Ундина

Все мои сестры так ловят смертных. У меня больше сестер, чем я могу сосчитать, а у них – больше мужей, чем в силах сосчитать они сами. Это совсем легко, говорят сестры. А когда ты от них устаешь, можно просто отпустить. Иногда они сами находят дорогу обратно, в свой мир, и сидят там потом с таким видом, будто их жестоко обманули, и роняют слова изо рта – медленно, как уплывающие пузыри. Бывает, они просто умирают, тут, у нас, и не всплывают потом, как смертные, а ложатся на дно, среди камней и водорослей, и кожа их со временем делается жемчужной, а в волосах гроздьями гнездятся крошечные улитки.

Совсем просто. Когда пришло мое время, мой самый первый раз, сестры показали мне, как. В наших глубоких, прохладных, переливчатых водоемах, в водах, испятнанных светом и тенью, время течет так медленно, что его едва замечаешь. Почти ничего никогда не меняется. Даже гигантские стрекозы с драгоценными крыльями, шныряющие в тростниках, – и те тут уже дольше, чем я. Чтобы поймать человека, нужно подняться, всплыть из своего времени, и затащить его в наше. Тут требуется практика – вот почему столь многие из них не выживают.

– Но ты не волнуйся, – блаженно сказали мне сестры. – Ты быстро поймешь, что к чему. Когда ты притащишь домой первого живого, мы закатим вечеринку.

Нужно выбрать столб солнечного света в воде и плыть по нему вверх, все вверх через свет, пока он не станет слепящим, и все это время думать о смертных. До сих пор из смертных я знала только мужей моих сестер да редких моховолосых, лягушкоглазых женщин, время от времени влюблявшихся в наших лукавых кузенов-келпи, когда те бултыхались и резвились среди водяных лилий – то в человеческом облике, то в конском. Но сестры сказали, что когда я перейду из нашего времени в их, мой голод только вырастет – и одиночество вместе с ним. И в конце пути я буду счастлива увидать человеческое лицо. Там я буду не в тех же водах, что здесь, но они обещали, что вернуться домой труда не составит. Надо только захотеть и поплыть.

Они так ласково окружали меня в воде, такие томные и изящные – они пели мне прощальную песнь, а их длинные волосы облаками реяли вокруг. Песня помогла мне пройти через границу времени: я словно бы плыла сквозь их голоса, и вместе с тем сквозь воду и свет. Когда я увидела трепещущую поверхность чуждой воды, я все еще слышала их – далекое пение водяных фей, такое красивое, чарующее, неотступное.

Мне надо было повернуть в тот момент, вернуться домой, но я уже ощутила странную, мелкую глубь, на которую выплыла. Лицо и колени стукнулись о камни, и мне пришлось разорвать поверхность. Я неуклюже встала, пытаясь не упасть на каменистой отмели, и отвела мокрые волосы, чтобы видеть окружающее. Я сделала первый вдох и тут же учуяла это.

– Як! – взвизгнула я. – Гак! Что же это такое?

Я, наконец, распутала волосы и отвела их с глаз – и взвизгнула снова. Дохлая рыба. Кругом была дохлая рыба. И прекрупная. Сотни рыб на разных стадиях распада качались на волнах и воняли. Они толкались в меня, пока я пыталась выбраться из этой вони; глаза их были подернуты смертной пленкой – там, где не засижены мухами. Я бы и снова закричала, но для этого надо вдохнуть. Я уже задыхалась, будто живая рыба, коротко и быстро хватая воздух открытым ртом и пытаясь выбраться из реки как можно скорее. Камни были скользкие от мха, я отчаянно махала руками, в ужасе от перспективы оступиться и рухнуть опять в дохлую рыбу. Одежда тоже не слишком помогала: длинное платье промокло, облепило колени, путалось под ногами. На каждом шагу мухи тучами взлетали с рыбы и с жужжанием лезли в глаза.

Вот так, полуслепая, ругаясь, на чем свет стоит, и хватая ртом воздух, как рыба, я восстала из реки и упала в объятия смертного.

– Ты чего здесь делаешь? – завопил он.

Я чувствовала, как изумленно колотится его сердце, а сухая рубашка стремительно промокает от моего тела. Я осторожно открыла один глаз. Я стояла в грязи, которая медленно ползла между пальцами ног, и настроения мне это отнюдь не улучшило. Ну, хоть не упаду теперь. Пойманный мною смертный оказался очень хорошенький: прямые золотые волосы падали на лоб, а глаза были в цвет мягкой синевы наших жидких небес, а не этого свирепого бело-голубого сияния, что лилось сейчас нам на головы. На нем была рубашка, а на рубашке на листе кувшинки сидела лягушка и невероятно длинным языком пыталась поймать крошечную летучую лошадку. Неплохой повод начать разговор – если бы я только что не вылезла из реки, полной других, менее приятных поводов.

