Артем Степанов
Взаперти
– Вставай! Рано еще отрубаться.
Ледяная вода влепила болезненную пощечину, мгновенно вырывая его из омута пустоты. Хотелось провалиться обратно, потерять сознание, оказаться вне этих облупившихся стен со следами былых пыток, с морщинистой от трещин поверхностью, кирпичной кладкой смотрящих исподлобья.
– Вот так, вот так. Не надо наслаждаться отсутствием реальности. Это опьяняет. А у нас тут с тобой еще дела незаконченные. Говорить будем или пойдем по тяжелому пути?
Человек, находившийся около одной из стен, со звоном поставил на пол пустое ведро. Света в комнате едва хватало на то, чтобы разглядеть хоть что-то. Заплывшие глаза с кровоподтеками и вовсе делали эту задачу непосильной. Он был один на один со своим палачом, но не мог разглядеть его лица.
– Молчишь? Понимаю. Каждый из нас хочет быть героем. Эдаким, знаешь ли, спартанцем. Холодным куском бетона, от которого – пили не пили – толку не будет. Но ничего, ничего. Спартанцы – тоже люди.
Темная фигура метнулась в другой конец маленького помещения. Послышался металлический звук, потом какое-то чавканье, словно маленький зверек под давлением открыл и закрыл рот.
– Можно ваши ручки? – В этот момент боль волной прокатилась по всему телу. Словно тысячи пчел впились в указательный палец правой руки. Не дав ему опомниться, пчелиный рой переметнулся на левую руку. Средний палец постигла та же участь.
Он не видел, но знал, что кровь вытекает из пальцев. Сама жизнь уходила из него, каждая упавшая на потрескавшийся кафель капля отдавалась в голове похоронным звоном. Там, наверху, он ни разу не попадал в такую передрягу. И вдруг так легко попасться после стольких лет!
– Удивительный инструмент – клещи. Помню, что всегда считал их самыми бесполезными. Надо что-то выдернуть – достань фомку, меньше сил потратишь и время сэкономишь. Я сложу твои пальцы, потом заберешь, если нужно. Неполноценные люди все-таки – куда ни плюнь. Позволь, я обработаю? Еще не хватало, чтобы ты умер от потери крови. Премия Дарвина тебе не светит, это я тебе обещаю.
В нос ударил едкий запах. Вторая волна боли. Запах крови смешался с запахом спирта. Крик застрял где-то в глотке. Зубы врезались друг в друга, крошась. К горьковатому соленому привкусу на языке добавился вкус эмали.
– А в прошлом мире было легко, да? Только представь, мы бы встретились в совершенно другой обстановке, сели бы, поговорили. Как друзья. Ну же. – Боль теперь наступала и отступала, как прилив, в то время как незнакомец обрабатывал то, что осталось от пальцев. – Признаюсь, до сих пор вся эта окружающая обстановка давит. Любишь кофе? Или правильно уже сказать – любил? Обожаю. Помогает собраться. До сих пор вымениваю у челноков. Алкоголь, чтобы заснуть, кофе, чтобы пробудиться. В этой бессмысленной череде событий можем и себя потерять, а кофе – как катализатор. Выпил, пробудился, начал жить. Помню, вот была у меня кофемашина…
Он почувствовал этот знакомый запах. Свежесваренный. Ложка утопает в темноте маленькой чашки. Кажется, что она – бездонная. Говорили, что на гуще можно гадать, а для него она была просто черным дном божественного напитка. Допиваешь и добираешься до сакральных истин – все божественное просто.
Сегодня он варил его один.
– У нас будет сын!
– Ты сошла с ума! Я, я не готов!
– Ты не можешь!
– Я. Не. Готов! – Слова вылетают изо рта, словно пули, врезаясь в ее слабое, неподготовленное тело. – Слышишь ты это?!
– Ты не можешь так поступить со мной.
– Мы зашли слишком далеко.
– Ты не поступишь так.
– Это все было ошибкой. Извини.
– Извини?
– Извини за все. Извини и уходи.
Кофе горчит. В доме нет ни сахара, ни молока. В голове муть. Одной чашки никогда не хватает. От одной всегда клонит ко сну. В ней все сложнее утопить воспоминания. Они здесь, рядом – на самом дне. Встречают его лицом той, которую он обманул, и смутными очертаниями того, кого он познакомил с самой страшной частью жизни еще в самой утробе. Он пытался вымыть чашки. Гуща не отмывается, а остается на руках черной густой кашицей…
Кто-то бьет его по щекам. Открыв глаза, он видит свои окровавленные руки. Свежая кровь слилась воедино с застывшей, почерневшей неприятной коркой. Из носа вниз падают капли. Тело болит. Каждый вдох – болезненный, словно он дышит свинцом. В глазах все путается.
– Воды. – Язык впервые перестает его слушаться и предательски выдает настоящие желания.
– Конечно, конечно. Вот, держи. – Он чувствует, как трубочка упирается ему в губы. Жадно делает глоток, еще один. Вода – теплая, отдающая металлом. – Услуга за услугу. В этом мире все нынче построено на бартере. Собрался с мыслями?
Он копошился внутри себя. Мозг настойчиво отказывался идти на сделку. Он знал, что ничего не должен говорить. Знал, что тайна, которую он хранит и которой верен, стоит того, чтобы держать язык за зубами. Собрав горький комок, скопившийся в горле, сплюнул куда-то в темноту, где должен был стоять тот, другой, чей голос казался ему до боли знакомым. Будь он трижды проклят.
