Лом никогда не испытывал мук совести. Он в принципе не знал, что это такое. Более того, гордился своей беспринципностью, искренне полагая, что только она помогла ему выжить в тяжелой борьбе за существование.

Такие взгляды на жизнь он приобрел задолго до ядерной войны. Еще двенадцатилетним мальчуганом, впервые отобрав у первоклассника карманную мелочь, он постиг простую истину, которая потом вела его по ухабам жизни: насилием можно решить все.

Окончив кое-как школу, Лом не пошел по стопам родителей – не стал рабочим на заводе, не поступил в институт, ибо вкалывать за копейки – это для лохов. Покинув родной «долбаный Мухосранск, где ловить нечего», Лом рванул прямиком в Москву. Возможно, связавшись с компанией мелких гопников или каких-нибудь недалеких отморозков, он бы быстро попал в места не столь отдаленные, и как бы сложилась его дальнейшая судьба – неизвестно. Однако слишком уж дерзкому и четкому пацану повезло. Благодаря удачному случайному знакомству он оказался в команде черных рейдеров. Колесил по стране, помогая солидным дядям отжимать предприятия у менее удачливых конкурентов. Грубое нарушение гражданско-правовых норм и даже уголовного законодательства совершенно не волновало молодого рейдера, ибо он ходил под очень высокой крышей.

Спустя несколько лет Лом вернулся в Москву. Он не заработал на своих делах капитал. Веселые пьяные загулы и не менее веселые девушки отнимали много времени и средств. Да и был он всего лишь пешкой в играх, которых никогда не понимал. Впрочем, Лом полагал, что быть пешкой – намного лучше, чем пылью на шахматной доске, которую игроки, стряхивая себе под ноги, и вовсе не замечают. Вскоре дерзкий парень должен был снова пуститься на поиски легких денег. На этот раз, используя старые связи, он устроился в агентство недвижимости, переквалифицировавшись из черного рейдера в черного риелтора. Благо высокая стоимость квартир в Москве и ощущение полной безнаказанности способствовали этому мрачному бизнесу. На счету Лома было то ли семь, то ли девять пенсионеров, – он уже не помнил, сколько именно, да и было ему, откровенно говоря, наплевать.

Как-то, обмывая с подельниками нелепую смерть ветерана Великой Отечественной войны, выпавшего с седьмого этажа дома, расположенного недалеко от Патриарших прудов, Лом сотоварищи, рассевшись на широком диване, смотрели под холодную водочку, хорошую закуску и малолетних минетчиц модный фильм о лихих девяностых. Один из героев киноленты произнес тогда коронную фразу, которая стала девизом Лома: «Не мы такие, жизнь такая».

Наконец-то он нашел оправдание всем своим богомерзким делам. Да, именно жизнь такая. Она заставляла совершать грязные поступки. Если хочешь быть не пылью на шахматной доске, а хотя бы пешкой, ты должен уметь переступать через трупы. Шаг за шагом, клетка за клеткой, – и, кто знает, вдруг однажды станешь ферзем. А если не можешь, то ты рожден ползать, ты – лох.

Ядерную войну и крушение былого уклада Лом пережил на удивление спокойно, без стресса и депрессии, без мыслей о суициде. Просто жизнь стала страшней, и мы стали страшней. Просто стало больше трупов, болезней, крыс, вшей и прочего дерьма. В общем, как обычно, Лом не был виноват – виновата была жизнь. Она, сука, заставляла творить ужасные вещи.

Первые годы после катастрофы Лом занимался откровенным разбоем. Затем, когда в метро начал наводиться хоть какой-то порядок и самых отъявленных мразей стали расстреливать без суда и следствия, Лом подался в солдаты удачи. И, бывало, сам за плату возглавлял команды сталкеров или диггеров, охотившихся на преступников. Так он шаг за шагом, клетка за клеткой от черного рейдерства через черное риелторство пришел к черному наемничеству. Ему было откровенно до лампочки, на кого работать и кого убивать. Лом воевал за Красную Линию; затем его перекупили ганзейцы. Смешно, но пару раз он вместе с кавказцами даже работал на Рейх. Хотя вроде бы чистоплюи-арийцы не должны были якшаться с черножопыми.

И сейчас Лом выполнял очередное задание. Никогда в жизни он не выложил бы свои кровные маслята в качестве залога, чтобы участвовать в Играх. Он же не дурак. Но вот некий человек с лицом сурка, – Лом не сомневался, что это был ганзеец, – предложил неплохое дельце.

