Эпилог

Наногель был уничтожен полностью и безвозвратно, а вместе с ним исчезла и смертельная для всего живого угроза «серой слизи». Однако без спасительного геля остался и израненный Подземный Доктор.

И все-таки он выжил. У Святой тоже имелись врачи, пусть и не такие гениальные, как ее бывший муж. Пригодилось и оборудование Доктора, и остававшиеся в лаборатории и операционной препараты. Но хотя Геннадий Александрович фактически и выздоровел, вряд ли у кого-то повернулся бы язык назвать его абсолютным здоровым. Бывший Подземный Доктор сильно хромал из-за перегрызенных на ноге сухожилий, был искривлен на один бок – там недоставало большого, вырванного зубами Тамары куска, на руках не хватало по два пальца, отсутствовало откушенное вместе с частью щеки ухо… Волчица неплохо отомстила мучителю – и за себя, и за сына.

Наказать бывшего мужа решила и Святая. Об этом еще не было заявлено официально, но до Глеба слухи дошли, и он сразу же захотел встретиться с матерью с глазу на глаз. Лишь только они остались наедине, мутант не то попросил, не то потребовал:

– Пожалей его, он ведь до сих пор тебя любит! Объяви ему амнистию.

– Любит? – распахнула синие глаза Святая. – То-то я думаю, чего у меня с утра пятка чешется?

– Мама, не надо… – поморщился Глеб. Он редко называл храмовницу мамой, но сейчас слово вырвалось само, без умысла разжалобить этим Святую.

Та это почувствовала и оценила.

– Допустим, любит. И что? Отпустить ему за это все грехи? Так я не поп, а у него их столько, что и сам патриарх бы не справился.

– Да какие грехи? По сути, он ничего плохого не сделал – наоборот, лечил пострадавших. Пусть лечит и дальше, только всех и легально.

– Не сделал плохого? – подняла брови Святая. – Ты или слишком забывчив, или наивен. Геннадий не считал мутантов за людей, ставил над этими несчастными опыты, превращая их в еще бо́льших уродов. А еще он выращивал, словно кочан капусты, собственного ребенка, которого собирался убить. И это, по-твоему, не грехи? Но самый большой его грех – то, что он собирался сделать с тобой! Это мерзко, отвратительно, ужасно! О какой любви ко мне может идти речь, если он собирался отнять тебя у меня и покалечить!

– Сделать человеком… – буркнул под нос Глеб.

– Я думала, что по этому поводу Саша уже вставила тебе мозги на место. Видимо, не окончательно. Пожалуй, сделаем вот что… Поработаешь месяц-другой санитаром в лазарете, посмотришь, как выглядят люди по-настоящему, без одежды и масок, а порой и вообще изнутри. Причем под масками я подразумеваю не противогазы и респираторы, а то, что обычно «надевает» на себя человек, чтобы казаться другим – лучше или хуже, в зависимости от обстоятельств. Боль, как правило, эти маски срывает. Тебе это точно будет полезно.

– Назначай меня хоть золотарем, но амнистируй отца! Его опыт врача тем более нужен больным и раненым. Чем плохо, если он будет лечить людей, вместо того чтобы гнить в могиле?

– Ни о какой могиле пока речь и не шла, – искренне удивилась мать. – Я всё же не зверь. К тому же… любила его когда-то. И я люблю тебя, а он твой отец…

– Тогда что?

– Я всего лишь собиралась выгнать его из Устюга. Навечно, без возможности возвращения. Что касается того, что он хороший врач и мог бы лечить людей, подумай хорошенько: у него больше нет чудо-геля, а делать операции из-за травмированных, без половины пальцев, рук он тоже не способен. Да он теперь даже стоять долго не может – какой из него доктор? Разве что психотерапевт – дар убеждения остался при нем. Но тогда ему придется лечить весь город, начиная с себя… Нет, Глеб, и не проси, твой отец однозначно не заслуживает прощения.

Мутант был, конечно, рад и тому, что убивать отца мать не планирует, но понимал, что и вечная ссылка в его состоянии – вовсе не мед.

– Ты говоришь, он даже не может долго стоять. А если ты его выгонишь – ему придется много ходить, убегать от хищных зверей, да много чего еще придется, что теперь не под силу. Ты делаешь красивый жест, даруя ему жизнь, но, по сути, всё равно убиваешь!