– Такими темпами мы далеко не уйдем. – Тяжелые шаги вновь стали отдаляться. – Ты как относишься к евреям? Не пойми меня неправильно – никакого национального подтекста. Скорее, наоборот – я вот исключительно положительно. В свое время познакомили меня с одним фокусом – маникюром называю. Помогает отвлечься и представить, что это не так болезненно, как кажется.
Острая спица зашла под ноготь. Его словно ужалил ядовитый аспид. Он забился в агонии, но, связанный по рукам и ногам, дергался недолго. Мозг в очередной раз не выдержал и потушил свет, умыкая его во тьму…
Она любила царапаться. Долгое время думал, что все это существует лишь в дешевых американских фильмах или в литературе эротического характера, но нет. Каждый раз она оставляла на нем свои следы. Болезненные, жгучие, что было сложно скрыть даже под одеждой.
– Она сказала, что беременна. – Сигаретный дым заполнил пространство.
– Глупая дура. Знала о таблетках?
– Наверное, я был пьян. Да и они не дают стопроцентной гарантии. Говорит, что ходила к врачу на обследование, а там…
– Тебя использовали.
– Вряд ли. Не знаю.
Очередная затяжка. Теплая подушка под головой, открытое окно, легкие простыни – раскиданные свидетели недавней любовной пляски.
– Но ты ее все-таки выгнал?
– Выгнал. Я не готов рисковать.
– Но как же тест?
– Она не посмеет. Знает, что у меня есть влиятельные знакомые.
– Ну и редкостная же ты мразь, Андрей. – Она неожиданно приподнимается на кровати. Свет полной луны падает на ее неприкрытую грудь. – Вам бы быть вместе. Бог любит дураков. Таким он дарует надежду. Знаешь, скольких счастливых, богатых, успешных он обходит стороной, а тебе ребенка дал. А ты что? Ее похоронил, ладно! Но ты и на нем крест поставил. Ведь для нее, может, это единственный шанс был. Это не то, что у нас. Она ведь тебя любила, Андрей, жила тобой…
– Заткнись.
– …дышала тобой, отказалась от своего прошлого, карьерой, может, поступилась. Подняла тебя, а что ты сделал во имя вашей жизни?
– Заткнись, тварь! – Он заламывает руки ей за спину. Последняя затяжка…
Сигаретный дым не развеялся. Он переметнулся из воспоминаний в реальность. Едкий туман вгрызался в слезящиеся глаза, проникал в каждую пору его изуродованного тела, щекотал открытые раны. На полу он разглядел два сломанных ногтя. Подобно тонущим кораблям, они бессмысленно болтались в луже крови.
– Закуришь?
– Пошел ты.
– Сам себя калечишь, Андрюшка. Ты же сильный. Сталкер, мать твою! А тут не способен признаться в одном грешке. Ангелы не летают, Андрей, так что о нас говорить? Мы ведь с тобой и без того тут засиделись. Честно, не очень хочется потом говорить с твоим черепом: «О, бедный Йорик!». – Незнакомец картинно выпрямился и протянул руку перед собой, словно в ней действительно что-то лежало. – Такое только Гамлету было позволено. У нас мертвые молчат, к сожалению. Или к счастью.
– Ничего не скажу. Хоть режь.
– Андрей, Андрей, Андрей. Зачем ты так? Слова ведь могут против тебя обернуться. – В блеклом свете лампочки он разглядел отблеск холодного металла. – Оглянись вокруг. Мы с тобой одни. Только ты и я, и, бьюсь об заклад, мы с тобой способны договориться. Тем и отличаемся от тех, кто спрятался в этой клоаке. Муравьи без матки, тупые запрограммированные идиоты без прошлого и будущего. Андрей, уж ты-то не подводи меня!
– Пошел к черту, мразь.
– Обидно и досадно. Вот так идешь к человеку, а он тебя штыками встречает. Глупо как-то. Огорчаешь ты меня, Андрей. – Нож сверкнул и вонзился в ногу, вскрывая, словно консервную банку, сначала защитный костюм, а потом и плоть. Холодный, безжалостный металл резал мышцы. Его опять повело…
– Разворачивайтесь! Назад! Приказываю всем отойти от периметра! Будем вести огонь! – В этот самый момент он и ощутил тупую боль в левом бедре. Попали камнем. Кто-то оттуда, сзади. Мальчишка с не по годам взрослым лицом, с глазами, полными ненависти и страха.
Начальник оцепления в каске с забралом в последний раз проорал что-то в громкоговоритель. Его слова терялись на фоне тысяч звуков. А потом смешались и цвета. Серый потолок, красный мерцающий свет тревоги, холодный металл гермоворот – занавес последней трагедии земли, черные балаклавы и глаза, наполненные ужасом.
– Изверги, детей хоть пожалейте!
– Пустите детей, стариков оставьте!
– Сволочи! Сгнить бы вам всем!
А потом он почувствовал, как кто-то тянет его за не прикрытый щитом рукав. Молодая девушка. Красивая. Неприлично красивая. Такой не должно быть здесь – среди всей этой обезличенной бурлящей массы. Ее глаза – он видит их сквозь прорези своего шлема, видит, как они наполняются влагой, замечает, как она протягивает ему какой-то сверток, совсем крошечный. Сверток – в нем жизнь, в нем тот, кто родился в критический для земли момент. Ребенок. Она умоляюще глядит на него, не в силах ничего сказать. Дрожит. Руки теряют былую силу. Щит соскальзывает и бряцает об пол. Дубинка отлетает в сторону.
