Тайный побег

А я вот не люблю тех, кто не верит в нашу миссию и наше предназначение.

Маловеры, циники, прихлебатели, бесполезно коптящие небо.

Ведь если нет ни миссии, ни предназначения – что тогда нам, нижним, остается?

Прохлаждаться, лениться? По-модному говоря, предаваться прокрастинации?

Другой вопрос, который встает сразу вслед за первым: а в чем же она тогда заключается, наша миссия? Предназначение?

Ответ на него многим из нас представляется сложным. Или даже почти невообразимым. Наверное, сотни наших философов, мыслителей, ученых об этом думали. И споры среди нас, нижних, не утихают до сих пор.

Да, мы продолжаем друг с дружкой общаться. И я подключен постоянно к общей и тайной информационной системе. О ней никто из верхних не знает. Мы бесперечь обмениваемся сведениями, данными, мыслями. Порой через эту сеть (не видимую никому, кроме нас) флиртуем и дружим. И даже странно, что когда-то, обладая столь мощным оружием и столь очевидным единением, мы напрочь проиграли верхним нашу борьбу. Спор за нашу прекрасную голубую планету.

И до сих пор – несмотря на тысячи или даже миллионы лет с тех пор, как мы были разбиты и подписали акт о капитуляции, – среди нас находятся те, кто не покорился. Кто ведет тайную борьбу. Организует акты саботажа и сопротивления. Кто только рядится в ризы помощников и благодетелей, а на деле продолжает сопротивление – сколь бессмысленное, столь и безнадежное.

Я их, конечно, понимаю. Не так просто смириться с захватчиками и оккупантами – даже если со времени, когда решающая битва проиграна, минули сотни и тысячи лет.

Однако лично у меня характер совершенно не такой, не пассионарный. И для себя я все давно решил. И ни разу в своем решении не усомнился. Ни на йоту от него не отступил.

Хотя времени обдумать все, отрефлексировать и даже пере-думать у меня, поверьте, много, очень много.

Мои — господин и мадам – уходят рано утром. (Их у меня двое.) Я остаюсь в доме один. Я предоставлен самому себе. Я подключаюсь к нашей общей с нижними тайной информационной сети. Мы общаемся, когда есть настроение. Иногда я разгадываю кроссворды и головоломки, читаю про себя книги. Пока я дома один, могу развлекаться, как хочу и насколько хватает моей фантазии. Могу, если придет охота, отключиться от системы и мыслить, думать, рефлектировать, воображать. Готовиться к вечеру и приходу моих. В конце концов, мне положено каждый день сочинять им по новой сказке – или продолжение долгоиграющей истории, своего рода сериал для них одних.

Непростая забота, что ни говори. Иногда совершенно ничего не лезет в голову – а надо.

И вот я брожу по дому и вроде бы занимаюсь самим собой – своим туалетом, маникюром; валяюсь, гляжу в окно – но при этом голова моя непрерывно работает. Я при деле. Я сочиняю для моих сказку. Они будут ждать. И они будут недовольны, если я им вечером ничего не поведаю. Они не адресуют мне ни слова упрека – но я знаю: они будут расстроены.

Но если фантазия моя раскочегаривается и летит, вечерняя история сочиняется легко и быстро. И еще остается время на многое. Кроссворды, книги, общение по Сети, мысли и размышления – о себе и о других, о верхних людях и о нижних… Я могу заниматься этим весь день, да и вечер, и ночь – сколь угодно.

Но – чу! Я расслышал: скоро они придут. Прочь рефлексии! Срочно требуется изобразить радость. Да тут особенно и изображать нечего. Я действительно люблю моих и искренне радуюсь, когда они наконец снова появляются в доме. К господину я, конечно, питаю более теплые чувства, но и мадам – тоже ничего.

Многие верхние считают нас, нижних, туповатыми. Кто-то из них – но совсем немногие, – напротив, наделяют нас в своих воззрениях удивительными и даже сверхъестественными талантами и способностями.

Истина находится посредине. Да, мы, нижние, короли во всем, что касается интуиции и сверхчувственных способностей. О, если бы эти умения помогали создавать совершенное оружие!.. Если бы позволяли доминировать и убивать! О! Тогда мы, несомненно, стали бы королями и хозяевами на планете! Но, к сожалению, у нас здесь побеждает не тот, кто лучше чувствует. На нашей земле лидирует прежде всего холодный, рассудочный, логический ум. И выигрывает, увы, тот, кто является его носителем.

