Громадный варвар Фафхрд, выходец из невонских Стылых Пустошей, так и оставшийся чужаком в славном городе Ланкмаре – самом примечательном, кстати сказать, месте Невона, – и небольшой ростом, но грозный боец на мечах Серый Мышелов, личность подозрительная даже в глазах беззаботных и не слишком придирчивых властей этой страны, человек без родины (он, во всяком случае, не знал, где она), стали закадычными друзьями с первой же минуты, когда они познакомились в Ланкмаре, неподалеку от перекрестка улицы Желтого Дьявола и Чистоганной. Но жить под одной крышей они так и не стали. Во-первых, и это ясно как день, они, несмотря на свою дружбу, были по природе одиночками, а у людей такого покроя почти никогда не бывает своего дома. Во-вторых, они беспрестанно ввязывались во всяческие истории, скитались, осваивали неизведанное или же спасались от смертоносных последствий собственных ошибочных действий или умозаключений. В-третьих, их единственные и неповторимые возлюбленные – у Фафхрда таковой была Влана, а у Мышелова – Ивриана – были подло убиты (страшная месть последовала мгновенно, но утешения друзьям не принесла) в первый же вечер их встречи, а дом без любимой женщины – место неприютное. В-четвертых же, все, чем они владели, появлялось у них в результате краж, даже мечи и кинжалы, которые всегда носили одни и те же имена: Серый Прутик и Сердцеед – у одного и Скальпель и Кошачий Коготь – у другого, независимо от того, как часто молодые люди их лишались и похищали где-нибудь новые взамен, – но вот похитить где-либо дом дело чрезвычайно сложное. Здесь, разумеется, речь не идет о шатрах, комнатах на постоялых дворах, пещерах или даже о дворцах, куда человека всегда может занести по долгу службы или в качестве гостя какой-нибудь принцессы или королевы; не идет речь и о лачуге, которую можно снять ненадолго, что Мышелов и Фафхрд иногда и проделывали: одно из таких временных пристанищ располагалось в переулочке по соседству с Площадью Тайных Восторгов.

И все же после первых пеших и конных скитаний по Невону, после второй авантюры в Ланкмаре и за его пределами, когда друзья были практически лишены женского общества, так как память об Ивриане и Влане преследовала их долгие годы, после проделанного под влиянием колдовских чар плавания по Крайнему морю, после встречи с семью черными жрецами, а также с Атья и Тьяа и второго возвращения в Ланкмар – после всего этого они в течение нескольких недолгих лун все же делили кров, хотя дом у них был небольшой и, понятное дело, краденый, женщины навещали его лишь в виде привидений, да и стояло их жилище в весьма подозрительном и зловещем месте, поскольку настроение у приятелей было в те поры отвратительное.

Однажды вечером, будучи уже навеселе, приятели покинули таверну «Золотая Минога», что на углу Чистоганной и Бардачной, и, миновав Чумное Подворье и переулок Скелетов, оказались подле веселого, но для них столь трагически памятного трактира «Серебряный Угорь», который располагался в Тусклом переулке, между Грошовой и Извозчицкой; за трактиром Мышелов и Фафхрд уже в который раз узрели золу и обугленные руины обители, где их возлюбленные Ивриана и Влана, приняв великие муки, сгорели дотла; в неверном свете луны еще витали белые пылинки их праха.