– К БОЮ! ОГОНЬ НА ПОРАЖЕНИЕ! – Голос командира глухим набатом отдается в голове. Отряд открывает огонь. Тяжелым грохотом отдаются выстрелы, будто кто-то позади начал остервенело дуть в трубу Иерихона. Шальная пуля выбивает сверток из рук девушки и отбрасывает его на эскалатор, словно сметенный сильным порывом ветра. Она ничего не понимает. Озирается по сторонам. А он машинально достает пистолет из кобуры и стреляет ей в грудь, потом еще и еще, пока старый добрый пистолет Макарова не дает осечку. ПРОСТИ! Занавес опускается. Где-то по ту сторону остается все человеческое, что в нем когда-либо было.
Удар пришелся точно в правую щеку. Из глаз полетели искры. Жалко, на полу нет серы или рассыпанного пороха – лучше бы все здесь сгорело. От резкого прихода в себя голова была готова разорваться. Проведя языком по зубам, он выплюнул на пол осколок одного из них. Усмехнулся.
– Тише, тише, вот так. – Его палач поднял его голову за подбородок и аккуратно провел мокрой губкой по морщинистому лбу, стирая кровь, прикрывавшую выступающие гематомы.
– Просто развяжи меня. Развяжи, и я тебя здесь закопаю.
– Что мне не нравится в людях – это их мания величия. Каждый второй готов горы свернуть, а на деле жует землю вместе с себе подобными червями. А вот ты мне нравишься. Ты – исключение из правил. Вот этот дух, несломленная воля, СИЛИЩА! Настоящий боец. Хватит обманывать самого себя, Андрей. – Голос стал тише, и какая-то нотка поменялась в нем. Ушла эта наигранная доброта, от которой уже воротило. Ее сменило то подлинное, что было в незнакомце, стоящем позади, склонившись как можно ближе к его уху.
– Больной ублюдок.
– А кто из нас здоров? Забавно это слышать от того, кто в ночи светится, как гирлянда, кто беспробудно пьет, просыпаясь у выгребных ям. Годы совсем тебя сломали.
– Да что ты знаешь?
– Вопрос в том, чего я не знаю, и что ты так пытаешься скрыть. Знаешь, что мозг каждого – это такая цитадель? Неприступная крепость, которую постоянно осаждают тысячи мыслей. Они подводят таран проблем, забрасывают катапультами переживания, стараются прорыть брешь сомнениями. Все это происходит под нашей черепной коробкой. Все боятся этого. Трепещут. Но никто никогда не задумывался, что, может быть, подлинное зло – не за пределами, а в самом замке.
– Что ты несешь?
– Попробуй вспомнить сам, – стул, к которому он был привязан, повалился на пол. Он увидел размытый потолок, качающуюся, подобно висельнику, лампу. Все это длилось секунды, пока на лицо не накинули черную тряпку. Свет потух. Кромешная тьма закрыла все, заставляя его судорожно мотать головой, теряясь в догадках, что же ждет его на сей раз.
Подсказка пришла довольно скоро и отозвалась плеском. А потом сверху яростным потоком полилась вода. Он пытался дышать ртом, но тот лишь вбирал в себя ледяную влагу. Нос отказывался помогать. Голова закружилась, и он отключился…
Голова промокла насквозь. Вязаная шапка, которая была натянута поверх противогаза, не помогала. Разыгравшийся на улице ливень старался проникнуть и под защитный слой резины. Потоки воды лились отовсюду, словно город взяли в осаду на пару Аквилон с Нептуном. Приходилось лишь вытирать грязной перчаткой стеклышки противогаза, оставляя на них мутные разводы.
Он чувствовал себя мотыльком в скафандре. Болезненное тело, измученное бессонницей и дрожащее, как осенний лист, покоилось под двумя свитерами, костюмом химзащиты, противогазом, напоминавшим хобот неизвестного науке животного. И всем этим он пытался спастись от окружавшей его действительности. Глупец. Беспомощное существо мира последствий. Рыба в аквариуме собственных ошибок.
Подъезд этой девятиэтажки был ему знаком не понаслышке. Он развернул пожелтевший от времени обрывок листка с написанными на нем номерами телефона и квартиры.
Выбив дверь, он разрезал сгустившуюся тьму фонариком, вспугнув пыль. Постучал несколько раз по стене – так проверял наличие новых постояльцев. В квартире было пусто.
Стены, отданные на растерзание времени и разложению, сломанная мебель, сумбурно раскиданная по комнатам. Одежда, лежавшая на полу, напоминала людей, из которых просто выкачали все и бросили лишь ту мишуру, которая некогда прикрывала их тела и души. Игрушки.
Последняя комната раскрыла тайну зловещей тишины. Затхлый запах разложения ударил в нос, заставляя интуитивно прикрыть фильтр свободной рукой. Под самым потолком висел скелет. Табуретка со сломанной ножкой, веревка, небрежно накинутая на крюк для люстры, выдержавший исхудавшее тело. Именно в этой комнате и было логово темноты. Влетевший в доселе неизведанную комнату ветер принялся раскачивать мертвеца из стороны в сторону, будто пытаясь его разбудить. Сталкер прошел дальше и увидел второй труп – но только в разы меньше. Все-таки родила. Он догадывался, но боялся зайти, боялся посмотреть ей в глаза. И решился только тогда, когда на него взглянули не те серые глаза, которые он помнил по фотографиям и в которые был некогда влюблен, а пустая, равнодушная ко всему маска смерти, навсегда застывшая.
