Глава 9
Ядовитая кровь

Если часто и подолгу палить в здании костер, кирпич закоптится в чернь.

Если часто и подолгу жарить там же плоть, кирпич завоняет не хуже плахи.

Если часто и подолгу наслаждаться болью здесь же, кирпич станет кричать.

Старший лейтенант Службы Безопасности Новоуфимской коммунистической республики Евгения Уколова не тряслась от страха, не дрожала всем телом и не клацала зубами. И не из-за все еще жутко ноющих десен и остатков зубов, выбитых Клычом. Нет.

Ее заморозило ужасом. Стянуло до судорог в мускулах и еле ощущаемого сердца.

Антон Анатольевич Клыч сейчас казался почти добрым другом… решившим чуть пошутить.

Она не помнила, как оказалась здесь. Внутри чертова здания МТС или где-то еще. Лишь огонь, растекшийся по руке, добравшийся до шеи за полтора удара пульса и пожравший ее полностью.

Пламя, трещавшее досками внутри черного каменного кольца, плевалось искрами. Несколько прожгли ей брюки. Одна, точно так, добралась до кожи… Но Женя не чувствовала. Какая разница? Какая сейчас разница?!

Чертово сало… В лоскут старого мешка завернутое, прошитое грубыми стежками, как долбаная посылка… Вон они, лоскуты, светлее, темнее, плесневелые, погрызенные мышами, все сплошь в темных и бурых разводах с точками.

Сколько таких дураков с дурами дед, проявив честность и прямоту, отправил в обход оврага с ловушкой, подкинув настоящий капкан?

Последний, вон он, еще барахтается чуть в стороне от пламени. Подвешенный за вывернутые из плечей руки к крюку. Раньше, наверное, по двум рельсам у потолка, прикрепленным к тавровым балкам, двигали части машин для ремонта. Сейчас мастерская стала бойней, разделочным цехом и коптильней.

У барахтавшегося уже не хватало ноги ниже колена. Культя, перетянутая ремнем, запеченная головней, слезилась тонкими темными соплями. Изредка мужик дергался, выл через кляп. Для чего кляп в таком месте? Чтобы не мешать.

Красные блики прыгали по дальней стене. Замирали на металле, кое-где видневшемся через закоксившееся мясо с кровью. Ужасу Беды для работы не нужен хирургический инструментарий или мясницкий инвентарь. Заточить можно почти что угодно, а порой и оставить тупым. Ох, да, Уколова понимала, в чем дело. Помнила поиски Ефима Кровопуска под Чишмами, как наяву видела чертову сторожку за селом, даже сейчас чуяла гниль и смерть, застывшие на лезвиях и секущих частях.

Ефим, хренов больной урод, обожал подвешивать женщин к стене и превращать их во что-то, недоступное пониманию нормального человека. В икебану из белых, отмытых наживую, выломанных костей и лоскутного одеяла неравномерно снятой кожи.

Тварь, маскировавшаяся под человека, тоже любила несколько своих… помощников. Сапожный нож, обмотанный изолентой. Садовый нож, намертво прикипевший в раскрытом состоянии. Старую темную киянку и треугольную стамеску.

Гузелька, не сумевшая даже плакать, Гузелька, оставшаяся без ножек тридцать третьего размера в двенадцать лет, ничего не рассказала. Рассказал взгляд оставшегося глаза, застывший на древнем дубовом верстаке с разложенными… помощниками.

Они не успели вовремя. Но успели остановить чудовище. Уколова унесла девочку, оставив в сторожке Дармова и двух сержантов. Унесла, почти сразу за порогом зажав чуть оттопыренные детские уши. Дармов решил подарить Ефиму букет из него самого. Да, тогда они успели и спасли ребенка.

Сейчас никто не станет искать Женю Уколову. И никто не спасет. Никто не помешает…

Даша, скрученная по рукам и ногам, лежала где-то в стороне. Уколова чувствовала ее запах даже своим сломанным и заживающим носом. Девочка ни разу не пошевельнулась. Костыль… она не знала, где сивый. И не знала, где Азамат. И не слышала кота. Никого.

Так и нужно. Чтобы никто не мешал.

Не мешал наслаждаться процессом. Человечину эта сволочь не жрала.

Пока, во всяком случае. Всего лишь варила холодец. Или тушенку, кто ее разберет?

Паяльная лампа. Генератор на соляре и строительный лобзик. Кухонный топорик с тяжелым рифленым обухом для отбивных. Несколько разномастных секаторов и садовые ножницы. Ножовка по металлу, с натянутой вместо полотна тугой и острой струной. Пару пластов, наслаждаясь, чудовище срезало с незадачливого путника уже при очнувшейся Уколовой.

Печка-мазанка с большой конфоркой, жарко полыхающей под булькающей кастрюлей. Густой мясной запах плыл вокруг, оседая на старлея почти ощутимыми волокнами, распадающимися в кипятке.

Длинный металлический верстак с тисками и машинкой для закатки консервных банок. И сами банки, блестященькие и гладкие, как вот-вот с завода. Пучки трав над ними, черемша, лук, еще что-то. Чудовище подходило к делу аккуратно и со сноровкой.

Чудовище оказалось субтильным, тонкокостным и в очках. Нормальных очках, не склеенных или соединенных скрепами. Невысокий юноша, с аккуратным, на правый бочок, зализанным светлым пробором.

