Что за странная штука жизнь? Когда все идет хорошо, ни о чем не задумываешься, ни о чем не мечтаешь, просто берешь от жизни все… И вот тут она бьет. Удар в любом случае будет страшным: погибли близкие, предали друзья или равнодушно бросили люди, когда ты в них очень сильно нуждался. Теперь рядом с тобой только Бог, и не важно, в каком он виде. Это может быть некий символ там, наверху, созданный воображением людей и навязанный тебе их змеиными устами. Или же неизвестный и невидимый собеседник – ты сам, кто правильно и хорошо разговаривает, кто всегда будет с тобой, никогда не бросит и в любом случае поддержит, хоть и шуткой с долей сарказма, ибо больше помочь ему нечем. И ты уже совершенно другой человек, не верящий никому, только Богу – созданному самим или людьми, которые тебя неоднократно обманывали… Но знаете, что? Иногда в таком состоянии встречаешь на своем пути и более наивных людей, которые еще не потеряли той веры, что у тебя давно исчезла. Они не видят подлости других и не могут осознать их испорченности. Только тогда тот Бог, которого ты нашел в одиночестве, исчезает, сменяясь этим светлым человеком и его наивной верой в людей. Вот тогда и исцеляешься. Правильного встретил человека, правильной дорогой пошел. Вот, оказывается, где Бог существует…

И этот самый Бог готовил Яру встречу с такими людьми.

Бойцы Грома отнесли его – больного, грязного и избитого – прямиком в камеру лекаря. Под удивленными взглядами Игоря и Ольги бросили ватное тело на кирпичную крошку грязного пола, потом притащили из жилища парня койку и поставили рядом.

– До востребования, – пробурчал Гром в ответ на вопросительный взгляд лекаря, и охранники воеводы быстренько смылись из подземелья.

Игорь сплюнул на пол, выражая отношение к происходящему. За время далекого путешествия ему с семьей приходилось бывать в нескольких выживших или, по крайней мере, пытающихся это делать, общинах. И в любой из них находились изгои – люди, с которыми обращались, как с тварями, а то и хуже. Он не знал всей доподлинной истории этого противостояния, но был уверен, у медали имелась и другая сторона. Зная Грома и кому он предан, вспоминая недавнюю драку двух юнцов в коридоре, нетрудно догадаться об истинных причинах происходящего. И решить, кто тут волк, а кто – добыча, было не сложнее, чем пример из детского учебника математики. В любом мире, даже в старом – до Великого Трындеца, люди, облеченные властью, не могли сдержать свое упоение силой и безнаказанностью, отчего находили изгоев, а окружающее население закрывало глаза на произвол. Всегда.

– Оль, – обратился он к девушке, та вздрогнула, но все же повернулась в сторону лекаря, – поможешь мне? Надо парню пособить.

Девушка кивнула. Хоть слабость еще держалась в теле и не отпускала, Ольга была готова помочь, так как ничто человеческое ей было не чуждо. Порой человек, побывавший в грязи, больше и лучше понимает страдания других. Бледная кожа, слегка подкрашенная румянцем выздоровления, впалые щеки и глаза, мешки под ними, растрепанные русые волосы, печальный, а иногда – пустой взгляд. Вроде заморыш, но такая красивая… Чувствовалось, что при должном уходе она расцветет и покажет мертвому миру, что невозможно уничтожить цветок. Он все равно расправит лепестки и будет стремиться к солнцу, к жизни.

Они вместе кое-как перетащили бессознательного юношу на койку. Оля осталась рядом, рассматривая Яра, а Игорь отошел к решетке. Девушка в какой-то момент поняла, что знает уже эти черты. Худое лицо, высокие скулы и узкие, полуоткрытые губы. И черную вязаную шапочку, укрывающую голову. Этого человека она увидела первым, когда пришла в себя. И он дрался с другим… Только сейчас лицо юноши было будто неживым, бледность сливалась цветом с серой грязью, растекшейся по лицу. Это вызывало ощущение брезгливости и отвращения, но подергивающиеся сухие и потрескавшиеся губы заставляли девушку чувствовать жалость.

Еще свежи были в памяти бессонные ночи в полной темноте подвала, в ожидании самого страшного зверя, встреченного в жизни, – собственного отца. Сколько она не мылась? Сколько потом стирала, почти сдирала с себя грубой, задубевшей тканью пот и влагу, успевшую засохнуть, но все еще пахшую омерзительной тварью. И сколько она ни мыслила, сколько ни мечтала, что когда-нибудь в этот карикатурный и уродливый дворец принцессы нагрянет принц или, на худой конец, дракон, она и предположить не могла, что кто-то способен приблизиться к ней. К исковерканной и испачканной человеческой душонке, больше похожей на загнанную, плешивую крысу. Но нет: нашелся человек, который в старой халупе разглядел дворец, а в серой мыши – принцессу…

Она повернулась в сторону Игоря: вот, оказывается, какой ты – принц… И девушку не волновал сейчас его возраст, его грубое обветренное лицо, седина в волосах, зачерствевшие руки и скупые слова, в которые превратилась его речь за долгие годы одиночества… Главное, вот он – тот, кто первый за столько времени обратил на нее внимание, и черт с ним, что это был пока единственный человек, с которым она заговорила. Но чувство благодарности, так давно не испытывавшееся девушкой, появилось и росло с каждой секундой. Сейчас же Ольга послушно сидела рядом с койкой юноши и молча ждала, что скажет ей Игорь, разговаривающий с охранником.