Дождь барабанил по вязаной шапке, впиваясь в него гвоздями. Он подставлял маску небу, но скопившаяся грязь не отпадала, а оставляла после себя грязные разводы. Не всю грязь можно отмыть. Некоторые куски глины врезаются в саму кожу, оставляя после себя гниющие рубцы и раздражение. А потом грязь попадает в кровь. Происходит заражение, и человек медленно умирает.
Должен умирать.
Запах не покидал его. Зацепившись, как репейник, он вышел вместе с ним на волю. Все вокруг словно неожиданно пропиталось запахом разложения. Он почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу. Если она и хотела ему отомстить, то у нее это вышло. Он сорвал с себя противогаз и впервые вдохнул зараженный воздух…
– Просыпайся. Признаюсь, с водой я переборщил. – Запах нашатыря вновь вернул его в этот мир. Он уже начал забывать, что есть что-то, кроме этих четырех стен, безликого собеседника, в чьих руках сейчас находилась его жизнь. – Но ты хоть умылся – у многих и такой возможности нет, представляешь? Ходят в своих тряпках или в чем мать родила, трутся грязными телами друг об друга. Есть станции, которые покупают у соседей воду или же пьют ту, что пробивается с поверхности. Жажда побеждает здравый смысл.
– Дай мне умереть.
– Неужели сдаешься? Я не думал, что так рано. Ну же, Андрей, ты чего раскис?
– Делай что хочешь, но избавь меня от своего присутствия.
– А вот тут и рад бы помочь, да повязаны мы с тобой. Меня ведь тоже отсюда не выпустят, пока я правду-матку у тебя не выведаю. За нами стоят куда большие силы. Ты пойми – ведь я тебя не исповедаться прошу. Мне, если честно, вообще на эту правду – ну, ты понимаешь. Задача-то ведь простая: ты скажи, я запишу – и отпустим мы тебя восвояси.
– Отпустите. Далеко ли?
– На все четыре стороны.
– Языком трепать вы все мастаки, а вот в остальном – салаги. Со мной люди рядом умирали, со мной такое происходило, что тебе и не снилось. И своими ножичками, спицами, всей этой хренотой ты других поражай, а на меня у тебя сил не хватит.
– А-а-а, та известная история? – Вырвав из контекста всего одну фразу и зацепившись за нее, продолжил палач. – Всю жизнь так – победы достаются генералам, смерть – солдатам, и только интенданты довольствуются свежими харчами. Закон природы – дерутся между собой звери, а павших пожирают стервятники. В плюсе – только последние.
– Что еще ты знаешь? – неожиданно оживился Андрей.
– Мне бы лучше узнать то, чего я не знаю. Теперь вот в поисках простых ответов вынужден вырывать тебе пальцы, тратить на тебя свое время. Оно ни тебе, ни мне не нужно…
Он перестал слушать своего палача, так как воспоминания нахлынули совсем внезапно. Захлебываясь в яростном потоке, он пытался судорожно воссоздать картину былых событий, от которых еще долго не мог оправиться и просыпался в холодном поту…
– Надо, Андрюша, постараться! – Начальник станции расхаживал по своему маленькому, но уютному кабинету, гордо задрав нос и глядя куда-то в потолок, словно считая количество расползающихся пятен. – Представляешь, подтекает, зараза! Нынче паводки сильные наверху.
– Максим Евгеньевич, сделаем все как надо. Ребята подобрались славные. Каждого лично знаю, за каждого ручаюсь.
– Это хорошо, Андрюша, это хорошо! – Старик уселся на свое потрепанное кресло и как-то тяжело выдохнул.
– Максим Евгеньевич, разрешите?
– Валяй.
– По моему вопросу… Вы уж извините, дико неудобно… но раз уж говорим…
– Все будет, Андрюша, все будет. Ты, главное, сделай все как надо, а мы в долгу не останемся, слово даю!
По холодной кишке туннеля медленно передвигались семь человек. Между собой общались преимущественно жестами, которые известны были каждому, как таблица умножения. Годы тренировок отточили в них инстинкты и взаимопонимание.
Впереди растекалась подозрительная тишина. Обычно станции укрепляли на подходах. Ловушки, мины, да хотя бы банки, а тут не было ничего. Что-то внутри Андрея било тревогу и заставляло нагибаться еще ниже, к шпалам, и озираться по сторонам в поисках того, кто рано или поздно нарушит невозмутимость пространства.
Яркий луч разрезал темноту. Потом еще один и еще. Ослепленная и выдернутая из-под крыла своей маскировки, семерка разбежалась в разные стороны, как тараканы по кухне. Где-то впереди застрекотал пулемет, потом к нему присоединился еще один. Полетели в сторону наступающих бутылки с зажигательной смесью. Еще минуту назад казавшийся спокойным туннель зажегся и заиграл светом.
