Глава третья
Голоса мертвых

– Надо будет сходить кое-куда, – задумчиво произнесла Ника.

– Я с тобой, – тут же отреагировала Муся.

За пару недель девочка слегка отъелась, царапины на лице заживали. Но все равно она выглядела еще заморышем. Ника считала, что Муся сполна отрабатывает пропитание: та охотно исполняла мелкие поручения, глядела в оба глаза, примечала, что вокруг творится, и докладывала «старшей сестре» все, что удавалось узнать интересного и полезного. Но иной раз Нике становилось жутковато – особенно когда она, вдруг проснувшись ночью, видела, что девчонка не спит: сидит, обхватив колени руками, и смотрит на нее пристально. А глаза словно бы чуть светятся в темноте. «Ты чего?» – спрашивала Ника. Муся качала головой, укладывалась, делала вид, что уснула. Но Ника знала – стоит ей самой задремать, и девчонка вновь начнет разглядывать ее. К этому трудно было привыкнуть.

Пришлось позаботиться не только о еде, но и об одежде для бывшей бродяжки. Кое-что из вещей Ника ей собрала – с миру по нитке. Все это старье было девчонке велико, однако в ее положении привередничать не приходилось. Сейчас Муся щеголяла в чьей-то длинной футболке, которая на ней смотрелась как платье. Как ни странно, выглядело это неплохо – попадались на станции личности, одетые куда хуже. По крайней мере, одежда у девочки была относительно чистой, волосы расчесаны и слегка подстрижены, и вшей удалось вывести едким мылом. Сложнее всего было с обувью. В метро о статусе человека можно было судить по степени износа его обуви – не поскупился он на «новую», прямо из магазина, достать которую становилось все труднее, так как ближайшие к метро магазины давно уже разграбили, и цены на которую поэтому зашкаливали, либо купил старую, дешевле. Слегка поношенные ботинки тоже ценились достаточно дорого. Заметно потрепанную обувку продавали по приемлемым ценам, протертую чуть не до дыр можно было купить относительно дешево либо выменять на еду. Случалось, по мере износа обувь кочевала от хозяина к хозяину и успевала сменить трех, четырех, а то и больше владельцев – в зависимости от прочности, – пока не разваливалась окончательно. В метро ничто не пропадало без пользы. Иногда обувь разоблачала владельца: если у какого-нибудь бродяги из-под истрепанных штанов выглядывали приличные ботинки, становилось ясно, что их обладатель – не тот, за кого себя выдает. Впрочем, можно было допустить, что предыдущий владелец ботинок вынужден был уступить их, не сумев отстоять. Но, как правило, тот, кто носил обувь не по статусу, довольно быстро ее лишался – хорошо, если не одновременно с жизнью.

На Мусе были сейчас стоптанные тапочки, отданные маленькой оборванке одной из девок явно в обмен на какую-нибудь услугу. Окинув напарницу взглядом, Ника решила: «Пожалуй, можно взять девчонку с собой, но придется разориться ей на кеды, что ли. По туннелю в тапках не побегаешь, а если Муся сразу собьет ноги, то станет обузой».

– Первым делом надо нам к челнокам прибиться, – задумчиво сказала девушка. – Потому как собираюсь я на Проспект Мира, а туда в одиночку не пройдешь – кое-где в туннелях неладное творится.

С челноками удалось договориться относительно быстро – целая группа торговцев, распродав свой товар на Китай-городе, как раз собиралась идти на Ганзу. И всего за пять патронов с носа челноки согласились взять двух девчонок. Обычно Ника на всякий случай старалась прихватить кого-нибудь из знакомых братков в качестве телохранителя, но на этот раз никто что-то на Проспект не собирался. Возможно, это было связано с тревожными слухами о неясной угрозе со стороны ВДНХ. И лишь челноки, которых, как известно, ноги кормят, готовы были идти, невзирая ни на что.

– Ник, – спросила Муся, – а ведь по кольцу дрезины ходят. Чего бы челнокам не дойти до Таганки, а там и доехать? Безопасней же.

Ника только хмыкнула:

– Прикинь, во что это им встанет. По пульке с носа за перегон – а их целая кодла. Да они удавятся от жадности. Но дело даже не в этом. У половины из них документы обычно не в порядке, а на Ганзе с этим строго. А так они дойдут до радиальной, многие там и останутся ждать, а двое-трое пойдут на кольцевую, закупят что надо и к остальным вернутся. Я уже эти дела знаю. На Ганзе, конечно, шикарно – свет такой, что глаза режет, все блестит, сияет. Но это на кольце. А на соседней станции скромнее, конечно, зато туда и попасть легче, да и дела там делать можно.

Муся посмотрела на нее с уважением.

– А идти не страшно?

– Ну, разве что на подходах к Проспекту, – с деланной беспечностью сказала Ника. – Но люди же ходят. В одиночку, конечно, там делать нечего, а если с большим караваном – можно проскочить. Когда выйдем отсюда, сперва Тургеневская будет – там-то не особо жутко, просто темно, пустая станция.

Вероника мимоходом вспомнила про замурованные арки перехода: «А то можно было бы попасть прямо к себе, на Красную линию. Да только не ждет меня там ничего хорошего». Ника решительно тряхнула головой, отгоняя мрачные мысли.

– На Сухаревской страшновато – там всякий сброд постоянно тусуется, – продолжала она просвещать Мусю. – Костры жгут, света там нет, станция вроде как ничейная. Того гляди, спалят ее совсем. А вот от Сухаревской к Проспекту – самый противный туннель, там поодиночке ни за что нельзя ходить – сгинешь, и не найдут потом.

Она нарочно не стала передавать Мусе всего, что рассказывали об этом туннеле. «Девчонка что-то говорила о голосах мертвых? Вот и посмотрим, что она там услышит».

