Андрей Гребенщиков, Ольга Швецова
СПАСИ И СОХРАНИ

Застывшие клубы серого тумана, мертвое движение, прервавшееся без всякой причины. Рухнувшие с небес облака — сумрачные, почти грозовые — разбились о твердь уральских гор, распластались по ним, заполнив видимое и невидимое пространство. Ощущение нарождающегося, готового сорваться с уст крика — тишина, абсолютная, непререкаемая, звенит, терзая барабанные перепонки, но никак не наполнится звуком. Тишина ждет, тишина мечтает исторгнуть из себя мучительную, неслышимую вибрацию, обратить ее в высказанное слово, в стон, в излитую, обретшую форму боль.

Но здесь ничего не рождается и ничего не умирает. Пустыня, вакуум для жизни, для слов и света. Кладбищенский покой, укутанный в серый саван.

Пояс Щорса — аномалия на теле погребенного под радиоактивной пылью Екатеринбурга, последний приют для тех, кто приговорен лучевой болезнью. Пояс Щорса — царство тишины, тумана и забвения. Сюда нет дороги кровожадной старухе с косой, ей не попасть в запретные пределы, не собрать урожай из человеческих жизней, обреченных на тлен. Пояс Щорса — грань между «быть» и «исчезнуть», таймер, замерший в миг, когда время истончается до нуля.

Две фигуры в бесформенных балахонах посреди безбрежного Пояса. Идут. Медленно, не ведая о спешке. Без цели и направления. Высокий, мощный — Мастер Вит — задумчив и молчалив. Неимоверно худой, в мешковатой одежде, изможденный — Иван Мальгин — хмур и чем-то озадачен. Лоб его перечеркнут тремя глубокими, не по возрасту, складками. — Мастер, — говорит он едва слышно, — как вы смогли принять всё это?

—  Пояс Щорса? — у Вита сильный, глубокий, исполненный рассудительного спокойствия голос. — Это, без сомнения, странное место. Оно может быть удивительным, даже сказочным, а может пугать... и далеко не без оснований. Я часто не понимаю его, но он давно стал частью меня, мы все живем им, дышим им, существуем им. Он важнее, чем воздух, нужнее, чем вода и пища, он — это мы.

—  Я — это я, — Иван упрямо крутит головой. — Пояс не дает мне умереть, но и жизнью это назвать нельзя! Моя болезнь остановилась, законсервировалась на какой-то стадии, и я остановился вместе с ней! Я не чувствую времени, его совсем нет здесь...

—  Время есть, — в словах Мастера Вита насмешка и... плохо скрываемая горечь. — И оно, к сожалению, на исходе. Пояс Щорса умирает. Я чувствую, как он слабеет с каждой секундой.

Оба молчат. Густой туман с наслаждением перемалывает невысказанные слова в мучительную тишину.

—  Однако ты, Иван, хотел спросить не о смерти. Тебе интереснее зарождение жизни?

—  Не жизни, — юноша заметно напрягается. — Зарождение Пояса Щорса. Вы знаете, как он появился?

—  Ты можешь спросить у него, — Мастер Вит улыбается одними губами. Но в глазах — сумрак.

—  Вы смеетесь надо мной?

—  Нет, Ванька, и мысли не было. Пояс лукав и редко снисходит до правды, однако никогда не отказывает своим слугам в ответах. Задай ему вопрос, и с небольшой вероятностью услышишь истину. Или что-то похожее на нее. Или непохожее.

—  Но как...

—  Иди вперед. Впрочем, можешь идти в любую сторону, здесь их всё равно нет, — Мастер Вит театрально разводит руки в несуществующие стороны. — Закрой глаза и обратись к Поясу. Вслух или мысленно — без разницы, он услышит.

—  Так просто?

—  Иди. И спрашивай.

Мастер Вит задумчиво смотрит вслед бредущему в тумане Ивану. Ждет, когда тот остановится. Сделав несколько шагов, Мальгин вздрагивает и замирает на месте. Пояс услышал его и ответил.

Иван открывает глаза. Перед ним телефонная будка. Мальгин не сразу узнает ее в красно-желтом, вытянутом кверху стеклянном ящике, ведь раньше этот «гроб» он видел только на картинках. Интуиция подсказывает правильные действия: открыть тугую, упирающуюся пружиной дверь, протиснуться внутрь, отделить себя от внешнего мира ставшей податливой дверью, снять черную текстолитовую трубку, приложить ее к уху.

Гудки. Длинные, какие-то удивленные. Нужна двухкопеечная монета, но у Ивана ее нет, только россыпь патронов (на удачу!) в глубоком потайном кармане. Рука сама тянется проверить сокровище... Пропавшее сокровище. В ладони вместо боевого «свинца» пригоршня мелких монет. Все с «двойкой» на реверсе.

Мальгин не удивляется, не спорит со странной реальностью странного места. Монета безропотно проваливается в щель, гулко переваривается в чреве древнего аппарата. Гудки сменяются неприятно резким, на грани визга женским голосом.

—  Але! Але! Говорите!

Иван настолько растерян, что слова опережают сознание:

—  Я хочу услышать... Пояс Щорса.

—  Минуточку. Соединяю.

Тишина. Ни эха, ни треска помех. Только короткое:

—  Вопрос.

Голос без интонации. Без самого голоса... слова в чистом виде, без носителя, без говорящего.

Ивана потряхивает от страха. Секунды растворяются в глупом, беспомощном молчании.

—  Я... — пауза, Мальгин судорожно глотает воздух. — Я хочу знать. — Глубокий вдох, воздух со свистом рвется в легкие. — Как появился Пояс Щорса.

В трубке что-то булькает и щелкает. Возвращается визгливая телефонистка:

—  Добавочный «две тысячи шестнадцать». Повторяю, наберите добавочный номер «две тысячи шестнадцать». Добавочный...

Иван послушно крутит диск. Два-ноль-один-шесть.

—  Прослушайте радиопостановку «Рождение Пояса Щорса». Текст читают Иван Мальгин и Светлана Игошина.

Трубка вываливается из руки Ивана, с грохотом ударяется о стенку будки. Раз, другой — бах, бах — третий. Бессильно обвисает на коротком, упрятанном в металлическую обмотку проводе. Парня бьет крупная дрожь.

Светлана, Светочка, Светик, Светлячок! Его Света, его убитая ненавистным врагом любовь. Отомщенная, но ни на миг не забытая...

Ее голос доносится сначала из трубки, затем усиливается, заполняя собой всё пространство. Иван завороженно слушает.

Начальник станции отводил взгляд, не отвечал на прямые вопросы. Через пару часов уже начал раздраженно орать, что он не Господь Бог, и не знает, куда подевался торговый караван. При отсутствии связи никакой точной информации и не могло быть, но до сих пор возвращение каравана кое-как совпадало с назначенным временем. Двадцать четыре часа опоздания уже не укладывались в рамки разумного. Сутки... И, как оказалось, не единственные, наполненные для жителей Площади 1905 года напряженным ожиданием, постепенно сменившимся для многих ощущением безысходности и потери...

