Глава 2
Иван
— А нас пустят? — спросила Машка, когда мы подошли к высокому, с наглухо закрытыми воротами, терему.
— Скажешь, что ты — племянница. Приехала проведать тетушку.
— Так мне и поверят.
— А ты прикинься бедной родственницей, — посоветовал я. — Ну типа, Крошечка-Хаврошечка…
— Может сработать, — кивнул Лумумба.
— Ладно… — Машка критически оглядела свою курточку. — Базиль, у вас не найдется старенького платочка? А лучше — двух.
— Как не найтись… — учитель запустил пальцы в жилетный карман. — Годится?
Одним платочком — ветхим, с размухренными концами, — она повязала голову, спрятав волосы и плотно обмотав шею. Из второго соорудила узелок, напихав в него какой-то ерунды из рюкзачка. Затем, прижав узелок к груди худыми бледными лапками, посмотрела на нас несчастными, полными слез глазами и пролепетала:
— Пропустите, дяденьки, с тетушкой проститься. Одна она у меня, сиротинушки… — и шмыгнула носом.
— Гениально! — похвалил учитель. — Сейчас, сейчас… — скинул свой любимый плащ, вывернул его наизнанку, швами наружу, и снова надел.
Изнутри кожа василиска была покрыта налезающими одна на другую заплатами, жженными проплешинами и бесчисленными карманами. Из некоторых торчали непонятные предметы. В других, плотно застегнутых на пуговицы, что-то шебуршало и пыталось выбраться. Из одного даже показался глаз на стебельке, но Лумумба прихлопнул его ладонью, и глаз спрятался.
Затем, зачерпнув под забором горсть белесой пыли, наставник стал втирать её в щеки, в бакенбарды, в руки… Машка уже тащила откуда-то сучковатую палку. Взяв её, бвана совершенно преобразился. Плечи сгорбились, колени ослабли, ноги скрючились колесом, в руках появилась неуверенная дрожь, а глаза закатились, явив миру одни белки.
— Подайте на пропитание слепому страннику Василию… — загундосил Лумумба, выбивая палкой частую дробь по мостовой.
Я невольно улыбнулся.
— И я! И я горазд!
Минутку подумав, я расслабился. Убрал из глаз малейший проблеск мыслей. Приподняв брови, сделал взгляд наивным и чистым, как весенняя лужица. Потом выправил из штанов рубаху, скосолапил ступни, а указательный палец засунул в рот, пустив из уголка слюну.
Рядом с нами остановилась толстая, в белом переднике, тетка. Подмышкой у нее была зажата корзина, в которой негромко гоготал откормленный гусь.
— Откуда идете, калики перехожие?
— С Урала, — тоненьким детским голоском пропищала Машка. — Слышали, в Мангазее молочные реки текут, между кисельных берегов. Вот, пришли своими глазами убедиться. А тятенька наощупь осознает, — она, склонив голову в платочке, трогательно прижалась к Лумумбе. — Тятенька от злого колдуна пострадал. Зрения лишился и кожа вся, как есть, почернела… А братца моего ребеночком с печки уронили. С тех пор ум у него напрочь отшибло, на одних базовых рефлексах существует.
Икнув, я подпустил слюны и возвестил басом, смачно обсасывая палец:
— Жрать. Срать, спать, драть…
— Тихо, тихо, Иванушка, — Маша погладила меня по плечу. — Вот пойдем сейчас на площадь, я куплеты буду петь, а тятенька Илиаду на память почитает. Денежку заработаем — купим тебе пирожок. А пока, братик, камешек поглодай. Авось, голод и утихнет…
Тетка всхлипнула и утерев слезу могучим кулаком, полезла в недра обширных юбок. Затем протянула Машке монетку.
— Спасибо, добрая женщина. — поклонился в пояс бвана, забыв, что недавно ослеп. — Воздастся тебе доброта по заслугам…
Утирая слёзы, тётка потопала дальше. Гусь, высунув голову из-за её плеча, смотрел на нас с укоризной.
— Не перегнуть бы, — обеспокоился учитель, когда на нас стали задерживать взгляды и другие прохожие.
— Фигня. — Машка цинично подкинула подаренный теткой грошик. — На Руси убогих любят.
Вид домашней птицы пробудил во мне смутную тревогу, которая наконец-то вылилась в конкретные опасения.
— А где Гамаюн?
Только что она крутилась рядом, выпрашивая у Лумумбы петушка на палочке, а сейчас — ни слуху ни духу.
— Я её с поручением услал, — пояснил наставник, шаркающей походкой направляясь к воротам. — Острог — место защищенное. С магическим существом туда лучше не соваться…
Машка оказалась права. Растроганные её щенячьим взглядом дружинники без звука пропустили нас в крепость.