Через пару дней они двинулись в путь. Челноки, большинство из которых было экипировано в военную форму – потому что удобно и достать легче, – волокли истрепанные клеенчатые баулы, сейчас полупустые. Некоторые, впрочем, были одеты в безразмерные трикотажные кофты, иной раз и в женские, поверх спортивных штанов. Торговцы распродали товар на Китае и собирались закупить новые партии на Проспекте Мира, так что сейчас в баулах лежала в основном провизия. Поначалу слышались тихие разговоры: мол, лучше бы податься на Белорусскую, большую торговую станцию, куда везут товары со свиноферм Сокола, кожаные куртки из швейных цехов Динамо и много всякого другого, да только больно уж путь неблизкий – через Красную линию и через Рейх, либо на Ганзу – и там на дрезине по кольцу, по пульке за перегон, а до Проспекта пешком можно дойти, вот только на подходах… Что там, на подходах, Ника услышать не успела – на говорившего шикнули, и он замолчал. Впрочем, она сама прекрасно знала – что. Ника тащила рюкзак, набитый под завязку, но не слишком тяжелый. Муся старалась не отставать. Девушке удалось по приемлемой цене приобрести для спутницы кроссовки, которые подошли по размеру, а продавец уверял, что они фирменные и им еще долго сносу не будет, несмотря на плачевный вид. Ника старалась не думать о том, сколько детей уже успело их поносить. А Мусе, казалось, это было безразлично – возможно, это была лучшая обувь за всю ее недолгую жизнь. Девчонка с видимым удовольствием ловко перескакивала со шпалы на шпалу, ей явно было удобно – может, и не соврал продавец.

Нике удалось занять место в середине каравана, и это можно было считать удачей. Девушка знала – в первых рядах идти опасно. Впрочем, замыкающей быть тоже не хотелось. Она еще помнила жуткую историю, передававшуюся от одного к другому: о том, как несколько человек шли по туннелю, обвязавшись одной веревкой, и как дошедшие до станции обнаружили пропажу последнего, причем веревка была даже не обрезана – изжевана. И тот факт, что произошло это где-то далеко, вроде бы за Нагорной, вовсе не успокаивал.

Разговоры стихли, и слышалось только шарканье ног по шпалам. Кое-где под потолком висели лампочки, слабо освещающие стены со змеившимися по ним толстыми трубами и проводами. Иногда проводник вдруг останавливался, прислушиваясь, и тогда на несколько минут замирали все. Но, как и надеялась Ника, до Тургеневской они дошли без приключений.

Станция была пуста, на полу лежал толстый слой пыли, в которой отпечатались многочисленные следы. Тургеневская не поражала убранством, но вся была скругленная какая-то – четырехугольные толстые колонны словно прогибались внутрь. Здесь караванщики на скорую руку перекусили тем, что было, не разводя огня. На всякий случай даже говорить старались шепотом – так угнетала всех мертвая тишина, царившая вокруг. Ника покосилась в сторону замурованного перехода на Красную линию в центре зала. Вел тот переход на станцию Кировская, которая, как рассказывал отец, пару десятков лет звалась Чистыми прудами, пока через несколько лет после Катастрофы ей не вернули историческое название – в честь безвременно погибшего борца за дело коммунизма. Красные переход замуровали давно – оттого, что, по слухам, чертовщина какая-то там творилась. Но об этом говорить не любили, хотя Ника слышала, что вроде бы кое-кто из руководства даже предлагал найти батюшку и освятить переход. Да только не к лицу было атеистам столь явно сдавать свои позиции.

– Ник, а дальше тоже так пусто будет? – прошептала Муся.

– Да нет, ты что? Вот еще Сухаревскую пройдем, а Проспект Мира – нормальная станция, торговая, людная.

– Я думала, тут на всех станциях живут, – тихо сказала девочка.

– На многих живут. Только есть такие места нехорошие – там не селятся, конечно. Ты боишься, что ли?

– Боюсь, – призналась девчонка.

– Да не переживай, нас же много. Когда группа идет, это не так опасно, – авторитетно заявила Ника, хотя у нее самой неприятно сосало под ложечкой. – А где ж ты раньше сама-то жила, что ничего не знаешь?

Но Муся на такие вопросы никогда не отвечала – может, сама не знала, как называлась ее родная станция.

По пути к Сухаревской один из караванщиков упал и подвернул ногу, и теперь он плелся в хвосте, постанывая.

На станции жгли костры какие-то бродяги, и челноки постарались не задерживаться, ощущая внимательные и недобрые взгляды. По туннелю к Проспекту Мира сначала шли довольно быстро, потом ведущий вдруг замедлил шаг. Слышался какой-то невнятный гул, совсем вроде бы не страшный – словно бы где-то вдали проходил поезд. Да вот только поезда уже двадцать лет как не ходили, дрезины были не в счет.

Ника на всякий случай зажала уши руками. И вдруг заметила, что Муся остановилась, запрокинула голову, будто подставляя лицо дуновению сквозняка, закрыла глаза. Челноки брели мимо нее, но у многих движения стали какими-то замедленными. А некоторые терли лоб, виски, уши, словно что-то их беспокоило, неотвязный какой-то звук. Ника поспешно ущипнула Мусю за руку, отчего девочка взвизгнула.

– Эй, не спи, а то хуже будет.

Муся заторможенно таращилась на напарницу, словно не узнавая. Тогда Ника схватила девчонку за руку и поволокла за собой. А та вдруг принялась упираться.

– А ну пошли! – тряхнув девчонку, прошипела Ника. – Уговаривать долго не стану, брошу тут, крысам на корм. У самой голова болит – некогда с тобой возиться.

Это как будто подействовало, однако Муся еще долго оборачивалась – до тех пор, пока слабый гул вдруг не оборвался. И наступила тишина, время от времени прерываемая такими знакомыми звуками – шорохом маленьких лапок и крысиным писком.

– Уф, прошли, кажется, – выдохнула Ника.

– А что это было? – шепотом спросила Муся.

– Ну, эти… пустоты. Или пласты. Проседают, – стараясь говорить уверенно и авторитетно, произнесла Ника. Мужик, идущий рядом, покосился на нее.