– Жора, – тихо проговорил Потемкин. – Можно тебя так называть?

– А меня так и зовут, – осклабился охранник. Зубы – почерневшие местами бревнышки, желтые в черную крапинку, словно осенний лист…

– Но… Тогда Джордж-то откуда?

– Да с детства, – махнул рукой охранник, но было видно – ему приятно, что его кто-то слушает. – Еще до войны сколько в мафию-то играли. Ужас, как интересно тогда было! Крутым хотел казаться в десять лет, вот всегда и выбирал в игре иностранное прозвище, чтобы выделиться. Выделился… и приклеилось, словно мошка, хер отдерешь. Потом и в шпионов стали играть… а я опять Джордж, нравилось мне. Вот меня за американскую кличку тогда и запытали… Дети, сам понимаешь. Хуже взрослых, злей в сто раз… В общем, на жопе тогда это слово и вырезали, ублюдки. И плевать им, что Джордж – Жора. Георгий. Русский. А как на ту экскурсию по Золотому Кольцу вместе попали двадцать лет-то назад, так тут и остались… Так и кличка моя здесь корни пустила, прижилась… Чего теперь.

– Да уж, – согласился Игорь, начиная понимать, откуда у Жоры появилась столь странная мания: желание узнавать побольше про чужую личную жизнь. Неказистый с виду, униженный, он вряд ли мог нормально общаться с женщинами, боясь, что те увидят странную и позорную надпись на ягодицах. Порой детские страхи и унижения влияют на всю взрослую жизнь. Так у Жоры и случилось, и никаким другим способом не мог он удовлетворять свои потребности, кроме этого похабного способа. – Не сладко, видно. Ну, да ладно. Потом еще поговорим, Жора. Тут помощь парню требуется, сможешь оказать услугу?

– Постараюсь, – кивнул охранник. – Меня сменят на полдня, чтобы поспать, попытаюсь достать, что смогу.

– Сейчас бы воды холодной. Умыть его надо, а то грязно здесь, а он ранен. И вечером бы – горячей…

– Да это не проблема, завтра общая помывка в бане. Сначала дети, бабы, потом мужики. У нас же это… Скважина артезианская, так что хорошая вода, чистая. Вот сразу и обмоетесь все… Отведу, покараулю.

– Жор, да не дотянет он до баньки-то: я один не дотащу, да и помочь некому. Сам видел, как тут с ним. А девушка всего боится, отгородили бы мы ей уголок, да занялась бы своими делами. Нет, если трудно, то конечно…

– Нет-нет, – тут же зачастил Джордж. – Сделаем хоть тазик. Главное – с Лидкой связаться. Да и ночью легче будет. Тут, на кухне, прямой кран, кстати. Нальем, разогреем, помоетесь.

– Отлично, Жора. Просто отлично. А сейчас можно немного холодной?

– Погоди чуть-чуть, – охранник хитро подмигнул, – договоримся. Лидка принесет вам еду скоро, и попросим.

Дородная женщина подплыла к камере через полчаса. Словно крейсер в океане: плавно раскачивая широким тазом и неторопливо кренясь с борта на борт. Большие груди, хоть и ужатые старенькой телогрейкой, выплыли первыми из-за угла, а следом – Лида. Джорджик зарумянился, напрягся, вытянулся в струну – этакий семафор с горящими глазами. Даже дышать стал чаще и шумно, и это не укрылось от глаз наблюдательного лекаря. Если сейчас сделать правильный ход, то Джордж будет на крючке, ведь именно появлению Игоря он был обязан более частым встречам с Лидией. Осталось разыграть партию, где всего лишь две фигуры.

– Ну, куда уставился, ирод красномордый! Открывай, давай!

– Конечно, конечно, Лидочка, – ключики зазвенели, ручонки задрожали, а краска еще больше залила лицо охранника.

– И не смей распускать руки-тоть! Не для тебя мамка растила. Ишь ты, какой! – но от Потемкина не укрылось, что Лида будто специально слегка покачнулась и стянутой телогрейкой грудью легонько прижала Жору к прутьям камеры. Его же лицо лишь слегка перекосилось с досады, но потом залучилось радостью. И Джордж не смог этого скрыть, хоть и отвернулся, сдвигая решетку в сторону. Шутит ли женщина, или всерьез решила пококетничать с плюгавым охранником?

Лидия неторопливо вплыла в камеру, ахнула, увидев юношу, и чуть не выронила поднос с едой.

