Глава 9
Зрелище
Василий Андреевич, которому поручили курировать восстановление связи со Штольцем, был в затруднительном положении. Он понимал, что невыполнение приказа грозит раскрытием лучшего агента, с таким трудом внедренного в Рейх, но как это сделать, он не представлял. Последняя надежда на законсервированного курьера, законспирированного под челнока между Ганзой и фашистскими станциями, позорно провалилась. Причем провал оказался глупым до абсурда. Караван был атакован мутантами на опасном Цветном бульваре, и агент погиб, так и не донеся шифровку до адресата. Хорошо, что хоть депеша досталась подземным монстрам, а не подоспевшему на помощь патрулю Рейха.
Нет, майор не боялся раскрытия резидента – расшифровать послание без кода было практически невозможно, – но сам факт наличия такового в рядах верхушки Рейха чрезмерно возбудил бы всю службу безопасности фашистов и крайне осложнил бы работу Георгия Ивановича, тем более в столь щекотливый момент – отсутствия связи с центром.
Столь беспомощным он себя никогда не чувствовал. Даже в то время, когда сам был резидентом на Красной линии – негласным помощником и одновременно оппонентом Штольца – когда был настолько близок к раскрытию, что оказался вынужден экстренно покинуть свой объект резидентуры. Тогда он действовал, что-то делал, а теперь… Он ничем не мог помочь Ментору. Только сидеть и ждать. Ждать сведений от Штольца, ждать ходов противника. Ведь их отчаянные, необдуманные ходы могут навредить общему делу.
Оставался лишь сомнительный резервный вариант с пареньком-курсантом. Литвинов рвался в бой. А вот этого делать ни в коем случае не следовало! Может быть, инструктаж поможет ему понять, что требуется в такой скрытной и рискованной операции.
– Игорь, вы когда-нибудь читали нацистские листовки?
– Никогда, товарищ майор!
– Придется ознакомиться… – и положил перед ним на стол измятый листок из недр типографии Рейха. – Старик неплохо тренирует вашу память, так что читайте и заучивайте… Если что-то непонятно, спросите у меня.
Курсант погрузился в чтение, по-детски шевеля губами. Потом поднял непонимающие глаза на Иванова.
– Василий Андреевич, это же чушь какая-то.
– Значит, объяснять надо уже меньше, – усмехнулся майор. – Вам придется сделать вид, что эта прокламация так вас заинтересовала, что вы решили навсегда связать свою жизнь с Четвертым рейхом. Пойдете туда в качестве добровольца. Про листовку ничего не надо лишнего сочинять, вы ее просто случайно подобрали на полу и прочли. И хотите узнать больше об обещаниях светлого будущего чистой расы, которая должна властвовать в метрополитене и во всем цивилизованном мире.
Парень продолжал пялиться в листок. И не мог связать странные и страшные слова о превосходстве одних наций над другими с нарисованной сверху картинкой, где счастливые на вид мужчина и женщина держали на руках белокурого ребенка. Майор вздохнул.
– Тут понадобится не только смелость и самопожертвование… Немного притворства. Справитесь?
– Так точно, товарищ майор!
– Так же отвечайте и в Рейхе… Только звания будут звучать по-другому: «господин штурмбаннфюрер», а не «товарищ майор». Главной задачей будет разыскать там одного человека, который остался без связи и которому очень нужна сейчас наша помощь. Вот от него и таких, как он, действительно зависит во многом будущее человеческой расы! Какого бы цвета кожи она ни была.
– А кто он? – курсант уже догадался, что речь идет о внедренном агенте, но хотел знать больше.
– Он немец. Один из немногих настоящих немцев… Но среди этих переделанных на чужой манер имен трудно будет его распознать. Придется его найти, задавая вопросы очень осторожно. Вам сначала не поверят и будут держать под наблюдением.
– Я должен спросить про немца там? Если круг поисков небольшой совсем…
– Хорошо соображаете, Игорь, не зря вас рекомендовали… Придя туда, вы удивитесь многим именам, вот и спросите сразу, пока любопытство будет еще выглядеть неподдельным, есть ли этнические немцы на станциях. Или вам назовут нескольких, в том числе и Георгия Ивановича Штольца, или придется включить фантазию и разыскать его самому. Он занимает высокий пост в Рейхе, так что пробиться к нему непросто. Но вы будете знать его в лицо.
