Глава 13. Степью до Семска
Проследить за блеющим стадом оказалось не сложно, да и погонщики Адырбая не скрывались. Пятеро пастухов на низкорослых лошадках отогнали животных от поселения километров на десять, и оставили в просторном загоне меж двух холмов, образовавших пространство в форме подковы. Обоз из двух груженых телег встал там же, неподалеку. Люди не ушли, а расположились лагерем метрах в двухстах, видимо, чтобы охранять причитающуюся для Айдахара дань от нападения зверья. Назар и Басмач залегли неподалеку, на краю хилой рощицы, стали ждать.
Погода выдалась теплая и сухая. Солнце стояло над головой и ощутимо припекало. Басмач, лежа на пригорке, наблюдал за лагерем и окрестностями загона в бинокль. После купания в Иртыше старая оптика лучше не стала, на линзах внутри появились пятна влаги. Но жизнь в лагере пастухов была видна как на ладони: там отдыхали, жгли костер и что-то готовили на обед. Конвой Айдахара пока отсутствовал.
Назар, значительно посвежевший стараниями знахарки, подкидывал в руке новенькие метательные ножи, привыкая к их весу, форме. Они сильно отличались от его старых, были грубее, не так сбалансированы, но Басмачу он все равно был благодарен.
– Накрывай на стол, – Басмач оторвался от наблюдения, – надо перекусить.
Назар вернул нож в брезентовые ножны, скинул заплечный мешок. На свет появилось копченое мясо, кукурузные лепешки, отваренная в кожуре картошка, пара луковиц – старушка-повариха хорошо снабдила в дорогу.
Костра разводить не стали, чтобы не выдать себя дымом.
Назар жевал кусок темно-красного, почти черного мяса и никак не мог прожевать. Крупные жесткие волокна были будто резиновые. Басмач, видимо, испытывал те же трудности, потому как выплюнул мясо в пыль и стал нарезать от оставшегося в руке куска тонкие, почти прозрачные полоски.
– Конина, блин, – фыркнул Басмач, с хрустом, смачно откусив от луковицы и заев хлебом. – Придется отваривать.
Назар еле проглотил недожеванное мясо, отхлебнул воды из фляжки.
– Бес так и не пришел…
– Бывает, – флегматично ответил Басмач. – У каждого своя судьба. Может, выжил и бродит где-то там, – бородач неопределенно махнул ножом, – а может, уже вороны клюют.
Басмач замолчал, закинул в рот полоску мяса и усиленно заработал челюстями. Назару этот разговор не понравился. Он хотел верить, что Бес не утонул.
– А ты всегда был, такой?
– Какой?.. – поднял бровь Басмач, состругивая стружку с мясного бруска.
– Жестокий.
Басмач поперхнулся от неожиданности, выронил нож, стал откашливаться.
– Это ты, парень, хватил. Жестокий… Да я белый и можно сказать – пушистый, что твой кабысдох. То-то я гляжу, добротеев-то вокруг, прям пачками бродят. Кстати, скоро еще должны подъехать. Ха! – усмехнулся Басмач, вытряхивая крошки из бороды.
– Да, жестокий, – повторил Назар с вызовом. – Ты не оставляешь надежду, говоришь только плохое, что будет плохо!
Басмач очистил бороду от хлебных крошек, уселся, подложив под спину рюкзак.
– Ты где, пацан, таких слов нахватался, в цирке своем?
– Так Майка говорила… то есть, говорит: «Надежда – это все, что у нас осталось».
– Верно говорит, умная девочка, – Басмач сорвал сухую травинку и принялся ковырять ею меж зубов. – Вот только не стоит этой надеждой злоупотреблять.
– Это как?
– А так. Вера, надежда – нужны, спору нет. Всегда следует идти до конца, не падать духом, не опускать руки ни в коем случае! Однако не надо заменять верой и надеждой здравый смысл. Скажу я, Бес выжил, или скажу – сдох. Что изменится? Да ничего. Сколько не повторяй «сахар», на языке сладко не станет. Усёк?
– Не совсем. Запутался… – потряс головой Назар, будто мух отгоняя.
– Поймешь, со временем. Надежда – опасная штука, она как огонь. Вроде бы чиркнул спичкой, пламя маленькое, спрашивается, чего бояться? Ан нет, получив топливо, маленький трепещущий огонек становится пожаром, надежда захватывает тебя целиком. Ты начинаешь жить этой надеждой. А в конце бац! Оказывается, у судьбы, рока, вселенского компьютера свои планы, и твоя надежда в них не входит…
Назар силился понять, что же имеет в виду Басмач, но жизненного опыта не хватало. В катакомбах Академгородка он видел одновременно и слишком много и слишком мало.