– Ироды! Что наделали! Убили! – заголосила она. Голос из тихого чуть не скатился в писклявый визг, но тут подоспел Потемкин. Его совершенно не радовала перспектива этим исполняющим свою партию сопрано собрать толпу у камеры. Сейчас народ рядом точно не нужен. Он быстро подошел и тихо заговорил:

– Лидия… как вас по батюшке, кстати? – женщина сразу умолкла. Вопрос в лоб заставил закрутиться шестеренки в ее голове в другую сторону.

– Петровна, если че, – бросила она, уставившись на Игоря.

– Лидия Петровна, нам бы водички, – снова тихонечко проговорил он. – Холодненькой. И ничего, встанет парень, еще и невесту найдет…

– Невесту? – встрепенулась та, зарумянившись. Игорь испугался, что поднос, подпрыгнувший вместе с ней, скинет с себя всю посуду, как ненужную. – Невесту – это да… Это надоть! У нас невестов-то… столько, что на всех мужиков десять раз хватит. И не посмотрят, что с рогами, не глянут, что как черт… Скотинка-то – она в любом мужичке-то всяко лучше, чем тряпка. Все поинтереснее будет…

– С рогами? – не понял Игорь.

– Да вы шапку-тоть откиньте, да и увидите сразу.

– Оль, сними, пожалуйста, – девушка послушно сдернула вязаную шапочку с Яра. Та за что-то зацепилась, но все же, вывернувшись наизнанку, слезла.

Девушка пораженно разглядывала голову. Вместо волос на ней находились два нароста, словно рога, утопленные в череп. Это было настолько необычно, что Ольга подалась назад. А Игорь приблизился, изучая выступы, плавно переходящие в кожу на голове.

– Ой, чей-тоть я! – встрепенулась Лида. – Сейчас быстренько водички сообразим, – с этими словами она упорхнула куда-то по коридору с той же крейсерской скоростью, но будто разом скинула образ непотопляемого, гордого корабля.

– Значит, после Катастрофы родился, – заключил Игорь, с любопытством дотрагиваясь до роговых наростов. – Прям, как у козла… Твердые. Любопытно…

Юноша застонал и заерзал на койке, не приходя в себя. Сквозь грязь на лице выступили крупные капли пота. Потемкин еле слышно матюгнулся, потом зажужжал механическим фонариком – единственной лампочки было мало на всю камеру, ее свет рассеивался и растворялся в грязных стенах, словно те умели его поглощать.

Мужчина посветил на лицо юноши. Влага размыла грязь, которая теперь медленно стекала с бледно-серой кожи Яра. С уголка губы на койку капала кровь. Медленно, нехотя, словно не желала покидать тело. Игорь вновь чертыхнулся. Кровь на койке вела себя странно: вместо того, чтобы загустеть и начать сохнуть, она будто вскипала, покрываясь мелкими пузырьками, а затем быстро чернела. Что-то странное происходило внутри молодого человека, возможно… Если учесть жар, потоотделение, бессознательное состояние и эту вот лужицу крови с неестественным процессом свертываемости, то, вне всякого сомнения, юноша сейчас под влиянием какой-то неизвестной вирусной инфекции. Она точит его изнутри, пытается захватить тело, возможно, убить или изменить… Тут уж все от самого вируса зависит. А выздоровление – от человека.

Лекарь порылся в сумке и извлек маленький пакетик из-под кофе. Герметичная, покрытая изнутри фольгой упаковка очень помогала сохранять содержимое в сухости. Игорь аккуратно вытащил оттуда изогнутую иголку с палец длиной и, поднеся к глазам, криво усмехнулся.

– Ивановские шершни. Те еще насекомые: не знаю, чем они питаются, но яд у них очень необычный… очень. Эффект, сравнимый с адреналином, гормональное средство, все жизненные функции стимулирует… Я обнаружил это свойство, когда по ивановским полям еле тащился, в бреду. После нападения волков был почти на краю… а это спасло мне жизнь, – с этими словами Потемкин воткнул иглу в шею юноши. Всего на пару секунд, но эффект был действительно поразительным.

Яр с громким хриплым вздохом подскочил на койке, ошарашенным взглядом водя по сторонам. Потемкин схватил его за плечи и попытался уложить обратно.

– Тихо, молодой человек, тихо. Лежи, лежи. Тебе еще болезнь побеждать. Силы пригодятся.

И юноша вернулся на койку. Через несколько минут Лидия Петровна принесла воды, и его сначала отмыли от грязи, а потом поставили холодный компресс, сбивающий температуру. Окружили заботой. Он не знал, кто эти люди, но был им благодарен. Осознав, что оказался без шапки, Яр испугался и вскочил, чтобы разыскать ее, но Потемкин вновь уложил юношу обратно, успокоив.