– Пусть идет к тем «диким», кого он лечил, – они его защитят и накормят. И давай больше не будем возвращаться к этому вопросу. У тебя еще есть ко мне что-то?

– Есть, – жестко ответил Глеб. – Ты моя должница.

Брови Святой вновь полезли на лоб.

– Да-да, – насупился мутант. – За обман нужно платить.

– За обман?.. Кого я, по-твоему, опять обманула?

– Меня. Причем очень… подло.

– Ну, знаешь ли!

– А тут нечего знать. Все видели и слышали, что случилось в подземелье отца.

– Там много чего случилось.

– Выстрел Тима. Напомнить, что он перед этим сказал? «Я делаю то, что ты просила». Ты велела ему убить Лика, когда мы ездили к нему. Лик промолчал, но Саша мне рассказала, что в Слободке Тим причалил не просто так. Именно там он и собирался выполнить твое поручение, но помешали Мирон с Игнатием. А теперь вот – этот смелый парнишка. Как его?.. Венчик.

– Кстати, он выжил, – сообщила Святая. – Я наградила его за доблесть именным автоматом.

– Очень мило с твоей стороны, но не уходи от темы. Ты обещала мне, что разрешишь Денисову вернуться жить в Устюг и снимешь с него все обвинения. А на самом деле ты просто решила его убить! Если ты станешь изворачиваться и сейчас – это будет наш последний с тобой разговор.

– Не надо ставить мне ультиматумы!

– Не надо мне врать. Да еще столь жестоко и извращенно.

– Ладно.

– Что «ладно»?

– Я признаю свою вину. Но я тебя не обманывала. Я разрешаю Анатолию Денисову жить в Великом Устюге и снимаю с него все обвинения.

– И не станешь его убивать!

– И не стану его убивать. Хотя, раз уж мы договорились, что я не буду тебя больше обманывать, то скажу, что очень хочется.

– Чего тебе хочется? – не понял Глеб

– Убить Денисова! – рявкнула Святая, тут же, впрочем, взяв себя в руки. – А теперь у меня будет просьба к тебе, – сказав это, мать заметно смутилась.

– Проси. Если это в моих силах и не нужно никого убивать…

– Дались тебе эти убийства!.. – поморщилась Святая. – Тут дело куда более серьезное.

– Не тяни, ты меня пугаешь. Может, тебе разонравилась Сашка и ты хочешь, чтобы мы…

– За Сашу я сама тебе космы повыдергаю, если вдруг что!.. Нет, дело не в ней, а в ее… дедушке.

– Так он же умер!

– Вот именно. А мне он нужен живым.

– Ну, мама, знаешь ли!.. Тут даже Подземный Доктор не помог бы…

Едва прозвучали эти слова, как мать и сын одновременно уставились друг на друга.

Дальше беседа пошла в таком ключе, что со стороны могло показаться: разговаривает сам с собой один человек, лишь зачем-то меняя голос с мужского на женский.

– Он образован и далеко не дурак…

– Он много лет управлял подчиненными, да еще как управлял!..

– Тем более, у него дар убеждения…

– Он теперь выглядит, как настоящий мутант, и никто из морозовцев его раньше не видел…

– Кроме тех немногих, кто участвовал в его захвате…

– Но их мы заставим об этом забыть, да и в том виде, в каком он сейчас, его вряд ли узнают…

– Ему не придется много стоять и ходить, командовать можно хоть лежа…

– И он будет вот у меня где! – сжала кулак Святая. – Теперь Устюг мой!

– Поздравляю, владычица, – усмехнулся Глеб. – Осталось назначить Нюру царицей рек и озер.

– Сейчас не до шуток. А с Нюрой пусть нянчится сам, раз он ее такой сделал.

– В том, что случилось с Нюрой, есть и моя вина.

– Твоей вины нет, забудь! Ее вообще ранили мои люди.

– Кстати, о них. Надеюсь, карательной операции не будет?

– Пока не до этого, а дальше посмотрим. Как видишь, я держу слово и откровенна с тобой.

– Но ее не должно быть!

– Я сказала, посмотрим! Потом, когда придет время подумать об этом. Пристроить бы еще куда-нибудь с глаз долой твоего Лика…

– Ты обещала!..

