Глава седьмая
Датчанин. Провал

Следующим вечером Игла и Марушка долго дожидались Датчанина в баре. За это время они успели наслушаться всякого: и что он ненадежен, и что грибами балуется. Игла сидела с непроницаемым лицом. Марушка робко тронула ее за локоть:

– Может, не пойдем?

– Ты – как хочешь. А я – пойду, – озлилась та.

– Нет-нет, я с тобой, – поспешно сказала Марушка, покосившись на свой палец, на котором блестело колечко с красным камушком. Игла заметила этот взгляд, усмехнулась.

– Да ну! Оставайся лучше, я не обижусь, – серьезно сказала она. – Думаешь, легко мне тебя с собой брать, волноваться каждый раз? Я бы лучше вдвоем с этим Принцем Датским сходила. Он мне, правда, доверия особого не внушает, но мне бы только для начала осмотреться здесь. А там видно будет.

Сидевший неподалеку белобрысый Серега уставился на Марушку с надеждой, хотя вряд ли слышал, о чем они говорили. Но девушка упрямо покачала головой.

Тут, наконец, в бар вошел Датчанин, серьезный и собранный.

– Ну что, красавицы, готовы?

– Идем, – вскочила Игла.

– Рановато еще, – покачал он головой.

– Если поздно выйдем, ничего не успеем, – возразила бритоголовая.

– Взяли меня в провожатые – так слушайтесь, – отрезал сталкер. – Ближе к полуночи пойдем. А пока обсудим, куда и как. Про бункер и думать забудьте.

– Считаешь, его тут нет?

– Почему? Вполне возможно, что есть. Но уверен – лучше туда не соваться. По крайней мере, не с нашими силами. Не такие, как вы, искать пытались – и сгинули. Да и вообще, по подземным ходам здешним я вас водить не буду. Здесь их полно – и старинных, и недавних, но это – не ко мне, других специалистов ищите. Тем более, как по мне, шансов что-то найти там мало, разве что приключений на все места. Так что пойдем мы наверх. Придется, конечно, прогуляться подальше – у метро уже все подчистили. Если по Маросейке – то за посольство белорусское – ближе и искать смысла нет. Да и там магазинчики уже все обчистили, если только повезет, и квартира какая-нибудь нетронутая попадется. Тогда есть шанс и еды найти, и лекарствами разжиться. Да и, чем черт не шутит, кое-где даже оружие попадается. Если квартиру найдем неразграбленную, брать будем все – и одежду, если попадется. Но тут уж я на вас надеюсь – вам виднее, какие шмотки в метро спросом пользуются. Если чего практичное попадется – сбыть легко, но и всякие там бабские тряпки тоже можно сбагрить богатым дамочкам на Ганзе. Правда, с одеждой иногда фигня какая-то творится: бывает, что нормальные вещи попадаются, а иные прямо в руках расползаются – будто проедены. Кто-то их, видно, жрет.

– И кто же? – ехидно спросила Игла.

– Хрен его знает. Может, моль-мутант? Но домов жилых в окрестностях тоже не особо много, все больше конторы, а там и взять-то особо нечего. Ну, может, вам – как новеньким – удача будет. По-хорошему, не отсюда бы надо выходить – не самое тут удачное место, ведь под самым Кремлем, считайте, сидим. Ну, в Кремль на экскурсию мы не пойдем, конечно. Неохота что-то попасть в ласковые объятия засевшей там биомассы. К набережной тоже соваться не будем – говорят, по ночам из реки вылезают всякие… Я вообще в эти рассказы не очень-то верю, но проверять нет желания. Вот и получается, что либо к Политеху идти – а там Лубянка рядом, красные уже неслабо потоптались, после них – хоть шаром покати, либо Маросейку опять окучивать – и то осторожность соблюдать надо, чтоб не увлечься и к Курской не приближаться.

– Почему? – спросила Игла, сосредоточенно нахмурившись.

– Там одержимцы с Винзавода тусуются.

– Это кто? Люди?

– Я бы не сказал. Там уже, по-моему, обратный процесс пошел. Унитазу молятся, чуть ли не с пола едят, и ходят слухи, что если попасться им в лапы, то жизнь можно окончить на костре. Огонь разжигать, по крайней мере, они еще не разучились. К сожалению.

– Б-р-р, – поежилась Марушка.

– Опять же, лучше не приближаться и к Яузе. Говорят, что тамошний хозяин гостей тоже не жалует.

– А он кто? – спросила Игла.