Хорошие яловые сапоги, теплые шерстяные брюки, темная рубашка. Кожаный фартук до колен и высокие, по локоть, перчатки. Чудовище помешивало варево, аппетитно хрупало осенним яблоком и читало. Иногда хмыкало или откровенно саркастически улыбалось.

Дан… деревянная ложка с длинной ручкой задела кастрюлю…

Хруп… желтые неровные зубы цапнули налитый бочок и брызнули соком…

Хм… кожаные пальцы рванули страницу и бросили лист в огонь…

– Идиоты… почему они писали такой бред? – Чудовище разочарованно отправило книгу вслед её жарко вспыхнувшему чаду. – Любовь-морковь, сопли-слюни, и повсюду розовая карамель, аж зубы слиплись. И только бабло, крутой мужик под каблуком и трах-тибидох… Литература… Как можно так было, а?

Уколова сглотнула. Бред? Сам ты бред, скотина, а в книжке ерунда просто.

– А! Очнулась? – чудовище помахало ладонью. – Привет-привет. Я Ганнибал.

– Кто? – смогла выдохнуть Уколова.

– Ганнибал. Ну, Ганнибал Лектор, гениальный хирург и маньяк, знавший толк в кулинарии. Как употребить поджаренные кусочки мозга под кьянти и с зеленым горошком… Господи, неужели не читала?

Читала про хирурга, евшего мозги с каким-то горошком и ки…кье… Кто в здравом уме такое написал бы?!

– Вижу, не знакома. Но это не страшно, на самом деле, да-да, – Чудовище неожиданно оказалось рядом, азартно помахивая поварешкой. Капли упали на лицо Жени, горячие и густые. Она вздрогнула. Лед страха хрустнул, рассыпавшись на мириады лезвий-осколков, добравшихся до каждого нерва.

– Ты боишься? Ну… правильно делаешь. Знаешь почему? Ну, скажи… Ну?

Уколова мотнула головой. Говорить с ним? Нет, ни за что, ни за какие коврижки… Мама…

– Ой, какие мы, фу-ты ну-ты, задавака. Трусишка, зайка серенький, по лесу он бежал… – Чудовище-Ганнибал, на носках протанцевав до подвешенного, дико косящегося глазами, налившимися кровью, исполнило кренделя руками, закончив на ударе ложкой в центр культи, заметно расходившейся под запекшейся кровью и мясом.

Вопль хлестнул вверх, ударился о стонущий под замерзшей крышей потолок, прокатился по нему, отражаясь от стен. Черный терпеливый кирпич молча втягивал в себя новую порцию боли и утробного ужаса.

– Не кричи… не кричи-и-и…

Чудовище, постукивая ложкой по культе, стояло и смотрело на червяком дергающегося подвешенного. Стук-стук… аааааа… стук-стук… не кричи… аааааа… стук-стук…

– Достал.

– Нет! Не надо, не надо-о-о-а-а-а!

Уколова прятала голову в плечах, вжималась в стенку, плакала, понимая… так нельзя, нельзя ломаться. Держись, нельзя, Женя, нельзя…

– Да что ж такое-то, а? – Чудовище вытащило ручку ложки из развороченной дырки, бегущей кровью. – А-я-яй, как не стыдно, милая гостья? Я тут для вас стараюсь, заставляю этого молодого человека показывать всю необъятную мощь человеческих легких и даже, не имея слуха и не умея петь, демонстрировать прекрасное звучание «Аве, Мария» акапелла… Не расслышали? Сейчас еще раз попробуем, но вы не смейте отворачиваться, слышите?

Женя шарахнулась, как смогла, в сторону… Ганнибал оказался рядом быстрее, цепко лапнул тонкими стальными прутьями-пальцами за подбородок. Уставился светлыми чистыми глазами в ее дрожащие карие.

– Смотрите, пожалуйста. Вы правы, стоит бояться, если не станете слушаться и слушать. Выбор всегда есть. Вы же не хотите именно вот так?!

Красная ложка, вся в тягучих потеках, ткнула в воющего на одной ноте.

– Не хотите? Правильно. Смотрите, наслаждайтесь, сейчас он исполнит для вас что-то еще более захватывающее и душещипательное. Лакриму сможешь, душеспасительно, для дамы?

Женя не услышала возвышенного и трепетного. Мир сжалился, накрыл чернотой.

– Я расстроен…

Голос доходил глухо, как через подушку. Морг-морг… она разлепила ресницы. Что?

Почти перед лицом красновато бликовали начищенные чертовы яловые сапоги. Нога на ногу, носок правого – туда-сюда, туда-сюда… только и следи за размазанным алым пятнышком на самом кончике.

– Он старался, а вы не слышали. А-я-яй…

Женя хрипло выдохнула. Попробовала приподняться, хотя бы плюнуть в него, хотя бы что-то…

– Ой, да не дергайтесь. Мне надо передохнуть. Визжал, как поросенок, весь обляпался, даже очки забрызгал, мерзавец. Не было бы холодно, переоделся бы. Вы же не стали бы возражать? Неприлично, понимаю, но куда деваться.

Неприлично…

Женя пискнула, прикусив губу.

– Не поинтересовался вашим именем, простите. Но оно не так уж и важно. Вы будете… – чудовище поменяло ноги. Женя вздрогнула. Ждать… хуже всего. – Вы будете… Заинтригованы?

Сволочьсволочьсволочь…

– А? Что вы сказали?

– СВОЛОООЧЬ!!!

– … ахахаха… уморили… не угадали… А что у нас случается с непутевыми прогульщицами-неугадайками, а?

Ши-и-их… Женя не успела.