– Никакие это не пласты, – устало проговорил он. – Эх, сколько раз уже завязать хотел с этим. Проклятый перегон. Не кончится все это добром.

Ближе к станции устроили перекличку.

– А где Бутко? – вдруг спросил главный.

Люди, точно очнувшись, принялись оглядываться.

– Он сзади шел, – неуверенно сказал кто-то. – Все стонал… А потом вроде перестал.

– Может, отдохнуть присел? – неуверенно предположил другой.

Главный задумался. Потом решительно тряхнул головой:

– Пошли.

И первым двинулся в сторону станции.

– А как же хромой? – пробормотал кто-то. – Так и бросим?

– Может, поискать? – предложил другой. Главный тут же обернулся:

– Ты пойдешь искать? Вперед. Флаг тебе в руки.

Ответом ему было молчание. Он обвел взглядом остальных:

– Значит, так. Те, кто хочет искать Бутко, – ступайте, я не держу. Но ко мне потом – никаких претензий, я за вас не отвечаю. Остальные – за мной, на станцию. Если Бутко сумеет, сам дойдет. А если нет… что ж теперь, из-за него другим пропадать? И чтоб я больше об этом не слышал. Приказ окончательный, обсуждению не подлежит.

Люди молча переминались с ноги на ногу, но никто больше не решился возразить. И главный решительно двинулся вперед.

Уже на подходах к станции Ника шепотом спросила девочку:

– Там, в туннеле, тебе плохо стало?

Муся странно посмотрела на нее.

– Ты же сама знаешь, – голос ее дрогнул, – там люди.

– Нет там никого, – неуверенно возразила Ника.

– Есть. Они меня к себе звали. Как тогда.

– Запомни – тебе все почудилось. В другой раз будут звать – не слушай. Морок это все. Пласты. И пустоты.

– А ты разве ничего не слышала?

– Гул какой-то слышала, – созналась Ника. – И голова очень болела.

Она посмотрела на девочку даже с некоторым уважением. «Чем черт не шутит, может, Муся и вправду чувствует то, что другим недоступно? И то, что для меня – просто невнятный шум, для нее – голоса из потустороннего мира?» Ника, атеистка с Красной линии, давно уже убедилась, что существовало множество вещей вокруг, которые с позиций материализма объяснить было невозможно.

– А хромой куда пропал? – тоже шепотом спросила Муся, и Ника не сразу нашлась что ответить.

– Может, и правда скоро придет, – неуверенно сказала девушка. И, понизив голос и нагнувшись к напарнице, прошептала:

– А если не придет – значит, забрали. Значит, это – плата за проход. Еще радоваться надо, что только одного.

– Кто забрал? – пролепетала Муся. Вид у нее был такой, словно она и не удивилась почти.

– Откуда я знаю – кто? Нижние хозяева. Об этом лучше не говорить. В параллельном туннеле, говорят, вообще – бездонный провал. Где кончается, никто не знает. Рассказывают люди, что туда трупы сбрасывают.

– И тебя могли забрать? И меня?

– Конечно, – буркнула Ника. – А ты как думала? В туннелях на каждом шагу – опасность. Да ведь и на месте сидеть нельзя.

И, злясь на себя отчего-то, девушка пригрозила Мусе:

– Смотри, если опять уши развесишь, на меня не рассчитывай. Хочется тебе сгинуть – пожалуйста, только без меня.

Муся только молча вцепилась в ее руку.

Они уже слышали доносившиеся со станции голоса, видели слабый свет впереди. Поднявшись по небольшой лесенке на платформу, они увидели человека в серой форме, сидящего за небольшим столиком. Челноки по очереди протягивали таможеннику паспорта. Когда очередь дошла до Муси, девочка неуверенно протянула свою новую ксиву. Казалось, она боялась, что он сейчас арестует ее. Но тот лишь мельком глянул и тут же нетерпеливо сунул корочки обратно ошалевшей девчонке.

На Проспекте Мира бойко шла торговля. Сама станция напоминала Нике Тургеневскую своими простыми скругленными линиями, но та была пустой, темной и оттого жутковатой, а здесь лампочки на шнурах обеспечивали вполне сносное освещение, вовсю гомонили торговцы, нахваливая свои товары, суетились покупатели. Ника тоже пристроилась в торговые ряды. Быстро подмазала чем-то лицо. Достала из рюкзачка сухую траву, разложила пучки перед собой на клочке пожелтевшей газеты.

– Слушайте, люди добрые, – монотонно завела она. – Вот сестра моя стоит – еще неделю назад ходить не могла, в язвах вся была, думали, помрет. И принесли мне травку одну, в полночь собранную в тайном месте, велели сестру отваром поить. Недели не прошло – встала сестренка, зажили язвы, следы только остались. И попросили мы сталкеров принести той травы побольше, чтоб на всех увечных хватило. Кому надо – подходите.

Тут же нарисовалась первая покупательница. Плохо одетая тетка сурово спросила:

– Что просишь за зелье свое?

– По двадцать патронов пучок – считай, так отдаю.

– Ничего себе – так, – возмутилась тетка.

– А сталкеру-то надо было что-то дать? Он собой рисковал, ночью наверху траву собирая. А ты задаром хочешь? За все платить надо. Ну ладно, как первому покупателю – уступлю. Пятнадцать.

– А точно поможет? – прищурилась тетка, у которой вся кожа была в каких-то чирьях.

– И не сомневайся. Верное средство.

Тетка была первой, за ней последовали другие. Кожными болезнями здесь страдали многие. Торговля шла бойко, и трава уже заканчивалась, когда Ника увидела целенаправленно пробиравшегося в их сторону вдоль торговых рядов человека. Девушка быстро схватила Мусю за руку и затерялась с ней в толпе.

– Ты чего? – спросила девочка.

– Осторожность не повредит, – буркнула Ника. – Видела того типа? Вдруг это за мной?

Человек прошел дальше, туда, где расположились торговцы обувью, и вроде бы стал прицениваться к стоптанным сапогам. Но Ника не успокаивалась.