– Ну, те немногие, кому удавалось его разглядеть поближе и даже потом рассказать об этом, уверяют, что щупальца у него довольно мощные. А с точностью до подвида определить никто пока не сумел. А еще в тех краях можно повстречать Лодочника или Лефорта – тоже личности довольно непредсказуемые, особенно последний. Так что, как видите, в нашем распоряжении довольно ограниченный участок. Да, вот еще – если вроде как дым со стороны реки увидим, не пугайтесь. Это не пожар, это электростанция на другом берегу.

– А как же это? – пробормотала Марушка.

– А вот так. Никто не знает. Некоторые думают, что там еще один вход в ад открылся.

– Еще один?

– Ну, один сатанисты на Тимирязевской роют. Может, вырыли уже.

Женщины потрясенно молчали.

– Ну что, девчонки, напугал я вас? Может, ну его? Посидим лучше, выпьем – целей будете, – предложил Истомин.

– Нет уж, – сказала Игла. – Знаешь, сталкер, сколько времени я мечтала в центре побывать?

Датчанин окинул ее взглядом.

– Ну-у, лет двадцать? Тебе больше тридцати не дашь.

– Мне тридцать пять, – сказала Игла. – Но дело не в этом. Просто, когда мне исполнилось десять, мне с предками пришлось с Чистых прудов в Бирюлево переехать. И с тех пор я мечтала вернуться. И даже когда все накрылось, мечтала, что когда-нибудь приду обратно. А в чертей и в ад я не верю.

– Ну, и шла бы на Чистые пруды. То есть, извиняюсь, – на Кировскую.

– Нет, к красным не пойду. Да и вообще, хватит об этом. По Маросейке – так по Маросейке. Я этот район тоже немного знаю.

Игле очень не хотелось, чтобы сталкер догадался еще об одной причине – их просто никто не хотел брать с собой.

Но Датчанин и так догадывался. И знал, что, по-хорошему, надо было и ему отказаться от этой авантюры. Тот человек, который дал им наводку, скорее всего, на это и рассчитывал, а может, ему было вообще плевать – брякнул, чтоб только отвязались. «Эта, бритая, – судя по всему, упертая. А вот что вторая наверху забыла – непонятно», – подумал Сергей. И согласился он их вести не из-за обещанной мзды, и не из-за того, кто вздумал отправить девчонок к нему. Просто Датчанин в последнее время очень уставал от споров. А тут был тот самый случай, когда легче было согласиться, чем объяснить, почему ты этого делать не хочешь. И еще он был уверен, что если и он откажет, то бритая не успокоится и полезет наверх одна, без провожатых. Да еще и подругу с собой потащит. «И тогда их точно сожрут, – вздыхал про себя Истомин. – С одной стороны – Кремль, с другой – река, да и в переулках всякой нечисти полно ползает. Кто его знает, как там у них, на окраине, а здесь количество мутантов просто зашкаливает. Бритая, верно, думает, что если она когда-то жила неподалеку, то сумеет сориентироваться? В таком случае она сильно ошибается – со времен Катастрофы здешние места сильно изменились».

Были и еще соображения, которые он предпочитал гнать от себя. Датчанин подозревал, что после того, как он так облажался в Великой Библиотеке, потеряв там двоих напарников, с ним вряд ли кто из путных сталкеров захочет иметь дело, а если он этих девиц благополучно выгуляет, то может появиться шанс хоть частично восстановить уважение к себе и свою гибнущую репутацию.

– Да, забыл сказать – как выйдем, будет бульварчик небольшой, там тоже надо ухо востро держать, – небрежно заметил он.

– Ладно, – мрачно сказала Игла. – Время уже позднее – можно и отправляться.

Он искоса поглядывал, как женщины облачаются в химзу. «Нелегкая предстоит мне задача. Впрочем, кажется, до полнолуния далеко – хоть тут повезло». В ночь полнолуния он ни за что бы не пошел с ними наверх. Да и без них вряд ли пошел бы. В такую ночь всякая нечисть, и без того вредная, словно окончательно с ума сходила. Датчанин представил себе, как ползают на четвереньках стигматы, похожие на истощенных великанов, поднимая к луне похожие на черепа жуткие лица – назвать их мордами язык не поворачивался; как кружатся в лунном свете вичухи, издавая пронзительные, хриплые крики; как от реки поднимается туман… и что-то огромное там есть, в этом тумане, но лучше пусть оно там и остается, иначе… Он тут же одернул себя: «Что-то фантазия разыгралась – не к добру это, не стоит перед выходом думать о таких ужасах. А то как раз и нарвешься на что-нибудь подобное». И машинально потянулся рукой к груди, чтобы коснуться талисмана на шнурке, но вовремя вспомнил, что в химзе это сделать уже невозможно. Талисманом ему служила подвеска от брелка для ключей, который когда-то в прежней жизни подарила ему Сонечка. Изображала подвеска не то языческое солнце, не то просто что-то похожее. Он отодрал ее от цепочки брелка и носил на шее – в метро ему брелок для ключей был ни к чему, ведь палатка не запиралась.