Басмач же, глядя куда-то вдаль, продолжал:
– Сначала я надеялся: вот отслужу срочку, пойду на контракт. Затем, оставшись служить по контракту, жил тем, что этот чад кутежа во мгле Ада закончится, подзаработаю денег, женюсь, построю дом. Да-а, но вышло иначе, – горько усмехнулся Басмач, – вышло совсем хреново. Ад из временного стал постоянным, Напасть – будь она неладна. Напасть… Потом уже понадеялся, что найду родню. И тоже, как видишь, не срослось. Жить одним днем, жить за ради куска хлеба – проще. Надежда говоришь? – Басмач выплюнул травинку. – Пойду, понаблюдаю…
Назар проводил взглядом ссутулившегося Басмача, идущего к наблюдательному пункту на краю овражка. Жить, только чтобы поесть – Назару не хотелось, ведь вокруг всего столько интересного… В голове щелкнуло: вдруг, когда они найдут логово Айдахара, с Майкой что-нибудь случится?!
Эта неприятная мысль обожгла почти физически, Назар даже вспотел. Еще и слова Басмача, мол, надеешься, а потом раз и облом. Ведь он надеялся ее спасти, чтобы все как раньше, чтобы много колесить по свету, давать представления.
Назар с трудом отогнал эту навязчивую мысль, и улегся на траву. Голые ветки деревьев нет-нет с сухим звуком тревожил ветер. Где-то переговаривались птицы. Оставалось просто ждать, когда появится Айдахар, а дальше…
Конкретного плана действий не было. Назар просто хотел спасти Майку, вдруг получится? Басмач в этом смысле придерживался менее оптимистичного мнения, но парню перечить не стал, хочет отбить сестру – пускай, это не противоречило его задумке.
План-минимум бородача заключался в задержке конвоя, благо, аргумент имелся – пара брикетов динамита. Бронированной махине «АСКВ», это что слону дробина. Но любая наземная техника, будь то какой гантрак, собранный из тяжелого грузовика, обшитого листами стали, или основной танк Т-80У, все они имеют одно общее слабое, место, и это ходовая часть. Стоит обездвижить бронированную махину, и это уже не грозная машина, а братская могила для экипажа…
Морхольдовского СПГ ох как не хватало, пальнул раз-другой с расстояния в километр и все дела.
После купания в реке, из огнестрела, остался лишь самодельный пистолет старика-лекаря, да и тот с одним патроном. С таким арсеналом не повоюешь. В общем, как ни крути, план выходил самоубийственный.
Время шло, короткий осенний день близился к концу. Басмач с Назаром валялись на своих подстилках из травы и откровенно скучали, пока земля под ними буквально не задрожала. Басмач кинулся к наблюдательному посту, приник к оптике: матово блестящая стальная змея конвоя, поднимая пыльные тучи, тянулась откуда-то с юга, по едва видневшейся грунтовой дороге, со стороны скалистых горных пиков, торчащих на горизонте. Пока еще далеко, но максимум через полчаса будет у загонов. Пастухи, видимо, тоже заметили приближение Айдахара, потому как в лагере наметилось оживление.
– Собираемся, наш выход! – скомандовал Басмач.
Впереди было самое интересное. По прикидкам бородача, конвой тут пробудет некоторое время, как минимум час. Ведь животных из загона следовало сгрузить в вагоны. А лошадь, скажем, не бочка, и не ящик, так просто не закатишь и не занесешь. Пока подгонят «АСКВ», выставят сходни, станут сгонять упрямящихся животных в грузовые отсеки… Возни много. Правда, у плана помимо его очевидной убийственности – а идти против вооруженного пулеметами противника лишь только с ножами чистое самоубийство – была и другая прореха: как отреагирует Айдахар на нападение? Вдруг черные солдаты сочтут, что это жители стойбища устроили засаду, и станут вымещать свою злость на них?
Басмач циничный и расчетливый, на проблемы поселенцев, решивших откупиться от Айдахара, откровенно плевал, ему было все равно. Раз черные солдаты не трогают стойбище Адырбая, не вырезают до последнего ребенка, не ставят страшное пугало из внутренностей подле ворот поселка, значит все они заодно. А вот другому Басмачу, более правильному, такой расклад очень не нравился, но поделать ничего он не мог, увы. В мире после Напасти каждый сам за себя. Не то чтобы раньше, еще до бомбардировок было иначе, нет. Просто сейчас это выражение – каждый сам за себя – приобрело уж сильно дословный и прямой смысл. Почти аксиома выживания.
Но, оба Басмача, поселившихся под лысой черепушкой, были согласны в одном: как бы ни случилось, Адырбай и его скотная ферма Айдахару нужны как поставщик продовольствия, а это значит, мутант-мозгокрут откупится.
Будто в подтверждение мысли в голове Басмача зазудело как в тот раз, когда мутант-мозгокрут дал о себе знать. Так же внезапно ощущение того, что в твоей черепушке кто-то копошится, пропало.