– Больше не будем торговать. Вдруг это шпион с Красной линии?

– Шпион? – с изумлением переспросила Муся.

– Ну, это такие типы, которые все высматривают и вынюхивают, а потом начальству сообщают. Если меня поймают и на Красную линию вернут, мне не поздоровится.

И, поглядев на изумленное лицо девчонки, пожала плечами:

– Ты что, не знала, что в пределах кольца на любой людной станции шпионов полным-полно – наших, ганзейских, даже из Рейха? Да откуда тебе, ты-то им без надобности. Ладно, давай пожрать что-нибудь купим, одежду тебе какую-никакую. Заслужили.

Остановившись возле торговца едой, Ника некоторое время приглядывалась к свиному шашлыку. Но потом все же купила себе и Мусе жареные крысиные тушки – они были дешевле. Обгладывая хрупкие косточки, напарницы прислушивались к разговорам вокруг.

– Я свинину не ем, – мрачно говорил бородатый мужик своему собеседнику. – Я тут слышал, что свинари на Соколе своим свиньям покойников скармливают. С тех пор меня от свинины с души воротит.

– Если ВДНХ не устоит, то и мы долго не продержимся, – пронзительно убеждал худой мужик тетку в ватнике и трениках. – Попрут черные в метро, всех сметут. Если только туннели взорвать – тогда, может, кто и уцелеет.

– Сначала никто понять не мог – откуда они берутся? Прикинь, огромные ящеры с жабрами на шее. Но когда такая тварь Антоху схарчила, стали уже искать их логово.

– И как, нашли?

– Нашли. Они, паразиты, оказывается, икру мечут. Как лягухи раньше. А тут ведь поблизости Екатерининский парк, и там пруд есть. Вот весной как-то проходил мимо Кривой, смотрит – у берегов вроде студень какой-то колышется. Пригляделся – мать честная. Это не студень. Это икра. Каждая икринка – с яблоко величиной. И в некоторых уже шевелятся зародыши – противные такие, с крохотными лапками и огромными пастями. Он и думает – ни хрена себе головастики.

– И как же он?

– А никак. Дальше пошел. Что он мог сделать? Из автомата икру расстрелять? Туда бы, по-хорошему, огнемет, да только кто этим будет заниматься? Предупредили народ, чтоб к прудам не совались. А ведь главное логово-то их еще ближе оказалось. Совсем недалеко от метро.

– Это где же?

– А вот если от станции метро, от кольцевой, по Проспекту Мира к центру идти, то вскоре по левую руку увидишь здание с застекленными дверями. Ну, стекла-то выбиты уже, конечно. На самом деле это – вход в садик один, еще от старых времен оставшийся. Говорят, начался он с того, что лекарь Петра Первого, а может, жена его, растили там всякие травки. Не то для леченья, не то для колдовства. И с тех пор там растения всякие диковинные разводили. Теплицы там, парники устроили. И пруды там есть тоже, а еще сделали горки – забыл, как называются. Ну, накидали, типа, валунов всяких, кустики между ними посадили. Красоту навели, в общем. Вот этим ящерам-то теперь и раздолье. В прудах икру мечут, в холмиках нор нарыли себе. И иногда оттуда выползают. Так что обложили нас со всех сторон. Ну, взрослых отстреливаем иной раз, конечно. Так ведь новые каждый год выводятся. Кто-то говорил – уже и в Екатерининском парке в пруду их икру видели. Беда.

– А в Олимпийском кто-нибудь недавно был?

– Не был никто, и тебе не советую, коли жизнь дорога. Книги стоящие оттуда давно повынесли, дребедень одна осталась, да и ту теперь просто так не взять. Там какие-то чудики сидят.

– А я слыхал, с ними можно поладить…

Муся с удовольствием обсасывала крысиную тушку.

– Давно так вкусно не ела, – созналась она. – А твоя трава – она и правда помогает?

– Не знаю, – сказала Ника. – Если верить – то может помочь, наверное. Ну, понимаешь, надо же как-то крутиться. Жрать-то каждый день охота.

И помолчав, вздохнула:

– Когда-то я даже не задумывалась, откуда еда берется. Теперь вот приходится.

И, увидев осуждение в глазах Муси, махнула рукой:

– А как ты думаешь? Тут половина таких, как я, – кто мазь волшебную продает от всех болезней, кто кремы чудодейственные, сваренные в полнолуние. Не обманешь – не продашь.

Они подошли к торговцу одеждой, и Ника, порывшись в поношенном тряпье, выкопала черные джинсы как раз на девочку, всего в паре мест протершиеся, майку с пятном и серую кофту с оторванными пуговицами.

– Пойдем, переоденем тебя, – нетерпеливо сказала она. Отойдя в конец станции, девушка одолжила у одного из торговцев кусок картона.

– Давай, одевайся. А я прикрою.

Муся, торопясь, путаясь в штанинах, натянула на себя обновки. Ника то и дело раздраженно шипела:

– Чего ты копаешься? Штанов, что ли, никогда не носила?

Но, увидев переодетую девочку, щелкнула языком от удовольствия – маленькая бродяжка преобразилась. Теперь она походила не на оборванку, а на подростка из обеспеченной, по меркам не особо процветающих станций, семьи. Серая кофта была, конечно, велика, зато удачно скрывала пятно на майке. Ника вернула картон владельцу и удовлетворенно сказала:

– Теперь попробуем выполнить вторую часть нашего плана.

Она подошла поближе к переходу на Ганзу, на кольцевую. Над переходом с потолка свисал флаг – коричневый круг на белом фоне. Два упитанных пограничника – в сером камуфляже, с автоматами – лениво разглядывали окружающих.

– Делай вид, что мы просто разговариваем, – прошипела Ника.

– Ты хочешь туда? – ужаснулась девочка.

– А ты хочешь обратно в тот туннель? – поинтересовалась Ника. – Смотри, не факт, что во второй раз удастся пройти. Да ты не дрейфь, мы сейчас кого-нибудь знакомого дождемся.