И потянулись дни в компании новых людей: незнакомых, но постепенно ставших привычными, почти родными. То ли от того, что они не обращали внимания на врожденную особенность Яра, что довольно сильно грело душу юноше, то ли от того, что они ему помогали победить болезнь и одиночество. Сама болезнь проходила тяжело. Дни боли сменялись бессонными ночами, а если и удавалось заснуть, то юношу терзали жестокие кошмары. Все же постепенно болезнь сошла на нет, но Потемкину почему-то не верилось, что вирус просто так бесследно исчез в отсутствие должного лечения. Еще мужчину терзало смутное подозрение, что этот вирус как-то связан с тем, превратившим человека в черную тварь, которую лекарь убил у городских стен, но пока он об этом умалчивал. Ни паника, ни страх сейчас им ни к чему. Да и возможность ошибки слишком высока…

Ольга также чувствовала себя среди новых знакомых, как дома, словно вернулась в то время, когда мать с братьями были живы, а окружающая действительность еще не превратилась в сплошной кошмар с участием одного-единственного чудовища. Девушка все больше проникалась симпатией к Потемкину, прислушивалась к его словам и исполняла все, что он просил, хотя никаких сложных дел он обычно и не поручал. Немного смущала помощь в лечении Яра, но тут, скорее на подсознательном уровне, вмешалась юношеская застенчивость, когда девушка и молодой человек просто стеснялись друг друга. Но и это можно было растопить со временем.

С другой стороны, Лидия Петровна и Джорджик, помогающие в ночные часы узникам, когда остальные жители Юрьева либо спали, либо дежурили, сблизились настолько, что уже не ругались друг на друга. Игорь уже знал, что работница кухни недавно схоронила мужа, но теперь снова хотела привычно ощутить рядом мужское плечо, и прикосновения дородной женщины к худому невзрачному охраннику, которого она прежде и не замечала, поскольку не было случая наведаться к камерам, стали столь откровенными, что теперь уже всем, кроме них двоих, доставляли некоторый дискомфорт. Видимо, сыграла роль не только нехватка мужчин в Городе, но и то, что Жора помогал пленникам, как мог. Лида видела в нем уже не только жалкого хлюпика, ну, а сильная рука русской бабы вылепит со временем то, что надо именно ей. Благо глаза Жоры сейчас восхищенно и радостно горели при появлении женщины. Особенно, когда Лидия начинала при всех вжимать Жору в клетку, вдохновенно и жарко наговаривая тому какую-нибудь очередную очаровательную, по ее мнению, пошлость не таким уж тихим голосом…

– Нравится?! Чтой-тоть? Разве я нехороша? И я не того? Не женсчина? Ну?! – спрашивала она уже более грозно, грузно наваливаясь на и так еле дышащего Джорджа, почти «просочившегося» местами сквозь решетку. – Да вижу, что нравлюсь! Кто б подумал, что вот ты, да вот я… да чтоб тако-о-ой интим…

Временами слушать эту парочку было почти невозможно, но приходилось. Именно они, когда придет время, должны были сыграть решающую роль в судьбе узников.

Несколько раз наведывался Николай, друг отца Яра. Недолго стоял рядом с камерой, вглядываясь сквозь прутья внутрь, но так и не завел разговор с юношей: то ли опасался за судьбу своей семьи, то ли чувствовал себя виновным в том, что произошло с сыном друга. Ярос после этого долго хмурился, но все же общение с Игорем, Ольгой и двумя похабниками по ту сторону решетки довольно быстро сводило мрачные мысли на нет.

Таким образом и прошла неделя. И Ярос, по мнению Игоря, был уже почти здоров, когда пришло время испытания. В камере опять возник хмурый Гром, окинул всех троих внимательным взглядом и грозно выдавил:

– Ушлепок, – это относилось к Яру. – Наш Воевода настолько великодушен, что прощает тебя и дает тебе последний шанс доказать ему и людям, что ты человек. Завтра испытания, готовься. За снаряжением тебя отведут, когда придет срок. Голову только не забудь прикрыть. И… – Гром сделал долгую паузу, заглянув в глаза Яросу, – если хоть один косяк случится… познакомишься с рекой. Как минимум.

После его ухода гнетущая тишина надолго опустилась на камеру, но в итоге голос Игоря вывел остальных из ступора.

– Великодушие, прям, как говно, из него сыплется… – после этого камеру наводнил смех. Чистый и искренний.

Тяжелые кованые ворота, покрытые медными позеленевшими узорами и барельефами, словно монолиты, надежно отсекали Юрьев от Мертвого города. Ярос, как и два других участника испытания, – Митяй и Егор, – чувствовал волнение, словно эти древние ворота, сохранившиеся с незапамятных времен, разделяли не только старый и новый Юрьев. Юноша также должен был преступить некий барьер, преодолеть и познать что-то внутри себя. Он не мог понять, отчего больше кружится голова: от болезни или от мандража перед испытанием. Примерно то же самое ощущали и остальные. Боковым зрением Яр различал, как нервно топчется на месте Митяй, – казалось, он совершенно забыл их стычку недельной давности в лазарете, – так глубоко подействовал на него приближающийся первый в жизни выход в город. То же и с Егором Павловым, третьим юношей, перешедшим порог зрелости, – он стоял слева от Яроса и теребил в руках лук, переминаясь с ноги на ногу.