Прутья-пальцы задрали голову вверх, тянули за ее волосы. Ее бедные, когда-то в прошлой жизни длиннющие, пушистые и чистые волосы.

– Мм-м… это так… трогательно, ваш чистый и невинный страх. Ну, что у нас бывает с негодницами вроде вас, милая красавица, а?

Тах! Рука разжалась неуловимо, голова стукнулась о бетон… больно, еще и больно…

– Верно! Мы прощаем им на первый раз!

Чудовище вернулось, село на невесть откуда взявшийся стул.

– Так вам интересно?

Жизнь – как мыльный пузырь. Она просто как тонкая блестящая пленочка между сжатых пальцев, растущая от дыхания. Сколько ни старайся, лопнет. Или кто-то лопнет раньше. Специально. Зло. Для удовольствия.

Вдох-выдох, вдох-выдох… спокойно, пожалуйста, только спокойно. Успокой…

Дддах!

Чудовище швырнуло в стену что-то с пола. Крак!

Череп брызнул трухой правой глазницы. Упал рядом, скалился тупой ухмылкой.

Жизнь – просто мыльный пузырь.

– Интересно… мне интересно…

– Ага!! Так и знал…

Чудовище довольно ворочалось в стуле и щурилось, разглядывая ее через заляпанные стекла.

– Длиннота-милота.

Сука…

Шумнуло, затрепыхало, на пол, рядом, опустилась черная большая птица. С двумя головами. Огромной, с клювом-копьем, и крохотной, разглядывающей Женю бусинками умных глаз. Глупо, но она уловила жалость. А птица…

– Это моей девушки птичка, – проинформировало чудовище. – Угу, да-да. У меня есть девушка. Красивая, не как ты. А птичку дал ее папка. Он у нее умный и сильный. Только тсс-с. Не проболтайся. У нее никто не знает, что мы вместе. И про меня никто не знает. А хочешь…

Он подсел рядом.

– Хочешь… – прошептал на ухо, – узнать, как ее зовут?

Да-да-да, она хочет узнать, очень, очень, очень хочет!

– Ее звать Ча. Очень красиво.

Ча…

Чудовище ухмыльнулось, чуть брызнув слюной.

– Хочешь узнать, где она и зачем?

Сволочь…

– Она охотится. На твоего сивого дружка.

Холод пробирал до костей. Как иначе, если из теплого – один заношенный армейский свитер, а? То-то, никак. И то хорошо, даже прекрасно.

Жив. Почти здоров. Есть четыре патрона. И костыль, да-а-а… чертов костыль у Костыля. Дерьмовая шуточка, смеяться после лопаты. Сволочи…

Костыль прижался к стене. Холодало, подвальный кирпич казался ледяным. Девчонка с зашитым ртом блестела мокрым от слез лицом, морщила нос, стараясь донести что-то. Дратва, стягивающая иссохшие губы в багровой корке, переливалась пузырями слюны.

– Да мы с тобой отличная команда, – Костыль оскалился, – безногий и немая. Все тупые опасные уроды в округе должны помереть… от хохота.

Девчонка покрутила пальцем у виска. Ну, конечно, как же еще. Нужно сидеть и опасливо коситься вокруг, выжидая врага. А тот, само собой, может выбраться откуда угод…

Костыль успел ударить прикладом. Размозжил чертову многоногую мохнатую тварь, попав прямо в башку с раззявленными зазубренными клещами. Скрежетнуло лопающимися пластинами воротника, закрывающего ее, но сжаться те не успели. Булькнуло, расплескав по кирпичу вязкую вонючую хрень, прятавшуюся внутри вытянутой темной зубастой бусины.

– Паскуда!..

Костыль охнул, вставая. В темноте шуршали сухие когтистые лапки. Сукисукисуки… А-а-а-а!!! Как же он ненавидел насекомых!!!

– Валим, валим!!!

«Мушкет» шарахнул дробью, расплескав двух сколопендр. Шарахнул еще раз, выбив кирпичную крошку. Густо резануло ноздри, Костыль закашлялся. Драпать надо, драпать, куда глаза глядят и куда ноги выведут. Даже почти не больно… ну, почти.

Хреновы многоножки, сколько их? Девка не знала. Или знала, но не говорила. И дратву не давала достать. Боялась, что ли? Знай себе мотала башкой тупой – не-не, не лезь. Он и перестал. А смысл? Свободу и храбрость за нее драться насильно не впихнешь. Это, брат, точно, еще Бакунин писал. Или Кропоткин? Этого Костыль точно не знал…

Он пришел в себя в узкой ледяной конуре из кирпича. В полной темноте, ни зги не видно вообще, хоть глаз выколи. Руки-ноги налились свинцом, резано кричала боль в стянутых запястьях-лодыжках. Губу прикусил, когда упал, болела, соленая и припухшая изнутри.

Что помнил? Мохнатую многоногую тварь, вцепившуюся в руку Уколовой. Чуть позже огонь вспыхнул в нем самом, разве что в ноге, а не в шее. Надо полагать, его цапнула сестра странного таракана, решившего пожевать старлея. Пожевала-пожевала, точно… даже через затекшую кровь в ноге гулко стукало укусом. Сволочи, вот сволочи…

Где-то неподалеку горел костер и варилось мясо. Именно варилось там, ну… или тушилось, не перепутаешь с жарехой. Лязгало, иногда дико вскрикивало. Нормально так, в общем, мило и уютно, вперехлест твою через мериновы полупричиндалы. Само то, нормуль так вот заканчивать жизнь с карьерой, лежа, в ожидании, пока не превратят в колбасу, фарш с биточками или еще какой полуфабрикат. Жизнь прекрасна, как ни крути. Особенно если крутить будут из тебя и голубцы, тебе ж все равно по фигу, хоть люля, блин.