Честно говоря, он все это нарочно придумал – что идти надо ближе к полуночи. Можно было выйти и раньше, но эта, бритая, кажется, догадалась: он действительно хотел, чтобы их поход был недолгим. «Пусть они сперва осмотрятся и хоть немного поймут, что к чему, – размышлял Сергей. – А потом, может, снова пойдут, уже без него – либо, наоборот, навсегда откажутся от этой затеи. Уж как фишка ляжет».

Но дольше оттягивать выход не было смысла. Датчанин сделал знак дежурному, и гермоворота разошлись перед сталкерами. Поднявшись по заржавевшему эскалатору, они вышли в пустой, темный, замусоренный вестибюль. В тишине гулко отдавались их шаги, под ногами что-то противно хрустело. Они поднялись по ступенькам, и здесь Датчанин жестом приказал остановиться. Несколько минут он прислушивался к ночным звукам, стараясь определить, откуда можно ожидать опасности. Но пейзаж перед глазами выглядел удивительно мирным. Мало того – дома в полумраке казались почти не разрушенными, как будто в прежней жизни. Вот только ни в одном из них не светились окна, ни один фонарь на улице не горел. Уловив справа движение, Датчанин обернулся – ему показалось, будто какое-то небольшое животное порскнуло в ближайшую подворотню. «Если это одичавшая собака, не страшно – они только в стае представляют собой серьезную опасность. В общем, пейзаж почти идиллический – слабо светит луна, ничто не шелохнется, лишь слегка колышется кустик возле разбитой витрины магазина. Что за черт. Откуда здесь кустик? Еще неделю назад не было. Не вырос же он в одночасье?» Приглядевшись, Датчанин опознал горгона, который и впрямь выглядел как пенек, усеянный ветвями. На самом деле то были щупальца, грозившие бедой любому неосторожному. Истомин указал женщинам на мутанта, который хорош был тем, что не умел бегать – соответственно, его можно было просто обойти стороной.

Они двинулись вперед – сначала по возможности быстро. Дома вокруг были в основном двух-трехэтажные, поэтому местность более-менее просматривалась. От Маросейки вправо и влево отходили узкие переулки, но Датчанин до поры до времени никуда не сворачивал. И только миновав приметный дом с лепными фигурами, притормозил и опасливо осмотрелся. Решать нужно было быстро. И сталкер свернул в ближайший переулок, уходивший налево. Выбрал дом, показавшийся ему наиболее подходящим, и указал женщинам на него. Они подошли ко входу, но вдруг Датчанин, отшатнувшись назад, оттолкнул Иглу, шедшую сразу за ним. Он указал на полосу слизи и отрицательно покачал головой. Осторожно, стараясь не вступить в эту гадость, они пошли дальше. Следующий подъезд явно понравился ему больше. Женщины осторожно двинулись за проводником по ступенькам, усыпанным мелким мусором, и вскоре добрались до второго этажа, но двери квартир были распахнуты – здесь явно уже побывали до них. Решив не тратить время на осмотр уже подвергавшегося обыску жилья, они поднялись еще на один этаж – и тут обнаружили запертую дверь, которую Датчанин, примерившись, выбил пинком, порадовавшись про себя, что хозяева не озаботились когда-то поставить железную. Улов здесь оказался небогатым – по ощущениям, здесь раньше жила многодетная семья, но никаких тел в квартире, к счастью, сталкеры не обнаружили. Впрочем, разбитое в одной из комнат окно, помет крупного зверя на полу и борозды, прочерченные на мебели гигантскими когтями, наводили на печальные мысли. Сергею удалось найти аптечку – выбор лекарств оказался на удивление неплох, хоть и было здесь в основном только самое необходимое – анальгин, аспирин. Такие таблетки, даже просроченные, в метро пользовались спросом, не говоря уж о бинтах. Краем глаза сталкер увидел, что Марушка, открыв шкаф, набивает рюкзак каким-то шмотьем – а ведь подруга ее уверяла, что идут они в первую очередь за едой и оружием. Датчанин решил быстрее поворачивать обратно, но пришлось вместе с женщинами подняться еще на этаж. Там, видимо, жил одинокий старик: еды в квартире обнаружили немного – несколько банок консервов, пачки чая, отсыревшая крупа, – зато здесь обнаружился немалый запас лекарств. Хозяин явно следил за здоровьем и рассчитывал прожить долго, и, кто знает, если б не Катастрофа, возможно, у него бы это получилось.