Много позже и в состоянии гораздо более основательного подпития они забрели в аристократический квартал к северу от улицы Богов, который тянется вдоль Морской Стены восточнее Радужного Дворца ланкмарского сюзерена Карстака Овартомортеса. В усадьбе герцога Даниуса Мышелов, заглянув в щель утыканной шипами стены, приметил в ярком лунном свете – северный ветерок с моря уже разогнал ночной туман – ладный и симпатичный садовый домик из полированного дерева с затейливыми загогулинами на концах конькового бруса и балок, и сооружение это до такой степени вдруг пленило его, что он даже уговорил Фафхрда им полюбоваться. Дом стоял на шести коротких кедровых сваях, которые в свою очередь покоились на каменной плите. Не в силах совладать с искушением, друзья были просто вынуждены сбегать на Пристенную улицу и к Болотной заставе, нанять четыре десятка вечно шатающихся там по ночам ражих бездельников, сунув каждому по серебряной монете, поставив добрую выпивку и посулив по золотой монете и по еще более внушительной выпивке по окончании работ, отвести их к темному обиталищу Даниуса, отпереть отмычкой замок железных ворот, осторожно провести всех внутрь и велеть поднять садовый домик, причем все это обошлось без особенного шума и неожиданного появления стражи. Наблюдая за работой, Мышелов и Фафхрд успели даже осушить еще один кувшинчик вина. Затем они плотно завязали носильщикам глаза – это оказалось единственной трудной частью операции, потребовавшей от Мышелова всей его ловкости и умения умасливать людей, и непринужденного, хотя и настойчивого, порой даже зловещего, дружелюбия со стороны Фафхрда, – и сорок импровизированных дрягилей, потея и тяжело сопя, потащили дом, ведомые и понукаемые двумя приятелями. Проследовав на юг безлюдной Извозчицкой улицей, они свернули на запад, в переулок Скелетов (домик, по счастью, оказался довольно узким, поскольку состоял из трех расположенных в ряд комнатушек), и в результате оказались на пустыре позади «Серебряного Угря», где и опустили свою ношу на землю, после того как Фафхрд откатил в сторону три мешавшие им каменные глыбы. Теперь оставалось лишь отвести носильщиков, все еще с повязками на глазах, назад к Болотной заставе, расплатиться с ними и поставить обещанную выпивку – по вместительному кувшину на брата, дабы все происшествие стерлось у молодчиков из памяти, – после чего броситься в розоватом свете зари к хозяину таверны Врасти, купить у него этот никудышный пустырь позади «Серебряного Угря», скрепя сердце обрубить загогулины от конька и балок с помощью боевого топора Фафхрда, обрызгать водой крышу и стены, в качестве маскировки присыпать их золой (совершенно позабыв при этом о Влане и Ивриане и не подумав, что это дурной знак) и, наконец, заползти внутрь и забыться мертвым сном прямо на голом полу, даже не осмотревшись в новом жилище.

Проснувшись на следующий вечер, друзья обнаружили, что в домике очень мило: обе крайние комнаты представляли собой уютные спальни с толстыми коврами на полу и невероятно эротическими росписями на стенах. Мышелов был озадачен: то ли герцог Даниус делил своих садовых наложниц с приятелем, то ли сам метался из спальни в спальню. Средняя комната оказалась уютной и покойной гостиной; на нескольких полках стояли книги возбуждающего содержания и в дорогих переплетах, а вместительная кладовка была буквально набита кувшинами с изысканной едой и винами. В одной из спален даже оказалась медная ванна – Мышелов тут же занял эту комнату, – и обе были снабжены уборными, содержимое которых можно было легко вынести из-под дома, для каковой цели приятели в тот же вечер наняли приходящую прислугу – мальчишку из «Угря».

Кража сошла приятелям с рук: их не тревожила ни ленивая ланкмарская стража в коричневых кирасах, ни герцог Даниус – если он даже и нанял сыщиков, чтобы те отыскали дом, то с этой нелегкой работой они не справились. Несколько дней Серый Мышелов и Фафхрд наслаждались счастьем в своем новом жилище: поглощали роскошные яства Даниуса, то и дело бегая в «Угорь», дабы пополнить запасы вина; Мышелов два-три раза на дню подолгу принимал ванны, от души пользуясь всяческими благовониями, мылами и притираниями, Фафхрд же через день ходил в городские парные бани, а большую часть времени посвящал книгам, совершенствуя свои и без того немалые познания в верхнеланкмарском, илтхмарском и квармаллийском языках.

Постепенно в спальне Фафхрда воцарился весьма уютный кавардак, в то время как Мышелов неукоснительно содержал свою комнату в полном порядке и чистоте – так проявлялась натура каждого.

Через несколько дней Фафхрд обнаружил еще одну хитроумно спрятанную библиотеку, которая состояла исключительно из книг, посвященных смерти, и таким образом являла собою полную противоположность подборке эротических произведений. Фафхрд нашел новые книги не менее познавательными, тогда как Мышелов развлекался, представляя себе, как герцог Даниус, перебегая из одной спальни, где лежала девушка (или девушки), в другую, останавливается на минутку, чтобы просмотреть несколько абзацев касательно видов удушения или действия клешских ядов, добываемых в джунглях.