Надо было что-то ответить – ну, я и ответила:

– Я заблудилась.

– В этом платье?

Я посмотрела на платье. Сестры соткали его для меня из мхов и речных трав и украсили сотнями крошечных пузырьков. В этом мире это выглядело как какая-то мерцающая ткань, сплошь затканная жемчугом.

– А что с ним не так? – вопросила я, пытаясь стряхнуть кайму из грязной рыбьей чешуи, уже приставшую к подолу.

Он уставился на меня, слегка пуча глаза – по-рыбьи. Потом прищурился.

– Ты… ты, что ли, откуда-то спрыгнула? После вечеринки? С моста или типа того? И вместо того, чтобы утонуть, выплыла в… во все это…

Он обвел рукой жуткую реку, которая негромко ворчала, продираясь через запрудившую ее рыбу.

– Почему? Из-за какого-то парня?

Я мгновение подумала, потом осторожно кивнула – из-за какого-то парня, точно – и снова взялась за волосы, пытаясь сотворить из них хоть что-нибудь презентабельное. От них понесло скверным запахом. Заплакать я не могла – к чему обзаводиться слезными железами, если и так родилась в воде? Но я видела, как плачут смертные, и теперь поняла, почему. Мой первый смертный – а я торчу по щиколотку в грязи и воняю, и какая-то гнусная мелкая мошка уже кусает меня за ноги.

Купаясь в жалости к себе, я шмыгнула носом и самым жалостным образом всхлипнула.

– Ну, да. И теперь я не знаю, где мой дом.

– Ты только не плачь…

– Что ты сделал со всей этой рыбой?

– Я? – он хмыкнул. – Я просто пришел сюда порыбачить – тут здорово удить, когда лосось идет. Запах до самого шоссе подымается. Никогда ничего подобного не видел.

– Рыба ходить не умеет, – сердито отбрила я.

Кажется, рыба интересовала его больше, чем девушка.

– Это просто выражение такое, – объяснил он с совершенно несносной терпеливостью. – Так говорят, когда лосось плывет вверх по течению, пытаясь вернуться в те места, где родился, чтобы метать там икру.

– Чего метать?

– Ну, яйца откладывать и оплодотворять их. Размножаться. Потом им полагается помереть.

Я кивнула. Там, где я жила, со смертными это происходило регулярно.

– Но только не так, – продолжал он. – Не на полпути до дома. И посмотри на эту воду! Тут должно быть глубже, и течение сильнее. Похоже, им нечем было дышать в такой мелкой воде или что-то вроде того. Как-то это все неправильно.

Он так и таращился на них через мое плечо, совершенно поглощенный своими мыслями. Ну, вообще-то его можно понять. Мне бы все равно никогда не удалось затащить его в это жалкое мелководье. Я снова шмыгнула носом: тут вообще-то еще есть, на что посмотреть, помимо рыбы. Он перевел взгляд на меня и легонько тронул мою голую руку кончиками пальцев.

– Ох… бедный ребенок. Какой кошмар. Где ты живешь? Я отвезу тебя домой.

Пришлось думать: между прочим, сестры не предупреждали, что придется это делать.

– Папа там, выше по течению, – сказала, наконец, я, страшно довольная собственной сообразительностью.

Пусть довезет меня до какой-нибудь глубокой воды, где можно будет заманить его вниз, похитить из этого мира, забрать в мой.

– Но я не могу явиться домой в таком виде, воняя и вся в рыбьей чешуе. Есть какое-нибудь место, где все это можно смыть?

Он задумался, явно разрываясь межу мной и дохлой рыбой. Я закатила глаза от обиды; надеюсь, никто из сестер за мной сейчас не подглядывает. Но, если так поразмыслить (и особенно над своим внешним видом), парня трудно винить.

– Конечно, – он наклонился взять свои рыболовные снасти. – Я знаю именно такое место.

И он отвез меня в своем грузовичке к себе домой.

Это оказался маленький коттедж, совсем недалеко, под какими-то огромными деревьями. Его собака выбежала навстречу здороваться, вежливо виляя хвостом – пока не учуяла меня. Тут она просто кинулась ко мне в объятия, как к родной, радостно завывая, и чуть не сбила меня с ног.