Стоило ей закрыть глаза, как разыгравшееся воображение рисовало одну мрачную картину за другой: Владимир умирает, ему больно, ему плохо! Почему его до сих пор нет? Ведь Юля начинала ждать Володю уже с того момента, как переставала улавливать отзвук шагов в тоннеле. Сколько часов прошло? Она не знала. В течение первых суток подсчитывала каждую минуту. Потом потеряла ощущение времени. Какая разница, сколько именно его нет? Его нет.

—  Что привезти из дальнего похода на «Чкалу»? — Вначале это ее смешило, муж радовался, что сумел вызвать улыбку, но потом от бесконечного повторения вопрос стал надоедать, уже казалось, что звучит он нелепо. Ничего не надо, только сам возвращайся! Почему не сказала этого вслух?! Каждое слово, каждый жест теперь приобрели особое значение: ей казалось, что, вспоминая все-все до мельчайших деталей, можно создать иллюзию, что Володя рядом с ней, и ничего не случилось, и он никуда не уходил. И сейчас зашуршит полог палатки... Потому что он вернулся.

В тишине послышалось шуршание.

Юлия вскрикнула, подалась навстречу, вглядываясь с надеждой в темную тень у входа. Луч фонаря в чьих-то руках мешал ей, Юлия искала за источником света Владимира... Не увидев его, отвернулась к стене, даже не интересуясь, кто пришел проведать ее. Слишком больно... Подруга только и сказала еле слышно: «Прости, пожалуйста...» Наталья понимала, что Юлии сейчас ничего не нужно, и чувствовала себя виноватой, принеся лишь разочарование. Какой ерундой и мелочью показались собственные мысли о приятеле, охраннике каравана, который никак не торопится назад. Они только и успели, что приглядеться друг к другу. А Юля своего мужа уже и не надеется увидеть снова. Нет, надеется, но слов «караван задерживается», «опаздывает», «непредвиденная остановка в пути» она не слышит, все жители станции осторожно выражаются именно так, опасаясь накликать беду. Сказанное слово — материально, говорила Наташина мама... А вдруг и в самом деле что-то случилось? Стоять на пороге, пригнувшись, было ужасно неудобно, да и те вопросы, которые привели ее к подруге, теперь заданы не будут. Что она может сделать? Только плакать вместе. Наталья всхлипнула, присела на край кровати.

—  Юль, они обязательно вернутся... Все вернутся, правда!

Ведь слово материально, так мама говорила...

Сколько прошло времени? Что даст этот подсчет оборотов стрелки часов? Ожидание убивало, Юлия не могла спать — лишь один сон преследовал ее наяву: Володя, благополучно вернувшийся домой. Когда больше не было сил сидеть без движения на кровати, она бежала на платформу и вглядывалась в туннель. Оттуда тянуло сырым сквозняком, еле слышно доносились голоса с поста. И всё... Она стояла, прислонившись щекой к полированному мрамору стены, пока держали ноги. Кто-то заговаривал с ней, но она уже не понимала слов, смысл их терялся. До сознания доходили обрывки: «третий день», «вернутся», «на Чкаловской». Юля, едва взглянув на собеседника, рассеянно кивала, тут же поворачиваясь к темной сырой мгле, чтобы не пропустить ни звука. Если он вдруг послышится оттуда. Нет, никаких «если»! Надо просто еще немного подождать...

Он так не любил оставаться один... Тогда, в мирной жизни, Юлии случалось приходить домой поздно. И она возвращалась в пустую квартиру, ведь Володя, такой нетерпеливый, уже искал ее. Время, проведенное не вместе, выпадало из их жизни. Володя это чувствовал. Теперь почувствовала и она. Каким растерянным он выглядел, когда шел по улице, оглядываясь по сторонам, и как сразу менялось его лицо, когда он видел Юлию. Что делает вдруг другого человека единственным во всем мире? Даже не единственным среди других, а просто — единственным, ради чего стоило бы жить. Кроме Владимира ничего не осталось. Сколько же можно сидеть на кровати, без единой мысли в голове, потому что ни о чем думать уже не можешь? Ни о чем другом, только... Узнавать его в каждом, проходящем мимо, даже отдаленное сходство заставляет сердце биться чаще, а потом понимаешь — не он. Понимаешь потом, а сердцем чувствуешь сразу. Просто очень хочется поверить.

Ей казалось, что она провалится в сон, только коснувшись головой подушки... Не получалось заснуть больше чем на секунду — закрывая глаза, она ощущала какой-то черный водоворот, который затягивал в глубину, но, сделав круг, выбрасывал обратно. Перед Юлией проносились обрывки сна, ей мерещились голоса, части слов, смысла которых она не успевала осознать... Пробовала заснуть снова, но тут же просыпалась, и звуки, только что слышимые во сне, опять становились обычным шумом станции. Нервы, натянутые как струна, не давали успокоиться и расслабиться даже на короткое время так необходимого ей отдыха. Надо спать. Хоть немного. Подруга убедила ее в этом, повторяя просьбу непрерывно. Но как? Кажется, на этот раз сон продлился чуть дольше, Юлия увидела Володю... В туннеле, где происходило что-то необъяснимое, она словно оказалась там рядом с ним. Почему он оглядывается по сторонам, ищет... что? И нет вокруг караванщиков, все пропали куда-то, Володя остался один. Во сне она потянулась к нему, он как будто знал об ее присутствии, но не мог увидеть, на ощупь двигался вдоль стены, снова искал... Где же Юля? Где она? И нет сил отозваться, как всегда во сне, когда хочешь что-то сделать, но не можешь. Там было что-то сокрытое от ее глаз. Юлия могла только читать на лице Володи сначала удивление, потом испуг. Панический ужас... Не оттого, что он видит. Ничего вокруг нет. А оттого, что муж сейчас не может понять, где находится... И она не может разделить это с ним, помочь ему! Володя же так близко...

Юлия проснулась. Хотелось немедленно вернуться назад, в этот сон, ведь он там совсем один... Идти к нему! Где же его искать?

—  Где Володя?

Наталья решила, что подруга уже не вполне осознает — ее муж отсутствует три дня. Спросила так, как будто он отлучился на минутку, забыв сказать ей об этом...

—  Я должна знать, где он. И, кажется, задала конкретный вопрос. Теперь хочу знать на него ответ! — Юлия почти кричала, неизвестно откуда силы взялись. Наталья молча смотрела. Надо остановить подругу, но как? Если она останется на месте, еще один день ожидания может убить ее. Теперь, когда Юлия приняла решение действовать и искать, она стала похожа на саму себя, вот только сборы в дорогу были нерадостными и чересчур торопливыми. Несколько минут уже ничего не решают... Но Юлии это казалось сейчас очень важным, нельзя больше ждать! Нечего ждать.

Зачем ей этот дом, если он пустой? Там нет Володи. Он почему-то не возвращается туда, где его ждут. Значит, она выйдет ему навстречу.

—  Смотри, опять кто-то...