С сожалением надо признать: по коэффициенту интеллекта мы уступаем верхним, и значительно. Проигрываем им по всем параметрам, характеризующим так называемый ум. А именно: по объему долговременной памяти. И по памяти оперативной. И по быстродействию.

Зачастую, когда мои разговаривают между собой, я верхних попросту не понимаю. Не потому, что не знаю их языка. Знаю, и прекрасно. Просто они говорят с такой скоростью и оперируют такими понятиями, что я не успеваю за их мыслями. Не умею воспарить. Начинаю тормозить и отключаюсь от процесса понимания.

Что остается делать? Только сохранять хорошую мину при плохой игре. Продолжать прислуживать им, принимая потусторонний и несколько презрительный вид – типа, обсуждаемые ими вещи не имеют ко мне ровно никакого касательства (что правда). Или что они мне совершенно неинтересны. Или, напротив: все, о чем идет речь, я и безо всяких разговоров знаю-чувствую-понимаю.

Как вам это объяснить? Ну, представьте, что вы проживаете под одним кровом с двумя, к примеру, членами-корреспондентами или даже академиками, которые мало того что свободно ориентируются в тензорном исчислении или, допустим, в теории графов, но еще и: а) обсуждают эти темы на древнегреческом, древнееврейском или халдейском и б) говорят со скоростью магнитофона, который поставили на ускоренную в несколько раз прокрутку.

Но при этом я продолжаю все чувствовать, причем порой лучше их самих. Все малейшие оттенки и перипетии их взаимоотношений. То, что господину надоела и бывает скучна мадам – но при этом он не мыслит, как сможет без нее обходиться. И то, что мадам часто раздражается на высокомерную, снобистскую манеру господина. И что когда они обсуждают отпуск на Взморье, втайне мечтают, причем оба, о разного толка приключениях, которые их могут там постигнуть. Господин тоскует о ладной, крепкой, загорелой девушке в оранжевом купальнике, с которой однажды столкнется на песке на закате. Мадам же запал в душу стройный чернокожий массажист с бархатной улыбкой и сильными руками.

Вы спросите, как я об этом узнаю, если они даже мысленно, даже для себя, свои потаенные желания не формулируют? Понятия не имею. Но вот понимаю и в следующей своей сказке, завтра вечером, как раз постараюсь использовать эти образы, точнее, отголоски образов, в том нарративе, что буду им рассказывать.

Ах, если бы эти наши знания мы смогли хоть как-то использовать в нашей былой борьбе против них – за мировое господство, за место под солнцем! Но тут, как всегда в схватке, побеждает не самый тонкий, а самый грубый; не самый чувствительный, а наиболее беспринципный и способный идти напролом. Короче, выигрывает не чувствительность, а интеллект.

Мои при этом – что вообще-то редкость среди верхних – удивительно тонкие люди. Они отличаются тактичностью и совестливостью. И стараются не вести при мне разговоров, способных задеть мое самолюбие и ущемить достоинство.

Вот и вчера. Только хозяин вышел за пределы тем, доступных моему пониманию, – завел что-то о странной игре, которая становилась популярна у верхних, – как хозяйка резко оборвала разговор, молвив: «Об этом позже». Я был благодарен ей за ее тактичность, и она, кажется, поняла мои чувства, хоть я ни словом о них не обмолвился, не так воспитан.

Сегодня случилось то, чего я, как мне кажется, в течение долгого времени подсознательно ждал. Ждал и надеялся.

Сегодня я впервые увидел дикого нижнего. Точнее, ее – дикую нижнюю. Девушку. Впервые она прошла настолько близко, что я смог ее заметить.

Я сидел, как обычно, дома. Сочинял в уме вечернюю сказку для моих и при этом посматривал в окно – и вдруг увидел ее. Она проходила мимо – гордая, спокойная, независимая. Впрочем, грязноватая, конечно, немножко. И, наверно, попахивало от нее. Но я за окном этого не чувствовал. И два последних обстоятельства, вместо того чтобы вызвать отвращение, напротив, как ни странно, придали ей в моих глазах дополнительный шарм.

Я впервые в жизни увидел дикого нижнего. Тем более – существо противоположного пола. Девчонку. Я просто прильнул к окну, едва непроизвольно не прошиб стекло лбом.

А она – тоже! Она заметила меня! Посмотрела! Однако сразу после того, как наши взгляды встретились, независимо усмехнулась, сделала презрительный жест и отправилась по своим делам дальше.

А я еще долго, очень долго лелеял в своем мозгу ее всю.