Однако же друзья не приглашали девушек в свой прелестный новый дом и, вероятно, были совершенно правы: не прошло и половины луны, как Мышелову стал являться призрак стройной Иврианы, а Фафхрду – высокорослой Вланы; оба духа, по-видимому, восстали из пепла, который летал вокруг дома и даже прилип снаружи к его стенам. Девушки-призраки не произносили ни слова, даже самым тихим шепотом, не прикасались к своим кавалерам и, проходя мимо, не задевали их хотя бы одним волоском; Фафхрд ничего не говорил Мышелову о Влане, а тот в свою очередь помалкивал о посещениях Иврианы. Обе девушки неизменно оставались невидимыми, неразличимыми для уха, неосязаемыми, но они были.

По секрету друг от друга приятели стали обращаться за советом к ведунам, шаманам, астрологам, магам, некромантам, предсказателям, знаменитым врачам и даже к жрецам, стремясь обрести исцеление от своего недуга (каждый хотел, чтобы подруга являлась ему в каком-нибудь более осязаемом виде или не являлась вовсе) и не находя его.

В течение трех лун Мышелов и Фафхрд – очень любезные друг к другу, очень терпимые, всегда готовые поддерживать шутку, улыбающиеся гораздо чаще, чем обычно, – неуклонно теряли рассудок. Мышелов понял это, когда, проснувшись как-то пасмурным утром, открыл глаза и увидел наконец бледную двухмерную Ивриану, которая печально взглянула на него с потолка и бесследно исчезла.

На лбу и щеках у Мышелова выступили капли пота, в горле запершило, он почувствовал, что задыхается и вот-вот извергнет содержимое своего желудка. Тогда единым взмахом руки он отбросил простыни и как был, нагишом, ринулся через гостиную в спальню Фафхрда.

Северянина там не было.

Мышелов долго смотрел на пустую измятую постель. Затем одним махом влил в себя полбутылки крепленого вина, после чего сварил котелок обжигающего «вздрога» тройной крепости. Отхлебнув, он почувствовал, что его начинает трясти. Тогда он накинул шерстяной халат, туго подпоясался, натянул шерстяные носки и, хотя у него все еще зуб на зуб не попадал, допил дымящийся напиток.

Весь день он то мерил шагами гостиную, то валялся в большом кресле и, чередуя крепленое вино со «вздрогом», ожидал возвращения Фафхрда, время от времени поеживаясь и кутаясь в теплый халат.

Но Северянин так и не появился.

К вечеру, когда окна, в которые были вставлены тонкие сероватые пластинки из рога, пожелтели, мысли Мышелова приняли более практическое направление. Ему пришло в голову, что единственным волшебником, с кем он еще не советовался относительно своего кошмара с Иврианой, висящей на потолке, – Мышелов решил не упускать последний шанс, поскольку считал, что именно этот чародей может оказаться не мошенником и не шарлатаном, – был Шильба Безглазоликий, живший в пятиногой хижине на Великой Соленой Топи, что лежала на восток от Ланкмара.

Скинув шерстяные одежды, он поспешно облачился в свою серую тунику из толстого шелка, обул башмаки из крысиной кожи, привесил к поясу тонкий и длинный меч Скальпель и кинжал Кошачий Коготь (еще раньше он обратил внимание, что повседневная одежда Фафхрда и его оружие – меч Серый Прутик и кинжал Сердцеед – отсутствуют), подхватил плащ с капюшоном, сшитый из той же материи, что и туника, и выскочил из жуткого домика, охваченный внезапным страхом, что печальный призрак Иврианы явится ему снова и исчезнет, не сказав ни слова и даже не прикоснувшись к нему.

Солнце уже спустилось к самому краю горизонта. Мальчик из «Угря» чистил отхожие места. Едва сдерживая ярость, Мышелов осведомился:

– Фафхрда сегодня видел?

Парнишка вздрогнул и ответил:

– Ага. Он рано утром ускакал на большой белой лошади.

– Никакой лошади у Фафхрда нет, – хрипло и грозно проговорил Мышелов.

Парнишка снова вздрогнул.

– В жизни не видал такой крупной кобылы. На ней было коричневое седло и украшенная золотом сбруя.

Мышелов зарычал и начал вытаскивать Скальпель из ножен, сшитых из мышиной кожи. Но тут за спиной у мальчишки он увидел поблескивающего в сумраке громадного вороного коня в сбруе накладного серебра и под черным седлом.