На посту уже привыкли к тому, что теперь со станции время от времени приходят люди. Некоторые заговаривают с охранниками, некоторые просто молча смотрят из темноты с одним и тем же вопросом в глазах: не слышно ли чего нового с той стороны? Приходят женщины. Мужчины мыслят по-другому. Нет команды собирать поисковую группу, значит, ничего предпринимать не требуется. А этих что-то гонит в туннель. Пока только до поста, заглянуть на ту сторону, убедиться, что ничего скрытого от них там не появилось. И как-то незаметно согнувшись, придавленные этим тяжелым ожиданием, они возвращались на станцию. Сюда шли еще с какой-то надеждой.

—  Вы должны меня пропустить. — Не желая слушать возражений, девушка обошла охранника, направилась к защитному брустверу. Командир поста даже не успел ничего предпринять.

—  Стой, куда собралась? — Он вспомнил Юлию, хотя сейчас трудно было ее узнать... Надо эту безумную остановить! В конце концов, он здесь не только для того, чтобы оборонять станцию от внешнего врага, не пустить человека на верную гибель — это тоже работа охраны! А как остановишь? В полной амуниции он не сможет так быстро, как она, преодолеть преграду. Девушка быстро удалялась. Не стрелять же в нее? Темная фигурка пересекла освещенную часть туннеля, потом вдалеке появился лучик света от фонарика. Только сейчас растерявшийся командир немного пришел в себя. А фонарик, как маленький светлячок, отдалялся, пропадал во тьме. Может быть, Юлии удастся то, что остальные только собирались сделать: найти этот караван?

Шаг за шагом Юлия уходила все дальше от станции. Значит, она все ближе к Володе! Это придавало сил, позволяло не замечать темноты и не думать о том, что неспроста караваны отправляются в путь с хорошей охраной. И не только из-за имеющихся у них ценностей — царство тьмы не любит непрошеных гостей, особенно слабых и беззащитных. Сколько бы она не двигалась вперед, видела перед собой черный туннель, фонарь лишь слегка отодвигал черту, ей казалось, что темнота отступает вынужденно, нехотя, чтобы в один момент вдруг изменить тактику и рвануться навстречу, поглотив слабый свет, уничтожить его окончательно, раздавить, как надоедливое насекомое, нарушившее покой. Если она остановится... И продолжала идти. Темнота сгущалась за спиной, но там уже, как представлялось Юле, успокаивалась и снова засыпала. Оглядываться и проверять не хотелось, и без того приходится прилагать усилия, преодолевать сопротивление тьмы. Мысли были невнятными и обрывочными: ни о чем другом, кроме Владимира, она за последние три дня думать не могла. Но могла вообразить, как было раньше... Юлия напевала его песню (конечно, беззаветно любимый ими обоими «Наутилус»), нехитрая мелодия не требовала хорошего слуха. Весь смысл был в словах: «Моя звезда всегда со мной, моя звезда горит внутри, и говорит мне — подожди, постой чуть-чуть, еще немного, нам предстоит неблизкая дорога...» Владимир прислушивался, Юлия это чувствовала, стоило только повернуть голову, и можно увидеть, как муж едва успевает сделать серьезное лицо, а в глазах еще остается выражение нежности, он слушает, любит ее слушать. А ей нравится петь, но не нравится, как она поет. Кажется, что получается не слишком хорошо... «Моя звезда звучит в ночи, ее огонь во мне пылает, но свет ее не озаряет, лучи звезды меня не греют...» Сейчас эта песня звучала в голове, как предчувствие беды.

Чужая история, рассказанная родным Светиным голосом, прерывается. В трубке, которая так и болтается на проводе, что-то громко клацает, визгливая телефонистка немедленно заполняет эфир убийственным фальцетом:

—  Але, абонент! Слышите меня? Але?

Иван торопливо хватает трубку, с силой прижимает к уху:

—  Слышу!

—  Разговор продлевать будете?

—  Конечно-конечно! — Извлеченные на свет две копейки тут же исчезают в монетоприемнике.

—  Хорошо, соединяю. Ожидайте.

 Ожидание тянется бесконечно. Всегда быстрая стрелка секундная замедляет свой ход, равняясь на часовую — толстую и неуклюжую.

—  Света, Светик...

 Мальгин шепчет в микрофон, кричит, молит. Светик...

 Что-то происходит, вселенная оживает в бездушных проводах. Щелчок, надсадный хрип-треск помех, наконец — голос. Его, Ивана Мальгина, голос.

Пульсация. Вспышка, мгновенное озарение, страшное напряжение — отчаянное, до страшной боли — и пустота.

Я не помню ее — эту ускользающую пустоту, двигаюсь от вспышки к вспышке, исчезая в их промежутке и возникая из ниоткуда в точке наивысшего напряжения. Пульсация.

Словно отчаянный ныряльщик, раз за разом бросаюсь в гибельную пучину, где нет ничего, кроме тьмы, и выныриваю обратно лишь на короткий миг, чтобы через секунду устремиться в самый низ...

Иногда кажется, что меня больше нет, реальны лишь вспышки, следующие одна за другой. Воспоминания из прошлого, кажущегося таким давним и уже почти выдуманным.

Я ищу Ее среди толпы, среди извивающихся в странном танце тел. Механический ритм, порожденный электричеством, гипнотизирует людей и подчиняет себе, сводит с ума. Но он не властен надо мной — его жестокая магия бессильна, ведь я ищу Ее.

Мерцание светомузыки, вгоняющее других в транс, лишь раздражает мои усталые глаза, высматривающие среди множества — единственную.

Внезапно цвета уходят — умирают в бешеных лучах набирающего адские обороты стробоскопа. И тогда приходит страх.

Пульсация. Свет выхватывает из темноты застывшие фигуры, тут же сменяется черной, непроницаемой тьмой и вдруг взрывается вспышкой злого, ядовитого сияния. Люди, лишенные лиц, всё так же недвижимы, но их тела принимают новые и новые позы, живя от вспышки к вспышке.

На тот короткий миг, когда злой, колючий свет выхватывает танцующих — они замирают, подобно статуям, навсегда плененным несокрушимым камнем. Но стоит окружающему пространству погрузиться во тьму — еще более короткую и зыбкую, чем свет, — всё приходит в движение. Укрывшись покровом черноты, тела, словно бы отделенные от сознания их владельцев, совершают невозможные для человека молниеносные па, чтобы при следующей вспышке снова оказаться древними монолитами. Мертвыми истуканами.

Я не могу отвести взгляда от сумасшедшего, но столь реального «мультфильма», созданного спятившим аниматором-диджеем и безумствующим стробоскопом. Если долго смотреть, то можно самому потерять разум, и тогда твое тело подчинится воле драм-машины, начнет совершать во мраке исполненные черной магии пассы, укрываясь от света мнимой недвижимостью. Но я ищу Ее... ищу и не нахожу. Пульсация...