«Всё-то ты спланировал, человек-гора», – усмехнулся про себя Басмач. Телепат знал и про разговор со старушкой, и про план нападения на Айдахара, наверняка все знал и не помешал. А это значит… он не против избавиться от покровительства Айдахара. Чужими руками, естественно.
Избавим мы его от Айдахара – ему хорошо. Не получится, попадемся в руки черных солдат – так он, Адырбай и не при делах. Кто мы ему? Никто, калеки перехожие, бродяги, мусор рекой на берег выброшенный. Он нам ничего не велел, не обещал, не приказывал. Все жители стойбища подтвердят, даже под пытками. Да, и наверняка в поселении подосланный Айдахаром человечек найдется, и не один. Ох, и хитрец, однако, мутант-телепат Адырбай.
Подступившие сумерки были на руку. Потихоньку, ползком, замирая на месте, Басмач и Назар подобрались к стальной змее метров на двести. Ближе нельзя, заметят. Там кипела работа. Откатив борта, черные солдаты собирали сходни, сгоняли животных. Махина «АСКВ» натужно гудела, стреляла в небо струями пара. Зажглись прожектора. Все внимание световых кругов сосредоточилось на загоне и лошадях с овцами. Пара фонарей поменьше с крыши вагона прощупывала степь вокруг. Ярко-желтый, почти белый свет скользил по метёлкам ковыля, кустам караганника, и горкам свежей земли, оставленным кротами.
– Гляди, пацан, – тихо сказал Басмач, – ты ищи сестру, а я подползу под локомотив, заложу взрывчатку. Времени будет не много. Как бахнет, действуй. Расползаемся.
Работая локтями, останавливаясь, когда луч прожектора скользит над головой, Басмач и Назар разделились.
Проводив взглядом удаляющуюся спину Басмача – тот явно направился прямиком к локомотиву, – Назар залег за кустом караганника и наблюдал. Четверо охранников, растянувшись цепью, прогуливались вдоль всего поезда, и делали они это не спеша, лениво, держа оружие – самые настоящие «калаши» – в одной руке, еще и стволом вниз.
Куст и небольшая ложбинка хорошо укрывали его, но лежать там вечно Назар не собирался: луч мазнул над головой, охранник процокал подошвами сапог по крыше вагона. Следом должны пройти патрульные… Назар выжидал. В этой круговерти был ритм, как в музыке, что играла перед каждым обращением директора к жителям убежища в Академгородке. Главное, уловить разрыв между тем, как скользнет луч света, прошаркает охранник на крыше и…
Назар с низкого старта рванул вперед, чудом успев увернуться от луча прожектора, рыбкой нырнул меж колес вагона. Благо, сам поезд шумел – гудел и шипел паром – очень сильно, и то, как Назар шмякнулся на острые камни, никто не заметил.
Ушибленный локоть, и вся левая рука, стрельнув острой болью, следом онемела. Назар еле сдержался, чтобы не вскрикнуть, но обошлось. Сапоги патруля, поднимая пыль, прошли чуть не у самого носа. Нет, остановился. Назар закатился за огромное рубчатое колесо, и даже дыхание затаил. Постояв и поковыряв что-то на земле носком высокого сапога, солдат продолжил свое патрулирование.
Назар выдохнул. Онемевшая рука почти восстановила чувствительность, пальцы еще неприятно покалывало, но это мелочи. Главное, скорее доползти до последнего вагона. Именно там, еще на заводе, он заметил в зарешеченном окошке Майку. А может тогда просто показалось? Нет, точно ее русая голова мелькнула в окне, Назар отчего-то был уверен.
Ползти в конец поезда было бесконечно долго. Почти в кромешной темноте, так тем более. От колес жутко воняло тухлятиной, мазутом и еще черт знает чем. Монотонный гул машины и цокот подковки сапог на крыше вагона сводили с ума, нервы уже не выдерживали. Но Назар упорно пробирался вперед, низко пригибая голову, чтобы не расшибить лоб о торчащие из днища вагона, непонятные железяки.
Переползая остро пахнущую мертвечиной кучу, с торчащими в стороны ребрами, Назар, стараясь не вляпаться в жижу из тухлой крови и гниющего мяса, отставил руку далеко вперед, замер, пока патруль пройдет мимо, и лишь затем продолжил движение. Неожиданно под ладонью что-то шевельнулось, обвилось, сдавливая предплечье, тонко зашипело.
Назар не вскрикнул от неожиданности, не запаниковал, выдавая себя с головой и подставляясь под выстрелы охраны поезда. Нет. Едва различая в темноте пальцы, выхватил нож и махнул наугад, чуть выше, где темнота чернела сильнее, да к тому же мелко поблескивала. Отсвет прожектора скользнул под самое брюхо вагона: на земле, раззявив пасть с кривыми зубами, лежала голова змеи с обрубком, похожим на шланг. Тут-то его и проняло.