– Ух ты! – сказал мой смертный. – Сидеть, Ангел. Она любит гостей.

Ангел была большая, золотая и с идиотской ухмылкой на физиономии. Кажется, дай ей волю, и она бы сняла с меня платье и вывалялась в нем вся.

– Сидеть! Меня, кстати, зовут Майк. Майк Тейлор. А тебя?

– Ундина. – Дома у нас, естественно, есть свои личные имена, но для смертных мы все Ундины. – А… что мы здесь делаем?

– Ундина. Славное имечко. Входи. Можешь вымыться в ванной, я найду тебе что-нибудь сухое – переодеться, а потом отвезу домой. Идет?

Но, ведя меня в дом, он обо мне совсем не думал. Внутри было солнце, беспорядок и много собачьей шерсти. Он махнул рукой в сторону тесной комнатки, в которой обнаружились бочка, продолговатая чаша и большой фарфоровый гриб. Ничего подобного я раньше не видела. К счастью, он сам включил кран. Оттуда брызнула какая-то паршивая, грязная вода, но потом вдруг сделалась чистой, такой чистой, что я машинально протянула руку – потрогать, понюхать.

– Извини, душа у меня нет, только ванна. Трубы иногда цепляют грязь, – сказал Майк (знать бы еще, что он под этим подразумевал?). – Надо их периодически чистить. Зато горячей воды вдоволь. Одежда будет через минуту. Мне сначала надо позвонить.

Я наполнила ванну доверху, умудрившись остановить поток, пока она не перелилась через край. Правда когда я стащила платье и погрузилась внутрь, на пол все равно изрядно расплескалось. Я полностью ушла под воду, катаясь и поворачиваясь в этом тепле. Волосы снова стали шелковыми и обвились вкруг нагого тела. Я услышала Майков голос и высунула уши из воды. Рыба. Он говорил о рыбе. Не о таинственной чарующей молодой женщине, которую встретил у реки.

О дохлой рыбе.

– Я позвонил в Департамент лесного хозяйства, – объявил он, просачиваясь внутрь с полными руками одежды. – И в Департамент рыболовства и природопользования. И…

Он заткнулся и отсутствующее выражение мигом слетело с физиономии – это я встала в ванне.

– Ох, – прошептал он, – я извиняюсь.

Больше он не шевелился. Я тихонько запела и руками подняла истекающие водой волосы с плеч. Одежда упала на пол. Я протянула руку. Он шагнул в воду, забыв даже, что на нем ботинки. Всплеск, который мы произвели с ним вдвоем, когда я увлекла его вниз, ударил в потолок и почти опустошил ванну, но нам обоим было все равно.

Правда утаскивать его мне было решительно некуда – разве что в сток.

Потом он лежал в моих объятиях, совершенно зачарованный, и довольно о чем-то ворковал. Ноги в промокших ботинках ему пришлось водрузить на краны, и он меня порядком придавил. Я предоставила ему трещать о чем-то своем, а сама при этом думала, как нам разрулить сложившуюся ситуацию.

– Я не много зарабатываю, – говорил он. – В «Спорт и ставки». Но на этот домик много и не надо, за грузовик уже уплачено, так вот и живем – Ангел и я… Я охочусь и рыбу ловлю, когда могу. Люблю природу. А ты?

– Воду, – промурлыкала я. – Я люблю воду.

– Да уж… Потому эти дела с рыбой так ужасно расстраивают. Все на самом деле в политику упирается, так мне сказали в Рыболовстве и Природопользовании. Воду, которая обычно идет вниз по руслу, отворачивают в сторону в пятидесяти милях выше по течению – можешь себе такое представить? – чтобы поливать поля в Саскилл-вэлли. Которые типа этим летом постигла засуха. Либо урожай сдохнет, либо рыба – кого хочешь, того и выбирай. Да только рыбу-то никто не спрашивал.

Он заметно заволновался. Того и гляди дойдет, что он сейчас валяется в ванне со спущенными штанами и в ботинках. В обществе совершенно незнакомой особы.

Я поцеловала его и ощутила, как мускулы расслабляются. Он снова что-то забулькал, голос стал сонным и мечтательным.

– Тебе же не надо прямо сейчас домой, а? Я тебя потом отвезу, попозже. Мы можем развести огонь, поджарить нам бургеров, потом пойти искупаться при луне…

– Искупаться при луне… – о, да.

– Точно! Правда я что-то сомневаюсь, что на реке сейчас хватит воды, даже чтобы ножки замочить.