И вскоре она ухватила за рукав проходившего мимо парня.

– Тоник, привет!

– О, Вероничка! Какими судьбами?

– По делам. Не проведешь нас с собой на Ганзу?

Парень покосился на Мусю и вздохнул:

– Ладно, пошли, попробуем.

Подойдя к посту, он небрежно предъявил свой пропуск, который не вызвал вопросов у пограничников, и кивнул через плечо:

– Девчонки со мной.

Пограничники долго изучали их паспорта, Ника заметно занервничала.

– Какова цель визита на Ганзу? – спросил один.

– Мы транзитом. Нам только до Таганки добраться – и к себе.

– Побираться у нас запрещено, – проворчал второй, глядя на сжавшуюся от ужаса Мусю.

– Ни за что! – весело сказала Ника, тряхнув для убедительности рюкзаком, который, хоть и убавил в объеме, зато прибавил в весе. Там что-то звякнуло.

– Развяжите, – велел массивный пограничник. – Так, а это что за трава? – он потянул носом. – У нас дурь запрещена.

– Чай травяной на ярмарке купили, – Ника состроила невинную физиономию. – А что, не так что-то? Хотите, покажу, у кого?

Пограничник понюхал сухой стебель. Потом протянул товарищу. Тот потер его в руках, поднес к носу. Пожал плечами. Все это время Ника сохраняла полнейшую невозмутимость.

– Вроде ничего такого… – протянул пограничник. – Ладно. Проходите. Виза действительна до завтра. Лица с просроченной визой подлежат немедленной депортации.

Когда путницы прошли по переходу, в глаза им ударил яркий свет. Муся зажмурилась, цепляясь за Нику.

– Надо было очки темные купить, – вполголоса буркнула девушка.

– Как тут… красиво, – прошептала маленькая бродяжка, ослепленная сиянием ламп, сверканием дочиста отмытого мрамора. Станция напоминала Тургеневскую светлыми тонами, округлым потолком и толстыми четырехугольными колоннами, но этим сходство и ограничивалось. Там – запустение, пыль, тьма. Здесь – яркий свет, красивые люстры, колонны, украшенные сверху каменными цветами, листьями, силуэтами людей, вписанными в круги. И даже по потолку пролегали выпуклые линии и, пересекаясь, складывались в простой, но очень органичный узор. Муся разинула рот, пальцы ее зашевелились, словно девочка пыталась воспроизвести в воздухе понравившиеся ей узоры.

– Ты чего – никогда на Ганзе не бывала? – фыркнула Ника. Сама она, хмурясь, косилась на деловито ходивших мимо с озабоченным видом военных. Вообще на станции, как она заметила, обстановка была напряженной. Девушка догадывалась, что это было связано со слухами о черных упырях, которые осаждали ВДНХ. Ника не очень верила в эту угрозу – хотя сейчас, глядя на суровые лица военных, она была близка к тому, чтобы испугаться по-настоящему. Да и кучка беженцев, уныло сидевших на своих узлах в конце станции, наводила на печальные размышления.

– Пойдем, – дернула Ника за руку Мусю, – вон дрезина уже стоит.

К дрезине был прицеплен вагон метро со снятым верхом. Девушка заплатила кондуктору четыре пульки – по одной за перегон с носа.

– До Курской, – сказала она.

Муся пискнула было что-то, но Ника наступила ей на ногу. Дрезина уже тронулась, а ошарашенная девочка все оглядывалась назад, на такую светлую и такую недоступную станцию.

Ника же внимательным быстрым взглядом окинула пассажиров: двух военных в сером ганзейском камуфляже, бабку в ватнике, залатанной юбке и обрезанных валенках, трех о чем-то тихо беседующих челноков в спортивных куртках и штанах. Казалось, до девушки и ее юной спутницы никому дела не было.

Вскоре въехали в туннель, где царил почти полный мрак. Колеса успокаивающе постукивали, легкий сквозняк обвевал лицо, пахло землей, машинным маслом, сыростью и еще чем-то неуловимым. «Только в туннелях Ганзы может быть так спокойно, – подумала Ника. – И то все время ходят смутные слухи – то какого-то пассажира утащили прямо с дрезины, то кто-то видел поезд-призрак». Сама она призраков ни разу не видела и считала, что они являются только тем, кому предстояло скоро умереть. А вот люди и впрямь пропадали – Ника знала лично двоих братков с Китая, которые ушли на Третьяковку и не вернулись – даже тел не нашли. Кто-то рассказывал, что если свернуть в какой-нибудь боковой туннель, то можно случайно попасть в другое метро, секретное. А оттуда уже не выберешься – так и будешь плутать, пока сам не станешь призраком. «Интересно, Муся и вправду слышит голоса, или это ей мерещится?» Ника покосилась на напарницу, но девочка глядела в темноту, не подозревая, какие мысли роятся в голове у спутницы. Через несколько минут дрезина остановилась на Комсомольской.

– Самая красивая станция во всем метро, – убежденно проговорила Ника, глядя по сторонам.

Муся не ответила, она, казалось, впитывала каждую деталь: если Проспект Мира удивил ее, то на Комсомольской она и вовсе онемела – так поразили ее высокие колонны, широкие арки между ними, картины на потолке. Здесь некоторое время дрезина стояла, дожидаясь пассажиров. Народу набилось немало, все места были заняты. И в то же время люди тревожно озирались. До Ники долетели обрывки фраз: «Вот здесь, недалеко, говорят… Прямо с дрезины утащили». Девушка поежилась, невольно ухватилась покрепче за поручень и не выпускала его, пока дрезина вновь не выехала из туннеля.

На Курской Ника поднялась первой:

– Пошли.

Муся выбралась на станцию вслед за ней. Смотреть тут было особо не на что: ни картин, ни лепнины, разве что круглые колонны с выточенными ложбинками. Ника решительно направилась к переходу на радиальную.

– А куда мы? – робко пискнула девочка.