Брезгливо взмахнув рукой, сбросил еще шевелящиеся кольца, быстро отполз, прижался к колесу, держа окровавленный нож наготове, одновременно успокаивая зашедшееся от испуга дыхание. Остро хотелось встать во весь рост и бежать, куда глаза глядят. Мимо прошел патрульный.
Накатившая паника отступила, Назар облегченно вздохнул. И чего, спрашивается, испугался? Пятно света прожектора проскользило по краю брюха, выхватывая из темноты уже успокоившуюся змею, вернее, то, что осталось: песочно-серая, с черным пунктиром вдоль тонкого, как самодельная колбаса из печенки, тела. Ок-жилан или стрела-змея, ядовитая тварь – много тут таких. Именно поэтому Шимун строго-настрого запрещал лазать по кустам – очень уж эта змеюка на ветках висеть любит.
Теперь Назар полз и вовсе с оглядкой, подолгу рассматривая, куда ставит руку или ногу.
Поезд, наконец, закончился. Назар уселся за колесом последнего вагона. С торца в просвете между широкими колесами отчетливо виднелись ноги охранника. Тот не уходил, а просто стоял. На таком расстоянии от махины локомотива гул машины слышался не так сильно, и не ввинчивался в мозги, натягивая и без того обостренные нервы.
Назар покрепче сжал рукоять метательного ножа все еще в ошметках змеиных потрохов и налипшей земле. Сейчас он был уверен, что пустит его в дело без промедления. Осталось дождаться обещанного Басмачом взрыва.
Басмач без труда оказался под днищем поезда. Только лишний раз убедился, что никакого главаря в конвое нет, максимум подручный средней руки, вроде офицера. Это же войско? Значит, и офицеры быть должны. Иначе с охраной поезда не было бы так из рук вон плохо. Сам лично, Басмач бы выставил сплошное оцепление, чтобы и мышь не проскочила. Это же степь, здесь всякое может водиться.
Под самим локомотивом – вернее его хвостовой частью – было до ужаса жарко. Металл днища раскалился чуть не до красна, плюнь – зашипит.
Опасаясь, что динамит рванет сам, раньше времени попросту перегревшись, Басмач пополз дальше, ближе к «носу» «АСКВ», вдруг там холоднее? Так, впрочем, и оказалось. Хотя и здесь днище ощутимо поджаривало, он дотронулся до покатого металла и тут же отдернул руку – рука не терпит, градусов семьдесят, не меньше.
С машиной явно что-то не так, либо укатали Сивку крутые горки и термоизоляция реактора от старости дала «течь». Либо… О втором варианте думать не хотелось совершенно!
Конечно, из школьной программы по физике он помнил, что ядерный реактор в сущности – паровая машина, где разогретая вода вращает турбину. Вот только таким макаром могли фонить и сами радиоактивные, скажем, уран, или плутоний… короче, то, на чем вся эта махина работает, ощутимо при этом нагреваясь.
От мысли, что, пока он валяется под этой передвижной сауной, зарабатывает вполне себе лучевую болезнь, стало не по себе. Сдохнуть в бою, накоротке или в перестрелке – это одно, это достойная смерть. Но, вот, сгнить заживо от лучевой, выхаркивая собственные легкие с прочим ливером и сдирая кожу полосами… Погано, как не крути.
Завернул брикеты динамита в грязную тряпку, вывалял в пыли, и лишь затем аккуратно уложил в какую-то нишу, между катков гусеницы. Даже если «АСКВ» поедет, динамит не выпадет; его не заметят механики, случись приспичит им осмотреть ходовую часть. Жалко, радиодетонатора нет, только два метра бикфордова шнура. Отличная штука, старая как мир и надежная, даже в воде будет гореть, правда, пока не промокнет.
«Свинья» подложена, осталось как следует выждать, чтобы Назар успел доползти и разведать на месте что да как.
«Может стоило договориться, как разведает, чтобы там выпью крикнул, а? – Басмач почесал зудевший нос, от витавшей пыли и острого запаха полыни хотелось чихать. – Да ну, какая выпь? Из-за шума ни черта не слышно! Хренов тепловоз…»
Следом возникла мысль, а не сползать ли к Назару? Но Басмач ее сразу же отмел: пусть сам разбирается. Хотел спасти сестру, так пусть спасает, но самостоятельно. Басмач в том не помощник. К тому же, у него был свой план дальнейших действий: как только фитиль будет подожжен, со всех ног бежать в лагерь пастухов. Там лошади, наверняка под седлами. Идти пешком, или плыть реками, Басмач больше намерен не был, надоело.
Главное аккуратно и без лишних жертв «уговорить» пастухов Адырбая поделиться лошадками.