Историю Юли рассказывает Светик, историю Володи — он, Ванька Мальгин. Всё просто. Кроме того, что Светик убита, а он — обычный дозорный со свердловской станции Ботаническая, а ныне узник/гость/пациент Пояса Щорса, — никогда не слышал этой истории и никогда ее не записывал. У Щорсы странное чувство юмора...

Четко очерченный круг рассеялся, свет будто провалился внутрь станции, как пробка в бутылочное горлышко, Юлия остановилась перед входом на Геологическую. И сразу ощутила усталость. До сих пор она не давала себе отдыха, а сил почти не оставалось. Но здесь стоять нельзя: незакрывшиеся гермоворота превратили станцию в пустыню, радиационный фон явно повышен, не говоря уж о пыли, которую приносило ветром с поверхности. Девушка надела респиратор, с запозданием подумав о том, что нужно было сделать это еще на подходе к станции, но, убегая от собственного страха темноты, она потеряла счет времени и расстоянию, позабыв, что ее путешествие имеет какую-то цель и в пространстве: просто эти рельсы были единственным путем к Володе. О том, что туннель не бесконечен, Юлия совершенно забыла. А ведь на Площади еще помнила, намечая какие-то промежуточные точки: загрязненная и нежилая Геологическая, Бажовская, где можно будет что-то разузнать о караване.

Луч света скользил по стенам станции. Юлия оглядывалась, но не от любопытства, темнота — владения невидимок, можно пройти мимо кого-то и не заметить. Совершенно мертвый мир, необитаемый остров, на котором нет пищи и воды, а только камни. Есть ли еще в метро места, где люди просто живут? Сейчас, после погруженной в отчаяние Площади 1905 года и Геологической, напоминающей обратную сторону Луны, с трудом верилось в это. Туннель в сравнении с высоким сводом станции показался тесным, и Юлия непроизвольно наклонила голову. Свет фонаря заставил темноту отступить, страх постепенно уходил, ведь там, где заканчивается этот туннель, живут люди. Они видели караван, они видели Владимира. А вдруг он еще там? Или в этот самый момент уже возвращается домой! Теперь она чувствовала себя увереннее, острая боль отступала. Делать хоть что-то, даже просто идти, оказалось намного легче, чем ждать, изводя себя воображаемыми ужасами. К тому же, когда пыльная платформа останется далеко позади, можно будет снять надоевший респиратор. А вот надежда на то, что она скоро увидит караван, идущий ей навстречу, совсем пропала... Придется проделать весь путь до конца, пройти его вслед за Володей. Испытать то же, что и он. Эта мысль вызвала первую слабую улыбку за трое суток. Только не ждать. Не плакать, не отчаиваться. Представить, что Володя прошел здесь недавно. Его лицо задумчивое, хотя в туннелях надо соблюдать осторожность, он смотрит прямо перед собой, но видит совсем не то, что находится перед глазами. Так ей представлялось... А как было на самом деле? Юлия никогда не спрашивала об этом. Почему? Она обязательно спросит, когда встретит Владимира. На Бажовской или Чкаловской, где угодно, только бы найти! Впереди не было ничего, кроме тьмы, но каждый шаг приближал к цели.

Пульсация. Я вижу двух караванщиков, вцепившихся друг другу в горло. Их яростные, горящие неземным огнем взгляды прикованы друг к другу. Миг — и все растаяло. Пульсация.

Я не знаю, где правда, где ложь, память подсовывает невозможные сюжеты и распадается на сотни мелких, беспомощных осколков, которые могут ранить, если вовремя не убраться с дороги, ведущей в тысячи направлений, но всегда приводящей в одно только Прошлое.

Темная улица. Ее нет слишком долго, а телефон отвечает лишь длинными, бессмысленными гудками. Я не могу больше ждать, бесконечное ожидание убивает меня, мятущийся разум выводит на улицу — темную, коварную улицу.

Падает усталый снег, как и я, не выдержавший бессмысленного ожидания. Мы понимаем друг друга — я ищу Ее, а он — мой неожиданный небесный попутчик — мечтает о покое, даруемом стылой землей. Скоро наши пути разойдутся, но пока он доверчиво ложится мне на лицо и ждет, когда превратится в робкую, испуганную капельку воды, обреченную вскоре вновь обернуться льдом. Снежинки закрывают мои глаза и, тая, стекают по щекам холодными, жгучими слезинками. Я ищу Ее и не нахожу.

Еще один туннель... Какой долгий путь до Бажовской! Юлия устала до такой степени, что целью ей виделся не конец туннеля, а следующие несколько шагов. Смирившись уже с давящей темнотой, она теперь поддалась другому страху — что в конце пути? Чем дальше, тем более мрачные мысли порождало воображение, всё более подробными становились картины гибели Володи. Она отмахивалась от них, но видения, как надоедливые рекламные плакаты, приклеивались к памяти и не желали отступать. Чтобы не думать об этом, Юля вспоминала... Нет, не последние тяжелые три года! Сколько хороших минут и часов у них было... Теперь даже казалось, что только это в ее жизни и было. Остальное прошло, как в сером тумане. Жизнь без Володи не могла быть хороша. Жизнь без него вообще не могла быть. Но с ним — была...

В то утро Юлия проснулась от легкого укола: перышко из подушки. Извлекла на свет белого пушистого вредителя, который заставил открыть глаза раньше назначенного будильником времени, разглядывала, думая, что с ним теперь делать. А потом, прикрыв рот ладонью, чтоб не хихикнуть и не испортить шутку, поднесла перышко к носу спящего Владимира. Почти неосязаемый пух долго путешествовал по его лицу, и непонятно было, что разбудило мужа: легкие щекочущие прикосновения пера или ее с трудом сдерживаемый смех.

—  Юля... — Он еще не открывал глаз, но уже улыбнулся. Будет ли он так же радоваться, когда посмотрит на часы? Пока Владимир только пытался рассмотреть сквозь ресницы тот предмет, который не давал спать. —  Хулиганка.

Он дунул на перышко, оно улетело и потерялось в пододеяльнике. Как жаль, что образы, хранимые в памяти, неосязаемы. Ей сейчас так холодно... Или это только кажется? В отсутствие человеческого тепла она начинала ощущать реальный холод, только никакая одежда не может согреть, нужно что-то другое. Слово, улыбка, взгляд человека, который может протянуть руку помощи, крепко обнять, отгораживая от всех страхов. И не отпуская от себя.

Пульсация. Я помню его — сталкер с искалеченным, обожженным лицом. Он охранял наш караван, ушедший откуда-то, чтобы никогда не прийти никуда. Он стоит на коленях и плачет, его немигающие, залитые соленой влагой глаза пытаются увидеть ствол пистолета, что его собственная рука засунула в его же рот. Он видит лишь трясущуюся, заходящуюся в дрожи правую руку и свой большой палец, медленно оттягивающий тугой, сопротивляющийся курок. Он видит указательный палец — даже не палец, а его движение, которым медленно вдавливается спусковой крючок. Я хочу закричать, остановить сталкера, но понимаю, что давно уже опоздал. Пульсация.