Что их там ждет в первую очередь – неизвестно, и не важно, что ранее рассказывали об этом старожилы. Все может быть по-другому. Мертвый город изменялся постоянно, и хорошо, если б с ним менялись и его жители, но таковых не было… Было же нечто другое. Ярос чувствовал это, когда они с напарником несли службу на западной башне. Чем-то жутким и страшным веяло от мертвого города, отделенного от Юрьева стеной, крепостным валом и площадью… Даже серые падальщики, сколь бы наглыми зверями они ни были, не рисковали забредать в покинутые людьми руины. Может, этот старый город напоминал им огромное кладбище, где люди в свое время убивали друг друга с особой жестокостью и цинизмом? Или что другое жило в развалинах?

Ярос поежился: от подобных мыслей становилось неуютно, а желание проходить и без того серьезное испытание в этом жутком месте пропало. Словно кто-то чужой, сидящий внутри, тихим шепотом предостерегал: «Не делай этого!» Но, с другой стороны, может, это и было испытанием? Преодолеть себя, справиться со своими страхами, войти в жизнь мужчиной, не сомневающимся ни в чем?

Сейчас же трое юношей молча стояли напротив больших ворот. Каждый из них вооружен был «калашом», луком стрельцов, короткой пикой с откованным в кузнице плоским и острым наконечником и широким армейским ножом. Кроме камуфляжа и черных шапочек, им полагались еще лицевые платки из плотной ткани. Все-таки за воротами нельзя быть уверенным, что не подхватишь чего вредного. А плотная ткань как-никак защищала от пыли, в которой находилось не пойми что, включая опасных микробов.

– Ну, «патент на взрослых», начнем? – спросил проводник Евгений Купцов – матерый одиночка, который сопровождал любого по пустому городу, будь ты электрик Дима, следящий за кабелем, тянущимся к кустарной гидроэлектростанции на Колокше, или кладовщик Вася, следящий за наполнением закромов необходимыми предметами – тряпками, лампочками, солью и другими. Он всегда называл не прошедших испытание «патентом на взрослых», ибо только он один знал тонкую грань между мужчиной и юношей, и только он один мог это испытание провести. Что происходило за воротами с испытуемыми – вернувшиеся не говорили. То ли стыдились, то ли боялись происходящего наедине с умершим городом, то ли оно было настолько неестественно, что им никто бы не поверил.

– Так что, планктон, долго я буду ждать, пока вы решитесь? Мне-то пофиг, я там, – проводник указал рукой в сторону ворот, – бываю частенько. А вот вы… вам восемнадцать лет давалось, чтобы подумать и решить, хотите вы туда или нет. И пока еще есть шанс развернуться и с гордо поднятой головой заняться любым делом, какое душе угодно. Только помните: в этом случае убирать за зверьми дерьмо, или чистить нужники, ну, или зачухаться в кузницу вам придется на всю оставшуюся жизнь. И! Никаких стрельцов… – он на секунду замолчал, вглядываясь в глаза молодых людей. – Ну? Готовы?

Юноши кивнули одновременно. Ни у кого не было желания чистить выгребные ямы всю оставшуюся жизнь.

– Тогда живо закидываемся в телегу! – скомандовал Женя. Прозвище Купец как нельзя кстати подходило этому сухопарому сорокалетнему мужчине в ватных штанах и фуфайке, с «сайгой» на плече. Ведь не зря он постоянно скитался вне стен Юрьева, доставляя партии грузов со складов заводов, которые находились в полном ведении общины, помогал налаживать инфраструктуру и был единственным, кто вернулся живым из давнего похода на Владимир.

Будущие стрельцы спорить не стали и шустро забрались в телегу, запряженную лошадью. Надо отдать им должное, эти животные не сильно изменились со времен Катастрофы. Шкура стала грубее, размер побольше, да и характер позлее. К такому жеребцу неосторожно подойдешь – точно схлопочешь массивным копытом в лоб… Только пара человек в Юрьеве занималась их разведением, и кроме них, кони никого больше к себе не подпускали. Запрягая же в оглобли, лошадям на глаза вешали шоры, но все равно приближаться было опасно – заклеивать им ноздри никто не собирался, и одним нюхом эти животные могли определить, хозяин рядом или чужой.

– Жень, – настойчиво позвал Митяй.

– Да, юный хозяин, любой ответ за ваши деньги.

– Ох, Купец, и дошутишься ты когда-нибудь… – недовольно пробубнил сын Воеводы.

– Когда дошучусь, сам водить народ за стены и будешь. Ладно, че хотел?

– Почему не на «Тиграх»? – парень указал на ангар справа от ворот, где стояли две бронированные машины «Тигр». – На них же безопасней.

– Безопасней дома, у мамкиной сиськи! А мы ведь не этого хотим? Не? Ну, вот и будем заниматься тем, чем я скажу, и на том, что мне нравится. Всем ясно?

– Да!

– Эй, наверху, – крикнул тут же Купец в сторону надвратной церкви.

Сверху, из узкого окошка высунулся стрелец, недовольно оглядел собравшихся, покрутил у виска, и хитроумный блочный механизм, открывающий двери, пришел в движение. Тяжелые створки скрипнули и медленно разошлись, открываясь ровно настолько, чтобы меж них смогла проехать телега.