Назар нервничал. Времени прошло уже много, а обещанного взрыва все не было. Посчитав, что в хвосте конвоя тихо, Назар ошибался. Да, здесь назойливый, пробирающий до костей гул работающей машины был почти не слышен, только металл днища, в особенности массивные стальные балки, идущие по бортам вдоль всего вагона, ощутимо вибрировали. Но шум был.
Плач. В железном вагоне над головой Назара тонко подвывали несколько женских голосов.
«Ну, что же ты?! – Назар сжал зубы. – Давай, взрывай! Там Майка, наверняка там!»
Но, по-видимому, звук плача услышал не только Назар. Охранник, все это время неотлучно стоявший с конца вагона, неспешно обошел его с другого торца, там, где он сцеплялся с соседним. Назар насторожился, потихоньку переполз следом, просунул голову меж колес. Темнота скрывала Назара, а вот воин в черном вырисовывался на фоне темно-синего неба отчетливо.
Охранник со скрипом откинул железную лесенку и поднялся на сцепку. Дальше, он пропал из поля зрения Назара, только была слышна возня. Затем послышался резкий, железный стук и непонятное рычание. Внутри вагона кто-то вскрикнул, всхлипнули и замолчали.
Прогремел взрыв. Вагон качнулся, подавшись чуть вперед. На голову Назара посыпалась сбитая с днища грязь. Застучал пулемет, бешено заржали кони. Внутри вагона испуганно загомонили.
Медлить было нельзя. Сжав в каждой руке по ножу, Назар выскочил из-под вагона, и одним прыжком, минуя складную лесенку, оказался на узкой площадке. Воин в черных доспехах успел вскинуть автомат, но выстрелить уже нет. Треугольный клинок вошел тому в просвет между нагрудником и шлемом. Назар отдернул руку, из раны хлынула кровь, хрипящий охранник подался назад и, перевалившись через низкие перила, шлепнулся спиною в пыль.
Назар ошарашенно смотрел на окровавленные руки. Лениво стекая по ножу, на самом кончике острия замерла капля. В темноте кровь казалась такой же черной, но остро пахла железом. Капля сорвалась. Назар проследил ее полет.
– Назар! – окрик вывел его из ступора. Сквозь вертикальные прутья зарешеченного окошка в двери смотрела Майка. Чумазая, заплаканная, с разбитыми в кровь губами. Он прижался к холодному железу двери, заплакал. Слова тонули в слезах: наконец-то он ее нашел, увидел.
– Маленькая, я спасу тебя, – он рывком дернул дверь, но та не сдвинулась и на миллиметр.
– Как ты здесь оказался?! – ему казалось, что она кричит, но Майка почти шептала.
– Я… мы… Мы искали тебя. Чертова дверь! – замок надежно удерживал стальную переборку. Назар забил острие ножа в щель, стараясь поддеть. Навалился всем весом, используя нож как рычаг. Но сталь клинка, сухо тренькнув, обломилась. В руках осталась только рукоять. Дверь заперта на замок. Время от времени где-то стучал пулемет, слышались крики, кто-то командовал. Назар вцепился в решетку, уперся ногами в стену…
Сталь оказалась сильнее. Он сдался, не отпуская решетки, прижался лицом к окну.
– Братик, братик… Ты пришел за мной, – она смотрела на него своими большими серыми глазами, гладила по окровавленной руке через прутья.
Отчаяние, злость, обида на судьбу, все это бурлило и, выплескиваясь через край, клокотало в душе Назара. Хотелось выть, хотелось вцепиться зубами в глотку того, кто все это устроил, и остервенело рвать, рвать! А она вот, рядом, смотрит потухшими глазами… Майка изменилась, жизнь как будто ушла из нее… Что с ней сделали?! Как ее вытащить из железного вагона?!
– Ты потерпи, моя хорошая, потерпи.
– Я терплю, братик. Только спаси меня, ладно?.. – Она верила, верила как всегда: брат придет и поможет. Он всегда помогает.
Назар поцеловал сквозь прутья сестру в лоб. Из вагона тепло и остро дохнуло потом не мытых тел, застарелой мочой, кровью.
– Беги! – испуганно вскрикнула Майка. Попытавшись оттолкнуть Назара, просунула тонкую руку меж прутьев. За спиной послышался топот копыт, он обернулся, выхватив клинок из ножен.
Высокая фигура всадника, круто осадив лошадь, вдруг крикнула хриплым голосом Басмача:
– Уходим, пацан!
Он должен уйти, когда сестра так близко…
– Майка, я приду, ты держись. Ты жди! – Назар спрыгнул с площадки на землю и только сейчас заметил, что Басмач был на двух лошадях.
– Хрен ли встал?! – рявкнул Басмач. – Запрыгивай в седло!
Луч прожектора неуверенно шевельнулся туда и сюда, затем, резко рванув в сторону, стал приближаться к последнему вагону. Что-то выкрикнув, Басмач выпустил длинную автоматную очередь, прожектор потух. Зато гулко, выплевывая метровое пламя, застучал пулемет на дальнем вагоне.