Войдя во вкус, женщины уговорили сталкера заглянуть и в квартиру напротив. Марушка, которая сперва лишний шаг сделать боялась, явно освоилась, дело пришлось ей по душе.

В этой квартире царил бардак, но бардак творческий. Валялись какие-то статуэтки, браслетки, стаканчики, стоял приличный компьютер. Датчанин подумал, что до метро они его не доволокут, но на заметку взять можно было – некоторые умельцы в метро успешно оживляли такие вещи. Здесь сталкер также подобрал несколько мобильных, когда-то явно недешевых. Антиквариат, конечно, но и на такое добро находились любители. А в одной из комнат Истомин наткнулся на два трупа. Теперь уже невозможно было определить, кому они принадлежали. Но, судя по размерам, – скорее всего, это были подростки. В лохмотьях угадывались остатки джинсов, маек, черепа были облеплены клоками длинных, светлых волос. «Девушки, наверное, впрочем, кто их разберет?» Женщины вновь полезли по шкафам, набивая рюкзаки. А Датчанин вдруг увидел над столом фотографию: на сталкера с нее внимательно и задумчиво глядел молодой парень с красиво падающей на лоб, явно специально уложенной прядью волос, с тонкими запястьями, украшенными фенечками, в футболке с изображением какого-то зверя, уже почти неразличимым. Под взглядом хозяина – или то был приятель хозяйки – Истомину стало как-то неловко. Он чуть ли не виновато развел руками: мол, не взыщи, брат, тебе все равно все это уже ни к чему. И ему почудилась едва заметная усмешка на губах парня – словно тот готов был отнестись к незваным гостям снисходительно и с пониманием.

Тут из соседней комнаты раздался тревожный возглас Марушки. Датчанин кинулся туда. В окне маячило что-то темное, угрожающе ворча. Раздался звон стекла, осколки посыпались на пол. Когтистая лапа зашарила по подоконнику в поисках опоры.

– Уходим, – крикнул Датчанин.

Они кинулись к двери, но, не успев добежать, услышали, что с той стороны кто-то скребется. Пока они бродили по квартире, их успели обложить со всех сторон. Истомин, чертыхнувшись, вбежал на кухню, выглянул в окно и увидел невдалеке пожарную лестницу. Он указал на нее спутницам. Игла кивнула и первой высунулась из окна, Датчанин страховал ее. Женщина успешно перебралась на ржавую лестницу. За Иглу Сергей был спокоен и, не дожидаясь, пока она спустится, обернулся к Марушке. Та некоторое время колебалась, но все же решилась повторить путь подруги – правда, в какой-то момент оступилась и повисла на одной руке. Спустившись, Игла тут же прижалась к стене дома и принялась оглядываться по сторонам. Не обнаружив поблизости опасности, она попыталась помочь напарнице, которая кулем рухнула вниз. Датчанин тем временем перебрался на лестницу сам и, добравшись до последней ступеньки, оттолкнулся, сгруппировавшись в прыжке. Приземлился он относительно удачно, разве что слегка ушиб руку.

Оглядевшись, Истомин знаками показал, что надо возвращаться в метро. Женщины заупрямились было – кажется, они вошли во вкус. Но тут странный звук, похожий на отдаленный стон, во много раз усиленный и подхваченный десятком глоток, послышался откуда-то со стороны Курской. Датчанин не мог бы с уверенностью сказать, что это было, но спутницы его сразу образумились и покорно двинулись за ним в обратный путь. Выходя из переулка на Маросейку, сталкер оглянулся – и обнаружил, что Игла идет за ним по пятам, а вот Марушка отстала, чтобы, видимо, поправить рюкзак. Чертыхнувшись про себя, Сергей шагнул было назад, за ней, – но его опередили.