Ярос почувствовал, как по телу волнами разбегаются мурашки, сглотнул подступивший к горлу ком и покрепче сжал цевье автомата. Неизвестность неумолимо надвигалась. Бросить сейчас испытание означало навсегда лишить себя привилегий стрельцов, да и простого выхода за ворота, и еще это означало – добровольно запереться в клетке, которая душила на протяжении восемнадцати лет юношу. Яр упрямо сжал губы и натянул платок на лицо. Что бы там ни случилось, значит, так тому и быть! Он не трус и никогда им не был. И скорлупа, в которой юноша всю жизнь находился, дала трещину. Небольшую, но трещину, которая со временем увеличится и выпустит на волю, что бы это ни значило…

Стела прямо за воротами обросла плющом и мхом у основания. Каменные воины с автоматами грозно взирали на выходящих из Юрьева людей. Надпись на камне гласила: «Никто не забыт, ничто не забыто. 1941–1945». Эти цифры ничего Яру не говорили, но само послание оказалось понятным юноше. «Мы будем мстить за павших, не жалея крови, пока вы сами не захлебнетесь ею…» От застывшего взгляда каменных изваяний по спине снова бежали мурашки. Хотелось бы так же сказать виновникам Большого Трындеца, но где их теперь найти… Если где и живут еще, то явно в местах, недоступных обычному люду. В комфортных условиях, в достатке. Если живут…

Позади стелы возвышался крепостной вал. Он огромным кольцом огибал город, словно еще одно средство защиты от страшного мира.

Повозка повернула направо, по теряющемуся среди травы растрескавшемуся асфальту и, чуть проехав, оказалась на широкой площади, также захваченной зарослями травы и кустарников.

Впереди протянулись торговые ряды: длинные, широкие, одноэтажные, без должного ухода расползшиеся вширь памятники архитектуры, простоявшие без малого сто или больше лет и не выдержавшие исчезновения людей, раскатившиеся, растерявшие свои кирпичики. Меж ними – улица с покосившейся табличкой «Ул. 1-го мая». Ее пересекала другая, неизвестная, так как табличка исчезла, спряталась от любопытных глаз. Здания, окружающие ряды, – сплошь и рядом трехэтажные или немногим повыше, выдержавшие эти двадцать лет запустения, но истерзанные, многоглазые, с выбитыми стеклами и съеденными жуками рамами.

Одинокий скелет автомобиля сбоку, все остальные удрали – подальше от Москвы, подальше от ядовитого, убивающего центра, куда угодно, либо были вовсе убиты – разобраны на запчасти, сожжены в борьбе за право сильного. Внутри скелет, все еще сжимающий рулевое колесо. Видимо, не был он сильным, по крайней мере тогда, когда умирал, отстаивая свое средство спасения…

Все вокруг серое: темно-серое, светло-серое, разнообразно-серое, до тошноты серое… Тоскливо-серое. И дома, печально взирающие на людей, и земля, вырывающаяся из-под растительного покрова, и небо, затянутое тяжелыми тучами, и трава, готовящаяся укрыться снегом. И кажется, душа становится серой, невзрачной и почти мертвой, как и мир вокруг.

Цокот копыт почти не слышен, скрадываемый травой и мхом, успевшими победить дорогу. Какие-то двадцать лет, а живое вот – побеждает. Растворяет все рукотворное, поглощает или прячет. Только скрип тележки разносится по округе, напоминая о человеке, который когда-то правил этим миром. И четверо в этой тележке, затаившиеся и слегка испуганные, с настороженностью осматривали окрестности. Неуютные и враждебные.

И тишина. И мертвые чудятся в каждом окошке, в каждом темнеющем проеме. Молчаливые, наблюдающие, ухмыляющиеся: мы победили жизнь – умерли, а вы? Где все? Куда исчезли миллионы людей? Куда ушли? Кто-то погиб в ядерном пожаре двадцать лет назад; кто-то – от руки друга, брата или просто прохожего; кто-то – от чумы, разносимой вражескими снарядами и ветром; кто-то – от себя, дурного – от неспособности затаиться и выждать, пропустить смерть мимо…

– Жень, – тихо спросил Митяй, – а в чем наше задание состоит?

– А вы этого еще не поняли? – не оборачиваясь, почти весело ответил тот. – Ха! Я думал, вы более догадливые…

– Ну, Жень, – продолжал канючить сын Воеводы. – Хватит издеваться.

– Ваше главное испытание: суметь выйти за ворота! – теперь Купец специально обернулся, чтобы увидеть лица ребят, ошарашенных простотой задачи, недоуменные и недоверчивые. – И чегой-то вас так перекосило?

– И все?

– Нет, конечно! Но главное вы выполнили: нашли в себе силы выбраться в погибший мир, доказали, что не умерли вместе с ним. Вы – мужики, вы можете и вы будете двигать это обоссавшееся от страха общество вперед, за пределы стен, за пределы его самого. Если вернетесь, ясен пень…

– То есть, если вернемся?

