Виктор Давидюк
Пеликан
– Дядя Митрич, расскажи еще!
Митрич ухмыльнулся, с хитрым прищуром изучая сидящих у костра. Сам – маленький, сухонький и такой чумазый, что, казалось, так и родился среди шпал, прямо в мазуте. Когда он приходил на кордон, это было настоящим праздником для тех, кто дежурил. Люди в дозоре всегда ценили хорошую историю.
– Еще, значит… – Митрич затянулся самокруткой. Дым, подсвеченный костром, добавлял ему таинственности. – Про пеликана слыхали?
– Да на хрен нам твои птицы, Митрич! – недовольно зевнул кто-то из бойцов.
– Птицы? – Митрич прищурился и выпустил дым. – Какие птицы? Ты про Пеликана, что с Волжской, не слыхал разве?
Все замолкли. Слышно было только, как где-то далеко в перегонах завывает ветер.
– Была такая станция… – Митрич убедился, что все глаза смотрят только на него. – Волжская… Неглубокая. Метров восемь всего. Потому и была, хех… до Катастрофы. Кто успел укрыться на ней в тот день – почти все погибли. Кто успел до Люблино или Печатников добежать – те-то выжили. Хотя странно, Печатники ведь еще ближе к поверхности – и ничего, вон, живут и здравствуют, а Волжской – нет… Дела…
Игнат насторожился. Он часто бывал тогда в том районе. Сколько ему было-то? Года четыре? Митрич тем временем продолжал:
– Когда стали падать бомбы, среди тех, кто оказался на Волжской, был и Пеликан. Это сейчас его называют так, а как раньше звали – кто ж теперь вспомнит-то? Так вот, возвращался он в тот день с двумя маленькими детьми, мальчиком и девочкой, лет пяти-шести. Ездили бабушку проведать.
Игнату почему-то сразу представилось, что это он – один из тех маленьких детей. Держит папку за большую шершавую руку и с замиранием сердца ждет, что вот-вот из туннеля с воем выскочит поезд и обдаст его теплым ветром. А Митрич словно бы про него и рассказывал:
– Отец с детьми ждали поезд, когда объявили тревогу. Стояли ближе всех к туннелю, это их и спасло: когда своды дали трещину и сверху стали падать камни, отец, взяв детей под мышки, успел юркнуть в перегон. Они бежали в темноту, а позади рушились стены и кричали люди. Бежали-бежали… У отца уже стали отниматься руки, и он опустил детей. Какое-то время еще прошли пешком. Когда уже и дети вымотались, пришлось сделать привал.
То, что они замурованы, стало понятно, когда путь преградил завал. Назад дороги не было. Помощи можно было ожидать только по ту сторону. Но когда придет эта помощь? И придет ли вообще? А вдруг там тоже все погибли?
Пленникам перегона оставалось рассчитывать только на чудо. И держаться. Держаться, сколько хватит сил.
В кромешной тьме спасал только свет мобильника. Что там у них было в пакетах? Недоеденный ребенком початок кукурузы, банка соленых огурцов и банка черничного варенья от бабушки, пара французских багетов из той булочной, что так любила жена… Во втором пакете: кожаная курточка (подарок деда внучку) и ножовка по металлу, тесть наконец-то удосужился вернуть. В карманах – ключи от дома, кошелек, пара автобусных билетов, и все! Блин, вот если б курил, то нашлась бы хотя бы зажигалка, а так даже костер не развести.
Кукурузу доели сразу. Багеты с вареньем растянули на три дня. Детвора была бы несказанно рада такому меню, да вот запивать потом пришлось рассолом от огурцов. От такой диеты дико хотелось пить, но выбора не было. А через два дня закончились и соленья.
Поначалу дети воспринимали происходящее как новую игру. Бежать с папкой, прятаться, есть булку с вареньем и ничего об этом не говорить потом маме! Но когда дело дошло до рассола и огурцов, почуяли неладное.
«Папочка, пойдем домой!»
«Па-ап, ну хватит уже в эту игру играть дурацкую!»
«Я к маме хочу… и пить!»
«Если не пойдем сейчас к маме, я ей все расскажу, как ты нас только булкой с вареньем кормил! Вот так вот!»
«Ну, ты же обещал, что подождем еще немного и пойдем. Мы уже ждали немного, и еще немного, и опять не идем!»
«Ну, пойдем уже к маме, мы ничего-ничего ей не скажем, совсем ничего! Только пойдем, ну, пожалуйста!»
Дети ревели, что есть мочи. Звали маму, просили пить. Захотели убежать, но отец словил их и крепко прижал к себе. Так и держал, пока те не уснули, обессилев от рыданий. Снова наступила тишина, изредка нарушаемая всхлипываниями и посапываниями детей. Но вскоре послышалось еще кое-что: звук падающих сверху капель. То ли конденсат, то ли труба где прохудилась – не важно: это была вода! О том, что она может быть ядовита или радиоактивна, не было даже и мысли: жажда была просто смертельная, в прямом смысле. Под капли тут же приспособили банку из-под огурцов. Спустя несколько часов удалось смочить разъеденные солью губы.
Неподалеку нашлась пустая консервная банка и какая-то ветошь. Рассмотреть не удалось особо: мобильник вдруг пискнул и погас…
– И как же они там? Совсем без света? – один из бойцов на секунду закрыл глаза, поежился и придвинулся поближе к костру.