Огромный силуэт на секунду склонился над женщиной, мелькнула распахнутая пасть, длинный вываленный язык – и Марушка просто исчезла, будто ее слизнули. В каком-то смысле так оно и было. Датчанин еще не мог осмыслить случившееся, а мозг уже отдал мышцам приказ: Сергей схватил Иглу за руку и буквально поволок в сторону улицы, под защиту ближайшего дома. Впрочем, судя по доносившимся звукам, то, что схватило несчастную Марушку, удалялось не менее резво в противоположном направлении, видимо, удовольствовавшись добычей. Когда Датчанин остановился, Игла вырвалась у него из рук, схватилась было за оружие, но он ударил ее по руке. Через пару секунд она и сама сообразила, что поздно уже что-либо предпринимать. И Сергей быстро зашагал к станции, почти не оглядываясь, уверенный, что бритая и так идет за ним. «Почему, ну почему я не отказался от этой сумасбродной затеи? – злился он, проклиная все на свете. – Ведь знал же, что у них всегда так – то нога не вовремя подвернется, то поправить что-то нужно в самый неподходящий момент». Эти бабские мелочи и в прежней жизни способны были довести его до белого каления, а в нынешней – и до кое-чего похуже. Игла плелась следом за проводником, как побитая собака.

На станции, после того как они прошли дезинфекцию и переоделись, Истомин первым делом потащил напарницу в бар. Вокруг собрались чуть ли не все, кто бодрствовал на этот момент, то есть большинство населения станции. В глазах бритых братков и размалеванных девок светился один и тот же вопрос, но все почтительно молчали, ожидая, пока вернувшиеся сверху придут в себя и будут в состоянии рассказывать. После двух кружек браги Игла обрела дар речи.

– Ч-ч-то это б-было?

– Не знаю, – мрачно сказал Датчанин. – Могу только предположить. Знаешь, бывают такие – наподобие гигантских жаб. Передвигаются прыжками.

Откуда-то материализовался белобрысый Серега. Окинул вернувшихся взглядом, вопросов задавать не стал, молча сгреб Датчанина за шкирку. Тому было все равно – но все же невольно он зажмурился, ожидая удара. Но Серега драться не стал – только подтянул сталкера к себе и некоторое время глядел в глаза пристально.

– Невезучий ты, Датчанин. Я бы с тобой за хабаром не пошел, – наконец, сказал белобрысый и разжал руку – так, что Истомин едва не упал обратно на стул. А потом браток обернулся к бармену:

– Налей, что ли. Помянем. Красивая девчонка была. Ей бы жить и жить…

– У нее был кто? – спросил Датчанин тоскливо.

Игла покачала головой:

– Сирота она, родителей н-не помнит. Н-не помнила.

– Чего она наверх-то потащилась?

– Н-несчастная любовь. Г-говорила я ей – не ходи, д-дура. – Игла, скривившись, отпила из кружки.

– Вы откуда сами-то?

– П-последнее время на Авиамоторной жили. А д-до того – куда только ни заносило.

– Ты лучше попроси – может, тебя с Кошкой сведет кто, – тихо сказал сталкер. – Только не здесь спрашивай, здесь ее не любят. А вообще, бросай ты это дело.

Игла пожала плечами. Кажется, до нее до сих пор не совсем дошло, что подруги больше нет.

«Это все из-за меня, – мрачно подумал Датчанин. – Самое грустное, что меня особо никто и не винит. Как будто от меня уже и не ждут ничего хорошего. Рядом со мной гибнут люди, а сам я возвращаюсь обратно. Как заговоренный. Может, это Маша мне ворожит? Говорят, любовь хранит – чья же любовь меня хранит теперь, когда ее нет? Но все это без толку. Ноша моя становится уже непосильной, скоро я побоюсь вообще подниматься наверх – и это будет конец. Я потерял кураж. Что мне теперь остается? Только напиваться».

Муся, взволнованная, примчалась в палатку к Нике.

– Он там, – выпалила она.

– Кто? – сонно пробормотала Ника.

– Датчанин. Сидит, пьет.

Ника тут же встрепенулась, выскочила. Датчанина она нашла в баре. Сталкер сидел, бледный и страшный, и уговаривал бармена:

– Еще браги давай. Покрепче.

– Хватит с тебя, – урезонивал тот без особой жалости, но и без осуждения.

Ника едва узнала Истомина – лицо его осунулось и словно почернело. Она осторожно присела на стул напротив. Момент для разговора был, конечно, неподходящий, но когда еще другого случая удалось бы дождаться? По крайней мере, в этот ранний час никого, кроме них и бармена, здесь уже не было. А бармен демонстративно перетирал кружки старой тряпкой и делал вид, что происходящее его не касается.