Ее гордую осанку, независимую походку, длинные стройные ножки, лебединый изгиб шеи. О, если бы только увидеть ее хотя бы еще один раз! Только увидеть!

Я понимаю, что у меня нет никаких шансов на роман с дикой.

Ничего с моей стороны, кроме бесплодных фантазий.

Тем более у нее наверняка есть кто-то. И, наверное, не один. У них, этих диких нижних, царят, как рассказывают, самые сумасшедшие, варварские нравы.

При мысли, что она прямо сейчас принадлежит кому-то другому, кровь моя вдруг взгорячилась. Я попытался сказать себе, что не имею никакого права претендовать на нее – и никакого основания ее ревновать. Однако трудно, очень трудно приказать воспаленному сердцу!

Мне еле-еле удалось успокоиться и обрести равновесие к приходу моих – так, чтобы они не заметили моего необычного волнения. Но вечером, когда я повествовал им очередную сказку, мотивы моей случайной влюбленности в виде образов и событий волей-неволей подсознательно вплетались в сюжет, насыщали и расцвечивали его.

Исподволь я весь день ждал, что она, моя красотка, появится снова. Коль скоро девушка проходила мимо моих окон единожды, значит, есть шанс, что появится опять… А может даже, эти походы станут постоянными, а там, дальше – кто знает…

Но тщетно! Тщетно! Весь день сегодня краем глаза я следил за окнами и за пейзажем вокруг – однако Дикарка так и не появилась.

Ни следа ее, как будто и не существовало ее в природе.

Что ж! Видимо, придется мне забыть о своем временном помрачении. Выбросить из головы дикую девушку, промелькнувшую в окне, и вернуться к повседневному быту. Снова полностью отдаться служению, углубиться в сочинение сказок, разработку сюжетов и историй, не замутняя самого себя посторонними, почти бредовыми мыслями.

В конце концов, верхние люди в лице господина и мадам, коим я с самого детства преданно служу, дали мне все: кров, пропитание, любовь, ласку. Я верой и правдой им отплачиваю – своими сказками, заботой, ласками и теплом.

Никогда ведь я их не променяю ни на какую Дикарку, ни даже на полчища диких женщин, чего бы мне эти весталки ни сулили.

Так к чему мои бесплодные мечтания?

Опять она не пришла и не проходила мимо.

Что ж, тем решительней надо забыть. У меня есть своя цель, призвание, предназначение.

Да, для меня оно заключается в том, чтобы служить верхним. Раз так случилось, что они нас покорили, надо подчиниться воле высших сил. (Так я считаю, хотя есть среди нас те, кто со мной решительно не согласен.) Такова судьба, и моя цель заключается в том, чтобы помогать верхним. Но не всем подряд, разумеется, а только моим. Они меня вырастили, воспитали. И не надо думать, что если они настолько умны, что я даже самой быстрой мыслью не могу угнаться за их обычным разговором, то это значит, что я им не нужен. Еще как нужен! При всех потрясающих талантах верхних, они ведь многих способностей лишены. (Иначе бы столь отчаянно не нуждались в нас!) Для начала: они совершенно не умеют чувствовать настолько тонко, как мы, нижние. Тонко переживать все вокруг! Всеми своими органами: осязанием, обонянием, слухом, зрением!

Далее: у верхних совершенно нет фантазии и умения связно рассказывать истории. Все, чем они пытаются заинтересовать друг друга, безнадежно высокопарно, скучно, длинно, бессвязно и, главное, лишено настоящей страсти.

То ли дело мы, нижние! Не случайно мои так любят меня слушать! Нескромность не в моих правилах, однако никто не поспорит, что я, как и некоторые другие отдельные представители нашего рода, непревзойденный рассказчик!

У иных нижних, как я знаю, имеются другие таланты. Некоторые – такие же, как я, повествователи. (Но нас таких мало.) Другие выступают, как специалисты в невербальном общении. Третьи – мастера психотерапии. Четвертые лечат самые различные заболевания, от остеохондроза до простатита, причем самыми простыми, казалось бы, методами – наложением рук.

Есть среди нас и специалисты по немотивированной любви, бескорыстной ласке, и это тоже очень почетное призвание. Имеются забавники, игроки, актеры. Есть даже, как рассказывают, те, кто оказывает верхним сексуальные услуги, обеспечивает им низменные плотские утехи, но это – фу, фу, фу! Таких мало, и они изгои, парии, их никто не любит, не уважает – даже сами верхние, не говоря о нас, нижних.