– Дела у меня тут. Кое с кем расплатиться надо, – буркнула Ника.

На Курской-радиальной, отделанной темно-серым мрамором и оттого мрачноватой, тем более что на освещении здесь явно экономили, Ника долго оглядывалась, пока ей не попалась на глаза невысокая девушка в спортивных штанах, кожаной жилетке и пластиковых тапках на босу ногу. Руки ее были покрыты татуировками. Ника подошла к ней и что-то прошептала на ухо. Та лениво кивнула и скрылась в туннеле.

– Теперь подождать надо, – сказала Ника, достала из рюкзака два куска пластиковой пенки, один взяла себе, другой протянула Мусе:

– Садись.

И, подавая пример, первой уселась, подстелив пластик.

– Зачем это? – удивилась Муся.

– Если будешь на холодном сидеть, детей не будет. Так мама говорила, – объяснила Ника. – Хоть я и не уверена, что мне так уж нужны дети, но вдруг когда-нибудь захочется?

По лицу Муси она поняла, что так далеко в мыслях маленькая бродяжка никогда не заглядывала. Однако девочка послушно уселась на свой кусок пластика и спустя несколько минут, привалившись к Нике, задремала.

Примерно через час татуированная девица показалась со стороны туннеля, шаркая ногами в тапках, и, подойдя к Нике, буркнула:

– Иди. Он ждет.

Ника потрясла за плечо уснувшую напарницу – та мгновенно проснулась и села, протирая глаза. Они дошли до конца станции, предъявили паспорта охранникам, сказав что идут на Бауманскую. Караульные предложили девушкам подождать дрезину, которая должна была отправиться в том направлении ближе к вечеру, но Ника сказала, что им недосуг ждать, что виза на Ганзу у них только до вечера действительна и что пешком они быстрей доберутся и туда, и обратно.

– Смотрите, девчонки, мы предупреждали, – покачал головой охранник постарше. А тот, что был помоложе, скабрезно хмыкнул.

Ника с Мусей шли по туннелю, боязливо озираясь и вздрагивая от каждого шороха. Наконец, Ника остановилась.

– Здесь.

Некоторое время они ждали. Потом из темноты вдруг выступила какая-то девушка, причем так бесшумно и неожиданно, что Муся вздрогнула. У незнакомки было бледное лицо, на котором сильно выделялись ярко накрашенные губы и лихорадочно блестящие глаза, обведенные темными кругами. Одета она была во что-то темное, обтягивающее. Девица смерила настороженным, презрительным взглядом Нику, буркнула: «Идем», – и зашагала обратно. Ника последовала за ней.

Вскоре в полутьме они увидели троих: высокую фигуру, рядом с которой застыли еще две девчонки, положив руки на рукоятки висевших на поясе ножей. Казалось, по первому сигналу хозяина они готовы кинуться на кого угодно и рвать, резать, грызть зубами. У Муси холодок прошел по спине. А Ника, похоже, совсем не волновалась.

Высокий человек протянул ей пакет. Ника заглянула внутрь.

– Все без обмана, – процедил он. Девушка в ответ вручила ему сверток. Проверив содержимое, человек хмыкнул:

– Неплохо. Но маловато будет. С тебя еще «полстолько».

– Нет уж. Не такой был уговор.

Девицы, стоявшие рядом, напряглись, одна угрожающе подалась вперед. Но высокий примирительно махнул рукой.

– Спокойно, девочки. Ладно, – обратился он уже к Нике, – за твои красивые глаза скину, так и быть. Наполовину. Как – по-прежнему не хочешь ко мне пойти?

Ника улыбнулась.

– Подумать надо, – неопределенно сказала она.

– Ну, думай, только не очень долго. Свято место пусто не бывает, сама знаешь. А это у нас кто? – Черные глаза из-под капюшона ощупывали худенькую фигурку Муси.

– Смену себе готовлю, – ухмыльнулась Ника.

– Хороша смена, – оценил собеседник. – В чем только душа держится? И где ты такого задохлика откопала? Она ж страшненькая. Хотя… как посмотреть.

– Тебе не отдам, не надейся.

– Да я б такую и с доплатой не взял. Если только… в счет твоего долга – почему бы и нет?

– Я рассчитаюсь, – почти виновато произнесла Ника.

Муся, пока продолжался этот разговор, едва дышала. Наконец Ника кивнула высокому:

– Спасибо за товар. Удачи.

– Бывай, кареглазая. А о моем предложении подумай. Крепко подумай. Сама знаешь – не каждую к себе приглашаю.

Он снова нагнулся к Мусе:

– Хочешь к нам, крошка? Девочки у нас хорошие, тебя не обидят… пока я не велю. А будешь умницей – станешь моей любимой женой.

И он хрипло рассмеялся, в то время как стоявшая рядом девица недобро оскалилась.

– Рано ей еще, – сказала Ника.

– А это как посмотреть, – темные глаза заискрились весельем. – Жизнь – штука сложная. Сегодня – вроде бы рано. А завтра, глядишь, уже и поздно будет.

Муся, не отвечая, спряталась за Нику.

– Видишь – не хочет она, – сказала девушка.

– Счастья своего не понимает. Ладно, пожалеет еще. Скажи спасибо, что я сегодня добрый. А то б велел вас обеих скрутить, никто б и не пикнул.

Стоявшая рядом с ним девица чуть заметно напряглась, как будто и впрямь приготовилась сцепиться с Никой. Муся вздрогнула.

– Да тебя за меня порвут, – огрызнулась Ника.

– Кто? Дружки твои, бандиты? Вот насмешила! Да за каким лешим ты им сдалась? Никто по тебе скучать не будет.

– Недосуг мне тут с тобой перешучиваться. Дела ждут, – буркнула Ника.

– Ну-ну, – хмыкнул высокий.

И фигура в капюшоне в окружении хищных и гибких девиц растворилась во мраке, словно и не было никого.

– А кто это? – спросила Муся немного погодя.

– Страшный человек. Я на каждую встречу с ним иду, как на последнюю.