– Я же не прогоняю его. Просто не хочу, чтобы он мелькал у меня перед глазами.

– Я знаю! – осенило вдруг Глеба. – Пусть он станет помощником Деда Мороза! Во-первых, я уверен, что он не предаст, а значит, будет приглядывать и за отцом. Во-вторых, он бывший морозовец и знает всю тамошнюю «кухню».

– В этом есть резон. Согласна, – с облегчением выдохнула Святая.

– Постой, – вспомнил вдруг начало этого разговора мутант. – А когда ты завела речь про нового Деда Мороза, кого ты хотела предложить на его место? Ведь об отце ты в тот момент и не думала.

– Тебя, – невозмутимо ответила мать.

Глеб разинул рот и заморгал.

– Тьфу, не пугай меня, – поежилась Святая. – Как дурачок.

– Я не специально, – захлопнул челюсть мутант. – Но эта твоя идея, скажем прямо…

– Знаю, а что оставалось делать? Ждать, пока мутанты очухаются и выберут своего вожака?

– Да-а-аа… Чувствую, я с тобой никогда не соскучусь.

– Так это же хорошо, мой маленький, – притянула его к себе мать.

Подволоцкий на предложение бывшей жены согласился. Он и впрямь не был дураком и из двух вариантов: уйти в лес и, скорее всего, вскоре там умереть или стать правителем половины Устюга (пусть и слегка «карманным», если говорить откровенно) – он, разумеется, выбрал второй. А еще, уже по своей воле, он определился с судьбой младшего сына. Прекрасно понимая, как он перед ним виноват, новый Дед Мороз рассказал Глебу о принятом решении: он будет воспитывать Вовку сам, наверстывая упущенное за долгие годы. В связи с этим как-то сам собой решился и Нюрин вопрос. Поскольку по развитию Вовка был совсем ребенком, девочка к нему невольно привязалась и попросила разрешения остаться с ним вместе. «Добрый Дедушка Мороз» ей это позволил и сказал, что велит построить для нее возле Резиденции небольшой крытый бассейн, а также пообещал в будущем обучить девочку медицине. Начальное и среднее образование Вовки и Нюры взял на себя Денисов. Кстати, он тоже сразу же согласился с «навязчивым» предложением Святой, поскольку жить у нее под боком не доставляло и ему большой радости. Причем ни Денисовым, ни Ликом, ни Щупом он зваться не захотел – решил официально стать Пистолетцем. По его словам, это звучало «ласково-угрожающе», что всегда сбивает с толку недругов и подчиненных.

Нюра была, наверное, счастливее всех. Правда, оставшись как-то наедине с Глебом, она процедила сквозь зубы:

– Ладно, носи пока мою шкуру. Всё одно ты помрешь раньше меня, ты же старше. Вот тогда я ее и заберу.

– Хорошо, – улыбнулся мутант, – я укажу тебя в завещании.

Саша хоть и с трудом, но выполнила данное тетке Клаве обещание – добилась у Святой отмены наказания «диким» мутантам за грамотность. Правда, для этого ей пришлось пойти на шантаж: в случае отказа пригрозила свекрови выкидышем «в связи с глубоким расстройством нервной системы и всего организма». А угроза была совсем не пустой – Саша и впрямь оказалась беременной.

Правда, пойти дальше и попросить, чтобы свекровь разрешила «диким» иметь детей, Саша пока не осмелилась, решив поначалу довольствоваться малым и «завоевывать позиции поэтапно». Но всё равно она была до безумия рада и до слез огорчилась, узнав, что на пару месяцев муж назначен в лазарет санитаром, – она ведь уже на завтра готова была отправить его в леса «нести луч просвещения погрязшим во мраке невежества». Впрочем, немного подумав, Саша решила, что такая отсрочка даже и к лучшему: за это время она собралась перевернуть вверх дном Устюг в поисках книг и учебников.

Счастлив и бесконечно горд был и Венчик. С автоматом, на прикладе которого изысканной вязью было выжжено: «Дозорному Вениамину Карпухину за проявленную доблесть. Святая» он поначалу даже спать ложился. Старшему их подразделения, Семену Полякову, не оставалось ничего иного, как официально перевести Венчика из стажеров в полноправные дозорные. Венчик был так этому рад, что в конце концов передал свой именной автомат в общее пользование – стыдно было иметь такую роскошь, когда остальные дозорные перебивались одним «калашом» на всех. Единственным условием Карпухин поставил, чтобы на свое дежурство он заступал с наградным автоматом.