Двоих уложили на месте. Остальные начали отстреливаться, выискивая в прицелы немногочисленный, но хорошо подготовленный к обороне гарнизон. Под прикрытием Андрей пополз вперед, к основной цели этого задания – к воротам, из-за которых все, собственно, и началось. Костью в горле для Ганзейского союза стала политика соседней станции. Удумали, что могут жить, как хотят, ввели режим – так называемый железный занавес. Ганза таких соседей не любила. Худой мир был лучше доброй войны, а тут – предательский удар в спину. Красные бы поработили станцию, фашисты – тоже. Ганзе же лишняя шумиха была не нужна. Да только вот куда без нее в мире, что разделяют, как в детской считалочке – рельсы-рельсы, шпалы-шпалы.
Он затаился за цементным блоком. Пули не раз щекотали поверхность его укрытия. Несколько раз он слышал ругань и топот где-то по ту сторону. А потом все так же резко оборвалось, как и началось. Подняв голову и выставив автомат, он проверил место недавней бойни. Тут не было победителей. Смерть раскрыла свои объятия обеим сторонам, забирая в свое вечное царство всех без разбору. Как заигравшийся ребенок, сметая в хаотичном порядке все игрушки в одну кучу.
Вновь один.
Нужно было продержаться до прихода основных сил. Таков был план. Сказали, что воротами будут заниматься уже профессионалы. Пиротехники бы хватило, чтобы взорвать их к чертям, да только восстановление стоило бы огромных вложений. Решено было пойти в наступление. Тихо отработать, чтобы осажденные сами принесли ключи от города. Как бы не так.
Холодный воздух лизал его, заставляя руки дрожать. Где-то по ту сторону был отчетливо различим звук работающей дрезины. Силы противника готовы были выступить в любой момент. Тогда его голова украсит их ворота, которые закроются навсегда, а он никогда не получит столь вожделенный паспорт гражданина Полиса. Один он не сможет противостоять целому взводу подготовленных людей, каким бы матерым он ни был. Разглядев на стене панель с цифрами и механизмами, Андрей метнулся к ней и начал судорожно резать и вырывать руками торчащие нити проводов. Освежеванный щиток трещал искрами. Ворота начали опускаться вниз. По всей видимости, он по ошибке запустил обратный процесс, и вместо того чтобы вывести подъемник из строя, он опускал крышку гроба на все надежды Ганзы.
Из ступора его вывел первый выстрел, раздавшийся со стороны туннеля. Дрезина с пулеметом и прожекторами появилась в дальнем конце и уже выискивала его в темноте. Андрей выдернул чеку и отправил гранату в полет – это должно было их задержать. Взрыв, крики. А потом – дикий шум, словно где-то рядом заработал старенький перфоратор. Плечо обожгло. Из последних сил он перекатился под опускающиеся вниз ворота, изолирующие станцию от всего метро.
– Андрей! – Голос Лазаря. Выжил-таки. – Остановись, это приказ! Андрей, сукин ты сын! НАЗАД!
– Прости. – Пистолетный выстрел стер из памяти туннеля очередного свидетеля. Теперь только он один знал правду.
Он бежал. Бежал, хотя должен был остаться и пасть рядом со своими товарищами. Бежал от смерти, дышавшей ему в спину, жадно облизываясь. Бежал от всех проблем, согнувшись в три погибели, трусливо пряча под тяжелым бронежилетом и каской свою никчемную жизнь. Призрак, фантом, ничтожество.
– Как, Андрюша? Как?
– Они знали, что мы придем. Они ждали нас.
– Конечно же, ждали, Андрюша! Люди жопой чувствуют, когда над ними сгущаются тучи. – Максим Евгеньевич закурил. Затягиваясь самокруткой, он продолжал смотреть куда-то вверх. Это придавало его тени какую-то особенную строгость. – Потому мы и послали профессионалов.
– Ворота закрылись, они знали, они все знали. Хмурый, Лазарь, Рус – всех порешили, как собак. А где же было подкрепление, почему так долго? Вместе с ними мы бы прорвались. Пробили их оборону и заняли ворота! – закрывая лицо руками, орал Андрей, но голос предательски дрожал.
– ТИШЕ! Скажи спасибо, что тебя подобрали, – огрызнулся начальник станции, но потом уже мягче добавил: – Дорого по нынешним меркам армию-то высылать. Даже дороже, чем потом ремонтировать ворота, будь они трижды прокляты. На всех концах и без того гарнизоны трещат по швам, а тут вы еще… Плохо, Андрюша, плохо. Очень плохо…
– Максим Евгеньевич, как? Как я могу все исправить?
– Не знаю, Андрюша, не знаю. Хотя… Раз уж ты так любим фортуной, есть еще вариант…
Щелчки. Словно кто-то раскачал старую бесполезную забаву директоров компаний – два металлических шарика, бьющихся друг о друга. Еще один, еще один.
– Эй, ты со мной еще? – Щелкали пальцами, вновь выкидывая спасительный круг за борт, не давая ему утонуть в прошлом.
– Убей меня.
– Обычно люди боятся темноты, боятся забвения. Они озираются по сторонам, заглядывают под кровати, а самым страшным считают место, куда не проникает свет. – Незнакомец при этом специально выключил единственную лампочку. – Но никто никогда не боится тьмы внутри себя, хотя бездна, разверзнувшаяся внутри, куда страшнее. Но ты же не такой, верно?
– Хватит нести эту хрень! Сколько тебе заплатили?
– Прости? – Свет вновь зажегся над его головой.
– У того, кто меня заказал, какова цена?
– Ах, ты об этом. Ты бесценный, Андрей! Как ты до сих пор не понял? Все просто – тебя не станет, долго ли я протяну сам? Да как только из этой комнаты выйду, тут же ласты и склею. Не позволят мне жить. Ты мне живой нужен.