– Да кто же он?

– Лефорт, – нехотя ответила Ника. – Он, конечно, дешевый позер, да только убить ему – раз плюнуть. Даже самому мараться не надо – девок своих натравит. – Ника поправляла ремень, у нее тряслись руки. – Я одно время на него работала, потом ушла, не смогла, а он все к себе меня опять зовет. Только тем и держусь, что голову ему морочу. А к нему мне нельзя – меня его жены зарежут из ревности. Видела, какие они?

– Зачем же ты к нему ходишь?

– Дела, – неопределенно сказала Ника. – Он многое может достать. Для него почти нет невозможного. А ты лучше забудь все, что видела.

– А Кошка – тоже с ним ходила?

– Нет, Кошка, говорят, ходит сама по себе. Там другая была история: обидели ее сильно, с тех пор она и мстит. По мне, так она просто истеричка – ну сколько можно постоянно за нож хвататься, обиды старые помнить.

– Всю жизнь, – тихо сказала Муся.

– Ладно, ты лучше слушай, – буркнула Ника, – туннель тут нехороший, надо ухо востро держать.

Девушка облегченно вздохнула лишь тогда, когда они оказались опять на Курской-радиальной. Напарницы перешли на кольцевую, вновь подвергшись досмотру пограничников в сером камуфляже. Причем Мусе показалось, что Ника сунула что-то одному из них в руку – поэтому, видимо, проверка и не затянулась.

– Ну, теперь до Таганки – и на Китай, – сказала устало Ника. Они снова уселись на дрезину. – На Таганке гостиничный комплекс большой и госпиталь хороший, – пояснила она тихонько. – Поэтому народу там полно. Надо нам будет пошустрее шевелиться, когда с дрезины сойдем.

Полюбоваться красотой Таганки Мусе толком не удалось – Ника, стремительно пробираясь сквозь толпу, опустив глаза, увлекала девчонку за собой. И так – до Таганской-радиальной. Муся, полуослепшая от яркого света Ганзы, щурилась на массивные белые колонны, перечеркнутые в середине двумя параллельными бордовыми полосами.

– Похоже на…

– На свиное сало, – мечтательно сказала Ника. – С мясной прослойкой.

У нее в животе уже урчало – крысиная тушка была съедена давно. Но девушка решила, что перекусят они, когда доберутся до Китая. Дело оставалось за малым – найти надежных попутчиков. Таких, чтобы и защитить могли в случае опасности и на имущество, либо на что другое не польстились. После долгого ожидания Ника увидела, наконец, собиравшихся на Китай-город знакомых, с которыми не страшно было идти по туннелю, и уже чуть ли не ночью измученные путницы вновь оказались на той станции, с которой вышли утром. Впрочем, ночь была в метро понятием относительным и обозначалась лишь более приглушенным светом и меньшим уровнем шума. Режим люди соблюдали, скорее, по привычке.

Уже укладываясь, Муся сонно пробормотала:

– Чудное погоняло – Лефорт.

– Говорят, наверху раньше район такой был – Лефортово. Оттуда и погоняло, – нехотя ответила Ника.

Датчанин стоял под прикрытием полуобвалившейся стены, глядя в сторону Лефортово. Перед ним плескались темные воды Яузы. На противоположном берегу склонили ветви к воде огромные ивы. Здесь сталкеру надо было пересечься с Лодочником – передать ему кое-что. А тот уж в обход постов должен был доставить груз по назначению – на Китай-город. Ему хорошо заплатил заказчик, так что Датчанин догадывался: в свертке было что-то очень важное и редкое и, возможно, запрещенное. Может, то была дурь, хотя Лодочник на словах был против этой заразы. Но, видно, он считал, что в борьбе все средства хороши, и врагам мог оказывать и такие медвежьи услуги – травитесь, мол, на здоровье.

В реке что-то плескалось, словно играя, перекатываясь с боку на бок. Датчанин не удивился бы, узнав, что тут и русалки водятся. Поговаривали еще о жутковатом хозяине этих вод, таящемся на глубине, заманивающем жертв к себе. Но Лодочник, видно, ничего не боялся.

В воде что-то смутно белело. Датчанин вгляделся – и похолодел. В предмете, увлекаемом течением, угадывались очертания человеческой фигуры. Сталкер всматривался в воду. Тело подплывало все ближе, Сергей уже различал облако светлых волос вокруг головы, остатки белого платья, безнадежно изорванного. Датчанин, забыв об осторожности, шагнул ближе к воде – и испустил вздох облегчения, смешанного с отвращением.

По реке плыл манекен. «Интересно, откуда его смыло? Или кто-то специально швырнул его в воду?» Сталкер помотал головой, отгоняя жуткое видение огромных мутантов, которые, словно в куклы, играют манекенами, вытащенными из торговых центров, а после выбрасывают в реку. Конечно же, манекен попал в реку случайно. Датчанин, машинально провожая взглядом огромную куклу, вдруг заметил какой-то ободок вокруг ее головы. Напрягая зрение, присмотрелся – и не сдержал возгласа удивления, заглушенного, впрочем, противогазом. На голове манекена каким-то чудом держался венок из цветов, судя по всему, самых настоящих, сплетенный, видимо, совсем недавно и неумело и уже разваливающийся.

Датчанин машинально поднял руку – почесать затылок. Но на полпути передумал. Он смутно припомнил какие-то рассказы о странных прядильщицах, обитающих в подвалах бывшей шерстопрядильной фабрики где-то в районе Электрозаводской. И о том, что кто-то из сталкеров видел утопленницу в Яузе, как раз в районе Электрозаводского моста. А учитывая то, что рассказы сталкеров надо чаще всего «делить на десять», можно было предположить, что в роли утопленницы выступал опять-таки манекен, каковых в торговых центрах возле метро было предостаточно. «Вот только кто и зачем таким образом развлекается? – думал Истомин. – Может, эти странные обитательницы подвалов так справляют какие-нибудь свои обряды? Ночь на Ивана Купалу, например? Кажется, этот праздник отмечался когда-то чуть ли не сразу после дня летнего солнцестояния. И в эту ночь обычно жгли костры, плясали вокруг них и вопрошали духов». Датчанин отогнал бредовое видение: толпа растрепанных женщин, одетых в шкуры и ветошь, а то и вовсе нагих, пляшет вокруг костра, разведенного на руинах той самой фабрики. «Что за дикие мысли, однако, лезут в голову? Какое мне дело, кто и зачем швырнул в воду эту куклу, – лишь бы мне ничего не угрожало».