***
Ширшов ждал Штольца за дверью. Георгий Иванович знал зачем и выходить совсем не хотел. Почему-то ему казалось, что, несмотря на десяток лет безукоризненной службы на Рейх, рейхсфюрер продолжает его проверять. «Сколько уже можно?..» Сюрприза все равно не получится. О том, что блокпост задержал нескольких «черных», знала вся партийная верхушка – и все уже готовились идти на казнь. Зрелище ожидается не из приятных. Если в самом начале, пытаясь обосноваться в Рейхе, Георгий Иванович был готов убить кого угодно, то теперь он не сыграл бы так убедительно. Но от него и не ждали действий – его место в зрительном зале.
«Неарийцы» будут показательно уничтожены – нужно иногда поднимать боевой дух и подкреплять теорию практическими занятиями. Какой-нибудь проштрафившийся ефрейтор для этого не годился – сор из избы не выносят. Странно, почему же некоторые любят запах крови, почему именно он придает им сил? Чужой крови, разумеется. Резиденту уже не требовался адреналин, он его получает ежесекундно, в большой дозе, да и нет для него удовольствия в победе над слабым и безоружным противником. Сам от этого сильнее не станешь, а какой тогда смысл? Напрасная жертва. Идеология Рейха и национализм не уложились в сознании Штольца, он просто снова мимикрировал под среду. А вселить страх во врага можно и другим способом – показать настоящую силу.
Почему-то присутствие оживленной от предвкушения толпы не вызвало ни малейшего удивления – она, публика, должна любить подобные шоу. Скука заставит полюбить что угодно, если это вносит разнообразие в будние дни. Коммунисты развлекаются тем, что проводят на своих станциях демонстрации, бандиты устраивают гладиаторские или боксерские бои, а на фашистских станциях уничтожают всех, кто не подходит, по их понятиям, к чистой нации. Сомнительное развлечение. А вот лица присутствующих – настоящее зрелище. Не этот бледно-желтый человек с петлей на шее. Георгий Иванович лишь мельком скользнул взглядом по «черному», чтобы не выдать сочувствия, во всяком случае, некоторого сопереживания ситуации и посмотрел вокруг. Нет, не все собравшиеся здесь пришли по собственной воле, это радовало. Значит, здесь есть еще люди, которые, как он, не верят в фальшивые идеалы. Но слишком многие искренне ненавидели пленников, Рейх ли им замутил мозги или это жило в них с самого начала… Как можно ненавидеть незнакомца, ничего не зная о нем? Ксенофобия еще не повод для приговора. Вместе с жалостью Штольц испытывал любопытство, но вовсе не по тому поводу, что и все остальные: он снова не мог ощутить себя частью чего-то… Быть составной частью этого многоклеточного организма – себя не уважать. Хоть лицо отразило нужную эмоцию, уже неплохо.
В патетическую речь о пользе для человечества белой расы и вреде всех остальных, об избранности и превосходстве Штольц уже не вникал. Зачем, если он сам частично поучаствовал в ее составлении? Не удержался, некоторые корявые словесные конструкции резали слух бывшего учителя. Лишь бы не пропустить момент, когда нужно будет включиться в единый порыв и поднять руку более-менее осмысленно.
– Хайль!