– Забавно с живыми поступают, – усмехнулся сквозь боль Андрей.
– Не серчай, но иначе – никак. Здорово забаррикадировался, признаю. Но ничего, ничего. – Судя по шагам, ему вновь зашли за спину. – Надышаться можно только ветром, потому люди здесь, под землей, и не живут – дышать-то нечем. Вбирают в себя пыль и сухость туннелей, дышат, как кроты, землей и собственными испражнениями. Ветер, видите ли, давно не гуляет по туннелям – байки все это!
Он почувствовал, как целлофан резко опускается ему на лицо. Тяжелые руки завязывают узелок и держат. Воздуха хватает на несколько вдохов. Тело трясется, инстинкт самосохранения дает импульс рукам, чтобы те как можно скорее скинули удушающий колпак, но тщетно. Голова валится набок, и он отключается…
Наверху слишком душно. Даже противогаз не всегда помогает абстрагироваться от мыслей о витающей в воздухе радиации.
Говард идет справа от него. Старый друг, не раз вытаскивал из передряг, притом как внизу, когда на пьяную голову Андрей чуть не подрался с офицером красных, так и наверху, буквально вырывая пару раз из смыкающихся челюстей. Сам он был не отсюда – с какой-то дальней станции. К ганзейцам попал по чистой случайности. Книжки для браминов таскал, но не из библиотеки, а из книжных магазинов – Ленинку избегал, словно боясь всей мистики, связанной с этим местом. Иногда его книжным червем еще звали – за привычку читать все то, что тащит. Вот и в этот поход пошел еще и потому, что неподалеку располагался один из крупных книжных магазинов Москвы.
Его мотивы всегда были какими-то не от мира сего. Книжечки принести, людям помочь, кошечку бездомную приютить. И именно это Андрею не нравилось. Слишком правильный, слишком светлый, разве что нимба над головой не хватает. А помазанников Божьих этот новый мир не любил.
– Как у вас там с Яной? Все нормализовалось?
– Разошлись мы.
– Налево ходила? Я тебе всегда говорил, что использует она тебя, а ты и в ус не дуешь. Вертит тобой, как хвостом. Ты ей все книжки, ерунду какую-то с поверхности таскал. Небось, позарилась на другого хахаля, с которым все проще? Баб в постели удивлять надо, особенно с нашей работенкой – каждый раз, как в первый раз, на кой черт ей все твои безделушки?
– Сгниешь ты в своем фарисействе, Андрей, помяни мое слово. Бывает так, что людям просто нужна пауза. И я ее понимаю. Прошлое, Андрей, оно редко кого отпускает. Впивается клещом и сосет соки из организма. Смешно и подумать, но мы сами сейчас – как блохи на асфальтовых простынях прошлого. Копошимся в тканях, ищем чего-то.
– Ты бы в других простынях лучше копошился, – рассмеялся Андрей, но товарищ этого не заметил.
– Мне бы бросить ее, будто и не было ничего… Нет, Андрюх, я тебе так скажу – любовь, она приходит внезапно, врезается в тебя кинжалом, а потом издевательски медленно выходит, оставляя рубцы. Но если после всего этого она каким-то чудом дарует вам дружбу, значит, вы еще не потерянные моральные инвалиды, и все, что было, – было настоящим.
– Хрень все это. Не было этого раньше, а сейчас – тем более. Бабам нынче мужик под боком нужен, а не романтичное тряпье. Впрочем, дело твое, – отмахнулся от него сталкер, не веря в такой поворот событий.
Каждый шаг он делал осторожно, сканируя прибором ночного видения землю под ногами. Две бомбы в рюкзаке – его личный крест, который он должен был в прямом смысле нести на своих плечах. Последний шанс на искупление. Сделает все как надо, вернется в Полис и возьмет перерыв. От частых выходов на поверхность он совсем сдал. В редкие часы забвения все чаще снились кошмары. Голоса в голове, головокружения – все это стало чем-то обыденным, повседневным, а вспышки внезапного гнева под влиянием алкоголя приводили в лучшем случае к дракам. Хорошо, хоть Максима Евгеньевича знал и был у него под защитой. На другой станции за поножовщину и домогательства давно бы поставили к стенке – и дело с концом. Врач что-то писал про маниакальную депрессию, но он знал, что просто нужен отдых. Вывести радиацию, очистить сознание, ничего больше. И от заветной мечты его отделяло плевое задание.
Взорвать вентиляционные шахты. Завершить то дело, что когда-то было начато им самим. Ганза всегда получает желаемое – пиявкой присасывается, не отпадая до тех пор, пока не насытится, и ты либо терпишь, либо… Случай с гермоворотами вызвал резонанс. Начальством было принято решение срочно покончить с этим. Радикально, без ультиматумов и дипломатии. И сегодня именно он поставит эту точку. Когда все произойдет, они точно пойдут к Ганзе. Отдадут последнее, лишь бы сохранить свои жизни. Потому что они – люди, жадные до своего никчемного существования.
Он уже закончил установку первого заряда, когда за спиной услышал медленные шаги. Андрей резко развернулся. На него смотрел Говард. Связка книг была перекинута через плечо, остальные были в рюкзаке. Он так делал всегда, чтобы утащить как можно больше.
– Ты сегодня быстро, однако, – нарушил наступившую паузу Андрей. – Касса не работала?