– Ты не помнишь меня? – робко спросила Ника.

Датчанин скользнул взглядом по ее лицу.

– Мы уже встречались?

– Да, на Красной линии. Давно. Ты мне тогда подарил ключ.

Ключ этот, неизвестно что и когда отпиравший, Ника долгое время носила на шее, на шнурке. И никому не рассказывала, откуда он у нее. Сейчас он занимал почетное место в жестяной коробке с сокровищами. Была когда-то сказка про золотой ключик. Надо было только найти нужную дверь. Подаренный ей ключ Ника и на золотой не обменяла бы. Ни на что бы не обменяла.

– Странный подарок. Не помню, малыш, – пожал плечами сталкер. Водилось за ним такое – увидев устремленные на него восхищенные взгляды малышни, он раздаривал детям какие-нибудь мелкие вещички, пустые гильзы, картонные коробочки из-под чая, которые для продажи не годились, зато представляли собой настоящие сокровища в глазах детворы метро.

– А я с тех пор все время думала о тебе. Ждала. Искала тебя… – она запнулась. «Искала, нашла, но он вроде этому совсем не рад».

– А-а, вон оно что, – протянул он. – Выкинь эту блажь из головы, девочка.

«Совсем как отец». От обиды Ника всхлипнула.

– Почему? Я не нравлюсь тебе?

– Нравишься – не нравишься. Разве в этом дело? У меня была жена. Два месяца назад ее не стало. И больше мне никто не нужен. Ты – славная девочка, зачем ты хочешь сломать свою жизнь? Найдешь себе другого.

– Почему у таких, как ты, всегда есть мертвая жена или невеста, лучше которой нет? Я не виновата, что пока жива. А жизнь у меня все равно уже сломана.

– Брось, малыш. Ты такая симпатичная, наверняка за тобой многие бегают. Выбери себе кого-нибудь из них. А мне не до того. Я проклят. Знаешь, говорят, у каждого сталкера – свое кладбище. Мое что-то все прирастает покойниками.

Она порывисто вскочила. Он проводил ее взглядом: «Почему все так стараются загрузить меня своими проблемами? Вот и эта славная девочка – тоже. Она несет мне свою любовь как величайшее благо. А для меня – это лишняя головная боль. Пока жива была Маша, она умела как-то отвлечь, отгородить от этой безнадежно тоскливой действительности. Но теперь ее нет. А эта девочка – чужая. Нам даже поговорить не о чем – она, судя по возрасту, родилась уже здесь, в метро, и видела только эти закопченные стены, ее познания о верхнем мире почерпнуты из баек, которые рассказывают вечерами у костра. Что она слышала, кроме рассказов о призраках? Для нее верхний мир – такая же иллюзия, как нижний, как тот ад, куда роют проход сатанисты на Тимирязевской, а ее настоящее – унылые будни в подземке, где каждый день похож на предыдущий. Вот она и ищет себе ярких впечатлений. Она любит не меня, а какого-то абстрактного мужественного сталкера, который храбро сражается с мутантами, чтобы принести жителям метро все необходимое – оружие, еду, лекарства. А я, Сергей Истомин, – опустошенный, сломленный человек, который не в состоянии даже преодолеть зависимость от браги и грибов. Если бы мы даже и сошлись, она бы уже совсем скоро затосковала. Мне нечего дать этой девочке, я устал, мне больше всего хочется забыться, хоть ненадолго. – Он достал из кармана щепотку порошка в бумажке, осторожно развернул. – Маша бы этого не одобрила, но ее больше нет. Почему со всеми моими женщинами что-то случается?»

Алена, его первая любовь, еще из прежней жизни, уехала учиться за границу – кажется, в Лондон. Он с самого начала знал, что не пара ей, и все же на что-то надеялся. «Интересно, что с ней теперь, – думал он, – погибла ли она или влачит существование где-нибудь в лондонской подземке? Еще не факт, что у них там, в метро, лучше, чем здесь». Но ему никогда не суждено узнать о ее судьбе, ведь сообщение между Лондоном и Москвой прервано навсегда. От предательства холодной красавицы Алены он почти утешился с Маришкой – милой, веселой болтушкой, которую встретил в институте. Они уже строили планы, собирались пожениться. Но опять вмешалась судьба. Мать Маришки заболела гриппом, каким-то очень тяжелым и противным. Дочь самоотверженно ухаживала за ней и подцепила заразу тоже. И когда мать уже шла на поправку, Маришка умерла в одночасье – сердце не выдержало. Этот удар почти уничтожил его. Он вообще надолго перестал обращать внимание на девушек, хотя они так и ластились к нему – привлекала его холодность, которую все принимали за надменность, светлые волосы, невозмутимые серые глаза. Чем больше равнодушия проявлял он к женщинам, тем большим успехом среди них пользовался.