– Что есть, то и придется есть… Митька, ты вроде неглупый пацан, а все вопросы какие-то идиотские задаешь. Думаешь, остальные просто так за воротами спрятались? Просто так в земле окопались, заняли дореволюционные казематы, которые вот-вот осыпятся… Нет. Боятся. И правильно, скажу я вам, делают. Там действительно безопасно, спокойно и тихо, если не считать, что стрельцы ночь от ночи разных тварей отбивают… Нечасто, но… Так вот, каждое следующее путешествие за стены показывает, что картина за ними меняется. Меняются твари, меняются места, дома становятся другими… Жизнь постоянно течет, бурлит вокруг, а мы заперлись в старом монастыре и не видим ни шиша. И даже я, постоянный посетитель тут, не знаю, что встречу на следующий день. Вот и будьте аккуратней, внимательней. Мало ли, что в этот раз новенького подкинут…

Теперь взоры юношей скользили по зданиям вокруг, по траве… Теперь было жутко. Мало ли, что там промелькнет, в этих пустующих глазницах мертвого города. Но, если верить Купцу, мертвого ли? Яру словно затычки из ушей и носа вынули. Мир наполнился звуками и запахами. Живой мир. Вернее, живущий. Такого многообразия запахов не было внутри стен Юрьева. Здесь же пахло все, и пахло вовсе не дерьмом – кроличьим, свиным, лошадиным или людским, а чем-то другим. Юноша не мог определять запахи, так как родился и вырос в вонючем человеческом загоне, но то, что они другие, необыкновенные, он почувствовал сразу же.

Звуки тоже доносились отовсюду. Вот прожужжало мимо уха какое-то насекомое; вот зашелестела трава, скрывая маленькое мечущееся животное; вот с деревьев посыпались сухие листья – не иначе, как их обитатель подбирался поближе, чтобы рассмотреть людей; чуть дальше между домами кто-то громко чавкал, поглощая свою добычу; а совсем далеко справа раздавалось гневное рычание, перемежаемое лаем и воем.

Мертвый город жил и не замечал, что его уже похоронили. Яр, как и остальные, сжал покрепче цевье автомата, снял его с предохранителя и поудобнее расположил на коленках, потом, подумав, поправил колчан со стрелами – если что случится, будет готов.

А еще накатило вдруг уныние. Опустевший город, заросший травой и кустарником, покалеченные, скособоченные дома, местами полностью разрушенные… И даже не из-за взрывов, а из-за бурно разросшейся растительности. Огромный мир вокруг, а человек заточил себя в стенах, отгородился от этого мира. Хоть и обитают здесь опасные твари, можно подцепить смертельные болезни или погибнуть под рухнувшим зданием, но как мог человек отказаться от целого мира, спрятать себя от него, похоронить на провонявшем клочке земли? Как?!

Дорога повернула налево, пересекла заросшую, почти невидимую речушку, потом повела повозку направо, опять налево, опять… Яр запутался – ориентиры все одинаковые, все вокруг однотипное, похожее, и только пятиэтажки где-то слева, иногда скрывающиеся из глаз за более низкими зданиями вдоль дороги, указывали приблизительное направление.

Повозка, ведомая Евгением, еще немного попетляла меж развалин и наконец въехала на огороженную территорию; металлические ворота отвалились и лежали теперь на асфальте. Колеса глухо прогремели, проехав по ним. Внутри ограждения находилось несколько одноэтажных построек, тянущихся на сотню метров. Купец остановил лошадь, когда постройки закончились, и спрыгнул с телеги.

– Так! Яр с Митяем здесь, Егор со мной. Разворачивайте лошадь и ждите. Мы за бобинами с тканью.

Купец с Павловым направились вправо, к металлическим воротам с висевшим на них амбарным замком. В отсутствие людей в округе перетаскивать в стены монастыря все добро из мертвого города не имело смысла. Достаточно было повесить замки и навещать изредка склады. По крайней мере, ткань была смотана в бобины и упакована в толстую клеенку, что спасало от влаги и тлена…

Ворота скрипнули, раскрываясь, и Женя с Егором нырнули внутрь. Пока Митяй разворачивал телегу, Яр спрыгнул на землю и внимательно осмотрелся по сторонам. Ничего интересного не видать: два длинных одноэтажных цеха, поблекших от времени, с осыпавшейся штукатуркой, обнажающей кирпичную кладку, буйно разросшаяся трава, пара небольших деревьев на крыше, и все. Можно было садиться на повозку и спокойно наблюдать за дорогой с обеих сторон. Но Яр почему-то ощущал тревогу, словно опасность была рядом. Вот только взгляд не находил ее. Еще и Митяй ехидненько заговорил, сидя на телеге.

– Что, чучело, слышал, у тебя нелегкая неделька выдалась? Знатно, говорят, с тобой Гром потолковал? Синяки-то до сих пор не сошли…

– Над больным любой поиздеваться сможет, – заметил Ярос, даже не взглянув на сына Воеводы.

– Ну да, заливай… Как люлей получать, так больной сразу. Ну-ну…

– Я не вру. Я слышал, ты тоже повалялся на славу… Понос, али как?

