Терентьев поднял голову от стола. Протер глаза, зевнул.

– У них типа крутой спецназ, а у нас на их спецназ – простые циркачи. И кто в итоге оказался круче? – Лесин заулыбался.

– Да без вопросов. Наши циркачи их сделали.

– Один из них дезертировал, – сказал смершевец.

Тертый даже проснулся. Вынырнул из тяжелого, словно пропитанного холодной невской водой, сна.

– Что?! Ты шутишь, что ли?

– Нет.

– Кто?

– Этот парнишка, который гранату… Герой.

– Дезертировал, – повторил Тертый, словно это слово было ему незнакомо. – Поймали?

– Почти. Расстрелять?

Тертый неуютно поежился. Зябко. Когда недосып, невозможно согреться, даже кипятком. Кокаину бы. Или банку колы – такой сладкой, что греет до кончиков пальцев.

– Все бы тебе расстреливать, – проворчал глава Садовой-Сенной. Потер глаза, словно песком засыпаны, больно. – Сначала поймай его, потом будем решать. Но – живым. Понял меня? Живым. Задолбали вы людей расстреливать.

– Добрый ты, Андрей Терентьевич.

Тертый заморгал. Горячая волна обожгла изнутри и поднялась к глотке. В висках застучало.

– Добрый, говоришь? – он встал. И вдруг закричал тонким срывающимся голосом:

– Добрый, блядь?! Какой я на хуй добрый?! Ни хуя я не добрый!! Я, блядь, злой. Но я, блядь, злой и, блядь, умный! Как вы все поймете – сейчас другие времена! Незаменимых людей нет, говорите?! Это до Пиздеца можно было найти тысячу замен! Тысячу тысяч замен! А теперь у меня каждый человек на счету! Добрый я, на хуй! Когда вы, блядь, поймете, что нельзя просто так людей убивать?! Терминатора на вас, блядь, нету! Шварца Арнольдыча, блядь!! Нельзя людей убивать! И точка. Расстрелять – проще некуда. А ты разберись, почему он это сделал?! Разберись и меня убеди! Может, он еще пригодится! Все, иди работай, блядь. Добрый я ему, блядь!

– Андрей Те…

– Воды дай!

Тертый рухнул на койку, красный, с выступившими на лбу жилами. Смершевец, напуганный этим приступом ярости, принес стакан воды. Сердце билось неровно, с заминками. И от этого слабость охватывала все тело. Как приступами.

– Андрей Терентьевич, – начал тот.

Тертый выхлебал воду из стакана, проливая и стуча зубами о край.

– Пошел вон, – сказал смершевцу. – Иди работай!

Палатка, полутьма. Огонь карбидки, закипающий чайник…

Они сидели напротив.

– Тебя уже ищут, – Лахезис была спокойна. – Но ты молодец, что пришел ко мне.

– Я… не уверен, что шел именно к тебе.

Комната гадалки здесь ничем не напоминала ту палатку, где они когда-то поцеловались. Даже запах другой. Все другое. Артем замялся, не зная, куда деть руки. «Что я здесь делаю?» Он снял сумку с плеча и сунул под табурет, на котором сидел. «Не забыть потом».

Она медленно кивнула.

– Я заслужила это.

– Питон…

– Не надо, – сказала гадалка спокойно. Это было ледяное, страшное в своей пустоте, спокойствие. – Я знаю.

– Он хороший человек. Я…

– Не надо.

– Хорошо.

– Не стоило тебе возвращаться, – она покачала головой. Схватила чайник и плеснула кипятка в кружку – дрожащей рукой. Взвился пар. Артем сжал зубы и незаметно убрал руку под стол. Несколько капель кипятка попало ему на запястье…

Впрочем, ради ее спокойствия он бы стерпел и большую боль. Намного большую.

– Не стоило, – повторила Лахезис. – Послушай мудрую женщину…

– Не подскажешь, где ее взять? – он улыбкой смягчил колкость.

Гадалка подняла голову и усмехнулась. От взгляда ее темных глаз у него на мгновение закружилась голова – как раньше. Лахезис протянула ему кружку с кипятком.

– Ты повзрослел, мальчик. Теперь ты мужчина.

Он покачал головой. Не уверен.

– Да, ты девственник, – продолжала гадалка безжалостно. – Но все равно – мужчина. Ты говоришь, как мужчина, смотришь на женщину, как мужчина. Ты вырос.

– Я всего лишь побывал в бою.

– Я до сих пор не верю, что это был Георгий. Гоша, надо же.

В палатке стоял сладковатый запах алкоголя. Гадалка плеснула себе в кружку, не стесняясь Артема, выпила. Он дернулся, остановился. Сел обратно. Нельзя вмешиваться.