Он снова перескочил в любимую колею. Тут сквозь мои чары пробился этот звук, какое-то странное стрекотание, неотложно требующее внимания – от него все его мышцы снова напряглись. Ботинки слетели с кранов, он перевернулся и неуклюже забарахтался на мне, пытаясь встать на ноги.

– Прости, крошка, мне надо взять трубку. Это, наверное, Сэм. Она всегда держит руку на пульсе, когда такое случается.

Он прошлепал вон из ванной, чтобы снова зарядить с кем-то о рыбе, оставив меня лежать в луже на дне.

Больше воды я не видела. До самой зари.

Еще один визг разбудил меня еще затемно. Я не помнила, где вообще нахожусь. Что-то мокрое толкало меня в щеку и влажно пыхтело. Потом Майк включил свет, и Ангел, чья улыбка обнаружилась всего в паре дюймов, радостно облизала мне лицо.

– Гарф, – сказала я и снова захотела заплакать, потому что всего этого не должно было случиться.

– Прости, малышка. Мне надо идти.

Майк натянул через голову рубашку и оптимистично поглядел на меня из воротника.

– Поехали со мной?

– А вода там будет?

– О, да!

Вот так час спустя я оказалась на речном берегу над дохлой рыбой, в Майковой одежде и с плакатом в руках – на нем было написано: «Защити природу в себе!» – в компании еще нескольких десятков решительных и слегка ненормальных людей. На одних были какие-то таблички, другие созерцали нас через сидящих у них на плече одноглазых монстров из кузова большого грузовика с надписью «Радио Техас: новостной отдел».

Майк все обещает мне, что скоро, очень скоро мы поедем и найдем тот озаренный луной пруд… или глубокое-преглубокое солнечное озеро и будем плавать там вместе в объятиях друг друга и целоваться, пуская гирлянды пузырей, а потом уплывем далеко за пределы смертной любви. Скоро… Но по дороге в это волшебное место грузовик непременно свернет к ручью цвета радуги, пахнущему, как помойка, или к озеру со знаками по всему берегу, предупреждающими, что «купаться запрещено». Потом он будет часами висеть на телефоне с Сэм или Кайлом, или Ванессой, а наутро разбудит меня, потому что пора снова ходить кругами с плакатом. Но я все еще надеюсь, потому как что еще мне остается делать?

Правда я уже начинаю задумываться: что если мне суждено проторчать тут, как рыбе без воды, целую смертную жизнь, вот с этим человеком – каким бы он ни был милым?.. И лишь потом – когда-нибудь – уплыть назад, в те глубокие, пронизанные солнцем воды, где я появилась на свет.

Патриция Энн Маккиллип родилась в Салеме (штат Орегон) и получила степень по английской литературе в Университете Сан-Хосе. С тех пор она пишет – преимущественно фэнтези. Среди ее многочисленных романов The Forgotten Beasts of Eld, получивший Всемирную премию фэнтези 1979 года; трилогия «Мастер загадок»; The Changeling Sea; Winter Rose, номинированная на премию «Небьюла»; Something Rich and Strange и Ombria in Shadow, которые получили Мифопоэтическую премию. Среди самых свежих работ Патриции – In the Forests of Serre и Alphabet of Thorn. За эти годы из-под ее пера вышло и немало рассказов.

Патриция и ее муж, поэт Дейв Ланд, живут в Орегоне.

Здесь, в Орегоне, вода окружает нас почти со всех сторон. Мы живем совсем близко к заливу, который из окна моего кабинета выглядит как озеро с невысокими, покрытыми лесом горами на дальнем берегу. Залив постоянно меняется; иногда во время отлива он превращается в грязевую равнину, а когда с моря накатывает туман – в таинственные воды без границ; или вдруг становится сверкающей, взбитой ветром лазурью, над которой после шторма во все стороны разлетаются радуги. Русалки, келпи и ундины обитают в таких водах – наверное, поэтому одна из них и приплыла мне в голову для этой истории.

Река, где Ундина жила со своими сестрами, явилась из романтической и очень детальной живописи прерафаэлитов. А место, где оказалась Ундина, когда всплыла в мир людей, – реальная река в Орегоне. В какой-то момент ее всю запрудил дохлый лосось, еще вчера совершенно живой и шедший на нерест, о чем написали все газеты страны. Моя Ундина пытается найти дорогу домой, в свой подводный мир, – но вопрос о том, повезет ли ей больше, чем рыбе, остается открытым.