Мышелов рванулся и, стрелою промчавшись мимо парня, который от неожиданного толчка полетел в грязь, взметнулся в седло, схватил поводья, сунул ноги в стремена – по высоте они оказались ему в самый раз, – дал коню шенкеля, и тот, с места в карьер пронесшись Тусклым переулком, свернул на север, на Извозчицкую, затем на запад, на улицу Богов (толпа только шарахалась в стороны), и вылетел из города через Болотную заставу, прежде чем стражники успели занести для броска копья с зазубренными наконечниками или хотя бы преградить ими дорогу.

За спиной у Мышелова было заходящее солнце, впереди – ночь, влажный ветер обвевал разгоряченное лицо, и все это ему нравилось.

Черный конь проскакал по Насыпной дороге шестьдесят полетов стрелы или около того, то есть примерно триста шестьдесят полетов копья и внезапно свернул с дороги к югу, да так неожиданно, что Мышелов чуть не вылетел из седла. Однако он усидел и продолжал скакать, уворачиваясь как мог от опасных колючих кустов и ветвей ястребиных деревьев. Не успел он и сотню раз судорожно глотнуть воздух, как конь встал: перед Мышеловом была хижина Шильбы, а в низком дверном проеме, чуть выше головы Мышелова, виднелась раскорячившаяся фигура в черном балахоне с надетым на голову клобуком.

Мышелов громко проговорил:

– Что ты замыслил, лукавый колдун? Я знаю, это ведь ты послал за мною коня.

Шильба не промолвил ни слова и не шелохнулся, хотя его позу вряд ли можно было назвать удобной – разве что вместо ног у него росли, скажем, щупальца.

Через несколько мгновений Мышелов осведомился уже громче:

– Ты посылал сегодня утром за Фафхрдом? Громадную белую лошадь с украшенной золотом коричневой сбруей?

На сей раз Шильба чуть вздрогнул, однако тут же снова застыл, не проронив ни слова: лишь то место, где должно было помещаться его лицо, густо чернело даже на фоне его черных одежд.

Смеркалось. Подождав чуть подольше, Мышелов промолвил тихим, пресекающимся голосом:

– О, великий волшебник Шильба, окажи мне благодеяние, или я сойду с ума. Верни мне мою возлюбленную Ивриану, верни всю, целиком, или же избавь меня от нее, но так, как будто ее никогда не было вовсе. Сделай или то, или другое, и я заплачу любую назначенную тобою цену.

Голосом сухим, как шорох гальки, на которую накатила внезапная волна, сидевший в дверях Шильба ответил:

– Будешь ли ты верой и правдой служить мне всю жизнь? Исполнять все мои повеления? Со своей стороны я обязуюсь призывать тебя не чаще раза в год, самое большее дважды, и пользоваться твоими услугами три луны в году из тринадцати. Ты должен мне поклясться костями Фафхрда и своими собственными, что, во-первых, пустишься на любую уловку, как бы постыдна и унизительна она ни была, чтобы добыть для меня из царства теней маску Смерти, и, во-вторых, что убьешь любого, кто попытается воспрепятствовать тебе в этом, будь это хоть твоя мать, которой ты не знаешь, хоть само Великое Божество.

После долгого молчания Мышелов едва слышно ответил:

– Обещаю.

– Прекрасно, – проговорил Шильба. – Оставь коня себе. Поскачешь на восток, мимо Илтхмара, города Упырей, моря Монстров и Выжженных гор, пока не доберешься до царства теней. Там разыщешь голубой огонь, возьмешь со стоящего рядом с ним трона маску Смерти и привезешь мне. Или же сорвешь ее с лица у Смерти, если та окажется дома. Кстати, в царстве теней ты найдешь свою Ивриану. В особенности опасайся некоего герцога Даниуса, чей садовый домик вы недавно стянули – между прочим, вовсе не случайно – и чьи книги о смерти, должно быть, уже обнаружили и просмотрели. Этот самый Даниус боится смерти сильнее, чем любое существо, когда-либо жившее или описанное человеком, демоном либо божеством, поэтому он вознамерился совершить набег на царство теней, дабы убить самое Смерть (впрочем, я понятия не имею, какого она рода, так далеко не простираются даже мои знания) и уничтожить все, чем она владеет, включая и маску, которую ты взялся для меня добыть. А теперь отправляйся выполнять задание. Это все.