Чу… что такое?

Шшш…

Чуть не заорал, право слово, едва не обделавшись, как последний рекрут после первой сельской молодухи, затраханной всем десятком. Даже стыдно стало.

Свет… крохотный светлячок в стеклянном колпачке, спрятанном в ладони. Морг-морг, моргнула лампадка, выхватила белое замурзанное лицо, все сплошь в черных разводах. Да ну, чей-то?… Охренеть…

Девка, лет двадцать, наверное. Худая вся, сплошные углы с треугольниками выпирают, а также прочие геометрические фигуры, за исключением круга с производными. Беда, прям, чё уж. Но херня война, главное ж маневры. А случай тут куда как запущенный.

Рот-то у малайки… вот поведешься с башкиром, татарского наберешься… рот у девки зашит. Натурально, дратвой.

Грязный палец к его губам… верно, что к своим-то, один черт заорет, и кранты, пасть как у крокодила, только ни хрена не страшная, раззявленная розочкой во все стороны. Беда-а-а…

Куда? Вон туда, в темноту? А это что? Ты ж моя лапушка ненаглядная, так бы в уста сахарные и почеломкал, ага. И черт с ним, что зубы не чистила, один черт не поймешь-разберешь. Почему туда, там же…

Зашелестело на вдруг высветившейся границе темноты и алого беспокойного крика с остальным. Мелькнуло по-над полом вытянутое и мохнатое, захрустело-заколотило десятками острых твердых лапок по бетону. Валим, милая, да быстрее… Ты прям права, а я… а я – дебила кусок.

Вот и…

Вот и вышло хромать в не пойми откуда взявшуюся здесь паутину подвальных ходов, куда больше подходивших муравейнику-многоэтажке, как виденная разок недостройка на окраине Отрадного. Здесь-то откуда, а?

Какая, к чертовой бабушке, разница. После вопля, смахивающего на брачный рев марала, скрещенный с предсмертным хрипом хряка пудов на двадцать, хромать хотелось сильнее. Слабовато, чего уж, даже весьма. Ребята ж тащили на себе, безногого, кормили чуть ли не с ложечки, а он… а он – тряпка и баба, шкура поганая и трус. Тупо трус. Но живой.

Четыре… уже два патрона. И не вариант, что пальнут, точно. Сволочная жизнь. Ковыляем, мать её, потихоньку, торопливо прыгая на одной ножке и стараясь не сделать бо-бо второй. Стволами вперед, щупаем да лапаем сволоту-черноту, ищем в ней безумных боевых мокриц, так и жаждущих его и девичьего жилистых тел. Эхма, красотки чешуйчато-волосатые, где ж вы, ваш герой ищет вас для оглушительно-яркого и смертельно-обжигающего полового акта с раздробляюще-свинцовым оргазмом после непродолжительной горячей пенетрации. Deep, hard and slowly тут не прокатят. Вернее, самое оно то, только не медленно. Шнеллер-шнеллер, моя картечь, ща, только найду, куда палить… Стволом вперед-вбок-назад. А, что…

Ах-ха-а-а!

Темнота обманчива, коварна и жестока. А если вдруг глаза, привыкшие к ней, ослепить не самым ярким светом – так вообще убийственна. Н-н-на-а-а-а, башкой об пол, до слез с искрами и звездочками, одна за другой тухнущими-вспыхивающими – прямо руку протяни.

Ох… Что это?

«Выхода нет». Большими белыми буквами по красному. Рыжие чадящие факелы. Длинное прямоугольное пространство, пропахшее чем угодно, кроме свободы и ветра. Клетки в дальнем углу. Ржавые низкие клетки, воняющие болью и страхом. В таких хорошо держать зверье. А людей… а людей держать еще лучше. И какая-то хренотень прямо посередине стены. Крест, ни дна тебе, немая сволочь, ни покрышки, святого Андрея. Косой, само собой, буквой Хэ… Чертова тварь. Объегорила, покрутила на отсутствующем половом признаке и привела, куда ей надо. Ссышь, когда страшно, Костыль? И правильно. А не бросай людей, рисковавших за тебя. Хотя бы помер, как мужик…

Костыль прохромал вперед. Ловил звуки из-за спины, не оборачивался, помнил про боевых тараканов, почему-то вдруг не догнавших. Дурак? Еще какой… доверчивый и наивный косовский албанец. Хрена пойми, почему албанец, да кто такой, и с чего косой вдруг наивный, но так и есть. Но дурак-дураком, а не тупой. Логика работает. Ему бы лишь до вылетевшего ружьишка добраться, а там…

Ф-р-р-р-р-ш-ш-ш…

Длинная мохнатая тварь, щелкнув жвалами у руки, свернулась почти восьмеркой, рванула пружиной, оказавшись прямо на груди…

Скрк-скрк… твою…

Войсковая единица трахнутой дуры, зашившей себе рот, единица в виде зубастой и дико напористой гусеницы, скакнула к ружью, свернулась вокруг сторожевой собачкой. Да как такое, Господи прости, возможно?!

Смех оказался гулким – а как еще, коли губы стянуты? Детский такой истеричный смешок.

Хи-хи-хи…

Костыль обернулся.

