника, мимо идёт мужчина в соломенной круглой шляпе. Высятся тонкие серые башни, плещут ленивые волны, разбиваясь о камни. Сидит на крыльце ещё нестарая женщина в шали, держит в руках спицы.
Дзюбэй будет всё так же идти вперёд, неся на плече меч в красных ножнах. Как ни назови его: Геркулес, Роланд, Сид, Илья-Муромец, Ланселот. Всегда и везде. Один против сотен. Единственный и неповторимый, непонятый и ненужный, когда всё спокойно. Так и идёт вперёд, меняя фон уже сам по себе. Изредка блестит полоска меча, доказывая правоту в её высшей инстанции.
В гавань входит крутобокий, с уже спускаемыми парусами, корабль. Высятся башни Серых Гаваней. Кэрдан, неугомонный и живой, в отличие от своих заносчивых родственников типа Элронда, возвращается домой. Всегда и везде. Бросающие вызов и идущие вперёд, несмотря ни на что, Язон, Брендан, Ларс, Колон, Митька Овцын. Их корабли всегда уходят за горизонт, полоща парусами. И всегда их ждут домой те, кто не может без них.
А женщина всегда мельтешит спицами, и серый котёнок гоняет клубок пряжи мягкими лапками. Всегда, из века в век.
Дзюбэя оставлю у себя. Пусть висит на стене. Когда станет совсем плохо и одиноко, поговорим. Молча, без слов.
Море… в школу, что во дворе. Может, выкинут, а может, и нет. Да кто знает? Вдруг хотя бы несколько из тех, кому сейчас так настойчиво забивают головы правильными институтами, пятью репетиторами, стажировкой за океаном, карьерой в будущем… все же задумаются. А только ли?
Женщину со спицами нужно отвезти домой. Пусть будет там. Она ведь есть почти у всех, такая добрая, родная, близкая. А у меня уже «была». Так пусть хотя бы так окажется рядом.
Взять простой карандаш. Заточить его как следует, до почти булавочной остроты его кончика. Шлифануть на «нулёвке» и достать лист из открытой пачки.
Я – отвратительный Создатель, запертый в клетке собственного мироощущения. Что скажут живущие на листах бумаги, покрытых штрихами, неуловимыми их чёрточками и чёткими линиями?
Мужчина в капюшоне, лицо замотано клеткой шерстяного шарфа, длинный меч с причудливым переплетением гарды, граящий ворон на плече. Клоун-арлекин-джокер сидит на плахе с топором. Девушка смотрит из причудливого орнамента виноградных плетей и листьев, тихая и спокойная.
Дилон, мрачный и тёмный. Вечный противник того, что называют Светом и Добром, не задумываясь – а правда ли это?
Шалтай-Болтай, что устал сидеть на стене и пошёл помогать Алисе, наводя порядок огнем и мечом… топором, гильотиной, бензопилой, косами, кольями и виселицей. Почему добро всегда более жестоко?
Елена, мудрая и нежная, оболганная и преданная. Гвиневера, Изольда, Анна, да и сколько их? Хотевших просто любить?
Этих не смогу отдать. Наверное, не смогу. Так и будут лежать в старой папке-скоросшивателе, глубоко-глубоко в столе. Станет грустно – достану, проведу пальцами по чётким линиям, аккуратно, стараясь не смазать штриховку.
«Бабушка, бабушка, забери меня домой…» – колонки надрываются англоязычным хрипом. Чай кончился, и за окном светает. Пора просыпаться…
– О, с добрым утром, браток… – Костыль устало потер лицо. Машина стояла.
Азамат оглянулся. Ну да, так и есть.
В салоне имелись светильники. Работали от, надо же, аккумуляторов. И что делала Даша? Верно, читала.
– Даша?
Темные глазища уставились на него. С вопросом.
– Кто такой Дилон?
Она пожала плечами. И робко улыбнулась. Но не виновато, просто робко.
– Постарайся в следующий раз читать у себя в голове не так громко, пожалуйста.
– Хорошо.
Костыль хмыкнул, покосился на них обоих. По очереди, само собой. А Азамат разозлился. Прокол, дружок, еще какой.
– Знаешь, просто Дарья…
– Что?
– Ничего, – Костыль откуда-то, не иначе как из воздуха, достал еще самокрутку. – Дела-а-а…
– Что стоим?
Костыль сплюнул.
– А это, мой друг башкир, ты в следующий раз не так громко думай. Про погоду, мать ее.
Азамат, наконец-то проснувшись окончательно, понял две вещи.
Спал он несколько часов, забывшись полностью. И сейчас утро.
А то, что принял за темноту, объяснялось просто.
Лило. Как из ведра, больше никак и не скажешь. Или как из водонапорки, пробитой очередью крупнокалиберного.
– Думаю, что хорошего в этом мало, – поделился Костыль, – но таки есть.
– Интересно, что? – Уколова, сонно зевая, посмотрела на живое-мокрое стекло и покачала головой.
– В такой ливень следы наши смылись полностью. И никого за нами пока нет.
– Ключевое слово «пока», – старлей поежилась, покосившись на дверку. – Там совсем же сыро…
– Потерпите, моя королева, – Костыль к чему-то пригляделся. – Ехать придется долго из-за неудобной подвески и несоответствия лыж грязи. Но часа за три должны успеть. И там нам придется встать.
– Там? – Азамат непонимающе посмотрел на него.
– Там поселок или деревушка была. Нас вело, как корову на льду, не успел. Километров пять-семь по прямой. По буеракам – все десять. Долго ехать. Можно дойти.
– Ну, в баню! – Если б Саблезуб умел говорить, то точно присоединился бы к троице, пославшей предложение в указанный адрес.
– Тогда тупо ждем, – Костыль зябко поежился. Печку пришлось отключить. – А нам, друг Азамат, придется выползать, как подстихнет. Горючку залить. Все почти сожрал, обжора ненасытный.