Детсадовский стадный инстинкт. Но пистолет, приставленный к затылку приговоренного, выстрелил вполне по-настоящему, лицо «черного» превратилось в кровавую дыру, ошметками его плоти забрызгало первые ряды. Георгий Иванович оглядел себя. Ему не хотелось менять рубашку, а ходить испачканным по рейхсканцелярии считалось дурным тоном. Подошла очередь следующего, этот стоял прямо на высокой скамье, опустить голову ему мешала затянутая на шее петля. Человек просто закрыл глаза и шевелил губами, обращаясь не к безжалостным палачам, а к Богу, скорее всего Аллаху, которого рассчитывал скоро увидеть. И уж лучше его, чем толпу, которая пришла поглазеть на казнь, как на спектакль. Штольц не мог отвести взгляда от приговоренного, который держался со всем возможным достоинством, даже стоя босиком на грязной скамье. Нет, вера не поможет ему выжить, чуда не произойдет… И когда раздался глухой стук выбитой из-под ног опоры, вместо хруста позвонков послышался сдавленный хрип, петля захлестнула горло и сдавила шею. Молодая пара стояла перед штандартенфюрером: унтер-офицер в полевой форме и совсем юная девушка. Девушка обвила своей рукой руку супруга, уцепилась за него, но не в страхе, а для того, чтобы тот разделил с ней ощущения радости. Кем надо быть, чтобы хотеть разделить это зрелище со своим любимым? Не в силах понять этот девичий восторг, Штольц снова смотрел на дергающиеся в воздухе ноги, безуспешно ищущие опору, человек еще цеплялся за жизнь, хоть даже тени разума уже не оставалось в остекленевших, налившихся кровью глазах. Он уже почти узрел гурий рая? Или черную холодную пустоту небытия. Но судороги прекратились, мертвый пленник теперь был свободен. Штольц извинился перед Ширшовым, что вынужден покинуть столь незабываемое развлечение, сославшись на задание фюрера, и стал пробираться к выходу. Глухая стена людей надежно отгородила его от странной парочки влюбленных, наблюдать которых было для Штольца страшнее, чем саму казнь. Его собственная темница пока крепко заперта, решетки еще только предстоит сломать. Он обязательно придумает как…
Штольц продолжил проталкиваться через толпу, улыбаясь. Он услышал звук падения. Тело на помосте за спиной грохнулось на пол, значит, перерезали веревку. Настоящий немец аккуратно снял бы петлю, но русский не будет марать руки о распухшую шею и выковыривать не столь уж нужный ему толстый жгут из складок кожи, сдавивших его. Просто обрежет ножом… Благие намерения Ширшова о всеобщем орднунге не сбудутся, пока царит эта русская бесхозяйственность.
Штольц не стал оглядываться. Снова заскрипели доски эшафота, на который тащили очередную жертву. Рев толпы заглушил почти все.
– Во имя великого Рейха! Во имя великой нации!
– Хайль!
Ладонь Штольца уже привычным жестом взметнулась над головой, рейхсфюрер поторопился ее опустить – он торопился к выходу. Сейчас спасения от этого коллективного безумия и следовало искать только в аналитическом отделе внешней разведки! В апартаментах рейхсканцелярии, где хотя бы еще властвует разум. Здесь он спит вечным сном и продолжает порождать чудовищ.
– Хайль!
Где-то наверняка присутствовали те, кому этот оглушительный, сотрясающий своды «хайль» в действительности и предназначался. Они не могли пропустить подобное, но где же они? Опасаться надо каждого, ведь неизвестно, кто сейчас наблюдает из толпы. И за кем наблюдает. Априори предполагается – за всеми. Штольц не испытывал страха, маскировка была хороша. Ни расстрел, ни повешение не шокировали его и даже не удивили. Правила игры жесткие, но их необходимо соблюдать. Он знал, куда пришел, и что его ждет. Когда-нибудь и это закончится.
***
Если у кого-то подобные мероприятия и пробуждали первобытные инстинкты, то Штольц всего лишь вспомнил, что давно собирался поесть. Не то чтобы зрелище вызвало желание что-то проглотить. Притерпелся уже и не терял аппетита. Но возвращаться сейчас домой или идти в столовую для офицеров Рейха не было желания: дома слишком пусто, и сразу одолеют мрачные мысли, а в офицерском общепите, напротив, слишком оживленно, и детальное обсуждение петли и пули в голову действительно напрочь испортит настроение, какое еще осталось. Под лозунгом «Arbeit adelt», легко уместившимся на колонне и совершенно не понятном русскому населению, съежилась знакомая девичья фигурка. Лизхен рассеянно смотрела в пространство и грызла ногти. Штольц подошел поближе, она узнала его и спрятала руку.