Станция. Крошечный перрон посреди тянущегося во все стороны открытого, бесконечного пространства. И лишь тонкая змейка рельсов разрезает его пополам. Еще можно разглядеть последний вагон электрички, что привезла и оставила меня здесь, на пустынном полустанке. Но я не смотрю ей вслед — я ищу Ее.

Пыльная дорога еще хранит отпечатки Ее ног. Я узнаю их из тысячи и никогда не собьюсь, ведь я ищу Ее и не нахожу...

Слабый красноватый отблеск костра в конце круглого туннеля был похож на закатное солнце, еле проглядывающее сквозь облака. Она уже видела это... Не так много времени прошло. Вот только теперь ее Володя совсем не тот импульсивный романтик, каким она его знала, способный последовать за ней в деревенскую глушь, только бы увидеться хоть ненадолго. Какой радостью было встретить его, неожиданно, вдруг! Она всегда чувствовала присутствие Володи рядом с собой, а ему необходимо было видеть и ощущать реально, время без нее было для него потеряно. Потеряно для обоих. Ведь для них двоих ничего не изменилось... Только муж стал серьезнее на вид, в двадцать пять лет появилась седина в волосах, да и выглядел он теперь как солдат-контрактник. Три года назад, когда они оказались вместе в метро, Юля долго не могла поверить в то, что Володя рядом с ней. Это казалось чудом, не осознавалось сразу, только спустя некоторое время. И скоро люди заговорили о походах на поверхность... Только не он! И ей все равно, как он будет отказываться, и что будет объяснять. Никакая сила не заставит ее разжать руки! Туннели казались безопаснее. Когда станции начали обмен товарами, Владимир сразу присоединился к караванщикам. Юлии оставалось только ждать... Что же чувствовал он сам, уходя в туннель, через что переступал внутри себя? О чем думал? Юлия опять вспомнила, как они с Володей сидели рядом на теплом песке и, укрывшись от ветра одним полотенцем, смотрели на постепенно уходящее в морскую глубину солнце тревожно-красного цвета.

Пульсация. Они все кричат и не разобрать — от боли или ужаса. Я не слышу криков, звук давно умер, подернувшись пеленой непререкаемой тишины, лишь вижу перекошенные лица, разверзнутые в истошных воплях рты. И молчаливой тишине не скрыть смертельное отчаяние тех, кто недавно шел со мной — простых караванщиков и хорошо вооруженных сталкеров, охранявших казавшийся когда-то ценным груз и тех, кто должен быть продать его подороже. Я не помню имен — ничьих, ни одного, даже собственного. Это причиняет мне боль, я должен вспомнить, освободиться из клетки беспамятства, разорвать путы, пленившие сознание.

Пульсация. Под ногами мелкий прибрежный песок, а в лицо дует приятный, несущий долгожданную прохладу ветерок. Закатное солнце погружается в пучину беспечного южного моря, исчезая в его бездонной глубине.

Где-то среди волн Она. Ей нравится ночное купание — под небом, усеянном миллионом сказочных звезд, в ласковой воде, что щедро делится накопленным за день теплом. Она любит уединение опустевшего берега, что до самого утра принадлежит только нам двоим...

Глазами ищу Ее силуэт, силясь среди морской глади увидеть одинокую русалку, нежащуюся на волнах. Ищу и не нахожу...

Бажовская... Недостроенная и темная, мрачное и запущенное место, где собираются те, кому уж совсем некуда пойти. Станция-тупик с двумя входами, и попавшие туда редко возвращаются к цивилизации, застревая надолго под этим закопченным сводом. И даже на поверхность там нет выхода...

Люди напоминали собственные тени на стене, такие же серые и бесцветные. Неужели за три года можно так измениться, превратиться в первобытную общину, где еда достается по праву силы, а слабый, чтобы выжить, продает самого себя? Отдает свою жизнь, лишь бы только физически существовать... Есть ли смысл? Здесь небезопасно, но так нужен отдых... Осталось просто добраться до Чкаловской. Если бы это было просто... Но обитатели Бажовской не обращали на Юлию внимания: ничего не продает, у них еды не просит... Она не знала, сможет ли в случае опасности защитить себя, но люди, казалось, находились в каком-то оцепенении. Им ничего не было интересно, если от путника нет никакой пользы.

Надо только быстро пройти мимо и ни на кого не смотреть.

Пульсация. Дрожащий солдат — он ежесекундно озирается, боясь оставить за спиной пустоту, его движения дерганы, а резкие, порывистые жесты полны отчаяния. Он кружит и кружит на месте, не в силах остановиться, не в силах остаться один на один с бездвижной тишиной. Словно рыба, выброшенная на каменистый берег, солдат беспомощно трепыхается перед ликом враждебной, убийственной стихии. Человек не живет во мраке, ему чужды тишь и застывшее безмолвие.

Я знаю его. Знал. Это был его первый конвой, первый караван в жизни. По иронии злой судьбы, ставший единственным и последним. Скоро солдат упадет без сил, его тело еще будет биться в конвульсиях, а мышцы — беспорядочно сокращаться, но сознание уже угаснет, захлебнется потоком злого, выжигающего жизнь адреналина. Пульсация.

Раннее утро. Спокойное майское солнце осторожно заглядывает в небольшую щель, оставшуюся между шторами. Оно любопытно, ему очень хочется проникнуть в наши сны, осветить ярким, игривым лучом наши безмятежные лица. Оно приветствует нас, призывая в мир яви, указывая обратный путь с той стороны грез. Путеводная звезда, возвращающая своих чад из сладостного небытия.

Я нехотя открываю глаза и тут же щурюсь, не в силах вынести обжигающего и чуть насмешливого солнечного «взгляда». Сознание продолжает цепляться за исполненное покоем волшебство потустороннего мира, но тело уже готово к новому дню.

Тяжело приподнимаюсь на кровати, взглядом ищу Ее и не нахожу. Простыня еще хранит тепло Ее тела, но Она ушла... Я должен найти Ее.

—  Не надо туда ходить...

Женщина смотрела на Юлю с любопытством и чем-то отличалась от многих обитателей этого сумрачного уголка метро. Тем, что не утратила способности интересоваться окружающим миром, ей еще виделось какое-то «завтра», которое, может быть, будет отличаться от остальных однообразных дней.

—  Почему?

—  Там страшно. Нет, не думай, что я просто темноты испугалась... Там нечто похуже.

—  Там мой муж. Владимир... — Юля указала на туннель, который для нее был теперь последним отрезком пути.

—  Никто не выходил оттуда уже несколько дней.

—  Но ведь караван прошел на Чкаловскую?

—  Прошел.

Остановку можно использовать для отдыха, она просто поговорит с женщиной и сразу пойдет дальше! Володя, подожди еще немного... Юлия присела рядом с ней, сама не зная, что хочет спросить или услышать. Эта женщина видела Володю, пусть даже не отличая его от других караванщиков, он был просто человеком, который прошел мимо. Надо спросить о нем. Собраться с силами и спросить...