Хи-хи-хи…

Бледная? Да. Замурзанная? Фига.

Хи-хи-хи…

Ой, да ну не над… Фу… фу…

Нить выходила с сочным мясным хлюпаньем. Даже пара красных пузырей надулась и лопнула. Стерва хихикала не переставая, наплевав на разорвавшуюся в паре мест нижнюю губу. Та повисла ленивыми кровящими ошметками.

– Не, ну если тебе так больше нравится, пожалста… – Костыль отступил назад. – Ничего не имею против. Хотя такой макияж мне кажется несколько экспрессивным… да что там. Просто экзальтированным. Ты не гот, часом, не?

П-л-ю-ю-у-у-у-к… Ой, мама моя, гадость-то какая. Нитка влажно шмякнулась, свернулась на бетоне багровым глистом, выдранным прямо из утробы.

– Может, как-то поговорим там, а? Говорят, у женщин всякое случается от одиночества. Тебя парень бросил… муж… ни шиша, ага, так и понял. Ну, красавица, ты хоть головой кивни, если что не так. Я тебя даже лапать не пытался, да-да. Не помогает, угу… эт я вижу.

Бледная растянула рваные губы в улыбке. Широко-лягушачьей, от ушей до ушей, задрав темные кровоточащие полоски до самых десен…

– Мать твоя ни разу не женщина, как ты их чистишь, шомполом?!

Если снежные подпиливали зубы, этой такого не требовалось, даже если просто произвести впечатление. Кривая, загибающаяся внутрь щучья пасть, иначе и не скажешь.

Девка неторопливо провела длинным розовым языком по каждому крючку, заставив блестеть, тронула раненую плоть, окаймляющую их двумя влажными рубцами.

– Ешкин клёш…

Губы затягивались на глазах, спаивались, срастались, блестели чистой свежей кожей. Бледная подмигнула Костылю. Кивнула куда-то ему за спину.

Хи-хи-хи…

– Даже если предположить, что та конструкция, скажем, служит медицинским целям и тебе хочется подправить мне спинку… можно, зайду позже? М?

– Достал ты трепаться!

Бледная больше не улыбалась.

– Ты всегда такой?

– Какой?

– Трепло.

– Краснобай, милая. А это совершенно другое. Есть предложение.

Та пожала плечами, удивленно приподняла бровь.

– Раз нам явно не договориться о тематике твоей долбаной садо-мазо вечеринки, давай приступим уже.

– Хм… к чему?

Костыль подмигнул в ответ. И оскалился.

– Кто кого убьет. Обычно я девочек не обижаю, да… Но тебе башку раскрою с преогромным удовольствием. На благо трудового народа из окрестностей, и все такое. СТОЙ!!!

– Охренел?!

Костыль довольно оскалился еще раз, булькнул смешком.

– Да успеем напластать друг друга на ветчину с грудинкой, чего ты? Как ты управляешься с этой скотиной?

– Ну, ты… – бледная хохотнула. – На всю голову больной. Я тебя убью сразу. Мучить не стану. Заслужил, повеселил. Они просто меня слушаются. Слушались.

– О, как…

– Что?

– Две вещи, милая моя. Три. Ты – дура. Она у тебя осталась… одна. А в-третьих… а третье у тебя за спиной.

Удар у него был один. Всего. И потратить выпад заледеневшими и воющими от усталости мускулами стоило только точно.

Бледная, развернувшись взбесившейся шаровой молнией, растянула лягушачьи губы, окутавшиеся липкими и начавшими разматываться паучьими нитями. Скорости девке природа-матушка и радионуклид-батюшка с акушером-геномом положили немерено. Только не со зверем ей бороться. Особенно с умным и рассчитавшим все точно. Как такое возможно? У хозяина спросит потом… у друга. У простого друга обычного ядерного кота.

Что-то мелькнуло в воздухе, скребанув по полу, жадно взвизгнуло металлом… Костыль был занят, добивал последнюю, хотелось верить, многоножку. Костылем Костыль костылил тварь… оксюморон, право слово.

Когда жвала чуть не искромсали левую ногу, Костыль заорал. До того близко пришелся выпад щелкающей и утробно гудящей жужжелицы с серпами на морде. Ошибку сволочь совершила одну… прыгнула на него, явно метясь в шею или грудь.

Н-н-на-а-а-а!!!

У-у-у, мать твою, лучший отбивающий постъядерного чемпионата сдохнувшего мира по лапте, Игорь, за ногу да с поворотом, Костыльков отбивает крученый огненный мяч, разбивая его к чертям собачьим в сопли и труху. Игорь, ешкин кот, чемпион, да!!!

Кот? Твою-то!!!

Кот прыгал бешеным кролем, уворачиваясь от липких нитей паутины, выстреливающих прямо из девкиного рта. Плевок, шипение, кирпич в крошку. Плевок, треск, бетон под ногами в трещинах.

Пила Джигли, раскручиваемая бледной тварью, выписывала восьмерки, не давая зверю подобраться. Зажимала лохматого в угол, разодрав морду и заставив припадать на переднюю левую лапу.

Еще немного, и… Шиш те с маслом.

Пират? Капитан Флинт с попугаем? Ну да… Окорок Сильвер с боевым костылем. Это тема. Здесь и сейчас.