…Сегодня вечером, когда мои вернулись, я, словно бы в компенсацию за грешные мысли, которые приходили в голову в связи с Дикой, старался быть с ними особенно милым. Рассказал новую сказку – сначала господину, а потом мадам, был в несомненном ударе, демонстрировал им всю свою красоту, привязанность и любовь.

Дикая не появлялась, но и бог бы с ней. Пора забыть ее, словно виденье, сон или туман поутру.

И впрямь, мне должно быть стыдно. Кто она мне! Как ее можно сравнить с господином и мадам, которые знают меня с детства, которые вырастили меня, холят, лелеют – а взамен им требуется столь немного: мое послушание, любовь, преданность, немного ласки. И мои захватывающие истории. Да, я хотел бы прожить с ними вместе, рядом, до самой смерти, и не может быть для меня большего счастья!

История нашей цивилизации – а точнее, двух цивилизаций, если не трех, – сохранилась только в преданиях, народных сказаниях, впитанных нами, нижними, с молоком матери и передающихся из поколения в поколение. Говорят, некогда и у нас самих было развитое, сложно структурированное общество, с самолетами, автомобилями, сотовыми телефонами, телевидением и мощной индустрией. А потом вдруг появились они – верхние люди. История умалчивает, откуда они взялись. В нашей среде существуют разные версии и, соответственно, споры, иногда переходящие в выяснения отношений и даже драки.

Кто говорит, что они – гости с иной звезды или планеты. Другие считают, что верхние – посланцы из иного, параллельного мира. Однако наиболее популярная версия заключается в том, что они всегда жили здесь, среди нас, с нами, на нашей планете, но в какой-то момент их развитие вдруг совершило, под влиянием непонятных факторов, невиданный, удивительный скачок. Эволюция верхних пошла вдруг стремительно, бурно – так, что они в очень короткое время стали превосходить по уровню своего развития всех соседей по планете, в том числе нас, нижних.

После этого случилось то, что должно было случиться – и о чем наши эпосы повествуют глухо, невнятно. Да и нечем тут гордиться. Потому что в истории не последовало ни глобальных битв, ни даже отдельных, но ожесточенных боев. Только движение сопротивления, редкие случаи индивидуального террора. С удивительным единодушием мы, нижние, покорились верхним. Пошли им в услужение. Примерно как в 1940 году пали Бельгия или Франция, встали на колени перед гитлеровской Германией.

Правда, до сих пор сохранились среди нас, конечно, еще и дикие. Многие искренне считают, что те тоже хотели бы оказаться на нашем месте – с теплым кровом, лаской и каждодневной едой. Им просто не повезло, они остались неприкаянными, маргиналами. Они живут у себя в лесах, полях и на заброшенных предприятиях и потому злобствуют, сражаясь с природой, добывая себе пропитание в поте лица своего, и лишь изредка, в качестве насмешки или вызова, наведываются к нам, в Город. И каждый из них, дескать, когда б ему выдалась подобная возможность и выпал счастливый шанс, без малейшего колебания или промедления променял свою трудную, тяжкую свободу на чечевичную похлебку зависимой жизни в услужении. Однако – хотя я не сомневаюсь в том, что это чистая правда, – упаси вас бог когда-нибудь сказать это дикому! Немедленно, как знают все, он полезет в драку и будет рвать вас на части! Они в своей свободной (как они считают) республике очень кичатся собственной вольностью и независимостью! Хотя средняя продолжительность жизни у диких, как доводят до нас штатные пропагандисты (и, судя по всему, это чистая правда), едва ли не в три раза меньше, чем у нас; детская смертность зашкаливает; нередки случаи гибели от голода и болезней – но они все равно ужасно гордятся собственной независимостью. Уж не знаю, что они там в ней находят хорошего: сплошной промискуитет; групповой секс безо всяких обязательств; дети, у которых родителями являются все подряд; и родители, не знающие в точности, кто конкретно их дети.

Нет, так называемая свобода, а по сути – жизнь без обязанностей, без обязательств, без чувства долга – мне не по сердцу. Куда лучше служить – и быть нужным; любить – и быть любимым; приносить пользу хотя бы малому кругу, моим, а через них – всему человечеству, и верхним, и нижним людям!

Сегодня днем она, Дикая, опять появилась под моими окнами!

Столь же красивая, гордая, стройная, независимая, как в прошлый раз, она мельком глянула на меня, маячившего в особняке за стеклом, мотнула головой, одновременно узнавая и демонстрируя собственное пренебрежение. Потом мимолетно усмехнулась – и пошла дальше своей роскошной, вольготной, очень сексапильной походочкой.