—  Там что-то есть. — Женщина смотрела на туннель. — Не могу войти туда. Я видела странное место, которого там раньше не было. Кости на полу... Издали плохо видно, а близко я не подходила. Убежала, и даже не помню, как оказалась на Бажовской! Вернуться не могу. И дальше пойти — что-то не пускает. Даже в другой туннель зайти страшно... Жду, когда это пройдет. Мне ведь до Динамо надо было добраться...

—  А мне — до Чкаловской.

Он должен быть там. Юлия ясно видела перед собой лицо Володи, удивленное и счастливое, ведь он не ожидал ее увидеть, а она пришла!

—  Ты не понимаешь? Ты там не пройдешь. Останешься в туннелях. Вернись обратно, пока не поздно.

—  Там Владимир.

Где бы он ни был, он не здесь. Черная дыра туннеля — единственный путь.

Пульсация. Патроны давно закончились, но перепуганный караванщик давит и давит на спусковой крючок автомата, посылает несуществующие пули куда-то в темноту. Что видит он там, где нет ничего? Что боится разглядеть в абсолютной черноте туннеля?

Они все умерли. Все мои спутники мертвы. Страх убил всех. Даже этот несчастный караванщик, из последних сил хватающийся за бессильное и пустое оружие, уже обречен. Нечто, ведомое лишь его мечущемуся в истерике сознанию, предрекает неизбежную смерть — беспощадную и неотвратимую.

Я тоже во власти бесконечного ужаса, он сжимает мое горло, давит на грудь, не дает дышать, он хочет выпить мою жизнь до дна... Он ведает все мои страхи, читает воспоминания, словно книгу.

Я всегда боялся потерять Ее, знал — однажды это случится и оттого боялся во много крат сильнее, шел против предначертанного, надеялся обмануть судьбу... Если я не найду Ее, то ужас похоронит меня, погребет заживо под непереносимой многотонной тяжестью, имя которой — забвение.

Пульсация.

Имя. Его нет. Скрыто под слоем вековой пыли. Всего несколько букв, заключивших в себе Ее имя. Я должен вспомнить.

Ее голос слегка подрагивает. Она всегда стеснялась петь при мне. Любила эту песню, но все равно стеснялась. «Моя звезда всегда со мной...»

Если открыть глаза — по ту сторону век окажется Она. Немного смущенная, застенчиво улыбающаяся. Но я не могу... печать забытья залила глазницы горячим воском. Только имя, Ее имя способно пробудить ото сна, превратившегося в кошмар...

Но я забыл. Память выжжена дотла.

Юлию начали одолевать сомнения: а может быть, надо просто подождать тут? Как не хотелось идти туда, она всего лишь слабая женщина, которая уже проделала больший путь, чем могла и должна была. Просто подождать, и он придет сюда. Почему же еще не пришел? Пришлось признаться самой себе: дело не в том, что она устала. Она боится. Боится идти в туннель, о котором предупреждала женщина. Кого слушать? Предостережение незнакомки, голос собственного разума или свое сердце? Володя... Как хотелось быть рядом с ним. Прямо сейчас! Но уверенность таяла, решимость остывала, сил не было. Нет сил преодолеть еще один туннель. Опять надеяться и ждать, опустив руки, ждать неизвестно чего? Но ожидание убивает, она уже потеряла слишком много времени на ожидание, теперь уже поздно оглядываться назад, она почти у цели, еще немного, и Володю можно будет увидеть не только в собственных воспоминаниях! Несмотря ни на какие страшные истории, она не должна забывать, куда идет. К кому идет... Разум настаивал: надо собраться с силами. Сердце противоречило: нельзя медлить ни минуты, он ждет тебя. Покой можно было найти только в его руках, с Володей ей будет уютно и безопасно. Но его здесь нет, она могла всего лишь вспомнить... Как было. За окном шел дождь, стучал по подоконнику. Надоело просто смотреть в окно, и Юля прикоснулась к стеклу пальцем. Следа не осталось, тогда она подышала на стекло и начала выводить в небольшом замутневшем круге свое имя. «Ю»... Когда рисовала поперечную черточку, раздался неприятный скрип, «Л» выводила уже более осторожно, «Я»... Он всё знает, знает, что любим... И все-таки... Володя взял ее за руку, не дал дорисовать остальное.

—  Детский сад! Сейчас и плюсик нарисуешь? — И вторая рука до стекла не дотянулась, была поймана, Юлия ощутила привычное, родное тепло. — И сердечком обведешь?

Она улыбнулась, закрыла глаза от смущения, хотя муж стоял за спиной и не мог видеть ее лица. Перед ними быстро исчезал след на стекле с ее именем. Юля. Одна только Юля, без Володи...

Пульсация. Кости, кругом одни кости. Скоро это место так и назовут — Костница. Усыпальница для людей, убитых собственным страхом. Я заперт здесь. Обречен на вечность в лабиринте увядающей памяти.

Мне страшно. Я ничего не чувствую, кроме страха. Здесь нет ничего иного, только неизбывный страх. Мы с ним одни посреди пустоты, построенной из костей существ, которых нет.

Пульсация.

Дыхание, отпечатавшееся на затуманившемся зеркале. Ее дыхание, застывшее причудливым рисунком на стекле. Нежные, красивые пальцы осторожно касаются гладкой поверхности — с той стороны! — и выводят странные узоры. Перевернутая «Ю», наклоненная в неправильную сторону «Л», латинская «R»...

Пустота взрывается, мой голос терзает ее, превращая в тлен. Тишина отступает, убоявшись моего отчаянного крика. Пелена вечной ночи разрывается, пронзенная Ее именем!

Юля!

Я смеюсь и плачу.

Юля!

Буквы, сложившиеся в слово, рвутся наружу.

Юля!

Она даже и не заметила, как тусклый неверный свет с Бажовской остался позади. Темнота вокруг уже не была препятствием, ей слышался голос: «Юля!» И еще раз... Голос Володи из глубины туннеля: «Юля!» Повторялся, звучал как будто между ударами сердца. Нет, в одном ритме с ними. Вместо них. «Юля!» Где-то впереди, ошибиться с направлением невозможно. Туннель ведет прямо. Прямо к нему! Хотелось крикнуть в ответ, но она боялась не услышать голос. А он слышался настолько отчетливо, именно так Володя ее звал, когда... Когда? Она не могла вспомнить.

Юлия не сразу поняла, что ее путеводная нить исчезла, и ей только кажется, что кто-то зовет. Повторенное в последний раз, ее имя было просто собственной галлюцинацией. Она хотела слышать! Вот теперь начала сама звать мужа, но никто не ответил. Ей просто показалось? Нет, так не бывает! Не так... Слишком жестоко. Теперь она ощутила, что пол туннеля неровный, не могла вспомнить, сколько пробежала по нему, и понять, как раньше не заметила этого. Юля включила фонарь, лучом нащупывая дорогу, даже при свете двигаться вперед было нелегко. Потому что теперь не было уверенности, что Владимир ждет ее здесь неподалеку. Почему-то вместе с его голосом исчезла и сила, которая подгоняла вперед. Разве она перестала искать? Разве она не надеется увидеть его? Надеется. Но теперь не так уверена. Той магии, которую подарил голос, больше не было. Помощи неведомой силы, которая позволила услышать, уже не дождаться. Вспомнила: «Юля!» — бледная тень того узнаваемого, любимого голоса, скорее мысль без интонаций... Может, если она вспомнит, где уже слышала свое имя, точно так же, с такой же радостью и одновременно неуверенностью, голос снова оживет и поведет ее?