– Нам нужны свои люди на соревнованиях, – сказал незнакомец, – нам нужны зрелища, нужны кровь и смерть. Вы ведь по этой части специалист?

– Допустим, по этой, – ответил Лом.

Русобородый наемник и неизвестный нашли общий язык. Лом получил необходимую для залога сумму в упах и предписание отстрелять на Играх как можно больше участников. Особенно неплохо было бы грохнуть проклятых коммунистов. Они вообще лишние в подземном мире. Вот этой иррациональной ненавистью незнакомец и выдал в себе ганзейца. Хорошо хоть не стал рассказывать про миллион расстрелянных лично товарищем Москвиным.

Сошлись на отличной цене – сто автоматных патронов калибра 5,85 за каждый труп. В качестве доказательства выполненной работы Лом и его подельники решили предъявлять отрезанные уши.

Всю малину чуть не попортил ублюдок Фольгер, убивший в ножевом поединке давнего кореша Лома, Брэка, который вместе с южанином Мусой составил команду для Игр. Однако Лом быстро нашел Брэку замену, взяв с собой земляка Мусы Исмаила. Начало миссии было успешным: бандиты убили седобородого старпера, которому развлечения ради оттяпали башку, и какого-то молокососа, и сейчас мешочек с двумя отрезанными ушами покачивался на поясе главаря. Жалко, эта фашистская сучка Ева ускользнула. Наверняка перетрухнула и сошла с дистанции. Ну что ж, она не единственная бегунья. Потенциальных покойников еще много.

Пройдя значительную часть Кольцевой линии, в перегоне между Новослободской и Белорусской Лом решил устроить засаду. Главарь не знал, в какой очередности команды стартовали после них, однако очень хотел, в отличие от незнакомца-работодателя, повстречать на своем пути не «проклятых коммунистов», а Фольгера. За выбитый зуб ублюдок должен был расплатиться сполна.

Лом и два его подельника расположились в трех-четырех метрах друг от друга и, погасив фонари, стали ждать. Главарь ощущал зуд в руках. Он чувствовал себя очень опасным зверем, вышедшим на охоту. Ох, как не повезет сегодня тем, кто попадется ему на пути! Впадая в раж, Лом часто перегибал палку, проявляя излишнюю жестокость. Вот и старому хахалю этой потаскушки Евы отрубил в неконтролируемом порыве ярости голову. Но разве он виноват в этом? Нет, виновата жизнь! Та самая жизнь, которая разделила всех на хищников и травоядных, на прошаренных и лохов, на бесправных и пользующихся правом силы, на тех, кто создан попирать, и тех, кто рожден ползать. И Лом, зная, что третьего не дано, с великой радостью поджидал очередные жертвы, чтобы расстрелять их, а потом, если те еще будут живы, добить секачом.

Несколько минут главарь всматривался в кромешную тьму, в сторону Новослободской, пытаясь увидеть пятна фонариков. Не могли же люди идти или бежать вслепую. Однако зрение никак не помогало Лому. Тогда он напряг слух, и вскоре до его ушей донеслось легкое шарканье, будто кто-то несся по перегону, едва касаясь земли ногами. Крепче сжав автомат, Лом попытался разглядеть во мгле хоть какое-то движение, но не смог. Лишь послышалось шуршание крыльев, будто по туннелю мечется летучая мышь, а затем все стихло, словно и не было никаких подозрительных звуков: ни хлопанья крыльев, ни шаркающих шагов.

От напряжения главарь перестал дышать, органы чувств обострились до предела, в груди что-то предательски дрогнуло, и по телу поползли холодные щупальца страха. И не просто обычного человеческого страха перед неизвестностью. Лома охватил потусторонний, ничем не обоснованный ужас. И только невероятное усилие воли и до крови укушенная губа заставили его остаться на месте, а не броситься с паническими воплями наутек.

Конвульсивно вдохнув и выдохнув, главарь принялся себя успокаивать. Не может, не может здесь, в ганзейском туннеле, быть ничего такого, что угрожало бы его жизни. Кроме людей, разумеется. Но люди в темноте на ощупь не бегают. А значит, у Лома громадное преимущество. Ведь он не лошара какой-нибудь, подписался на верное дело. Участники будут идти или бежать с фонарями, будут как на ладони, а он, Лом, невидимый, положит из засады любого. Это просто нервишки расшалились, вот и все. Ничего такого здесь, в перегоне между Новослободской и Белорусской, нет, и не может быть.