– Лизхен, тебе не кажется, что тут следовало бы изобразить die Arbeit ist nicht ein Wolf… И это более соответствовало бы истине?
Девушка быстро перевела в уме простенькую фразу и улыбнулась, прикрыв рот ладошкой. На пальцах выступили капельки крови, что же могло так взволновать ее? Вот это и стоило выяснить.
– Ты не хотела бы пойти перекусить?
– Пойти куда?
Ее явно интересовало не место, куда ее вдруг решил пригласить старший офицер, а как он вообще может что-то есть после такого зрелища? Потому что старший. Потому и офицер… И ей, сотруднице рейхсканцелярии, которая ведет допросы, тоже не следовало быть такой нервной, эта мысль будто стронула с места еще один камешек. Не приведет ли это пока еле уловимое шуршание к оглушительному сходу лавины, не изменит ли такой привычный рельеф внезапной догадкой? Георгию Ивановичу не терпелось это выяснить, он предложил руку спутнице и направился в подобие кафе с громким названием «У Шванштайна», хозяин которого пытался придать заведению самый приличный вид, какой только мог вообразить. Жаль, фантазия у него была бедновата, да и респектабельность приходилось не реже раза в неделю поспешно восстанавливать после поздних посиделок буйной местной публики. Пока еще не вечер, и клиенты подобрались исключительно мирные. Цепкий глаз хозяина сразу выделил уверенного и подтянутого сотрудника аналитического отдела, которого он бросился обслуживать сам.
Крупный мужчина скорее был похож на мясника, чем на респектабельного бюргера, с громкой фамилией Шванштайн – которым назвался сам и обозначил свое заведение. Яркая вывеска зазывала посетителей, но далеко не каждый житель Рейха мог позволить себе посидеть у Шванштайна. Больно уж кусались цены. Да и всем было давно известно, что хозяин служил сексотом у службы безопасности и исправно поставлял гауляйтеру Банному разговоры подвыпивших посетителей. Штольц, конечно, тоже знал об этой особенности хозяина, но он еще знал, что настоящие имя и фамилия могучего Шванштайна были Йозя Розенсон. И только слуха об этом было бы достаточно, чтобы взойти на эшафот сразу же за только что казненными азиатами. Это знание давало Штольцу спокойствие при посещении элитного заведения, а также увеличивало уважение хозяина до бездумного обожания и поклонения, да еще и гарантировало некоторые скидки.
– Здравствуйте, Георгий Иванович, проходите, посадим вас за лучший столик!
– Сажайте. – Штольц скептически оглядел засуетившегося бармена. – И обслужите как следует. Особенно даму.
– Даму… Тот прикидывал, для какой надобности офицер привел с собой столь юную девицу, и приготовился разнюхивать обстановку. И уже жалел, что опрометчиво пообещал посетителям лучший столик, который находился далековато от стойки в нише, чтобы шумные выпивохи не мешали ВИП-клиентам. Что дама будет пить? Есть?
Штольц отодвинул стул для Лизхен, она осторожно села на краешек, не привыкла ни к подобному обращению, ни к ухаживаниям вообще. Да еще назойливый хозяин не отходил, стараясь услужить.
– Свинина у вас свежая?
– Прямые поставки с Аэропорта! Зачем обижаете? У нас лучшее заведение Рейха.
– Лучшее заведение – это у нас в рейхсканцелярии. Но все-таки приготовьте ваш непревзойденный шашлык. И просьба: лично проследить. Чтобы не опозорить себя и меня перед такой милой девушкой.
Хозяин нейтрализован на кухню хотя бы на четверть часа, но есть риск не меньше времени провозиться с Елизаветой, которая от такого непривычного обращения засмущалась и вообще только сейчас осознала, что оказалась за одним столиком со Штольцем практически наедине! И он смущен не меньше, хотя бы для виду, словно поступок его был импульсивным, а не продуманным. Инициатива встречи должна была полностью исходить от него, тогда можно исключить проверку рейхсфюрера… Да и если бы Ширшов сейчас решил устроить Штольцу новое испытание, то не показывал бы сотрудницу и ее навыки. Наверное… Так почему бы самому не прощупать новые методы допросов?