Юлия споткнулась, и раздался звон металла о металл. Она направила на звук фонарь, рука дрожала, и луч света никак не мог захватить этот предмет, только сделав шаг вперед, увидела автомат, провалившийся в промежуток между шпалами. Откуда в пустом туннеле взялось оружие? Почему оно осталось здесь, и его никто не подобрал?.. Стены вокруг были покрыты следами недавней перестрелки, дырки от пуль казались совсем свежими, белый изнутри бетон резко контрастировал с темно-серой поверхностью. Даже запылиться не успел. Юлия никогда не подозревала, что разбирается в таких вещах, но за несколько секунд увидела всё то, что происходило здесь совсем недавно... Фонарь, которым она в испуге водила из стороны в сторону, осветил разбросанные гильзы, мешки, те самые, с Площади, еще несколько автоматов, темные пятна на стене и на полу. Преодолевая страх и отвращение, она прикоснулась к ним рукой. Кровь высохла, впиталась в дерево шпал, но пятна на рельсе еще не успели превратиться в коричневый порошок... Совсем недавно! Кто в кого стрелял? Почему оружие осталось лежать брошенным и никому не нужным? Володя! Какое отношение это всё имеет к нему?!

—  Володя!

Юлия кричала, звала мужа по имени, не понимая, зовет его, потому что ищет и не может найти, боится за него или просит о помощи.

—  Володя... Где ты? — Последние слова прозвучали почти шепотом. Но ведь был его голос, ей не показалось! Подземелье не может творить с сознанием такие подлые шутки! Не должно. Это бесчеловечно... Но у метро нет своей души, оно может только отбирать чужие. Души... А где же тогда тела? Автоматы брошены, как ненужные вещи, а ни одного человека нет, ни живого, ни мертвого. Где же они все? Где Володя? Что это за место, почему так страшно?! Хотелось сжаться в комок и закрыть лицо руками. Не двигаться с места, не искать больше, даже не пытаться... Но она должна идти дальше. Найти того, кого ищет. Она и в самом деле закрыла глаза, чтобы не видеть этих стен. И увидеть Владимира. Уверенного в себе, сильного, любимого. Но вспомнилось совсем другое... Юлия в тот день собиралась уезжать. Ее лицо еще ощущало прикосновение губ Володи, а он уже, не оглядываясь, выходил из вагона... На перроне, казалось, стоял совсем не тот человек, который только что помог уложить на полку вещи. Владимир и не подумал прятаться от холодного дождя, только всматривался в окно, пытался разглядеть ее. Люди пробирались к своим купе, приходилось уступать дорогу, они мешали Юлии подойти к окну, чтобы Володя ее увидел. Он продолжал смотреть куда-то, где, как ему казалось, должна появиться она. Ждал, не двигаясь с места, он не уйдет, не попрощавшись еще раз. Юлия смотрела на него, потом поняла, что Володя просто не видит ее в темном коридоре, надо подойти ближе к окну. Она еще никуда не уехала, а он уже был таким... растерявшимся, промокшим, потерянным в своем одиночестве. Он остается. Без нее. Владимир смотрел в окно, а Юлия чувствовала каждую холодную каплю дождя на его лице, как будто ее собственные волосы тоже намокли, и теперь вода заползает под одежду. Холодно, сыро, неуютно на улице, нужно уходить под крышу, в тепло, но он не уйдет, пока не увидит Юлю. Он звал ее, но стекло не пропускало звука. Юлии, наконец, удалось подойти ближе к окну, он увидел...

Пульс... пуль-са-ция. Мертвые. Мертвы. Умерли. Смерть. Страх свел с ума. Сумасшествие. Карусель из слов, лишенных жизни. С-мерть. У-мерли. Мерт-вецы. Караван мертв, каждый у-мер в одиночестве, наедине со своим страхом. Я схожу с ума. С-мерть пульс-ирует в моих висках... П-у-л-ь-с-а-ц-и-я...

Мириады капель воды рушатся на остывающую, дышащую осенью землю. Я могу разглядеть каждую из них, но смотрю сквозь дождь, его плотная, обжигающе холодная пелена не может укрыть скорый поезд, который увезет Ее от меня. Гладь равнодушного стекла покрыта слезами оплакивающего нас неба. Оно бьется, стучит в окно упругими, косыми струями яростного, неистовствующего ливня, но врезаясь в неподатливую прозрачную преграду, разбивается на неисчислимое множество осколков-капель и бессильными ручейками стекает вниз. Перрон, каменный истукан, впитает соленые слезы небесного свода и похоронит его и мою тоску в трещинках грязного, изломанного асфальта.

Я не могу пробиться через толщу безмолвного окна, взгляд упирается в собственное отражение. Есть ли с той стороны Она? Припадаю к мокрому стеклу, но вижу лишь свои глаза, уставившиеся в отчаянную пустоту. Мрак, царящий в поезде, смеется надо мной и превращает плоскость окна в кривое зеркало, где может отразиться лишь боль и безумие...

—  Юля!

Крик, словно молот, набат в умирающих сумерках.

—  Юля!

Глаза. Они проступают сквозь отражение, заслоняя все остальное. Ее глаза изумрудного цвета, смотрят на меня с той стороны. Через миг они исчезнут — состав содрогается огромным железным телом и приходит в движение...

Но я нашел Ее. Она по ту сторону мчащегося прочь поезда-призрака, имя которому Смерть.

—  Юля!

Голос звучал совсем рядом. Она увидела Владимира, он звал ее и прислушивался, неуверенно оглядываясь по сторонам. Посмотрел прямо на нее. Он все время был здесь, а она даже не заметила?

—  Володя!

Ее рука натолкнулась на невидимое препятствие, сильно ударилась обо что-то, фонарик отлетел в сторону и погас, но каким-то образом она продолжала видеть мужа. Что за сила обитает в туннеле, сила, которая подарила ей возможность увидеть Владимира?! И эта сила поставила стену между ними, совершенно неприступную и не поддающуюся никаким ее усилиям.

—  Володя! Господи, да что же это такое?!

Юлия старалась пробить эту преграду, руками, до боли в разбитых пальцах, но безуспешно; обманчиво-прозрачная, она прочно стояла между ними. И теперь Владимир смотрел куда-то в пространство, как будто потерял Юлию из виду. А она, вытирая слезы с глаз одной рукой, другой безостановочно пробовала достучаться, привлечь его внимание. Уже понимая, что по ту сторону он не видит и не слышит ее. И она ничего не может с этим сделать. Сдаться? Никогда! Страшно уже не было, Юлия знала: все, что она хочет и к чему стремится, находится по ту сторону. Или эта преграда ее пропустит, или... Или ничего больше не нужно. Не важно. Незачем.