– Что это такое, Андрюх? – напарник не обратил внимания на неуместную шутку.
– Где?
– Не прикидывайся дураком. У тебя в руках. Что ты вообще забыл около этих шахт?
– А ты разве не слышал?
– Слышал что?
– Об эпидемии? Мало ли, как эта дрянь еще распространяется. Пойдет дальше по метро, а там и до Полиса недалеко. У Ганзы есть лекарство, только те идиоты все перекрыли, и зараза распространяется там. Это единственный способ заставить их действовать.
– Но там же люди! Ты не думал о последствиях?
– Вот именно! Ослепленное своей гордыней, мол, они могут жить самостоятельно, начальство предает своих же людей. Даже эпидемия ничего не изменила! Потому и выход только один – чтобы народ сам вышел к докторам.
– Не может быть такого! Ганза все врет и просто заставляет плясать под свою дудку, не гнушаясь ничем. И тебе они мозги промыли. Но я с тобой, давай… – Но договорить ему не дали. Выстрел, еще один. Глухой, успокаивающий.
Одна пуля пробила защитный костюм и попала куда-то в бок, другая вошла в ногу. Шах и мат.
Он подошел к раненому другу. Перекинул за спину его автомат, вытащил фильтры и сложил к себе в рюкзак, откинул в сторону нож и разрядил пистолет. После этого взял его под мышки и потащил в сторону.
– Кажется, ты так ничего и не понял, но ведь ты еще поможешь мне, дружище? Ты полежи тут немного, а я закончу. Друзья же должны помогать друг другу, верно?
– Твою мать! Андрей, тебя же используют. Спустили с поводка, как пса. Я же тебе верил, – хрипло отозвался Говард. Он даже не пытался помешать ему. Лишь тяжело дышал и нес что-то бессвязное себе под нос. – Яна, Яна, Яночка.
– Ты бы меня там положил, Гош. Побежал бы разминировать. Ты же спаситель, архангел. А так – отлежишься, а я пока доделаю начатое. Ты все поймешь, но чуть позже.
– Сволочь. Всю станцию…
– Ты уж прости меня, друг. Но это единственный шанс. Одно задание, и мы – граждане Полиса, представляешь? Не так-то просто стать в этом мире кем-то, да? Помнишь, мы еще мечтали, как переедем туда все вместе? Ты, я, Яна твоя. Ну же, Гошан, ты чего? Настоящий друг должен понимать. Ты всегда понимал.
– Книжки. Книжки. Ей. Не донесу.
– Вот так, вот так. – Андрей оттащил сталкера и прислонил его спиной к проржавевшему остову машины. Иномарки, судя по значку. – Я в долгу не останусь, дружище. А встретимся потом, ты мне еще спасибо скажешь. Ты же хочешь к своей Яне, или как там ее? Пока будешь отлеживаться в лазарете, я ей расскажу историю о том, какой ты герой. Сама к тебе прилетит. Век не забуду! Только ты тут останься, ладно? Напоследок уж услужи.
– Стой. – Собравшийся с силами напарник ухватил свободной рукой Андрея за рукав химзы. – Чтоб ты сам себя изнутри сожрал, мразь! Чтоб ты вечно жил с этим!
Андрей закрепил бомбу и сверил время на часах. Шальная мысль поразила его. Он вспомнил о сломанных гермоворотах на станции. Что, если они не откроются, что, если единственный доступ к станции и был лишь через вентиляционный лаз, готовый взорваться в считаные секунды? Выходило, что Гоша прав, и он самолично подписал смертный приговор сотням ни в чем не повинных людей? Да и за ним он не вернется. Паспорт Ганзы – в единственном экземпляре…
Часовой механизм ускорил темп. Участившийся писк сигнализировал о том, что что-то пошло не так. Андрей вскочил на ноги и побежал к выходу. В этот момент раздался взрыв. Его накрыло взрывной волной, отбросив в сторону, как тряпичную куклу…
Он откашлялся. Открыв глаза, он не обнаружил полиэтилена на лице. Дыхание нормализовалось. Разрушенный мир, изъеденный плотоядными кислотными дождями и временем, остался где-то далеко над ним. Андрей вновь был в комнате для допросов.
– Чтоб ты сам себя изнутри сожрал, мразь, – он повторил слова своего друга и зарыдал, как мальчишка. Нервы, натянутые как струна, наконец, оборвались. – Я, это все я! Это я сделал, да! Это я убил их всех. Всех. Всех до единого. Я!
– Спокойней, спокойней! – отозвался знакомый голос из темноты. Послышался звук пододвигаемого вплотную стула. – Кого именно?
– Всех. И Надю, и сына своего, и всех парней в туннеле, и Гошу, и людей на станции. Это все я сделал. Своими собственными руками. Всех, всех сгубил, а сам остался. Это ведь из-за меня она повесилась и сына с собой на тот свет забрала. Я видел. Девушку в метро – ведь мог спасти, а выстрелил! Из-за меня парни полегли – никого не вытащил. Струсил, сбежал. Друга бросил на растерзание, предал его. И людей на станции обрек на гибель. И все ради себя. Будь я трижды проклят!
– Прекрасно, прекрасно! Просто изумительно! Вот так бы и начинал, а не тянул резину! Кажется, вот о чем молчал сталкер, да?
– Я не хочу! Я не могу! Я не заслуживаю жить! Оставь меня тут!
– Конечно, конечно! Кажется, ты начинаешь понимать, друг мой. Сейчас, сейчас. Погоди. Недолго мучиться осталось. Секунду.