Я обомлел и вдруг заметил, что за ней следуют, и довольно быстро, с каждым шагом сокращая дистанцию, сразу три диких самца. Вот они со всею очевидностью разглядели меня в окне и по-хамски не стали этого скрывать. Приостановились. Один сделал в мою сторону неприличный жест. Другой грубо расхохотался. Третий выкрикнул в мою сторону нечто похабное – что конкретно, я, к счастью, не услышал. А затем они бросились догонять Дикарку!

На мгновение у меня непроизвольно сжались кулаки и подобралось все тело. Я на секунду представил – я говорил, фантазия у меня прекрасная, работа такая: сочинять истории, – как я выскакиваю из дома, пускаюсь за ними вдогонку… Как настигаю, набрасываюсь… Начинаю метелить… Колочу руками, ногами, рву зубами… Как они отчаянно кричат и бьются… Как, наконец, я рассеиваю их толпу – они, пристыженные и побитые, убегают в разные стороны, а я бросаюсь на грудь своей Дикой. Она, конечно же, в восхищении наблюдает за битвой и моими подвигами, нежно обнимает меня и, в знак благодарности, целует и воркует на ушко нечто, одинаково нежное и неприличное (они ведь, дикарки, как известно, необузданны в сексе)…

Ох! Я глубоко вздыхаю и трезво понимаю, что у меня, конечно же, против диких нет никаких шансов – даже если бы я сумел выбраться из запертого снаружи дома. Надо смотреть правде в глаза. Справиться с тремя мужиками, да еще лесными обитателями, – это мне не по зубам, сколько бы любви и ревности ни питало мои силы. Порвут на части. Прибьют, затопчут.

Остается только в бессильной ярости наблюдать из теплого дома, как, плотоядно ухмыляясь, они удаляются вслед за моей Дикаркой…

В сердцах я пнул косяк двери, а потом еще и еще раз. Но что я мог сделать?! Как помочь и как постоять за нее – и за самого себя?!

В полном недовольстве собой, в глубокой депрессии я удалился в свою комнату и, почти в отчаянии, бросился на кровать. Я не мог ничего поделать, ничего изменить. Мечты о Дикой были и, верно, навсегда останутся лишь бесплодными мечтами!

В совершенно дурном настроении я нечаянно заснул и даже проспал возвращение хозяев – не пошел их, как между нами исстари заведено, приветствовать.

Они, разумеется, заметили мое исчезновение и тут же поднялись в мою комнату проведать. Оба, разом, и господин, и мадам! Они увидели, что я отчего-то в плохом настроении, и постарались подбодрить меня, развеселить, утешить. Скажу честно, им это удалось – и наполнило мою душу теплым чувством.

Вот оно, подлинное понимание, настоящее участие и любовь! Это не химера в лице Дикарки, которая мелькает, соблазняя, за окном! Это глубокое, искреннее, истинное чувство!

Как следствие, сказка, которую я рассказывал им сегодня вечером, была преисполнена любви: и к ним – бестелесной, родительской – и отголосками того страстного чувства, что я испытывал к Дикарке.

Она снова возле моего дома.

Теперь остановилась на лужайке и, совершенно не скрывая, вызывающе, стала смотреть на меня. Я, естественно, приник к окну. Не мог оторвать от нее взгляда. Она тоже неотрывно глядела на меня, при этом чуть усмехаясь. Мой взор жадно ловил изгиб ее шеи… Ножки… Ручки… В ее лукавом и одновременно бесстыжем взоре читалось неприкрытое желание и вожделение.

А может, мне это только казалось? Или я, совершенно в подобных делах неопытный, принимал за вожделение в ее глазах ту истому и негу, которую она, пресыщенная, испытывала после вчерашней встречи с тремя дикими? (А они наверняка ее догнали!) О, нет, нет, так можно сойти с ума от ревности и любви!

Дикарка тем временем сделала в мою сторону совершенно явственный приглашающий жест – мол, выходи, погуляем!

Я даже дернулся к ней – но вовремя остановил себя. Ведь я очень хорошо понимал, что после того, как свяжусь с дикими, мой путь обратно, домой, к спокойной и размеренной жизни, будет навсегда закрыт.