Пульсации больше нет. Время остановилось. Иссякло. И некому перевернуть песочные часы.

Я нашел Ее. И потерял. Призрачная грань разделила нас. Любящие глаза смотрели на меня всего лишь мгновение, а потом пришло одиночество.

Чье злобное проклятие разлучило нас? Увидеть и потерять... Чья невыносимая жестокость закрыла мои глаза и лишила возможности видеть Её?

Я не помню себя, память мертва, и впереди лишь провал, за которым не будет совсем ничего. Слова уходят, стирая следы на песке, оставляя от воспоминаний лишь пепел. Путеводная нить истлела, и сознание больше не бьется мотыльком у гаснущей лучины. Одно только имя удерживает от прыжка в пустоту. Якорь, не дающий сорваться... Юля, не дай мне сделать последний шаг...

Стоя на коленях, Юлия прижималась щекой к этой проклятой стене. Володя... Он не слышал, рассеянно смотрел на нее и сквозь нее, как будто она была так же прозрачна, как эта несуществующая и непреодолимая преграда. Володя... Он не видит! Она снова царапала стену, била по ней ладонями, не ощущая боли. Боль была не здесь. Уже не было боли. Она сама была ею. Казалось, что стена немного поддается под ударами, но только казалось. Он не слышал. Володя! Юлия звала его, но он только жадно вглядывался куда-то, где только что видел ее. И взгляд скользил мимо.

—  Володя! Почему? Почему это происходит?!

И теперь она не может протянуть руку и прикоснуться к нему. Почему она столько времени отдала не ему?! Володя... Двигаясь вдоль стены, Юлия пыталась поймать его взгляд. Пусть посмотрит еще раз, неужели не чувствует, что она здесь, в двух шагах? Он всегда сам искал ее, шел за ней, а теперь не находит... Не чувствует?

—  Володя! Я... — Голос сорвался, она беззвучно шевелила губами, но он должен услышать. А если он не услышит, она скажет самой себе. — Я здесь. Я люблю... — Больше нечего было сказать. Его лицо расплывалось перед глазами, она испугалась, что он опять исчезнет, вытерла слезы, лицо мужа оставалось таким же отстраненным, он прислушивался к чему-то внутри себя, а Юлию не слышал. Почему Владимир снова не позовет ее?

—  Как я без тебя?

Впервые возникла эта мысль. Без него... Как можно, ведь они вместе. Их же нельзя разделить. Но они оказались по разные стороны. Он уходит... Что же не дает уйти вместе с ним? Не позволяет сбыться единственному желанию... Преграда не стала тоньше, по-прежнему не поддавалась, она начала понемногу липнуть к рукам, незаметно, становясь всё больше похожей не на стекло, а на живой организм. Паутина. Плотная и гибкая. Она не выпустит того, кто попался. Юлия и не сопротивлялась. Только смотрела вслед Владимиру, который уходил в темноту, спокойный, забывший всё, что раньше знал. Который ничего не помнил и ничего не чувствовал. Не слышал и не видел. Не любил.

Владимир, который ее не любит. Мог ли существовать такой Владимир? Она его видела и не верила собственным глазам. Пальцы теряли чувствительность, намертво прилипнув к невидимой стене. Она понимала это, но не придавала значения. Когда всё, что ты видишь — это любимый человек, вдруг в один момент переставший быть родным и близким, уже не до того, что чувствуют твои руки. Сердце перестает существовать. Нет мыслей. Нет ничего. Остается пустая оболочка, и безразлично, что с ней происходит дальше. Она боялась его потерять, и это произошло. Вот сейчас, прямо сейчас и происходит... Ничего нельзя сделать. Юлия только заметила, что смотрит сквозь собственную полупрозрачную руку, которая постепенно становилась частью этой стены. Не имеет значения. Он ушел. Больше не видит ее. И если каким-то образом можно быть ближе к нему — она будет. Пусть недолго. Но она еще видит Владимира, он не потерян окончательно. Ближе к стене... Тело почти не ощущалось. Едва улыбаясь, Юлия уже не думала — чувствовала мысль: «Я обманула. Мне не страшно. Пусть я всегда буду здесь... Или не буду вообще. Нигде и везде вокруг него. Только бы не смотреть на него вечно С ТОЙ СТОРОНЫ. Не страх воплотился — просьба выполнена. Последняя просьба. И будь ты проклята, преграда на моем пути!»

Я долго шла за тобой. А ты проходишь мимо... И опять только провожаю взглядом, не в силах сдвинуться с места. Но я рядом. Всегда рядом. Пусть ты не видишь, не чувствуешь меня. Ты забыл. Я помню. Эти воспоминания будут со мной, они, как маяк в ночи, дают возможность видеть тебя, дарят мне силу. Когда-нибудь наши взгляды встретятся, но ты уже не будешь помнить. Я буду. Моя любовь окружает тебя, как кокон, как защита, она не даст тебе исчезнуть в небытие, сбиться с пути, который ты не сам выбрал... Но которым ты следуешь. Без меня, не помня ничего. Ты один, но это только иллюзия. Ты просто не осознаешь этого...

Нам не покинуть этих пределов. Я не отпущу тебя. Ведь вовне ты существовать не сможешь. Ты жив, пока я тебя помню. И без меня — тебя нет.

Отчаянные слова истончаются, превращаясь в песок. Трубка в руках Ивана осыпается серым, невесомым пеплом, исчезающим прямо в воздухе.

Будки больше нет и, возможно, никогда не было. Реален только туман и могучая фигура Мастера Вита, терпеливо дожидающегося невдалеке.

Нужно сбросить оцепенение, найти силы, чтобы сделать несколько шагов, произнести извинения и благодарность.

—  Прошу прощения, Мастер Вит, что заставил так долго ждать...

—  Тебя не было минуты две. От силы три. Я способен вынести столь «длительное» одиночество, — Вит улыбается. Чуть хитро. Он всё понимает. Он слишком давно стал частью странного и непознаваемого Пояса Щорса. — Ты получил ответ на свой вопрос?

Иван едва заметно пожимает плечами:

—  Не знаю, Мастер... У нас на станции книги, особенно детские, всегда были в дефиците, и дед перечитывал мне их — все те немногие, что нашлись — по сотне раз. Была среди них неправильная, «Финист — Ясный Сокол» называлась. Там девушка искала своего любимого, чтобы спасти от беды, но ведь это мужское занятие — спасать тех, кого любишь... Кажется, сегодня Пояс рассказал мне «Финиста» на свой собственный лад...

Мастер Вит выглядит искренне пораженным:

—  История Финиста объясняет появление Щорсы? Верится с трудом! С очень огромным трудом!

—  Если не верите мне, — Иван растерянно хмыкает, — спросите у самого Пояса. Он обязательно ответит.