Попробуем… Твою за ногу, паутина…

– Все? Спел, угомонился? – чудовище грустно присвистнуло, снимая одноногого с дыбы. – Ах, да… Длиннота-милота, обратите внимание, что не разделал его, так ведь? Ну-ну, милая, не переживайте. Все для вас, все для познания вами всей полноты самой себя. Хотите, я вам укольчик сделаю перед тем, как препарировать? Препарировать все равно придется, сами понимаете… эй-эй, не сметь в обморок падать. Примите судьбу с достоинством. Тем более, благодаря вам смогу продолжить практику по удалению аппендикса. С него и начнем. Так желаете укольчик?

Влажно шлепнулось тело, сброшенное с крюка. Чудовище развернулось к Уколовой, воющей через кляп и дергающейся из стороны в сторону. Хотя бы приложиться головой об стену, уйти в небытие и раствориться в нем…

Не судьба.

Хилый на вид урод оказался сильным. Подхватил ослабевшую Женю, подтащил к пыточной конструкции… чуть напрягся, поднимая, и вот…

Плечи налились болью, приняв весь вес тела на себя. Носки дергались в безумной попытке коснуться пола и встать. Господи, если ты есть, пожалуйста-пожалуйста…

– Сейчас сниму кляп. Не дергайтесь, вдруг порву рот… Вот так…

– Отпусти, пожалуйста, отпусти…

Чудовище вздохнуло. Покачало головой. Достало одноразовый шприц, даже в упаковке, хитренько подмигнуло. Мол, соглашайся, дурочка, больно же будет.

– Нет, так нечестно. Предложение отклоняется. Продолжим по живому. Хм… я тут подумал… Вы же не будете против – немного не помучиться и расплатиться стриптизом, да?

Чудовище хихикнуло, воровато оглядевшись. Привстало на цыпочки, явно желая пошептаться на ушко. Передвинуло кобуру на самую задницу

– Понимаете, какое дело… Моя Ча прекрасна, но, исключительно в эстетических целях, на будущее… Вдруг при рисовании пригодится, хотелось бы, понимаете… Рассмотреть получше другую женщину, раз уж возможность есть. Вы – красивая, думаю, даже очень. Вы же не против?

Против? Против, гнида?! Женя дергалась, извивалась, рвалась…

– Почему вы все такие жадные? Тебе жалко? – пожаловалось чудовище. – Как знаешь.

Кольцо в пол врезали не зря. Еще одна веревка, пропущенная через него, намертво натянула Уколову струной. Ни взад, ни вперед, блин… блин…

– Смотри… – перед глазами мелькнул ланцет. – Острый. Не дергайся, раньше времени больно тебе делать не хочу. Это как главное блюдо после салата. И салат у меня просто ням-ням, мм-м…

Ох… Уколова вздрогнула, замерла, затаилась в себе, как мышка перед котом. Лезвие пробегало щекотно и совсем не больно. Только стало чуть горячее ощутимым пунктиром, набухающим кровью на разрезах.

– Прости-прости… случайно… – чудовище погладило по щеке. – Буду аккуратнее.

Раз-два-три-четыре… сволочь…

– Ох… какая ж ты красивая… – он отступил, покачивая головой и разве что не пуская слюни. – Худощава, но не тоща, крепкая и гибкая, но не мускулы мячиками… Как жаль, как жаль… Даже сам побрил бы полностью. Вот тут и тут. Нет, нет, не упрекаю, жизнь суровая сейчас. Какая талия по отношению к бедрам… Ты так соблазнительна, что стоит убить тебя быстро. Пока моя девушка не вернулась.

Тук-тук-тук.

Он вздрогнул. Очень заметно, всем телом и даже глазами.

Тук-тук-тук.

Женя, сама не желая, покосилась на стук. И затряслась еще сильнее.

Почти черные глаза на белом лице. Черные спутанные жидкие волосы. Подбородок в крови. Его девушка, его Ча, наохотившаяся на Костыля, выглядывала из-за простенка, ведущего в темноту.

Тук-тук-тук… она постукивала по стенке в темноте. И смотрела аспидными бриллиантами глаз на голую и подвешенную Уколову.

– Милая… – чудовище отбросило жалостливо звякнувший ланцет. – Это вовсе не то, что ты подумала. Ну, правда…

Уколова, грызя кляп, смеялась, как могла. Ржала и хохотала, билась в истерике внутри собственной головы. Вовсе не то, правда…

Бледная Ча молчала. Лишь чуть наклонила голову, пялясь на растянутое и блестящее потом мускулисто-сухое тело Уколовой.

– Я все объясню, все, честно, ты только не злись…

Чудовище мягко шло к своей девушке. Выставив руки с раскрытыми ладонями вперед. Явно опасаясь. Шло, шло…

Уколова замерла, видя, как на глазах шея Ча растет, становясь металлической и прямой. Как…

– Ну, ты и урод… Это моя баба, паскуда ты мелкая, слышь!

…Как мушкет Костыля с насаженной на стволы головой чертовой бабы чертова ублюдка. Само чудовище, застыв столбом, поняло это чуть позже. И, совсем чуточку, поздновато.

Из мушкета, даже держа в одной вытянутой руке, Костыль с пары метров не мазал.

Д-д-дана-а-ан-г!!!

Колено чудовища разлетелось вдребезги. Сволочная мразь по-поросячьи взвизгнула, падая на пол. Дернулась и… И замерла, глядя на блестящие клыки в пасти, почти полностью накрывшей его лицо. Саблезуб не шутил и явно торопился скальпировать ублюдка.

– Эй, эй, блоховоз, погоди-ка! – заорал Костыль, хромая без костыля. – Не жри ему морду. Он нам пока нужен. Сидеть, мать твою абиссинку, сидеть, падла!!!