Лахезис кивнула.

– Да, ты вырос. Скажи мне снова, что любишь меня. Даже если это будет неправда.

– Я люблю тебя.

Лахезис вздохнула, и словно на миг захлебнулась воздухом.

– Ты лжешь, малыш. Но я рада, что я снова это слышу. Эти слова бальзам для души любой женщины. Ими можно воскрешать мертвых.

– Мне нужно идти, – сказал Артем. Поднялся.

– Ты не зайдешь к ней?

Он подумал и покачал головой.

– Не хочу ее вовлекать.

– Ты уверен? Я могу позвать ее.

Артем выпрямился. Нет, решено. Ему нельзя задерживаться, нельзя подставлять других. Это его выбор.

– Не надо. Спасибо.

«Изюбрь», – подумал он. Странная девушка. С румянцем, цветущим на щеках, как вспышка ядерного взрыва. Он все еще продолжал думать о ней, когда его остановил патруль.

Офицер в камуфляже, с ввалившимися худыми щеками, небритый. Рядом – два солдата. Все с автоматами.

– Документы, пожалуйста.

Артем вздрогнул. Чертов идиот, расслабился! Он аккуратно сунул руку в нагрудный карман, где лежали документы на имя лейтенанта Оберюхтина, но там было пусто. «Кажется, я переложил документы в сумку, перед тем как зайти к Лахезис…» Артем мысленно выругался.

Он вспомнил, что забыл сумку в палатке госпиталя.

– Кажется, я их оставил… Я могу принести, – он запнулся. Нельзя вести их к Лахезис!

Пауза. Вокруг начал собираться народ. Обидно, а ведь он почти добрался до своей части. Артем заметил несколько знакомых лиц в толпе. Циркачи!

– У меня… нет документов.

– Вы арестованы, – сказал офицер. – Положите оружие на землю и поднимите руки.

– Что? – Артем даже не понял. Это что, шутка? Какое оружие?

– Арестованы, – повторил офицер. – Берите его.

Два солдата двинулись к Артему. Тот все еще стоял, не в силах собраться.

Один из солдат, кряжистый, взял Артема за правое запястье. Второй, сутулый, ухватил за локоть. Парень почувствовал, как жесткие пальцы впились ему в предплечье.

– Пошли, ну! – сказал сутулый.

Инстинктивно, без четкой мысли, Артем присел, крутанулся вокруг своей оси и мягко вынырнул вверх.

Алле-оп! И готово.

Он был свободен. Солдаты, схватившись друг за друга, повалились на платформу. С матом расцепились, вскочили…

Аплодисменты. Редкие, жесткие, отрывистые.

Артем поднял голову. Только один человек хлопал – с усилием, словно сминая между ладоней воздух. Человек, которого здесь не было, и быть не могло. Человек, который сейчас умирал за несколько станций отсюда, на койке полевого госпиталя…

Питон.

Светлые равнодушные глаза его смотрели на Артема. На клоуна Мимино. В глазах был намек. «Артист умер. Да здравствует Артист».

«Ну же, соображай». Время идет. Солдаты вот-вот подойдут. Бежать некуда. Что же делать? Чего Питон от него ждет?

Артем сделал сальто назад и изящно раскланялся. Как и положено клоуну – чуть преувеличенно, но грациозно. В толпе засмеялись. Он слышал, как сзади ругаются солдаты.

– Мимино, лови! – крикнули ему. Артем увидел Жантаса – акробат бросил ему один за другим три желтых теннисных мячика. Грязных и засаленных, но таких знакомых. Артем поймал мячики, кивнул Жантасу. «Спасибо, брат», и начал жонглировать. Он спиной чувствовал, как солдаты приближаются…

Но прежде чем они подошли – аплодировали уже все. И уцелевшие в бою циркачи, и просто зеваки. И даже военные из других частей. «Браво!» – крикнул кто-то.

– Да ты, я смотрю, тут национальный герой, – язвительно произнес офицер.

В следующее мгновение ему жестоко завернули руки за спину. Артем застонал сквозь зубы. Мячики раскатились по серой платформе.

Толпа недобро загудела.

– Отпустите его!

Офицер достал из кармашка потрепанной рубашки удостоверение. Поднял над головой, не раскрывая.

– СМЕРШ, – пронеслось по рядам. – Смерть шпионам.

– В чем он виноват? – снова голос из толпы.

– Мы разберемся.

– Да щас, – Гудинян вышел вперед. Артем удивился. Обычно трусоватый фокусник вдруг стал решительным и смелым.

Хотя… Артем усмехнулся… Юра все равно отчаянно трусил.