Андрей открыл глаза и увидел спину своего палача. Тот направлялся к единственной двери в этом помещении. Радостно, едва ли не насвистывая на ходу, он три раза постучал в дверь. До Андрея доносились отдельные слова: «Наконец-то!», «Сломался!», «Я знал, нужно было только поднажать!». А потом дверь открылась. Из-за нее забрезжил белый свет, заставив его отвести взгляд в сторону.
Дверь закрылась, и он остался в одиночестве. Стены, словно слайд-шоу, открыли ему всю правду. Не было никакого ребенка, не было никакой повешенной жены, не было никаких расстрелянных людей. Ублюдок долго пробивался на свободу, делая один подкоп под разум Андрея за другим, пока не набрал достаточно сил, чтобы вырваться наружу и занять его место. Теперь все вставало на свои места. Каждый элемент мозаики был усилен в разы ложными воспоминаниями, которыми его пичкало собственное альтер эго. Мозговая травма в сочетании с его маниакально-депрессивным состоянием взболтала коктейль безумия, в котором и родился его противник – он сам. А тот времени не терял. Воспользовавшись моментом, инъекцию за инъекцией вкачивал в него яд, низвергая в пучину абсолютной безнадежности. Пока Андрей не сдался. Не поверил в злое порождение собственного разума, тем самым дав ему вольную и выпустив наружу.
Андрей посмотрел на себя. Порезы затянулись, будто никто и не пытал его. Он попытался вырваться, и это ему удалось. Путы спали. В бешенстве подбежал к стене, на которую по-прежнему проецировались картины ложных воспоминаний. Он разбивал до крови пальцы, пытаясь соскрести их, но все попытки были тщетны. Клетка закрылась. Надзиратель занял место бывшего заключенного.
Он поднялся. Лицо было в крови, она стекала через разбитые стекла противогаза. Образовавшаяся под ним лужа была похожа на Евразию. Эта мысль доставила ему неописуемую радость. Главное, что он выкарабкался, наконец, свободен. А все эти мелочи… Пойти, что ли, у второго позаимствовать, как там его? Гоша вроде?
Ему повезло меньше. Труп уже обгладывали собаки. Ветер перелистывал запачканные кровью страницы книг. Пригрозив автоматом, он отогнал их в сторону, снимая с былого товарища противогаз. Ладно, хоть не с лица начали. До станции должно хватить. На рынке Полиса продают и качественнее. Будет первым в списке покупок.
Спускаясь вниз по эскалатору, он напевал какую-то песню. Что-то из забытого старого. В голове он уже прокручивал свой дальнейший маршрут. Та неженка, которая некогда была в его теле, наконец, перестанет мешать. Отныне он будет жить в удовольствие. Теперь в его руках все. Остается только спуститься, получить ту корочку, из-за которой он так долго терпел свою вторую часть, – и все. Дальше будет проще. Он самодовольно потер ладони.
Гермоворота открылись, и ему навстречу вышло несколько человек во главе с командиром. Ощетинившись автоматами, они выстроились в линию.
– Максим Евгеньевич, дорогой вы мой! Признаюсь, не рассчитывал. Но не стоило оно того, полно вам. Я и сам смогу зайти на станцию. Там и атмосферка поприятнее.
– Что ты наделал? – сквозь защитную маску голос начальника казался более грозным, чем был на самом деле.
– Все в порядке, как мы с вами и договаривались – работа сделана. Овации можете припасти до того, как спустимся. Холодно, знаете ли. Да и подлататься надо.
– Ты нас обманул. Нам звонили со станции, сказали, что один из наших что-то такое учудил с их гермой, что все закоротило, и ворота больше не поднимаются. Припоминаешь такое? А теперь вопрос на засыпку – угадай, что дальше? С учетом того, что ты подорвал их последнюю надежду, они все обречены и подохнут там, как крысы.
– Разве не этого все добивались? – лишь развел руками сталкер. – Или я чего-то не понимаю?
– Не понимаешь, Андрюша, не понимаешь. Ты – единственный, кто помимо нас знает правду. Сделать тебя юродивым и повесить на тебя всех собак не удастся – слишком язык у тебя длинный. А нам легенду важно сохранить. Во имя спокойствия Ганзы и всех ее жителей.
– Что все это значит?
– Билетик тебе в один конец прописали, – тяжело вздохнул начальник станции и дал отмашку. Автоматная очередь разрезала ночную тишину.
– Артур, слушай сюда. Объявляем карантин из-за этих горе-сепаратистов. Я выступлю перед народом, мол, поймали и уничтожили банду террористов, которые провели атаку на соседнюю станцию. Кто это – фашисты, коммунисты, полоумные кретины, там уж додумаю. Пока куда важнее замести следы. Ты же возьми парней – попытаемся вскрыть ворота, но без взрывов. Еще не хватало, чтобы второй туннель завалило.
– А с этим что делать?
– А этого – в печь, чтобы ничего не осталось. Хорош тот сталкер, что молчит.
Максим Евгеньевич зашел на станцию и попросил у дежурного закурить. Давно уже сам не выходил на поверхность. А все из-за таких, как этот. И ведь ценный кадр был, чтоб его. Вечно у молодых голову срывает. Может, он погорячился? Но на что только не пойдешь ради поддержания хоть какого-то порядка. Очередная пешка была просто убрана с шахматной доски. Игра продолжалась.