– Лизхен, вам нравится работать с Константином Сергеевичем?
Девушка кивнула с воодушевлением, если она и распознает ложь безошибочно, то сама не умеет скрыть свои мысли. Иначе не грызла бы ногти у всех на виду, переживая после показательной казни заключенных.
– Приятно видеть такое симпатичное лицо среди нашего серьезного и довольно мрачного царства серьезных аналитиков и идеологов. А работаете вы… ну, просто настоящий Вольф Мессинг!
– Мессинг? – Лизхен задумалась. – А он с какой станции? С Пушкинской или Чеховской? Я такого не помню.
– Конечно, нет, его и я не помню, он же родился больше ста лет назад. Говорили, что этот человек умел читать мысли на расстоянии. И, наверное, как и вы, чувствовал правду и ложь.
– Да это вы врете, Георгий Иванович, не бывает такого. Специально придумали.
– Ничуть! Не верите мне, тогда спросите у Ширшова.
Елизавета растерялась почему-то еще больше. И Штольц не знал, как продолжить разговор… Но останавливаться не привык.
– Если не бывает, то какой же методикой пользуетесь вы?
Большие глаза недоверчиво уставились на него. Не пережал ли? Не почувствовала ли она сейчас себя на допросе?
Мужчина напротив что-то скрывал… Скрывал всеми силами, сидел неподвижно, ничто не выдавало его целей. А так хотелось узнать, зачем ее пригласили в это довольно дорогое заведение. Елизавете было приятно и в то же время настораживало. Жаль, что она не умеет, как этот Вольф Мессинг, ничего прочесть на расстоянии! А на контакт объект не шел. Объект ли? С кухни чем-то вкусно и многообещающе пахло, если ранее мыслей о еде не возникало, только чуть не вывернуло наизнанку в уголке из-за этого повешенного на помосте, то теперь Георгий Иванович все же сумел ее отвлечь, за что девушка была ему очень благодарна.
– А этот… Вольф, что он умел?
– Был в некотором смысле актером, развлекал публику, показывая такие вещи, в которые никто не мог поверить! – Штольц заметил, что женщина, которая приносила на столики еду, уже в третий раз проходит мимо, протирая пустые столы и стулья, от ее тряпки они чище не становились. Зато это занятие позволяло услышать разговор. – Девушка!
Польстил сильно, но в респектабельном заведении и подавальщица была вполне симпатичной. И не могла сделать вид, что не слышит, возраст и комплимент еще не позволяли прикинуться глухой.
– Чего изволите? – официантка моментально оставила в покое соседний столик, напоследок смахнув последнюю невидимую пылинку.
– Принесите что-нибудь выпить, пожалуйста. Мне покрепче, а девушке поприличнее…
Елизавета опустила взгляд, ее не раз угощали выпивкой, но никогда еще это не происходило так официально. Отказать просто невозможно, да и не хотелось. Георгий Иванович ничем не напоминал тех бесцеремонных парней, которые пытались ее напоить и предложить тут же отправиться в постель. Хотя и в рейхсканцелярии таких хватало.
– Так вот… Вернемся к нашему разговору. Не могли бы вы, Лизхен, поделиться секретом, что вы показали Ширшову? Он без проверки способностей не допустил бы вас к такой ответственной работе. Но ведь настоящие мастера всегда хранят свои секреты? – Лиза промолчала, так и не поднимая глаз. Штольц продолжал изучать ее лицо, приятное, но опять сильно испуганное. «Чего она так боится?» – Вольф Мессинг утверждал, что по неуловимой для обычного человека мимике и движениям тела можно о многом догадаться, наука физиогномика это подтверждает, существуют методики для того, чтобы отличать правду от лжи… Но как такая молодая девушка могла освоить их за такой короткий срок? С вами кто-то занимался с детства? Может быть, сам рейхсфюрер?
– Константин Сергеевич действительно знает меня с детства, потому проверками не мучил. Ну, почти… – Лиза наконец-то посмотрела Штольцу в глаза. – Он сам хорошо видит правду и обман. А вы сейчас пытаетесь меня соблазнить?