Уколова замоталась, кивала головой, пыталась кричать, чтобы балабол проверил, ведь на поясе, сзади…

– Милая, я тоже рад тебе и стриптизу в мою честь. Экий у тебя классный задок, право слово. Но сперва… лежи, падла, и не ори! Второй заряд – в башку, понял?! О, чего ты там прячешь, засранец, а? О… коллекционная вещь, прямо-таки ТТ. Чё мяучим? Ты из-за ствола его не укотрупил, когда многоножки за мной убежали?! Старлей, ты слышала? Кот прямо как человек! А, да… тебе не до этого, точно.

Хромающий краснобай, трындя и ковыляя, снова нагнулся над стонущим чудовищем:

– За пистоль отдельное спасибо, крайне благодарен. Ремень сними, полудурок… зачем? Жизнь тебе спасать буду.

Ремень Костыль винтом закрутил на бедре. Полюбовался, похлопал чуть ниже. Заставив чудовище взвыть совершенно непотребно.

– Никак больно? Ой, смотрите, какие мы ути-путеньки и ми-ми-ми, аж до печенок продрало от жалостливости в твоих честных глазенках. А вон тем бедолагам просто поплохело, и они сами в кастрюльку попросились погреться, да? Ой ты, мой хороший, ну-ну, да-да, верю, верю… Полежи пока. Охраняй, блохастый. А? Чего мяучишь снова? Друга твоего искать? Будем искать. Но все по порядку, а, согласно ему, у меня краткое жаркое свидание со спасенной обнаженной и изныва… извивающейся в нетерпении красоткой.

Ширк, ширк… вот он и возле Уколовой, довольно цокнув и нагло облизав глазами.

– Мать, ты прекрасна. А какой пупок, Господь наш Иисус, где такую красотищу еще увидишь? Слыхал, он предлагал обрить тебя с ног и до головы? Дурак. Я б только немного подровнял и подстриг, украсив твое лоно речным жемчугом. Чего мычишь, хочешь, чтобы взял тебя… и снял? Эт я мигом. Щас, ножик найду.

Ланцет нашелся, где и лежал. Веревку с ног Костыль обрезал бережно, стараясь не полоснуть Женины щиколотки. Выпрямился, поддерживая ее под бедра и шипя от боли в явственно ноющей ноге. Посмотрел в глаза.

– Обхвати меня ногами. Крепко. Глядишь, не упаду… постараюсь. Если что, не обижайся.

Она обхватила. Прижалась к пахнущему кровью и болью балагуру, пилившему верхнюю часть пут. Они не удержались, упали, замерли.

Женя, чуть поднявшись, смотрела в наглые глаза.

– Знаешь, милая, я человек свободных взглядов, ты ж понимаешь… Домостроя не придерживаюсь, обожаю инициативу в женщинах и страх как рад, когда такая вот сладкая цыпа-ляля сидит сверху. Но не сразу же, а? Мы даже не свидании не были…

Уколова вытащила кляп, отплевавшись нитками. Покачала головой. И просто поцеловала. В колючую потно-соленую щёку. И пошла искать одежду.

Птица, сидя на верстаке, каркнула. Кот, было дернувшись, снова замер. Сторожил подонка, хотя в глазу читались только кровожадные желания. Костыль оказался быстрее. Трофейный ТТ жахнул, распылив немаленькую птаху в перья, пух и фарш.

– Я, заметьте, друзья, прямо настоящий этот… ну, как его… блин…

– Снайпер.

– Не, до снайпера мне, как до Китая раком. Ганфайтер, во!

Уколова, в груде одежды отыскав брюки, искала глазами свой рюкзак. Черт с ними, с чужими насекомыми… Без трусов совсем невесело. А запасные есть только там. Ганфайтер, блин.

– И кто это?

– Крутой перец, само собой. Так, займемся поисками наших компаньонов и допросом упыренка. Ты не против, красавица? И, к слову, знаешь что?

– Ну?

– Как любой честный и благородный мужчина, а я именно таков, после всего случившегося просто обязан на тебе жениться. Слово чести, свадебку готов отыграть под Новый год, заколем кабанчика и…

– Когда ж тебе надоест…

– Вот и спасай после такого всяких там дев, принцесс и королев со старшими лейтенантами.

Костыль прокрутил ТТ на пальце, вперед-назад, резким движением – за пояс.

– Живой или мертвой, ты пойдешь со мной… Ох, как же я крут…

И только потом поднялся.

И решительно двинулся с огрызками веревок к чудовищу. А Саблезуб, муркнув, вихрем кинулся куда-то в темноту…

Азамат, продрогший до косточек где-то в коленках и даже в ушах, растирал руки, накинув тулуп. Саблезуб, довольно урча, грыз найденную синюю тушку курицы с четырьмя ногами. Даша, все еще покачиваясь после какого-то наркотика, что, оказывается, ввела ей Ча, грела ладони о кружку с кипятком и медом.

Костыль, что-то строгая, сидел у очага. Уколова, отыскав рюкзак и все барахло, думала о сале: стоит есть или нет. Даже уверения Азамата в свинячьей его природе не действовали.

Души, еще как-то теплившиеся человечностью, за чертову ночь, пропахшую вареной человечиной, гарью и собственной кровью, зачерствели дальше некуда.

Трупы, лежавшие и гнившие в углу, никто не убирал. Одноногого бедолагу Костыль оттащил и бросил рядом. Чего там… не до них.