– Разбирайтесь прямо перед нами, – потребовал Гудинян. – А то пропадет человек, и поминай, как звали. Знаем мы такое. Он наш. Мы его не оставим.

– Точно, – циркачи загудели, заговорили разом. Словно то, что Гудинян набрался смелости, делало всех остальных раза в три храбрее и сильнее. – Он наш, цирковой.

Артем выпрямился. Надо же. Неожиданный момент для гордости. Но ощущения все равно – потрясающие.

– Он арестован, как дезертир. Дело будет разбираться военным трибуналом. Это ему еще повезло.

Рука офицера потянулась к кобуре. Гудинян усмехнулся – как-то странно, желчно. Иногда Артем забывал, что фокусник гораздо старше его самого. Тридцать с чем-то лет. Почти старик для метро. Он родился еще до Катастрофы.

Гудинян взмахнул рукой.

– Скажи: абра-кадабра!

Офицер заморгал.

– Что?

В руке Гудиняна оказался пистолет. Черный, блестящий. Офицер неверяще смотрел, рука дернулась к кобуре… Пустая!

– Блядь! – офицер вскинул голову. – Пистолет верни, дебил.

Солдаты наставили автоматы на Гудиняна. Фокусник усмехнулся, продолжая играть пистолетом. Перекидывал его из руки в руку, вертел на пальце. Быстро, ловко, красиво. Артист.

– Юра, – негромко позвал Артем. Сделал шаг к фокуснику, поднимая руку. – Юра, не надо.

Циркачи вдруг надвинулись со всех сторон. Солдаты растерянно оглядывались.

– Юра, верни оружие. Хватит играться.

Артем поймал взгляд Гудиняна и покачал головой. Не надо. Хватит на сегодня жертв. Фокусник помедлил. Затем перекинул пистолет рукоятью вперед и протянул офицеру.

Артем кивнул. Оглядел родные лица циркачей. Они ловили его взгляд и кивали ему – да, брат. Мы с тобой, брат. Держись, брат.

На Гудиняна страшно было смотреть. На шее вздулись вены, в виске билась жилка. Фокусник с трудом держал себя в руках. «Не надо, Юра, – взглядом сказал Артем. – Все будет в порядке».

– Спасибо, Юра. Я иду с вами, – сказал он офицеру. – Меня будут судить?

– Да.

– Когда состоится суд?

– Трибунал, – поправил офицер. Вытер бледный лоб ладонью. Кажется, он понимал, каких неприятностей только что избежал. Подразделение «Ц» это не шутки. – Завтра. Не волнуйтесь, сейчас тянуть не будут.

Артем сложил руки за спиной и пошел. Как свободный человек – последние пятнадцать минут свободы.

– Артем!

Сердце стукнуло раз – и замерло. Артем сбился с шага.

– Артем! – девушка рванулась к нему сквозь толпу. Ее удержали циркачи.

Изюбрь. Девушка-олень.

Беги, лесной олень… для моего хотенья…

Артем остановился. В спину ему ткнулся конвоир, но Артем даже не пошевелился. Конвоир недовольно заворчал, поднял было «калаш», чтобы ударить его прикладом… Артем коротко взглянул через плечо. Конвоир осекся, перевел взгляд на смершевца. Тот покачал головой: не мешай.

– Артем! Мимино, ты… – Изюбрь замолчала. В глазах стояли слезы. И какое-то странное ожидание. Ожидание чуда, может быть?

– Я… должна тебе сказать…

Артем мотнул головой.

– Я отхожу в сторону и стараюсь ему не мешать. Так, кажется, было в твоих стихах?

– Вернись, – попросила девушка. И к солдатам: – Отпустите его, пожалуйста. Я вас очень прошу. Он ни в чем не виноват. Пожалуйста! – глаза ее были полны слез, голос прерывался.

Толпа загудела.

– Он дезертир, – сказал офицер. – И, возможно, шпион.

Слово упало тяжело, словно рельса. Бдынь! Толпа расступилась, пропуская патруль и арестанта.

В последний момент Артем обернулся.

– Это ничего, – сказал он. – Я напишу! – крикнул. – Обязательно напишу тебе. Слышишь?!

– Хорошая девушка, – сказал офицер. – Эх, ты.

Коридоры, коридоры. Затхлый душный воздух. Какие-то люди. Пока его вели к месту заключения, Артем молчал. И только, когда открылась дверь камеры, спросил:

– Что там, наверху?

Офицер пожал плечами. Но все же ответил:

– Говорят, снег идет.

– Снег? – Артем помедлил, прежде чем шагнуть в темноту. Снег он видел только на картинках. Рождество, Новый год, счастливые дети. – Снег – это хорошо. Красиво.