– Не перебивай! – впервые за вечер заговорил Игнат. Бойцы переглянулись, а Митрич продолжал:
– Говорят, когда жизнь висит на волоске, к людям приходит озарение, просыпаются скрытые резервы, и все такое прочее. Не знаю, правда это или нет, но, посидев немного в темноте, Пеликан начал вспоминать разные советы по выживанию, прочитанные в каком-то мужском журнале. Эх, надо было не на теток пялиться, а внимательнее читать, думал он, сминая зубами аккумулятор мобильника. Вытащил из кармана билетики, покрошил деньги (такие бумажки, которыми расплачивались тогда заместо патронов). Обложил все это ветошью… Добиться нужной искры, закоротив батарею, получилось далеко не с первого раза. Но все же получилось.
На освещенной костром части туннеля мусора практически не было. Подцепив дрожащее пламя на длинную щепку, Пеликан направился искать топливо для костра в сторону Волжской.
Вплоть до самого завала не нашлось ничего, годного на растопку. А там… Глыба на глыбе и бетонное крошево. Под обломками, разжеванные в кровавую кашу, лежали тела. Закрыв лицо рукой, чтобы хоть как-то приглушить густой смрад, словно стервятник, он потрошил карманы погибших. Ключи, пластиковые карты, деньги… Первый покойник, второй, третий… Зажигалка!
Вернувшись к костру, он швырнул в сторону ворох окровавленного тряпья, еще недавно бывшего одеждой и, весь мокрый и липкий, свернувшись калачиком, лег рядом с детьми.
Митрич остановился и стал шарить по своим карманам. Чья-то рука протянула раскрытый портсигар. Все с нетерпением ждали, пока Митрич раскурит подаренную папиросу. А тот, как специально, все делал не торопясь и с чувством.
– А куртка и впрямь была кожаная, не обманули чурки! – Митрич закашлялся и сделал новую затяжку. – Но уж очень непросто было разрезать ее ножовкой. Полотно постоянно застревало и скорее рвало кожу, чем резало.
Вареная кожа была ужасна на вкус: выбить запах краски полностью так и не получилось. Дети плакали и отказывались есть эту «горькую жвачку». Приходилось разжевывать самому и, где уговорами, а где угрозами, запихивать еду в детей.
Сколько так прошло времени? По ощущениям, дня три или пять, а может, и вся неделя. И практически в полной тишине: сил на разговоры уже не оставалось. Неожиданно для себя Пеликан обнаружил, что дети почти все время спят. Один раз еле добудился, чтобы дать попить. И тут его охватила паника. Срочно нужно было найти хоть какую-то еду. Но где ее было взять? Где все эти сволочные крысы, которых он не раз видел на платформах вокзалов и метро? Где эти твари? Хоть бы одну сюда, даже больную, самую вшивую, не важно! С этими мыслями он взял ножовку, несъедобные остатки куртки и направился вглубь туннеля.
– И он ведь нашел, да? Убил крысу? – не выдержал один из бойцов. Игнат в этот раз не сказал ничего. Он сидел, уставившись в костер, казалось, его колотит крупная дрожь.
– И да, и нет, – задумался Митрич. – Когда люди с Печатников разобрали завал, нашли двух ребятишек, очень худых и немощных, но живых. Как им удалось продержаться столько времени? Их отец был без сознания. Выглядел еще хуже, чем они. Левая нога от ступни до колена обмотана окровавленными тряпками и жгутами, как будто он пытался залечить укусы неведомых тварей. Нога была обглодана буквально до кости… Рядом с ним лежала закопченная консервная банка с остатками жира на стенках.
– Значит, все-таки крысу, да? – обрадовался тот боец, что угостил папиросой. До всех остальных потихоньку начало доходить.
– Фу, блин, Митрич! Ну что за мерзости ты рассказываешь! Ну не может быть, чтобы человек сам себя… даже ради детей! Митрич!
– Не, ну как так? Даже, если… Так он бы помер, если не от боли, то от потери крови точно! Гонишь, Митрич!
– А ты спец, что ли, в медицине? Старик байку рассказал, так надо прикопаться!
Митрич молчал да хитро блестел глазами. А бойцы еще долго пререкались, пока один из них не спросил, что дальше-то было.
– А дальше вот что: хирург оттяпал Пеликану ногу под самый корень и обнаружил на костях следы ножовки. Тогда все сразу стало ясно. Детей сначала хотели пустить в расход, но быстро выяснилось: они были в полной уверенности, что их «спасла крыса». Тогда-то, кстати, их отец и получил прозвище Пеликан, об истинном его значении знало лишь несколько человек. Правда, с детьми он прожил недолго. Не мог спать. Сидел вот так же у костра и рассказывал тем, кому доверял, что просыпается каждый раз среди ночи, и чудится ему, будто дети смотрят на него голодными нечеловеческими глазами. Подходит к ним – спят. Ложится в постель – та же история. Короче, не выдержал он. И в один прекрасный день пропал. Просто пропал. Никто не знает куда. Иногда доносятся слухи про одноногого… но сколько их, таких одноногих, по всему метро… А дети выросли, говорят. Разбрелись, кто куда, вроде живы-здоровы. Вот такая история…
Митрич замолчал. Бойцы сидели, словно в прострации. Кто машинально ковырял штыком угли, кто уставился на собственные ботинки. Игната не было. Только успели это заметить, как из глубины туннеля послышался глухой удар тела о землю и сдавленный кашель. Бойцы вскочили, как по команде, и бросились на шум. Игнат лежал ничком прямо на шпалах. Его не просто рвало, а выворачивало наизнанку. Подошедший было боец в страхе отпрянул: на мгновенье ему показалось, что в испуганном взгляде Игната промелькнуло что-то нечеловеческое. И голодное.