Игорь, кстати, поправился окончательно и тоже очень гордился бывшим подопечным, хоть и называл его иногда по привычке стручком.

Не повезло пока одному лишь Стёпику. Он долго раздумывал, психовал, нервничал, почти перестал есть, в результате чего при малейшем ветерке его мотало в небе как осенний лист. В итоге «птер» собрался с духом и полетел в Устюг к Подземному Доктору. Узнав, что того больше нет, а новоявленный Дед Мороз ему помочь не в состоянии, Стёпик отчаялся настолько, что решил утопиться в Сухоне. К счастью, ему захотелось попрощаться с Сашей и попросить у нее прощения за прошлое. Правда, пока он летал над городом, его дважды едва не подстрелили патрули храмовников и один раз попал по хвосту камнем меткий морозовец, но в итоге, не считая нездоровой худобы, практически целый, девушку он разыскал и очень душевно с ней пообщался. В конце концов он так разоткровенничался, что излил ей и свою терзающую душу и разум проблему.

– Я ить к Доктору прилетал… – тяжело вздохнул он.

– Заболел?!. – ахнула Саша. – Ну да, по тебе видно. Исхудал так, что ребра считать можно.

– Да не, то не я заболел!..

– А кто? Игнатий?

– Игнатий заболеет, ага! Они теперича с-сс Павлом ентим – два с-сапога пара. Тока ш-што с-спят пока не вмес-сте, тьфу ты!.. То ш-шаш-шки, то крес-стики-нолики, то города…

– Какие города? – ошарашенно заморгала девушка. – Нет, я помню игру в города, но их ведь много знать надо! А они же…

– А ш-што они? Они много и знают. Ус-стюг, Вологда, Луза, Крас-савино, Котлас-с, Архангельс-ск, С-северодвинс-ск. Павел ишшо Череповец знает. А! Ишшо говорят – врут, наверное, – ш-што ес-сть то ли городиш-шко такой, то ль с-село навроде Кузина, который Мос-сквой зоветс-ся, как «галера» ента, будь она неладна!.. Я не верю. Кто в с-своем уме с-станет с-село как «галеру» карателей называть?..

– Да нет, Москва и правда есть, – сказала Саша. – Я читала. Большой город.

– Вс-сяко ить не больш-ше Ус-стюга!

– Ну, может, чуть-чуть, – не стала разочаровывать «птера» Саша. – Ты мне лучше скажи, кто заболел-то?

Стёпик как-то странно, шалашиком, сложил крылья, снова их убрал, поковырял кончиком хвоста в ухе, почесал когтем грудь, бока, спину…

– Стёпик, может, тебе просто помыться пора?

– Марус-ся, – сказал «птеродактиль».

– Вообще-то Александра, – подумав, сказала Саша.

– Заболела Марус-ся. То ес-сть, не то ш-штобы заболела, а как бы тебе с-сказать…

– Забеременела? – обрадовалась девушка. – Ты знаешь, я тоже.

– Да ты ш-што? Ты ш-што?! – вьюном, как собака за хвостом, завертелся Стёпик. – Какое там забеременела, кады мы ишшо и не…

– Погоди… – заморгала Саша. – Так Маруся – не девушка? Не человек?..

– Вот! – поднял коготь «птер». – В том-то и пронблема.

– Ты меня запутал. Я так поняла, что тебе нравится некая Маруся. Но она не человек. Так?

– Так.

– Она… как и ты… «птеродактиль»?..

– Прям с-сс меня рис-совали.

– Тогда я не понимаю, зачем тебе нужно, чтобы она была человеком? Как же вы тогда… ну… это… – Саша начала краснеть.

– Тьфу на тебя, – сказал Стёпик. – Ты вот девуш-шка вроде городс-ская, приличная, а такое говориш-шь, как Игнатий прям. Хуж-же даж-же. Он-то муж-жик хотя б.

– Кажется, я тебя поняла, – смущенно потупилась девушка. – Ты хочешь, чтобы Маруся думала и чувствовала, как человек. Вот как ты.

– Умная ты, быс-стро догадалас-сь, – съязвил «птеродактиль».