Чудовище, подвешенное к потолку, звездело само по себе, совершенно не по делу. Пока всплыли лишь семейные связи с добреньким дедушкой через его чертову бабку, приходившуюся сволоте дальней родственницей. Гостей с сальцем в подарок для кого-то там старый хрыч отправил сюда много.

А вот Азамата куда больше интересовали две головы у птицы. Вернее, сохранившиеся после аттракциона со стрельбой полторы.

– Рот закрой, – проскрипел Пуля, чувствуя вроде бы уходившую дрожь в теле. – Слушай и отвечай. А там… а там посмотрим.

«Посмотрим» почему-то отдавало хрустом топора по кости и паленым жиром на ляжках.

– Ты, утырок, сам по себе, как бы. Машина чья во дворе?

– Ее, ее… – чудовище закивало в сторону валявшейся в темноте бледнолицей башки. – Это все…

– Ну да, – вздохнул Азамат, – все зло от баб, точно. Слушай. Костыль, я вот чего не понимаю… ты как ей голову открутил? Друг мой ее точно не отгрызал, я даже проверил.

– Хм… у нее с собой Джигли была. Я ж ее костылем в хребет засандалил. Пробил ребра, сердце там. Померла, мразота, даже не мучаясь.

– Ну да… это понятно. А отпилил зачем?

Костыль поерзал, устраиваясь удобнее.

– Да, как-то, знаешь… само собой получилось. В хорошем кулацком хозяйстве оно как? Все в нем пригодится.

– Ну да, и как не подумал. Ты, видно, все же на голову немножко того, вон его родственник. Это ж надо додуматься… отпилить голову и тащить с собой, чтобы потом вбить в нее стволы и… целая военная хитрость.

– Ты это так меня похвалил за смекалку с находчивостью? Ну, спасибо, друг.

– Носи, не стаптывай. Я больше спать не буду, когда ты в карауле. Ну тебя на фиг.

Уколова, решившись, резала сало мелкими кубиками. Есть хотелось неимоверно.

– Теперь, ты не думай, что забыл о тебе, вещай дальше, – Азамат достал топорик, снова вернувшийся к нему. – И по делу. Машина твоей дуры. Откуда?

– Хозяин дал.

– Уже хорошо. А кто такой Хозяин?

В глазах чудовища что-то мелькнуло. Неуловимое и страшное. Он замолчал.

Азамат вздохнул, вставая.

– Стой-стой, – Костыль поискал найденную палку. – Я тут кое-чего смастырил. Во! Думаю, запоет сейчас, аки горлинка-голубка.

– Ты – больной, – всерьез сказала Уколова. – Даже представлять не хочу, как ты… это… хочешь пользовать в паре с ним.

Чудовище покосилось на выструганное с пониманием и страхом. С охотничий нож длиной палка с нарезанными ромбами. Объемными ромбами и квадратами. Размером точь-в-точь, чтобы вставить в…

– Всескажутольконенадо…

Костыль огорченно пожал плечами.

– Даже обидно. Хотелось попробовать.

Уколова, прямо с набитым ртом, хохотнула. Почему-то ей совершенно не было жалко чудовища. Да и всем остальным – тоже.

– Говори, – Азамат спрятал топорик.

– Хозяину нужна она.

Даша, побледнев, смотрела в ответ на взгляды остальных.

– Так…

– Ее ищет Хозяин, а он не прощает своим солдатам невыполнения приказа. Ча жива только благодаря ему. И остальные.

– А где Хозяин живет? – промурлыкала Уколова.

– Где-то у Кумертау.

Азамат переглянулся со старлеем. Вот так вот… в Башкирии, значит. Хозяин.

– Птицы – связные?

– Да. Они умные.

– Сколько еще таких ее ищет?

– Я знаю про Миноса. Он тупой, и Ча его не любила. И Проводник, его она боялась.

Азамат хмыкнул. Не много ж прояснил. И вряд ли знает что еще. Миноса нет, а Проводник…

– Проводник остался у Похвистнево, – Уколова кивнула. – Кто еще проверяет составы на железке, кто так любит вагоны и пассажиров?

– Ну да. Хорошо и…

Азамат развернулся к единственному открытому окну. Вслушался, поднеся палец к губам. Все замолчали. Только трещали поленья. Только…

Ночь зимой молчалива и страшна своей тишиной. И только из-за нее, безграничной и тяжелой, звенящей пустотой, они услышали.

Далекий вой авиационного двигателя, идущего прямо по-над землей. И прячущиеся за ним фырканья автомобилей. Далеко, километров десять, но так близко.

– Уходим.

Азамат встал, взял остывшую кастрюлю и залил костер. Факела пока не тушил. Вещи же…

Он дождался выхода остальных и повернулся к заскулившему чудовищу. Топорик сам прыгнул в руку.

– Жаль, не вернусь к твоим родственникам, как хотел. А ты… – Азамат провел лезвием по его животу. – Мне жутко хочется вскрыть тебя от ребер и ниже. И оставить подыхать в кровище и дерьме. Но…

Нож прятался в свободной вроде бы руке. Всплеск рыбкой, еле слышное шипение горла и трахеи, раскрывшихся губками, хрип и бульканье.

– Но если ты выживешь и тебя найдут, то умереть сразу не дадут. А так ты точно ничего не скажешь. Спокойных снов, гнида.

Он затушил оставшийся свет и вышел. Его… его люди уже ждали у невиданного транспорта. И вопрос оказался только один:

– И кто у нас умеет водить?