Назар застыл перед вздрагивающей махиной лошади: что-то остановило его. В лицо плеснуло пахучим и соленым. Пронзительно заржав, конь завалился на бок. Подстегнув своего коня, Басмач подскочил к растерявшемуся Назару и за шкирку втащил через седло. Ударил ботинками в бока ни в чем не повинного животного, пуская галопом. Пули высекали искры из стен и крыши вагона.
Пулеметы, один, затем другой, еще долго стучали в ночи, слепо выискивая в темноте свою жертву. Но Басмач, гнавший коня в степь, в кромешной темноте, наугад, положившись лишь на чутье животного, уходил все дальше от конвоя. Назар болтался на потном боку коня, из-под копыт летела земля и камешки, но он не замечал. Кровь бурлила в жилах и требовала боя. Боя насмерть!
Тем временем Майка оставалась все дальше и дальше.
Скакали они долго, Назар не смог точно сказать сколько. Но точно он мог сказать только одно: лошадей он уже ненавидел! И раньше-то эти живые машины он откровенно побаивался, а уж верхом, лежа на животе… В брюхе все перемешалось!
Басмач осадил коня, спрыгнул сам и помог спуститься Назару. В кромешной тьме очертания низкой мазанки просматривались еле-еле. Назар, попеременно держась то за живот, то за спину, еще приходил в себя, в то время как бородач с автоматом наготове обследовал так удачно подвернувшийся дом.
– Чисто, – констатировал Басмач, выглянув из дверного проема, – здесь дождемся утра.
Костер, разведенный прямо на земляном полу, стрелял искрами и дымил. Дрова попались сырые, и гореть ни в какую не хотели. Сильно не поспишь, угореть можно. Впрочем, никто спать и не собирался, не до того было.
– Я Майку видел. Она как-то изменилась, потухла что ли. Взгляд не тот. Басмач, бывает так, что человек светиться перестает?
Бородач, размахивающий куском фанеры, щурил глаза от едкого дыма и раздувал все потухающее пламя.
– Бывает, парень. Когда ломают человека, – не в смысле палками кости в щепу, хотя, могут и так, – а психологически. Вот тогда, да, он или вот – она, меняется. Вроде тот же человек, но вроде как только оболочка. Это как если из керосинки фитиль вынуть. Потрясешь – булькает, есть топливо, должно гореть. Стекло целое, только от копоти протереть. Приглядишься – а, и нет, гореть нечему, и светить нечему. Форма осталась, сути нет. Так и с сестрой твоей.
Дым вытягивало через открытую дверь, лошадь, привязанная снаружи, фыркала, ей дым тоже не нравился. Огонь стараниями Басмача все же разгорелся, дверь прикрыли. Комнатка постепенно согревалась.
– Утра дождемся, и на Семск рванем. А то гостей можем дождаться. Гусеницу динамитом я, конечно, подпортил, знатно ошметки разлетелись, видел краем глаза. Но, лучше перебдеть. Правда, на сколько этого коняги хватит, не знаю. Если бы кое-кто у вагона не тупил, то сейчас за пузо, отбитое, не держался и завтра на двух лошадях бы скакали.
– Я лошадей боюсь, ездить верхом толком не умею, – промямли Назар. – В цирке учился, пробовал, но не выходит, падаю. А откуда лошади, и дом. Неужели случайно вышли?
– Так от стойбища ты на коне ехал, не?
– Ехал. Тот конь спокойный был, будто спал на ходу. Да и держался я еле…
Про боязнь лошадей Басмач заострять не стал, ну, боится так боится, чего уж тут. Как оказалось, в их маленькой группе каждый чего-то побаивается.
– Лошадки пастухов, и автомат тоже, – Басмач потряс видавшим виды АК. – А все вместе… Думаю, что помогли нам.
– Кто?.. – Первая мысль была на старушку-повариху.
– Ну, кто-кто, хозяин стойбища, мозгокрут. Я как фитиль поджег, одного патрульного снял аккуратно и бегом, пока лучом фонаря не накрыло. Добежал до лагеря пастухов, а их и нет никого. Только костер догорает, и два коня, под седлами, автомат с двумя магазинами, сумка со жратвой-водой. И дом тот в голове возник, да, и не только дом… А у тебя парень в голове не зудело, будто изнутри черепушка свербит?
– Нет, – почти сразу ответил Назар, пожав плечами, – ни разу не бывало.
Басмач посмотрел на парня, прищурился, и прихлопнул зудящего над ухом комара.
«А пацан-то, мутант. Сходится», – но вслух ничего не сказал. Только в костер подкинул свежих дровишек, которые сразу же стали отчаянно дымить.