Она улыбнулась, но чувствовалось, что ответ на этот вопрос ее действительно волнует. Хотя Штольцу казалось, ответ должен был бы беспокоить посильнее! Или она даже готова в чем-то уступить? Нет, не во всем, разумеется, и не сразу, но не нужно и экстрасенсорных способностей, чтобы понять: Елизавете он симпатичен больше, чем многие другие. И она ему – тоже, хоть и не так, как девушка думает.
– Похоже, первую же проверку я провалил, – с грустным видом сказал ведущий аналитик Рейха. – Я хочу вам как минимум понравиться, – честно признался Георгий Иванович. – Сам не знаю, зачем вас пригласил, ведь пообедать вы явно могли и без моей компании. И если она вам неприятна…
– Нет!
Елизавета положила руку на его холодные пальцы, и Штольцу показалось, что это сделано не просто так… А имеет это отношение к методике? Ее энтузиазм настораживал и заставил мягко убрать руку со стола.
– Спасибо за доверие, а особенно – за ваш вопрос, потому что я уже не так молод, несколько отвык от свиданий. Пусть это будет обычным обедом коллег по работе.
На стол бухнулся поднос с двумя стаканами, которые подавальщица едва не расплескала от возмущения: действительно, черт старый, позвал девчонку да еще поит ее лучшими напитками! Георгий Иванович сдержанно поблагодарил фрау Хельгу, как гласило имя на бейджике, и взял свой стакан.
– Давайте, Лизхен, выпьем за ваши успехи.
– И за ваши?
– А что – мои? Они уже давно состоялись, и, боюсь, превзойти самого себя мне не удастся… – взгляд девушки вспыхнул недоверием. Штольц только улыбнулся, ведь она была права. Но пусть думает, что немолодой офицер просто о многом умалчивает по службе или набивает себе цену. В этом мужчины мало отличаются от парней.
Георгий Иванович говорил не о том, что думал! Это Лизе было ясно сразу, и даже не используя свой дар, она чувствовала какую-то неуловимую ложь в его словах. Простым обедом коллег это явно не было! Но и не было допросом… Когда он убрал руку, даже подумала: Штольц догадался о многом… Чтобы растянуть паузу, попробовала содержимое стакана. Крепкое, довольно противное, и сахару переложили. Ее успехи радовали рейхсфюрера, теперь и Георгий Иванович решил похвалить. Но не для этого он позвал пообедать, не для этого рассказывает про какого-то человека из прошлого. Хотелось довериться ему, в первый раз довериться кому-то, ведь этот мужчина многое разгадал в ней, от него ничего нельзя скрыть! И в этом они даже похожи. Напряжение чуть отпустило, Елизавета поняла, почему Штольц чем-то ближе остальных: у них обоих есть секреты, они оба не те, кем их считают, привычно надетые на лицо маски скрывают не врага, а просто помогают выжить. Довериться… Зачем?
Принесли шашлык, хозяин с гордостью поставил перед ними тарелку с шампурами. Мясо оказалось и в самом деле свежеприготовленным, не разогретым вчерашним, и оттого намного вкуснее. И пока Елизавета не расправилась с большей половиной блюда, ей было не до Штольца. Потом снова вспомнила о нем и с благодарностью улыбнулась, подняла стакан, тоже попытавшись предложить тост:
– Чтобы мы хотя бы иногда могли так посидеть вместе… с вами.
– Я так и думал, что вам понравится шашлык. – Георгий Иванович скромно улыбнулся. – Похоже, за вами ухаживали те, кто еще вовсе не умеет это делать.
– А вы… – и девушка поняла, что не знает, как продолжить! Спросить, «а вы ухаживаете?» или еще более пугающую ее саму мысль, возникшую, скорее всего, под действием алкоголя «а вы умеете?» Спросить, надеясь на что-то.
– А я продолжу про Вольфа Мессинга. Говорят, его способности помогали раскрывать преступления, хотя этого никто документально не подтвердил. Он мог внушать человеку мысли, заставить его сделать что-то. В общем, он творил чудеса. Как и вы. Ведь вы настоящее чудо, Лизхен!