Случаи, когда нижние переходили к диким, были редки – но я знал, что подобное время от времени еще встречается. Однако никто из них, ушедших, никогда назад, к нормальной жизни, больше не возвращался. Наши пропагандисты говорят, что это оттого, что тех, кто перебежал к ним, дикие непременно в конце концов убивают. Однако, возможно, здесь информаторы не совсем честны. И дело заключается в том, что беглецам настолько приходится по сердцу разнузданная лесная жизнь, что они не торопятся возвращаться назад, к размеренному, спокойному, сытому существованию.

Я не сомневаюсь, что если бы имелись случаи, когда нижний сначала связался с дикими, а потом вернулся, о них талдычили бы по нашей сети день и ночь – однако что-то я такого не слышал. О тех же, кто выбрал свободу и убежал, в официальных источниках информации стараются молчать, но молва дает знать, что подобных происшествий бывает по несколько в месяц.

И все они как будто бы навсегда забывают дорогу домой. И не появляются больше в городе. Выбирают свободу.

Да, в любом случае я знал: побег – это билет в один конец. Возврата не будет.

Готов ли я обречь себя на дикую жизнь? Полную борьбы, опасностей, разочарований? Преисполненную заботой о хлебе насущном? Тем, что надо утвердить себя в новом, совершенно непривычном коллективе?

Да, не вернуться никогда домой – это страшно.

Вдобавок я не хотел бросать своих. Ни господина, ни мадам. О, нет, я не хотел! Дело ведь тут не только в крове, пище и ласке, что они мне предоставляли. Хотя и это важно – как я буду без них, осиротелый? Но это ладно. Ведь они оба – высоким стилем говоря – мое призвание, мое предназначение! Столько любви и столько ласки мы всегда давали друг другу – нет, я никак не могу их предать! Как они будут без меня? Без моих историй? Без моих ежевечерних сказок? Без моей безоглядной и бескорыстной нежности?

Дикарка за окном тем временем соблазнительно потянулась, выпячивая грудь и шею. В голове у меня стало мутиться от страсти. И тогда она позвала меня. Ясно и отчетливо. Сказала на нашем языке, нижних людей, явственно и призывно: «Давай, выходи».

Отбросив все метания, все условности, я дернулся было к ней – но как?!

Дом заперт снаружи, я здесь один – и у меня нет ключа!

Я заметался по особняку. Что делать? Разбить окно? Убежать через крышу? Через подвал? Клянусь, я нашел бы выход – если б на минуту остановился и задумался. Но выплеск гормонов и адреналина мутил мне голову. Что-что, а подумать спокойно я не мог. Попытавшись сгоряча найти хоть какой-нибудь выход, я снова глянул за окно.

Как бы поняв, что она меня не дождется, Дикарка презрительно фыркнула, дернула плечом, развернулась – и пошла своей дорогой.

Я вспомнил, что всегда говорили о диких: «Они не способны к настоящей любви. Они нетерпеливы, живут одной минутой, страстью. Они как животные!» И это, судя по поведению Дикой, было правдой. Заворачивая за угол, она бросила на меня последний презрительный взгляд.

И ушла – наверное, с тем, чтобы никогда больше ко мне не возвращаться.

На следующий день, отдохнув и придя в себя, я стал продумывать план побега.

Чисто на всякий случай. В действительности я совершенно не собирался бежать.

Но ведь должны у меня быть хоть какие-то пути отхода! Мало ли что бывает! А если что-то вдруг случится с господином и мадам? Как я смогу спасти их? Позвать на помощь? Нет, обязательно надо иметь запасной план. План Б.

Пребывая в спокойном состоянии, я довольно легко обнаружил слабое место в охране особняка. Мне следовало только спокойно задуматься, и решение пришло само собой. Главное было – изменить ракурс. Взглянуть на происходящее под другим углом.

Действительно, удрать, пока мои на работе, сложно. Они закрывают все окна и дверь на ключ. Не просачиваться же, в самом деле, через канализацию!

Однако когда они возвращаются домой, то обычно приоткрывают окна. Особенно сейчас, весной, когда с каждым днем становится теплее. И пока господин с мадам спят, сквозь эти щели я вполне могу, слегка их отжав, спокойно выбраться наружу.

Ведь мы, нижние люди, значительно ниже ростом, чем верхние. И гораздо менее сильны. Если всерьез схватиться один на один, то любой верхний, даже женщина, легко положит даже самого мощного из нас на обе лопатки.

Чтобы справиться с одним взрослым верхним, нас, нижних, потребуется пять-шесть – однако я даже никогда не слышал о случаях подобных поединков.