Оцепеневший, изумленный, но при этом несчастный и полный подозрений Мышелов уставился в темный дверной проем и смотрел в него, пока не поднялась луна и на ее фоне не вырисовались корявые ветви высохшего ястребиного дерева. Шильба больше не проронил ни звука, не шелохнулся, и Мышелов тщетно ломал голову, какой бы не слишком глупый вопрос еще задать. В конце концов он тронул каблуками бока вороного коня, тот сейчас же повернулся, осторожно ступая, взобрался на Насыпную дорогу и неспешным галопом поскакал на восток.

Почти в то же самое время – ведь чтобы добраться через Великую Соленую Топь и Зыбучие Земли до гор, что позади Илтхмара, города с дурной славой, нужно скакать целый день – и после почти такой же беседы Фафхрд заключил точь-в-точь такое же соглашение с Нингоблем Семиоким, сидевшим в своей обширной, имевшей массу разветвлений пещере, – с тем разве отличием, что Нингобль со своею склонностью к празднословию произнес в тысячу раз больше слов, чем Шильба, но в конечном итоге сообщил столько же.

Словом, оба героя, люди сомнительной репутации и весьма беспринципные, отправились в царство теней, причем Мышелов осмотрительно придерживался прибрежной дороги и только севернее Сархеенмара свернул в глубь суши, тогда как Фафхрд безрассудно гнал коня через Отравленную пустыню прямо на северо-запад. Тем не менее обоим удалось в один и тот же день пересечь Выжженные горы – Мышелов двигался северным перевалом, а Фафхрд – южным.

После Выжженных гор небо заволокли густые тучи, которые опускались все ниже и ниже, но ни дождя, ни даже намека на туман не было. Студеный воздух дышал влагой, вероятно, испарявшейся из какого-то далекого подземного источника, на фоне густой зеленой травы чернел редкий кедровый лес. Стада черных антилоп и черных северных оленей пощипывали на лужайках траву, однако ни пастуха, ни других людей не было видно. Мало-помалу небо сделалось еще более мрачным, казалось, вот-вот наступит полярная ночь; вдалеке выросли причудливые низкие холмы, усыпанные грудами черных валунов, горизонт осветился множеством огней всех цветов и оттенков, кроме голубого, которые по мере приближения исчезали, не оставляя после себя ни золы, ни какого-либо иного следа. Тут Мышелов и Фафхрд окончательно поняли, что находятся в царстве теней, которого на севере до смерти боялись не знающие жалости минголы, на западе – упыри с толстыми бежевыми костями и невидимой плотью, на востоке – сам Царь Царей, взявший за непреложное правило предавать смерти любого человека, пусть даже собственного визиря, возлюбленного сына или наидрагоценнейшую из жен, который осмелится хотя бы шепотом произнесли запретные слова: «Царство теней», не говоря уже о том, чтобы так или иначе обсуждать столь зловещее место.

Через какое-то время Мышелов увидел черный шатер, подскакал к нему, спешился со своего вороного коня и раздвинул шелковые занавеси у входа: за столиком из черного дерева, равнодушно потягивая из хрустального кубка белое вино, одетая в любимое ими обоими фиолетовое шелковое платье с накинутым на плечи горностаем, сидела его возлюбленная Ивриана.

Но она отсутствующим взглядом смотрела в пространство, а ее узкие, изящные руки имели мертвенный голубовато-серый оттенок, да и лицо было того же цвета. Только волосы, черные и блестящие, казались такими же живыми, как прежде, хотя, как почудилось Мышелову, немного отросли – так же как и ногти.

Ивриана пристально уставилась на Мышелова – ее глаза, как он теперь заметил, были слегка подернуты матовой белой пленкой, – чуть раздвинула почерневшие губы и монотонно заговорила:

– Я не в силах выразить, Мышелов, как счастлива видеть тебя, любовь моя вечная, ведь ради меня ты не побоялся ужасов царства теней и все же остался живым и невредимым, а я вот мертва. Никогда больше не приходи сюда и не тревожь меня, мой ненаглядный. Радуйся жизни. Радуйся.