И уже он протянул руку к ней поближе. Говорил правду, сомнений не было. Он считает ее чудом, а она сама свой дар – проклятием! И какое же облегчение наступило на душе, когда Елизавета осознала, что Штольц обо всем догадался, понял… И совсем ее не осуждает. Хотелось оставаться здесь вечно, сидеть рядом с ним и смотреть в глаза, разговаривать. Ведь так просто, на виду у всех, Георгий Иванович смог вытащить на свет правду, которую она так давно скрывала, и никто этого не понял и даже не заподозрил! Не умеет ли и опытный аналитик Рейха тоже творить чудеса?
Елизавета не была чудом в том смысле, который обычно вкладывается в это слово, перед ним сидела не фея, а вполне материальная девушка, сильно испуганная чем-то. Он все-таки решился взять ее за руку. Ноготки были обкусаны, но пальцы теплые и изящной формы, они уже более уверенно скользнули в его ладонь, ответившую дружеским пожатием. Значит, она не читает по лицу. Это не зрительный контакт, ее проверка основана на ощущениях. Стало любопытно, легкое чувство опасности не угасло, а еще больше пробудилось: нужно знать все методы Рейха и СД, Штольц умел владеть собой на допросах, но к такому чувствительному детектору, как Лизхен, оказался не готов. Она не только загадка, но и потенциальная угроза задуманному делу… Улавливает ли его страх сейчас? Похоже, что да, но при этом поглощена собственной неуверенностью и новыми ощущениями. Значит, чувствительный прибор тоже может выйти из строя? Трудно думать так, когда видишь перед собой симпатичную смущенную девицу, но разве он мог позволить себе эмоции?! И Лизхен безошибочно уловила сейчас этот небольшой всплеск, потому что с надеждой посмотрела ему в глаза.
– С вами приятно разговаривать, Лизхен.
– Правда? – уже чуть кокетливо уточнила она.
– Сами знаете. Но вы еще многого не знаете… И если мы будем чаще видеться, то я могу рассказать вам немало интересного. Я ведь когда-то был преподавателем, вы не слышали?
– Нет, но я много слышала про вас от рейхсфюрера, хотя он говорил больше про работу. Что вы хороший сотрудник, он вас ценит, и что если бы не вы, то аналитический отдел вызывал бы у него больше беспокойства.
Цитата Ширшова была так точна, что показалось, будто тут сидит рядом и сам Константин Сергеевич. Стало неуютно обоим.
– Давайте лучше немного отвлечемся от дел, у нас обед. Мне и без того нужно скоро вернуться на службу. Вы хотя бы, надеюсь, уже свободны? Мы все очень любим нашего фюрера, но не хотелось бы вспоминать о нем каждую минуту.
Девушка хитро улыбнулась и едва заметно сжала руку. Маленькая ложь была заложена специально, как пробный импульс… Аналитик всегда находился в рабочем режиме. И сейчас не получал от этого никакого удовольствия.
– Какого из фюреров? – прошептала Елизавета, наклонившись к Штольцу поближе.
– Каждого! – ответил он так же тихо и поднес ее пальцы к губам. И чтобы обозначить конец беседы, и чтобы создать впечатление романтической обстановки. Эксперимент оказался удачным и даже приятным.
Девушка поняла шутку, хотя приняла его жест скорее за знак помалкивать на столь крамольные темы, и тоже с расстроенным видом встала из-за стола. Было жаль отпускать Георгия Ивановича так быстро, и она удивлялась самой себе: почему же она его боялась вначале? Теперь хотелось бережно вспоминать каждое слово, пусть даже Штольц был вежлив и обходителен просто по привычке. И ждать новой встречи!
Штольц торопился вовсе не на службу, в рейхсканцелярии намеревались не работать, а отпраздновать событие. И предстояло снова окунуться в атмосферу ненависти и презрения к иным национальностям и расам. В такие минуты Георгий Иванович ощущал благодарность судьбе за то, что родился немцем – быть таким русским он вовсе не хотел. Русским, забывшим, что великая страна стала таковой не на крови инородцев, что истинный подвиг в самопожертвовании, а сила не нуждается в страхе, чтобы доказать ее всем. Русским, забывшим, как оставаться человеком.