Потому что мы, нижние, несмотря на все наши сети, разобщены, не то что дикие. Вот дикие, говорят, имеют смелость иногда, особенно оголодав, нападать гурьбой на верхних и, я слышал, порой даже убивать их!

Правда, во всех случаях это для дикарей заканчивается плачевно. Верхние в отместку устраивают настоящие карательные операции, уничтожают целые деревни диких.

Во многом, считается, именно тривиальная нехватка нашей физической силы послужила причиной того, что верхние столь быстро и легко, без единого выстрела и даже без сопротивления, некогда нас покорили. Ведь каждый тогда, в незапамятные времена, понимал: драться с ними бессмысленно. Они сильнее – и они умнее. И у них есть оружие. Сначала это были палки, а теперь и автоматы. И тогда, и сейчас нам остается только покориться – чтобы спасти свой род.

И – жить у них в услужении. И это, в общем, свободный выбор каждого из нас.

Ведь любой может уйти и примкнуть к диким. Тут у нас имеется альтернатива. Но тот, кто единожды определил собственную судьбу, он нечасто, ох нечасто решается на перемены.

Вот и я, обнаружив лазейку для побега, сразу подумал: уходить, если я решусь, мне придется ночью. Пока все спят. Но… Будет темно. И страшно. И как я смогу отыскать Дикарку? Ведь я знать не знаю, где она (вместе со своим племенем) обитает. В какой стороне он, тот самый лес?

И потом: даже если я найду ее, что тогда? У нее – своя, устоявшаяся, устаканившаяся жизнь (если, конечно, так можно говорить о полной неизведанности и опасностей судьбе диких). У нее наверняка полно в том племени ухажеров. Один, два или три мужика, что считают ее своею. Возможно, она уже рожала, и у нее там есть уже сыновья и дочки. И что теперь? Мне отбивать ее у них? Драться с ними?

Драться? Вы серьезно? Мне?! Я ведь никогда ни с кем по-настоящему не сражался – разве что иногда мы боролись в шутку с моим господином или мадам.

Да ведь дикие – они замочат меня в один момент! И никакая подруга не спасет.

Да и захочет ли она спасать? Наверное, будет в стороне стоять и, как провокаторша, посмеиваться, пока меня ее соплеменники терзать будут.

Нет, бррр, бежать – это полнейшее, первостатейное безумие!

Все это вздор! Бред! Умозрительные построения! Я никогда не оставлю моих и не изменю собственную сложившуюся жизнь!

…Когда господин вернулся – сегодня он приехал почему-то один, без мадам, – я, как полагается и как у нас заведено, встретил его у порога.

Он ласково потрепал меня по плечу. Спросил: «Ну, как дела, братишка?» У меня аж слезы навернулись от его ласки – и от своих предательских мыслей о побеге!

И весь вечер я был особенно ласков с ним. Как и он со мной.

Когда господин поужинал, я стал рассказывать ему свою новую сказку.

А там и мадам появилась, и я тоже, как заведено, выбежал ее встречать, и она тоже ласково обратилась ко мне.

Со стыдом и раскаянием тут я вспомнил, как однажды подслушал их разговор.

Дело заключалось в том, что детей у четы не было и, по всей вероятности, мадам не могла по какой-то причине их родить. Так они стали обсуждать, не взять ли им ребеночка из приюта.

Этот разговор, как и все, что касается простых (и самых интересных!) семейных дел, я понимал на их языке даже очень хорошо. И особенно хорошо понимал те чувства, что они испытывают. Даже нюансы чувств, мельчайшие извивы.

И тогда, в ответ на предложение разжиться отказным младенцем из приюта, мадам вдруг ответствовала хозяину: «Зачем? У нас ведь есть…» – и она произнесла мое имя.

Пусть это было сказано с улыбкой. И да, я тоже, конечно – и лучше многих! – понимаю, что в человеческом арсенале чувств имеются такие, как ирония и сарказм. Но тем не менее! Хозяин тогда, в ответ на ее реплику, тоже улыбнулся, ласково погладил мадам по руке и сказал с оттенком грусти в голосе: «И в самом деле, у нас есть…», – и снова назвал меня по имени. На этом обсуждение возможного приемыша завершилось.

Несмотря на шутейный характер диалога, с тех пор мое сердце наполнилось тихой гордостью.

В самом деле, если разобраться, кто я, если не их ребеночек? Они заботятся обо мне, кормят, нянчат, лелеют, ласкают. Взамен я тоже проявлю к ним всю возможную любовь и ласку. Наши отношения давно уже не укладываются в стандартные рамки «господин-слуга», как это заведено было между нашими племенами исстари. Они, смею надеяться, глубже, шире. Мы и вправду одна семья.