Утро выдалось холодным, даже морозным. Но это половина беды, главная же это конь. Привязанный за уздечку к росшему на крыше землянки кусту, так и остался лежать закаменев, и покрывшись тонкой корочкой льда.
– Тушканчики-вампиры, мать их, – зло сплюнул Басмач, рассматривая следы от тонких клыков на шее лошади, да отпечатки на подмерзшей земле кого-то двуногого, но явно не человека.
Быстро перекусили, и собрались в дорогу. Басмач долго сверялся с картой, прикладывал маленький компас, то и дело рассматривая окрестные холмы в бинокль. По прикидкам до Семипалатинска оставалось километров шестьдесят-семьдесят. В принципе, если взять темп, то к вечеру еще до темноты можно дойти.
Под ноги стелилась равнина степи, идти было легко. Но степь здешняя немного отличалась от той, что, скажем, была на подходе к Усть-Каменогорску: желтая, выгоревшая на солнце. Иначе как безжизненной и не назвать. Басмачу в этих местах бывать не приходилось. Все, что он знал про Семск и его предместья, основывалось на слухах и каких-то обрывках, всплывающих в памяти, еще довоенной жизни.
Семипалатинск – это большой город. Но в сознании Басмача с давних пор это место прочно ассоциировалось с полигоном. Хотя последний находился, мягко говоря, в отдалении, причем очень.
Метрах в двухстах, небольшая группа – человек пять, не больше – застыла на вершине холма, с восточного его склона. Солнце светило в глаза, и рассмотреть конкретнее не получалось. Басмач насторожился, поднял автомат. Назар потянул из ножен свои клинки. Встреча с людьми в безлюдном месте, это не к добру. Да, и откровенно лишнее. Особенно если вас всего двое, а их пятеро.
Расстояние быстро сокращалось. Басмач хотел было уже окликнуть эту пятерку, чтобы не пальнули с перепугу. На солнце наползла туча, и свет, слепивший глаза, исчез.
– Тьфу ты, – усмехнулся бородач, перевесив «калаш» на плечо, – балбалы!
Назар не понял сказанного, догадался лишь, что опасности нет, и тоже присмотрелся: не люди. На вершине лысого холма торчали каменные столбы, ростом некоторые по плечо Басмачу, а то и выше. Бородач забежал на холм и принялся что-то рассматривать.
Назару уже приходилось видеть статуи, в книжке. Но те, что стояли на холме, сильно от виденных отличались, они напоминали человека, но едва: огромные раскосые глаза, короткие руки, ног нет. Один прижимал к себе нечто вроде фляжки для воды, второй какую-то палку, расширявшуюся к вершине. Просто каменный столб с едва намеченными человеческими чертами. Но Басмач разглядывал самого дальнего, стоявшего как будто отдельно.
– Ты ж погляди… – покачал головой Басмач, – я таких в музее только и видел.
– А что это?
– Балбалы, каменные бабы, идолы. Никто толком не знал, кто и для чего их ставили. Им, поди, лет по тыще. Ну, кроме вот этого, – он ткнул пальцем в статую, вытесанную из розового камня. Назар пригляделся: вроде ничем особо не отличается, голова, руки-ноги.
– Не туда глядишь, пацан. В руках у него что?
– Точно! У других вон то фляга, то палка, а у этого…
– «Тульский Токарев», пистолет, ага. На местных фанатиков вот только нарваться не хватало.
Покрутившись на месте, двинулись дальше.
Шли быстро лишь только первое время, к полудню оба выдохлись и перешли на шаг. Басмач сверялся с картой и упрямо двигался дальше, а Назар плелся позади. Силы убывали, да и кашель нет-нет, а напоминал о себе. Погода портилась. Если еще утром солнце выглядывало из-под облаков, то к середине дня окончательно скрылось. Ели на ходу, привала не стали устраивать.
Назар плелся за Басмачом, перед глазами, закрывая обзор, мелькала его спина. Болезнь, видимо, опять подступала, мысли путались, и отчаянно хотелось лечь прямо на землю и свернуться калачиком. Еще и ледяной ветер буквально продувал насквозь! Назар кутался в куртку, но холодные иглы находили лазейки в войлоке, отбирая тепло.
Вокруг была степь, и он ее ненавидел, на полном серьезе. Все, что за последнее время плохого случилось с ним, так или иначе связано с этими выгоревшими на солнце пустырями, холмами, каменными россыпями…
Назар пытался думать о сестре, думать о Бесе, но как-то не выходило. Ломящая усталость и навалившаяся апатия с ощущением чего-то непонятного, вытягивали последние силы.
Шестьдесят километров – эта цифра и расстояние ни о чем не говорили, ему не приходилось еще так далеко ходить пешком, или тем более измерять такой путь. Наверняка Шимун также измерял дорогу от города до города в километрах, но Назар не участвовал в прокладке маршрута для их фургона, запряженного лосями. А все же в труппе Шимуна было хорошо…
Назар, видимо, задумался и потерял бдительность, потому врезался в спину Басмача.