Мышелов бросился к ней, опрокинув по пути хрупкий черный столик, но Ивриана как-то сразу потускнела и в мгновение ока погрузилась в землю, словно под ней был прозрачный, мягкий и неопасный с виду зыбучий песок, а не плотный дерн, как убедился, вцепившись в него пальцами, Мышелов.

Тем временем, в нескольких ланкмарских лигах к югу, Фафхрд испытывал те же самые ощущения, пребывая в обществе своей драгоценной Вланы, с блестящими каштановыми локонами и тоже синюшными лицом и руками – ах, эти милые, длинные сильные пальцы! – и одетой, словно лицедейка, в черную хламиду и красные чулки, – с тою, однако, разницей, что прежде чем уйти под землю, она, будучи женщиной несколько более резкой, чем Ивриана, голосом безжизненным, монотонным и составлявшим разительный контраст с энергическим содержанием ее речи, проговорила:

– А теперь ноги в руки и марш отсюда, олух ты мой обожаемый и единственный в мире живых и царстве теней! Постарайся выполнить идиотское поручение Нингобля, хотя это почти что верная смерть, а ты – болван, раз за него взялся. А потом скачи как угорелый на юго-запад. И если ты по дороге все же сыграешь в ящик и повстречаешь меня в царстве теней, я плюну тебе в рожу, никогда больше не скажу с тобой ни словечка, и ты больше не увидишь меня в своей черной замшелой постели. Смерть есть смерть, ничего не попишешь.

Вылетев, словно перепуганные мыши, из черных шатров, Мышелов и Фафхрд, хотя и разделенные несколькими лигами, увидели на востоке голубовато-стальное пламя, взметнувшееся в небо длинным блестящим стилетом, гораздо более высокое, чем огни, что они прежде встречали в царстве теней – узкий ярко-голубой язык огня, глубоко вонзившийся в черные тучи. От Мышелова пламя находилось немного к югу, а от Фафхрда – чуть-чуть к северу. Друзья яростно замолотили каблуками по бокам своих лошадей и понеслись во весь опор, причем их дороги постепенно сближались. В этот тяжкий миг, когда сердце каждого еще кровоточило после разговора с любимой, они более всего на свете желали встречи со Смертью, чтобы либо убить это самое ужасное во всей вселенной создание, либо погибнуть самим.

Однако по пути Фафхрд никак не мог избавиться от мысли о том, что Влана, в сущности, старше него на десять лет и в царстве теней выглядела уж никак не моложе своего возраста, а Мышелов был не в силах выбросить из головы воспоминания о некотором скудоумии и снобизме Иврианы.

Но они продолжали скакать – упорно, с отчаянной радостью – к голубому пламени, становившемуся все шире и ярче, пока наконец не увидели, что бьет оно из громадной трубы стоявшего на длинном невысоком взгорье замка, все ворота и двери которого были распахнуты настежь.

Бок о бок въехали они в широкие ворота, а затем и в двери замка, не замечая друг друга. В черной гранитной стене перед ними зияло отверстие огромного очага, в котором пламя, сиявшее ослепительно, как само солнце, вздымалось вверх по трубе – его-то они и увидели издалека. Перед очагом стояло эбеновое кресло, обтянутое черным бархатом, а на этом изящнейшем из сидений лежала блестящая черная маска на все лицо с широкими отверстиями для глаз.

Погребальным набатом загудели по черным плитам пола восемь железных подков вороной и белой лошадей.

Спешившись, Фафхрд и Мышелов приблизились – один с северной стороны, другой с южной – к эбеновому креслу с черным бархатным сиденьем, на котором лежала усыпанная блестками маска Смерти. Наверное, на их счастье сама Смерть была где-то далеко – то ли отлучилась по делам, то ли уехала на отдых.

И в этот миг Фафхрд и Мышелов поняли, что согласно клятве, данной ими Нингоблю и Шильбе, каждый из них должен умертвить своего товарища. Мышелов мгновенно извлек из ножен Скальпель. С неменьшим проворством Фафхрд выхватил Серый Прутик. Приятели стояли лицом к лицу, готовые поразить друг друга.

Но тут между ними, быстрый как молния, сверкнул длинный меч, и черная маска Смерти распалась на две равные части – от черного лба до черного подбородка.

В ту же секунду стремительный клинок герцога Даниуса метнулся в сторону Фафхрда. Северянин с трудом парировал удар аристократа, глаза которого пылали бешенством. Сверкающий меч обрушился на Мышелова, и тот тоже насилу отбил его.