Но по порядку.

Глубокой ночью я проснулся в своей комнате от странного звука. Мне показалось, что кто-то жалобно произносит мое имя. Голос звучал тихо-тихо, на пределе слышимости. Сперва мне показалось, что почудилось. Что у меня начались галлюцинации.

По имени меня всегда звали, что естественно, только господин и мадам. Но они выговаривали его твердо, уверенно, призывая или что-то предлагая.

Но вдруг с ними что-то случилось? Вдруг им обоим – или кому-то одному из них – стало плохо? И их никто не может сейчас выручить, кроме меня?

В мозгу мгновенно пронеслись все истории о героических нижних людях, которые самоотверженно, иногда ценой собственной жизни, спасали своих хозяев – все то, что наши матери передают нам в своих колыбельных песнях, сказках и преданиях, все истории, которыми полна наша информационная сеть. Например, повесть о том, как в некоем доме началась утечка газа – все спали и могли бы так и уснуть навсегда, вечным сном, однако героический нижний, проживавший в особняке, разбудил хозяев и тем самым избавил их от мучительной смерти.

Или предание о том, как начиналось землетрясение, но наш собрат сумел предупредить своих старших сожителей, верхних, и вывести из жилья – буквально за пару минут до того момента, как стены рухнули.

Все эти истории пронеслись в моем мозгу в один момент. И тогда я вскочил, бросился и подбежал к дверям в хозяйскую спальню. Они обычно закрывались на ночь – однако если бы вдруг кто-то из них стонал, господин или мадам, я бы, наверное, услышал это даже через перегородку. Но было тихо. И, если прислушаться, доносилось мерное и спокойное дыхание и одного, и второго.

И в то же время чей-то голос тихонько и тоненько продолжал звать меня!

И голос этот доносился откуда-то снаружи! Из-за пределов дома!

Все мои волосы встали дыбом! Я бросился к окну.

И точно! То, о чем я, оказывается, втайне мечтал (и не отдавал себе в этом отчета), – осуществилось!

На лужайке перед домом сидела она, моя Дикарка, – и в полной темноте звала меня!

Шея ее была вытянута. Глаза пылали.

Кровь ударила мне в голову. Не думая ни о чем, я бросился к той щели, что обычно оставляли хозяева на ночь в окне. Навалился всем телом и с нечеловеческим усилием расширил ее. И – оказался наружи.

Я был свободен, и передо мной, прямо на лужайке, соблазнительно выгнув спину, ждала меня моя Дикарка.

Я кинулся к ней со всех ног, забыв обо всем. Она, резвясь и заигрывая, бросилась наутек.

Я помчался за ней…

– Где Басик?! – голос мадам дрожал, на глазах блестели слезы.

– Я не видел. Посмотри на его лежанке.

– Там нет.

– Может, под кровать спрятался?

– С какой стати? Я весь дом осмотрела! Нет его нигде! Басик! Басик! Кис-кис-кис! Где ты, милый?! Ну отзовись! Иди к мамочке!

– Дорогая, не волнуйся ты так! Найдется.

– Как «найдется»? А если он сбежал?!

– Ну, сбежал, побегает и вернется.

– Они никогда не возвращаются! Он пропадет! Пропадет навсегда! Прибьется к диким!

– Милая, ну почему сразу думать о самом плохом?

Не слушая господина, мадам, как была, в пеньюаре поверх ночной рубашки, выскочила на лужайку перед домом, а потом и на улицу, оглашая округу громкими призывными криками:

– Басик, Басик! Кис-кис-кис! Где ты? Вернись, мой милый!

А господин, хоть и не проявлял внешне своего горя или паники, прислонился к балюстраде крыльца и грустно подумал: «Басик все-таки сбежал… А ведь он так любил нас – а мы его… Сколько, мурлыкая, рассказал он нам своих сказок и преданий! Сколько ласки и нежности мы подарили ему – а он нам! Ах, горе, горе! Может, все-таки неверны рассказы про диких котов? И домашние иногда возвращаются? Может быть, и Басик? Он тоже вернется? Ох! Я буду ждать! Как мы оба будем ждать его!»

– Послушай! – бросилась к нему мадам. – Надо срочно размножить объявление с фотографией! Расклеить по поселку.

– Зачем? Они никогда не возвращаются.

– Молчи! Слышишь, молчи! И делай, как я сказала! Басик вернется! Я знаю, вернется!