Его последняя в той жизни любовь – Соня, Сонечка – была нечаянным подарком. Худенькая девчонка с темными волосами до плеч и сказочно красивым лицом, как у принцессы. Ему казалось невозможным, что такая девушка ездит, как все, в автобусе, ходит с ним в обычное кафе. Одеваться она могла во что угодно – все равно никто не обращал на это внимания. Он помнил белый свитерок, разодранные на коленях джинсы, ботинки на каблучках, глаза олененка Бемби. Ему не верилось, что Соня, на которую оборачиваются все на улице, снизошла до него, это счастье не могло продолжаться долго. Оно и кончилось вскоре – Соню забрала Катастрофа. Он до последнего говорил с ней по мобильному, уже понимая, что происходит, уже зная, что она не успеет, пытался успокоить. До сих пор в ушах его звучали ее последние слова: «Сережа, зачем? Я люблю тебя, мне страшно… Я не хочу». Потом она вдруг запела тихонько детскую песенку о том, что кукле пора спать. Он еле слышал ее сквозь помехи, шум, вой, он боялся оторвать трубку от уха. Потом вдруг – треск и тишина. Мертвая. Жуткая. Связь прервалась. Навсегда. Соня осталась там. Наверху. Одна. Как и тысячи других – ошеломленных, страдающих, гибнущих.

Иногда он думал, что, может, она просто свихнулась слегка в последний момент и не совсем поняла, что происходит. Но в глубине души он знал: все она понимала.

То, что привычная жизнь рухнула в одночасье, Сергея не особо удивило. Ему казалось, он предчувствовал что-то такое, что носилось в воздухе. Хотя масштаб случившегося ошеломил – у него были, конечно, свои счеты с жизнью, но того, что судьба разрешит их так радикально, он не ожидал.

В тот роковой день он оказался в метро, ехал к матери. Когда сообразил, что произошло, голову не потерял. «Вот и кончилась старая жизнь, – холодно сказал он себе. – Теперь будет совсем другая. Посмотрим, удастся ли выжить, надолго ли вообще все это. Даже если со временем можно будет подняться наверх, жизнь все равно никогда не станет прежней». В первые дни под землей он был в шоке – ему безумно жалко было Соню, а еще – жаль, что не увидит теперь солнечного света и зеленой листвы. Из-за Сони он не успел поговорить с матерью – может, она тоже звонила ему? Может, хоть под конец вспомнила о сыне? Теперь не узнать.

Он ведь и из дома-то ушел из-за нее. Она привела ему отчима, с которым он так и не сумел ужиться. Отчим был полной противоположностью отцу. Отец всегда учил сына говорить то что думаешь, вступаться за слабых, особенно за женщин. Отчим же казался насквозь фальшивым. Сергей подозревал, что к матери он прибился из-за квартиры – был на несколько лет ее моложе. С ним мать и к бутылке пристрастилась, хотя пьянство дам определенно не красит. Не сказать, что совсем спилась, но до этого уже недалеко оставалось, когда настал судный день. И этого отчиму простить Сергей не мог. Хотя теперь, по прошествии стольких лет, стал задумываться – может, нужно было быть гибче? Он пытался заступаться за женщин, но заветы отца не всегда годились в новой жизни – задним числом Истомин начинал иной раз сомневаться, что некоторых бедняжек стоило спасать. Взять, например, ту же Кошку. Ну ладно, с ней он никогда не встречался, только рассказы слышал. А вот та, которую он отбил у бандитов, Ксюха… может, обошлось бы меньшей кровью, если бы, услыхав тогда ее крик в туннеле, он прошел равнодушно мимо.

Первое время в подземке Сергей был оглушен, раздавлен своими потерями. Потом начал понемногу привыкать – почти у всех, кто был рядом, были свои трагедии, на этом фоне его горе не выглядело чем-то исключительным.