«Хер вам! – думал главарь, оскалившись во тьму. – Не возьмете меня, страхи туннельные. Я тертый! Я в Рашке выжил! Я в метро выжил! Я вас всех переживу! Мне полтинник скоро стукнет, а я на ногах, живой, здоровый, всегда при бабках и с телками! Хер вам…»

Утешительный мысленный поток неожиданно прервался. Перед глазами Лома нарисовалось эфемерное лицо. Оно казалось красивым, но в то же время было в нем что-то противоестественное, повергающее в ужас. Сердце главаря тяжело ухнуло, и он понял, в чем дело. Лицо было женским – но каким-то невероятным образом оно было также и огромной мордой летучей мыши. Главаря мгновенно пробил ледяной пот; он зажмурился, тряхнул головой, открыл глаза… и ничего не увидел.

«Глюк, – подумал Лом, – чертовы нервишки шалят. Ничего, сделаю дело – отвисну как следует пару неделек. Новый год вон скоро. Да что пару неделек – месяц гулять буду! Заслужил!»

Главарь вновь успокоился, стал ровнее дышать. Странно, он совсем забыл, что не один в туннеле: рядом подельники, Муса и Исмаил. Все будет хорошо, все на мази…

Внезапно возле самого уха Лом услышал шепот:

– Нельзя обижать лириков!

Главарь не успел даже испугаться, как что-то ледяное и обжигающе острое полоснуло по глазам, аккурат между бровями и верхними веками, а следом по перегону разнесся звонкий женский смех.

Лом, взревев от нестерпимой боли, вдавил спусковой крючок автомата.

– Ай, шайтан! – услышал он вопль Исмаила и ответную автоматную очередь.

Выкрикивая бранные слова, вертясь волчком на месте, главарь стрелял до тех пор, пока в рожке не закончились патроны. Он пытался разлепить веки, но пылающие багровым огнем глаза отказали ему. Лом видел перед собой лишь пульсирующую густую красноту. Выронив автомат, схватившись за лицо и протяжно воя, он сделал несколько шагов вперед и, споткнувшись обо что-то, упал. Главарь приподнялся на четвереньки и, перестав выть, лишь поскуливая, пополз наугад. По его щекам и носу стекали горячие кровавые капли, в ладони впивалась острая ледяная галька, а в ушах отдаленным эхом звенел торжествующий женский смех.

Через некоторое время Лом наткнулся на нечто теплое. Ощупав это нечто изрезанными до костей пальцами, главарь понял, что перед ним труп одного из подельников. Скорее всего, Мусы, – а до этого он споткнулся об Исмаила. И, что страшнее всего, расстрелял своих сотоварищей он сам. Братков-то не сильно жалко, но жалко самого себя, потерявшего контроль над ситуацией. А жалость к себе – удел лохов.

– Как? – прохрипел Лом. – Как такое… как?.. я не лошара…

Русобородый бандит не мог постигнуть случившееся. Лишенный зрения и подельников, он, неловко перебирая руками, ползал на карачках, тщетно пытаясь подняться на ноги. Судьба изменила ему, и впервые в жизни Лом ощутил себя загнанной в угол беспомощной жертвой, а не охотником. В первый и последний раз. Главарь с ужасом понял это.

На Новослободской команда, возглавляемая Ромой Трёшкой, вновь перешла на левый, внутренний путь по специально огороженной от болельщиков дорожке. Предыдущий перегон красные сталкеры преодолели без препятствий, избегнув встречи с неизвестным противником, таящимся в параллельном туннеле. Люди, толпившиеся на платформе, что-то выкрикивали, похоже, даже нечто одобрительное, что само по себе было удивительно. В Ганзе не любили краснолинейцев. По крайней мере, правящий класс Кольцевой линии их терпеть не мог.

Однако Роме сейчас не было никакого дела до болельщиков. Кивнув напарникам, он углубился в туннель. Быстро, но бесшумно передвигаясь, сталкеры прошли около тридцати-сорока метров, как вдруг Трёшка неожиданно приказал группе остановиться. Капитана посетило ощущение дежавю. Его острый слух уловил звуки стрельбы. Опять возникла необходимость быстро принимать решение. Рома подумал, что второй раз возвращаться на станцию и вновь идти по правому перегону – недопустимая трата драгоценного времени. Да и перед товарищами будет стыдно. Что это за капитан, боящийся каждого звука?!