– Слышь, урюк! – зло зашипел Митяй. – Это у вас в хлеву все дрищут. А я… У меня же просто простуда была!

– Сдается мне, что не просто…

– Что? Да что ты там себе под нос мелешь, сучонок? Обычный грипп, врач так и сказал.

– Угу. У обоих начался. Сразу. Как только мы на том черном покатались…

– Я не думаю, что доктор мне соврал… Да и придумать можно все что угодно. А свои идиотские фантазии при себе оставь.

– Фантазии, говоришь? – Яр ухмыльнулся куда-то в сторону, но поворачиваться к Митяю не собирался. – А ты кожу порежь. Глянь, что будет.

– Да на хер, идиотина ты нечеловеческая, мне себя резать? Совсем псих? Катушки в башке давно проверял? Или тебе их Гром все до одной выбил?

– Боишься?

– И ничего не боюсь!

– Боишься! – кивнул Яр. – И боишься не пораниться, а того боишься, что увидишь…

– Отлично, – злобно пролепетал Митяй, – но отцу я об этом расскажу.

– Не расскажешь, – уверено заметил Ярослав. – Если порежешься – точно не расскажешь.

Юноша быстро оглянулся через плечо и с довольным видом вернулся к созерцанию дороги. Митяй непременно сделает это – гордость не позволит ему отступить, а любопытство лишь усилит эффект. И точно: Митяй отвернулся в сторону, чтобы Ярос не видел, достал армейский нож и слегка резанул по пальцу. Понятно, что ничего не произошло. Требовалось больше смелости и силы нажатия. Тогда он зажмурился и уже сильней полоснул по пальцу. Боль была секундной, но когда сынок Воеводы открыл глаза, то обомлел. Кровь была абсолютно черная. Она пузырилась и быстро застывала. В течение нескольких мгновений рана оказалась закрыта засохшей коркой. Сердце пару раз глухо ухнуло в груди, затем часто забилось. Тревога и страх закрались в душу. Такое отцу точно показывать не стоило…

– Все ты, тварь…

– Я? – Яр удивленно полуобернулся к Митяю. – Это я тебя заставлял в палату заходить? Помнится, что отговаривал…

– Ты! Ты! И никто, кроме тебя! Все беды в нашем городе из-за тебя! Ты же не человек! Мутант! Тварь последняя…

В глубине цеха раздался выстрел из «Сайги». Юноши вздрогнули, разворачиваясь в сторону входа. Грохнул еще один выстрел, потом другой. Застрекотал «калаш» Павлова.

– Что, твою мать, там творится? – заговорил Митяй.

– Тихо! Будь готов гнать! – Яр медленно пошел к воротам, поднимая автомат к плечу. Что-то страшное происходило внутри здания, иначе Купец не стал бы стрелять, не жалея патронов. Звук выстрелов усилился – люди перемещались к выходу.

– Но здесь не должно быть тварей! Тут же замок всегда висит!

– Да мало ли, как! – Яр недовольно махнул рукой. – Долго дыру, что ли, найти? А животные тоже радиацию чуют, вот и бегут от центра туда, где ее меньше…

– Мать… – все, что смог сказать Митяй.

Яр в это время подошел вплотную к воротам и вгляделся в полумрак. Его взгляду открылся лишь небольшой участок ткацкого цеха. Покрытые пылью станки, паутина, свисающая с потолка, грязь и запустение. Он шагнул внутрь, выглядывая из-за угла в длинный цех. Навстречу мчался Павлов, а следом отступал Купец. Евгений отстреливался, пятясь, от небольших крылатых существ, наводнивших пространство вокруг. Они часто-часто хлопали крыльями и носились, словно сумасшедшие, нападая на людей.

– Быстрее! – заорал Яр. Стрелять было нельзя: зацепишь своих. Юноша сощурился, стараясь разглядеть мельтешащих тварей. Они кого-то ему напоминали. Воздух наполнился их писком. Точно! Мыши. Летучие мыши! Но какие здоровые! Не меньше кролика, прикинул Ярос.

Женя отстрелял последний патрон и отбросил «Сайгу»: заряжать времени не было, как и доставать из рюкзака боезапас. Он выдернул из-за пояса пистолет и принялся убивать тварей из него.

В это время бегущий Егор как будто споткнулся. Потом, несколько раз выстрелив, поднялся, но теперь сильно хромал. Видимо, напавший зверь повредил ногу. Но оставалось чуть-чуть до выхода, какие-то десять метров. Яр бросился навстречу. Подставил плечо, обхватил за спину и потянул Павлова за собой. Уже на выходе, обернувшись, увидел, как крылатая стая смяла Купца, набросившись со всех сторон, и теперь нельзя было различить в этой копошащейся куче Евгения. Только жуткий крик боли наполнил помещение, и Яр, не задумываясь, выволок Павлова на улицу.

Сердце рухнуло куда-то вниз, колени подогнулись. Тварь Митяй! Хуже! Телеги вместе с сынком Воеводы нигде не было…