– Если бы ты меньше чесался, то и быстрей бы смогла, – не полезла за словом в карман Саша, но спохватилась: к ней за помощью пришли, а она… – Да, у тебя и правда проблема. Доктор больше операций не делает. Да он уже и не доктор.

– Знаю я, – махнул крылом Стёпик. – Одна мне теперь дорога – в С-сухону головой.

– Ты что такое говоришь?! – замахала кулаками девушка. – Я вот покажу тебе сейчас Сухону!

– А ш-што, ж-жалко тебе меня? – с горечью усмехнулся «птер».

– Мне не тебя, дурака, жалко. Вот сам-то подумай: утонешь ты, перекроешь своей тушей русло – и Устюг затопит.

– А я-то уж-ж подумал… – свесил голову Стёпик.

– Да шучу я, шучу, выбрось это из головы. И свои мысли насчет утопления тоже.

– А ведь с-спасибо тебе! Теперя точно выброш-шу. Как вс-спомню про затопление Ус-стюга, так и не захочетс-ся топитьс-ся-то. Разве ш-што в озере…

– Кстати, насчет озера. Ты когда к Марусе своей полетишь, покружи над каким-нибудь озером, посмотри вниз.

– Ш-штоб увидеть, ш-што я такой, как Марус-ся? То я и так знаю.

– Одно дело знать, другое – видеть. Ты у себя в голове именно таким должен отпечататься, какой ты сейчас есть. Ведь так-то, небось, до сих пор себя парнем видишь?

– Как забудус-сь, так и…

– Вот. Это тебе первый совет. А второй еще важнее. Ты с Марусей хоть раз пытался поговорить?

– Так а ш-што с-сс ней говорить? Она ж-жж… эта…

– Безмозглая, ты хочешь сказать?

– Ну мозг, мож-жет, имеетс-ся, но на уме у ней тока одно: как увидит меня – так в атаку. Ну, не дратьс-ся, а… это… то с-самое…

– И ты ни разу не сдался?

– Не могу я так! Я поговорить с-сперва хочу, потетеш-шкатьс-ся…

– Ну вот! Хочешь, а не говоришь! Где логика? Ты говори с ней, говори, пусть она привыкает. Ведь вообще никто серьезно «птеродактилями» не занимался. А вдруг они не глупее людей, просто неразвиты? Вон, как Вовка, сын Доктора! Он ведь и человек, и мозг у него человеческий, но его никто не развивал, вот он как ребенок и есть, хотя взрослый уже. Ты попробуй свою Марусю развить. Хуже уж точно не будет. И сдайся ей все-таки, нечего девушку мучить. Может, она тебе сразу спасибо и скажет.

– Правда? – подскочил Стёпик. Огромные его желтые глаза засияли надеждой.

– Ну, может, не сразу, – спохватилась Саша. – Ты уж так очень-то не надейся, сразу да вдруг ничего не бывает. Наберись терпения и не сдавайся.

– С-сама ж-жж говорила: с-сдайс-ся… – недоуменно заморгал «птер».

– Я говорила, Марусе сдайся. Так и сделай! А что не сдаваться – так это про то, чтобы не отступать, довести задуманное до конца. Сделай из своей Маруси человека! А дети родятся – тут же их воспитывать начинай, с первого дня. Вот и появится у нас еще один разумный вид. А ты их предводителем станешь. Так что давай, начинай уроки со своей Марусей. И теорию, и практику. Да, и поесть не забывай, тебе сейчас много силы понадобится.

– Ладно, С-саш-ша, с-спас-сибо тебе. Тока заболталс-ся я, а мне ить некогда, лететь пора!

– Куда еще?..

– Как куды? На урок. Ученица, поди, заж-ждалас-сь.

– Что-то мне подсказывает, – проговорила девушка, когда «птер», разогнавшись, взлетел, – что учить сегодня будут тебя. Долго и упорно… Счастья тебе! – спохватившись, помахала она вслед набирающему высоту Стёпику. – Вам с Марусей!

Саша долго смотрела на уменьшающийся силуэт «птеродактиля». До тех пор, пока он, превратившись в точку, не растворился в лазоревой синеве. Смотрела и думала: счастья хочется всем. Правда, кроме нее. Потому что она и так уже счастлива. Да что там! Она была самой счастливой на свете.