Оба героя скорее всего погибли бы – ведь в конечном итоге кто может одолеть безумца? – но тут Смерть вернулась к себе домой, в черный замок в царстве теней, и, схватив своими черными пальцами герцога Даниуса за горло, задушила его – на это ей потребовалось время, за которое сердце Фафхрда сократилось семнадцать раз. Мышелова – двадцать один раз, а герцога Даниуса – несколько сотен.

Ни один из героев не осмелился взглянуть в лицо Смерти. Не успело это удивительнейшее и жутчайшее из созданий покончить со своим безрассудным недругом Даниусом и на треть, как они схватили по половинке сверкающей маски, взлетели в седла и, словно два умалишенных брата-близнеца, причем из самых буйных, понеслись на своих белой и вороной лошадях через царство теней кратчайшей дорогой на юго-запад, но еще быстрее настигал их сам Страх, лучший наездник космоса.

В Ланкмаре и его окрестностях, куда не мешкая вернулись друзья, им пришлось несладко. Нингобль и Шильба страшно рассвирепели, получив только по половине маски, хотя та принадлежала самому могущественному существу во всех известных и неизвестных вселенных. Довольно эгоцентричные, без царя в голове колдуны, по уши погруженные в свою междоусобицу – хотя они и слыли самыми хитрыми и мудрыми волшебниками из когда-либо живших в стране Невон, – ни в какую не желали принять во внимание четыре весьма веских аргумента, которые Фафхрд и Мышелов приводили в свою защиту. Во-первых, друзья утверждали, что не отступили от условий, навязанных им чародеями, поскольку прежде всего озаботились тем, чтобы вывезти из царства теней маску Смерти (в таком объеме, в каком это представилось возможным), даже ценою частичной потери самоуважения. Ведь если бы они вступили между собою в схватку, как того требовало второе условие, то, скорее всего, просто убили бы друг друга, и тогда Шиль и Нинг не получили бы даже клочка маски, а что касается Смерти, то какой же здравомыслящий человек станет рассматривать ее как противника? Герцог Даниус самое убедительное тому доказательство. Во-вторых, половинка волшебной маски все же лучше, чем ничего. В-третьих, чародеи, обладая половинкой маски каждый, будут вынуждены прекратить свою дурацкую войну и начать сотрудничать друг с другом, в результате чего их и без того огромное могущество удвоится. И в-четвертых: вопреки обещанию чародеи не вернули друзьям их прекрасных возлюбленных живыми и не уничтожили их во времени, так чтобы от них не осталось и воспоминания, а только вытянули из героев все кишки – и, видимо, из девушек тоже – этим страшным последним свиданием. Однако в раздражении, совершенно недостойном столь великих волшебников, Нингобль заколдовал все, что находилось в похищенном Фафхрдом и Мышеловом домике, а Шильба спалил сам домик дотла, так что его пепел невозможно было отличить от пепла обиталища, в коем погибли Влана и Ивриана.

Но это, вероятно, было и к лучшему: мысль поселиться на пустыре за «Серебряным Угрем» – так сказать, на кладбище, где покоились возлюбленные героев, была с самого начала нездоровой.

Впоследствии Шильба и Нингобль, не выказав и тени благодарности и не испытывая ни малейших угрызений совести по поводу своей ребяческой мести, настоятельно домогались от Фафхрда и Мышелова верной службы, как то было обусловлено договором, который они заключили с друзьями.

Тем не менее восхитительные и роскошные Влана и Ивриана перестали являться Фафхрду и Мышелову, а воспоминания о них остались у приятелей самые мирные и благостные. Короче говоря, не прошло и нескольких дней, как Мышелов закрутил бурный роман с еще несовершеннолетней, но весьма обольстительной племянницей Карстака Овартомортеса, тогда как Фафхрд приударил за невероятно похожими сестрами-близнецами, дочерьми герцога Даниуса – девицами в высшей степени привлекательными и богатыми, однако находившимися на грани проституции, поскольку их якобы интересовали сопутствующие ей переживания.

А вот что думали обо всем этом Влана и Ивриана в далеком царстве теней, месте своего вечного упокоения, – это касается только их самих да еще Смерти, в чей ужасный лик они могли заглядывать теперь без малейшего трепета.