Он чувствовал даже странное облегчение оттого, что никто из окружающих не знал его и что больше судьбе нечего было у него отнять. Бывало, люди встречали знакомых, чудом уцелевших, а он никого так и не встретил. Потому-то он стал одним из первых, кто начал подниматься на поверхность, – терять ему было нечего, смерть не особо пугала. Его храбрость вскоре оценили и стали его уважать. Правда, одновременно заметили и некоторые странности и посмеивались над ним – он, не боявшийся выходить на зараженную, смертельно опасную поверхность, проявлявший там, наверху, чудеса выносливости, иной раз вздрагивал от внезапного звука, ежился от малейшего сквозняка, от дурного запаха. «Ну, ты, брат, прям принц Датский», – сказал ему как-то один коллега не то с одобрением, не то с осуждением. Так это и прилипло к Истомину, и теперь все знали его как Датчанина. Напарники, суровые и немногословные, чувствовали, что он не так прост, что многие свои мысли он скрывает от них, но по большей части относились к этому с тактом, с уважением. На поверхности он чувствовал себя в своей тарелке, его не пугали встречи с хищниками, он не боялся заблудиться. Внизу он большую часть времени пил, не заботясь, долго ли он так еще продержится. Вокруг бушевали какие-то войны: Рейх воевал с Красной линией, Ганза завоевывала колонии, Красная линия воевала со всеми, Полис не воевал ни с кем – Сергея все это не касалось, его не интересовала политика. Только удивляло, что люди до сих пор не могут угомониться.

А потом он встретил Машу, и с ней все сложилось как надо. Она подарила ему несколько самых счастливых лет его жизни. Когда разразилась Катастрофа, ей было десять, и она еще помнила, каким прежде был верхний мир. Когда им довелось встретиться, ей шел уже девятнадцатый год. Она работала санитаркой в госпитале на Таганке, не гнушаясь самыми тяжелыми больными. Красавицей ее назвать было трудно – была она несоразмерно худа, лицо имела лошадиное, передние зубы у нее выступали слегка, – но ему это даже нравилось, у нее вид из-за этого был словно бы удивленный. Она так и удивлялась всему вокруг. Любимое ее слово было – «представляешь». «Представляешь, вчера нам принесли мужика, которого чуть не унесла вичуха. Изодранный весь. Врач думал – не жилец, а он, похоже, выкарабкается. Представляешь, на Кузнецком мосту живут кузнецы, а на Новокузнецкой – бандиты». Кожа у нее была смугловатая, такую называют оливковой, волосы темные, чуть вьющиеся. Она стриглась коротко, чтоб вши не заели вконец.

Он был поражен тем, как похоже они смотрят на жизнь. Маша тоже восприняла то, что случилось, как наказание людям за глупость. Но не падала духом и ухитрялась ободрять и поддерживать остальных. Она даже несколько раз поднималась с ним наверх. Он уже почти было помирился с жизнью.

Потом ее стало тошнить по утрам. Он уговаривал ее не ходить на работу в госпиталь. Но она не хотела оставлять больных. И от кого-то подцепила инфекцию. Все случилось очень быстро. Она сгорела в считаные дни. Маша не очень боялась умирать, ей только жаль было оставлять его опять одного. И еще она не хотела лежать под землей. «Обещай мне», – шептала она из последних сил, и он поклялся ей, что так не будет. Когда все закончилось и он осознал, что никогда уже она не откроет глаза, не улыбнется ему, он сам отнес ее хрупкое, почти невесомое тело наверх. Ему побоялись возражать. Там, неподалеку от метро, в сквере, найдя подходящее место, он устроил погребальный костер, едва не спалив заодно весь сквер. Наверное, местные мутанты надолго запомнили тот день, когда им пришлось в страхе бежать с обжитой территории. Человек вновь показал им, кто здесь на самом деле хозяин. Но ночь прошла, и пришлось ему возвращаться обратно. Теперь он оставил всякую надежду на то, что жизнь наладится, хотя ходившие о нем романтические легенды способствовали усиленному интересу к нему со стороны прекрасного пола. Он ни на кого не обращал внимания, разве что наведывался к Кармен в тех редких случаях, когда ему хотелось немножко тепла. Кармен была – «свой парень», она ни о чем не расспрашивала. И нередко он платил за ночь – он мог себе это позволить, – а потом просто засыпал возле нее. И она с удовольствием отсыпалась рядом с ним.

– Эй, приятель, – сказал бармен. – Ты поаккуратнее с дурью. У меня приличное заведение.

«Надо пойти к Кармен. Она все поймет. Ей не нужно ничего объяснять».