Дважды закрыв фонарь ладонью, Трёшка выключил его. Это означало приказ погасить свет и идти вперед в полной темноте, – благо сталкеры почти год тренировались в перегонах Красной Линии передвигаться на ощупь.

Минуту спустя Рома услышал натужный хрип. Он остановился и прислушался. Впереди, совсем близко, кто-то тихо изрыгал бранные слова. Краснолинеец понял, что бой уже закончился, и это, скорее всего, недобитый раненый проигравшей стороны. Вот только вопрос: а не оставили ли его в живых специально, как приманку, чтобы уничтожить еще какую-нибудь команду? Трёшка решил рискнуть. Он включил фонарь. Его товарищи остались позади, невидимые в темноте, но с оружием наизготовку. Такая тактика была продумана заранее. Если вдруг тут окажется засада, капитан команды, безусловно, погибнет, приняв огонь на себя, но оба напарника успеют ответить меткой стрельбой, и, вполне возможно, останутся победителями. Роман Третин был уверен, – им это вбивали в голову с самого детства, – что в страшной борьбе за выживание выигрывают общества, где многие готовы пожертвовать собой во имя остальных. Такой парадокс: инстинкт самосохранения коллектива зиждется на отсутствии данного инстинкта у отдельных особей. И кто, если не он, капитан краснолинейцев, должен поступиться своей жизнью?

Однако в Рому никто так и не выстрелил. Метрах в пяти от себя Трёшка увидел мужчину, никак не отреагировавшего на свет. Он стоял на четвереньках и что-то бормотал. Рома подошел вплотную к раненому, присел на корточки, присмотрелся. Глаза, рот, борода мужчины были залиты кровью, которая в свете фонаря казалась черной.

– Что здесь произошло? – спросил Трёшка по слогам.

Мужчина вздрогнул, голова его дернулась на звук.

– Не лошара, – пробормотал он, – не лошара…

– Что здесь произошло? – медленно повторил свой вопрос Рома, узнав бандита с Новокузнецкой.

– Летучая мышь напала…

Капитан напрягся. Он решил, что в перегоне между Новослободской и Белорусской ганзейцы выпустили тех самых неизвестных мутантов, о которых предупреждал перед началом соревнований агент Красной Линии. И хоть худощавый и вечно покашливающий разведчик с бородкой снабдил краснолинейцев специальной мазью, которая должна отпугнуть тварей, Трёшка был настороже.

Рома щелкнул пальцами, и сзади вспыхнули два фонаря его товарищей.

– Просмотрите стены и потолок, – скомандовал он, освещая шпалы и рельсы.

На промерзшей гальке Трёшка обнаружил два свежих трупа. У обоих – характерные огнестрельные ранения. Рома направил фонарь в лицо главарю.

– Ты врешь, – сказал капитан краснолинейцев, – это не мутанты. Тебя по глазам ножом полоснули.

– Нет… – прохрипел ослепленный русобородый мужчина, – я не лошара какой… чтоб меня человек… это летучая мышь…

– Ясно, – сказал Рома, понимая, что зря теряет время, – я узнал тебя, ты бандит с Новокузнецкой. Ты когда-то предал нас, Красную Линию. Тебя перекупили ганзейцы. А еще ты работал на Рейх, служил тем, кто заплатит больше. Ты – продажная мразь и грязный подонок без принципов.

– Зато я не лошара, – прошипел бородач и хрипло засмеялся, – не лошара…

– Ты не лошара? – усмехнулся Рома, достав из кобуры пистолет. – Ты закончил свою жизнь, ползая на коленях, слепой, захлебывающийся в собственной крови. И ты не лошара?

– Не лошара! – настаивал на своем бандит. – Не лошара!

– Ты сейчас сдохнешь, – спокойно произнес Трёшка, передернув затвор и приставив пистолет к голове бородача, – и от тебя не останется ни памяти, ни имени.

– У меня есть имя, – с надрывом выкрикнул бандит, – меня зовут Л…

Бородач не договорил, ибо грянул выстрел, размозживший почти половину его черепа.

– Двигаем дальше! – сказал Рома, и команда Красной Линии помчалась в сторону станции Белорусская.

Мгновение спустя Трёшка забыл о мертвых бандитах, чьи настоящие имена никто никогда не знал, да и знать не хотел.