– Не спи на ходу, пацан.
– Угу.
Басмач остановился почти на краю обрыва. Вернее, они стояли на плоском холме, а внизу лежала равнина. В конце этого поросшего сухостоем пространства виднелась жидкая рощица, которая тянулась чуть не до горизонта. Назар уже видал такое, но гудящая голова туго отзывалась, потому вспомнить как-то не получалось.
– Дорога, трасса на Семск… – выдохнул Басмач и тут же принялся затягивать пояс своего плаща. Здесь и правда, ветер казался холоднее. Его порывы резали лицо и шею как ножом, руки сразу замерзали до ломоты, а глаза противно слезились.
– А мы пойдем в сам город? – поинтересовался Назар.
– Не хотелось бы, но придется. Мы туда лишь к ночи доберемся. Ночевать в поле, да и холодает…
Ветер принес рычание. Звук будто бы приближался, откуда-то справа. Басмач, видимо, его тоже услышал и присел на колено, Назар последовал его примеру. По старой дороге, среди деревьев что-то двигалось, и быстро. Бородач достал бинокль, приник к окулярам.
– Автомобили, несколько. Ну надо же… Гляди, – он протянул оптику. Назар приложил бинокль к глазам: то, что с рычанием ехало по старому шоссе, напоминало одну из машин с моста.
– У нас попутчики, – задумчиво протянул Басмач. – Эта дорога до города и… дальше. Оживленное место, однако.
– Басмач, а что за дом у самой дороги? Будто на столбах, странный…
– Это не дом, элеватор. Ну, строение такое, в нем зерно хранили, из которого хлеб потом делали. Думаешь эта вот равнина вдоль дороги что?
Назар еще раз посмотрел вслед удаляющейся тройке машин, перевел бинокль на пустырь.
– Поля?
– Ай, маладес, догадался! Возьми с полки пирожок с рыбой, – усмехнулся бородач. – Именно что поля. Для чего и элеватор тут же построили.
– Да, от пирожка бы я не отказался, – признался Назар. – Жива их ох как здорово пекла, с ягодами всякими, с яблоками, м-м…
– У вас что, огород еще передвижной был?.. – недоверчиво прищурился Басмач.
– Не-е, – Назар вернул бинокль. – Она их в лесу собирала, при первой возможности. Как остановимся где, она ведерко возьмет и в лес. Травы всякие еще, коренья.
– Знахарка?
– Да. Правда, людей она как-то не очень, неразговорчивая, все больше к зверям. Лосей вот например любила.
– Лось и в цирке? – удивился Басмач, вставая с холодной земли и направляясь вдоль обрыва. – Не думал, что приручаются.
– Еще как! Только лоси фургон, дом на колесах тянули.
– Дело конечно не мое, но чего ты из цирка свалил? С местными поди повздорил? Тебя как послушать, так Шимун то, Шимун сё, отец родной, чуть ли не святой. Раз тебе там так хорошо было, чего слинял?
Назар задумался, на мгновение, но ответил:
– Лишним был там, что я, что Майка. У Шимуна же и по ножам спец был свой, и гимнастка. Да, конечно, мы там, в двоем-четвером больше номеров придумывали, но… Держали нас будто из жалости что ли.
– Гордый значит, – не оборачиваясь, кивнул Басмач.
– Ну, может и гордый, – ответил Назар, перешагивая старый муравейник. – Нужным хочется быть.
– Складно врешь.
– Не вру!
– Как скажешь, парень. Набедокурил наверное, вот и утек.
– Нет! – вспыхнул Назар. – Если бы мы остались в цирке, то всего этого не случилось. И Майка, и Бес… – Он шмыгнул носом, в глаза набежали слезы, хоть ветер теперь дул в спину.
– Это я во всем виноват! – с жаром выпалил он. Назар, наконец, смог себе признаться. Мысль давно свербела в мозгу, что именно по его дурости Майка подвергается такой опасности, а Бес наверняка утонул.
– Утешать не стану, виноват, – Басмач остановился, глянул на Назара с прищуром. – Вот только ты сам себя послушай, сплошные «если». Запомни: если бы у бабушки были яйца, то это был бы уже дедушка. Остались бы в цирке, чего другое приключилось. Да, мало ли. Не, конечно, головой стоит думать, просчитывать на два хода вперед, обязательно. Но вот в «если» ударяться… Парень, чему быть, того не миновать. К тому же, все уже случилось. Зачем мозг засирать всеми этими «если бы я сделал так, а не эдак». Мозгуй над сложившимся результатом, лучше. Помнишь, что я говорил про надежду и сахар? – Назар кивнул. – Во-от. Так что, утри сопли, и шагай скорее. Дождь в гости скоро пожалует. А нам еще километров тридцать пилить.