Манекен уже уплыл вниз по течению. А сталкер все размышлял, доплывет ли кукла до места впадения Яузы в Москву-реку или зацепится за что-нибудь по дороге. Вокруг на разные голоса перекликались ночные животные, но на него пока никто не покушался. И сталкеру нравилось стоять вот так – не охотником, не жертвой, а безмолвным наблюдателем, частью этого спящего берега, этой летней ночи. Правда, он уже потихоньку начинал терять терпение – Лодочник сегодня что-то опаздывал. Впрочем, учитывая его способ перемещения по реке, было поистине чудом, что он каждый раз ухитрялся появиться в нужном месте почти что в назначенное время.

Раздался тревожный крик ночной птицы – и Датчанин понял, что старик уже близко. Вскоре в неясном свете луны сталкер различил байдарку и плотную фигуру с шестом.

Лодочник был не один – на корме маячил хрупкий девичий силуэт. Датчанин вспомнил разговоры о том, что в последнее время у старика вроде внучка откуда-то взялась. Но сталкер сомневался в этом – не стал бы старик родное существо подвергать такому риску. А задавать лишние вопросы Сергей не привык – не в его это было правилах.

Отдав пакет Лодочнику, Истомин подумал: «Время еще есть – так не пройти ли чуть дальше, разведать места?» Он чувствовал, что впервые за долгое время в нем стал пробуждаться азарт, толкавший иногда на отчаянные выходки. Именно в таком настроении ему обычно все удавалось. Он перешел по старинному каменному мосту на другую сторону – туда, где свесили ветви древние деревья. Скорее всего, не одно столетие уже росли они здесь, повидали всякое. Давно уже сгинули посадившие их люди, оставив после себя только легенды да этот парк. Сталкер шел быстрым шагом, стараясь не выходить на открытые места. И вдруг остановился. Впереди горел костер.

Сергей крадучись подошел поближе. И увидел поляну, а на ней – толпу людей, одетых в какие-то обноски. Датчанин не сразу понял, что эти люди делают. Заметил только, что поляна буквально заставлена какими-то предметами, в которых он опознал электрические плиты, старые холодильники, шкафы. Причем в их расположении прослеживался какой-то порядок – и Истомин, наконец, понял, что размещены они были по спирали.

Мужик, стоявший на небольшом возвышении, закутанный поверх химзы в плащ из чьей-то шкуры, потрясая костью, слишком огромной, чтоб быть человеческой, заунывно вещал:

– Так будем же бдительны, братья и сестры, ибо, как сказал великий Стивен Книг, древнее зло всегда рядом!

– Истинно так! – откликнулись вразнобой в толпе.

– А потому принесем же очистительную жертву, дабы смилостивились над нами духи.

Датчанину против воли стало смешно. Он подошел и смешался с толпой – на него никто не обращал внимания. А его словно подзуживал кто – захотелось испытать удачу.

– А может, не Книг, а Кинг? – громко спросил он. – И что-то я не помню, чтоб он такое говорил.

– А особо умные щас пойдут ночевать на кладбище, – прогнусил докладчик. По толпе пронесся вздох ужаса, все стали переглядываться в поисках посмевшего дерзить. Подождав, пока народ успокоится, вещатель – или верховный жрец, кто его разберет, – продолжал:

– Так позовем же духа реки, дабы выбрал он себе жертву и смилостивился над нами.

И тут толпа монотонно завыла. Иначе трудно было описать этот звук. Датчанин ждал вместе со всеми – и дождался. Он увидел, как со стороны ближайшего пруда показалось что-то. Существо ползло, с трудом волоча свое длинное тело. Подобравшись поближе к толпе, оно раскрыло огромную пасть и зашипело. Все стояли как истуканы.

Датчанин напрягся: «Не посмотрю, что это их талисман, сожрать себя не дам!» Но тварь, словно прочитав мысли сталкера, еще раз зашипела, глядя на него горящими глазами, и поползла дальше. Потом она подняла голову и принялась раскачиваться. Все стояли неподвижно, будто в трансе. И вдруг – короткий бросок – и в пасти монстра оказался щуплый человечек. Тонкий женский крик, мгновенно оборвавшийся, несколько движений мощных челюстей, мелькнули судорожно дернувшиеся ноги – и все было кончено. Существо, не торопясь, поползло обратно. Сектанты очнулись не сразу.

– Свершилось, братья и сестры, – прогнусил наконец жрец, – дух принял жертву и теперь будет добр к нам.

– А-а-а, – откликнулась толпа.

Датчанин незаметно выбрался и быстро пошел прочь. «С меня хватит. Ничего себе, сходил за хабаром. Ну и местечко, однако. В реке – один хозяин, наверху – другой. И, похоже, не единственный – теперь чуть ли не в каждом дворе свои хозяева». Всякое настроение испытывать судьбу и дальше пропало, Датчанину хотелось быстрее добраться до входа в метро.

Впрочем, теперь сталкер мог себе позволить пару недель спокойной жизни – патронов ему отсыпали немало. Но что толку, если в ушах теперь стоял тот женский крик? Сколько надо будет выпить, чтобы забыть это? За подобное он порой ненавидел свою работу. За вот это вот эмоциональное выгорание. С другой стороны – после смерти Маши опасность была для него как наркотик, смертельный риск превратился в привычку. Но одно дело – рисковать своей жизнью, другое – смотреть, как гибнет кто-то рядом, и не иметь возможности спасти.