Проблемы начались чуток попозже. Когда выяснилось, что пресловутая Машкина родственница — сама Великая Княгиня, запертая до суда в отдельных палатах на самом верху башни. Заминка грозила перерасти в нудное разбирательство, и здесь Машкин длинный язык мог сыграть совершенно противоположную роль…
Переглянувшись с Лумумбой, мы уже собирались ретироваться, чтобы изобрести другой способ увидеться с княгиней, когда из той башни, где держали Ольгу, вышла группа военных. Все в черной отглаженной форме, брониках и при оружии. Заметив нас, один остановился. У меня сердце ушло в пятки: сейчас нас погонят поганой метлой, и накроется расследование медным тазиком…
Дружинник был молодой, лет тридцати, высокий, чернобровый и чернобородый, с волевой складкой рта и цепким прищуром. Постояв мгновение, он бросил своим несколько слов, а сам пошел через двор. Машка зыркнула на меня вопросительно, я чуть заметно пожал плечами. В конце концов, чего мы боимся? Ну, достанем мы с бваной, в крайнем случае, удостоверения. Работать, конечно, придется в этом случае официально: посылать запрос о разрешении действовать на территории другого государства, то, сё… И здесь как повезет: захотят нам помочь — разрешение будет уже завтра, а не захотят — бюрократическая машина затянет с выдачей настолько, что Ольгу раньше казнят…
Я покосился на Лумумбу, но тот стоял спокойно, по пыльному усталому лицу ничего не читалось.
Дружинник подошел и внимательно оглядел нашу троицу, сложив губы трубочкой. Мы с Машкой постарались выглядеть как можно более невинно. Насмотревшись вдоволь, коротко спросил дежурного:
— Кто такие?
Тот ответил. Дружинник задумчиво покачался с носка на пятку, с каким-то ироничным доброжелательством глядя на Лумумбу, коротко насвистел бодрый мотивчик, и приказал:
— Пропустить.
Затем развернулся и исчез за воротами. Мы даже вякнуть не успели.
Хорошо, что барахло оставили в неприметном тупичке, сложив под камушек: на входе в острожный терем стояла самая настоящая пропускная рама. И если б Лумумба не настоял, чтобы Маха оставила снаружи всё, до последнего ножичка — грош цена нашим личинам.
Рядом с рамой, без всякого намордника или там поводка, стояла собака. Одна, без какого-либо хозяина. Некрупная, пепельной масти, с длинной мордой и умными, совершенно не собачьими глазами. Вообще-то, собак я люблю. И никакого вреда от них, окромя пользы, не вижу. Но здесь я реально перетрухал. Потому что у псины этой был такой взгляд, что становилось совершенно ясно: если что не так, она откусит сразу и всё. Даже захотелось прикрыться руками, на всякий случай, но я сдержался.
Когда мы благополучно миновали раму, псина обнюхала меня и Машку, позволив моей напарнице почесать себя за ушами, но задержалась возле бваны. На Пыльцу обучена, понял я. Слышал о таком: ищеек с хорошим нюхом натаскивают на корицу, а потом заставляют выслеживать Запыленных… Лумумба не долго думая достал из жилетного кармашка громадную мозговую кость и протянул собаке. Та, обнюхав и аккуратно взяв подношение зубами, милостиво моргнула и отошла.
— Любовь приходит и уходит, — продекламировал шепотом бвана, — а кушать хочется всегда…
К светелке княгини вела узкая, с несколькими крутыми поворотами, лестница. На каждой площадке прохаживался дружинник с АК.
— У вас пять минут. — напомнил охранник, отпирая внушительный замок на толстой двери.
Кроме двери, вход перегораживает решетка, которую отпирать никто и не думал. А за решеткой находится обыкновенная комната. Как в дешевой гостинице, например. Светлые голые стены, чисто выметенный пол, маленькое, тоже забранное решеткой, окошко. В дальнем конце — узкая, застеленная лоскутным одеялом кровать, рядом — скромный коврик с лебедем, тумбочка с водой в графине и геранью в горшке.
У противоположной стены притулился рабочий столик с придвинутым к нему жестким стулом. На стуле, к нам спиной, сидит женщина. Видны заплетенные в толстую косу бледные волосы и темное, прямых очертаний, платье. Женщина пишет.
Лумумба, взявшись обеими руками за решетку, глядит молча на её спину. Глядит долго, может, минуту, или две. Просвисти между ними в этот момент пуля, она расплавится: взгляд бваны имеет напряжение киловольт в пятьсот, но женщина только продолжает водить пером по бумаге. В свете из окна рука её кажется прозрачной, даже стеклянной.
Дружинник, который нас привел, наконец понимает, что ничего интересного не будет, вздыхает и топает по ступенькам вниз, пробурчав, что осталось минуты три. И только тогда женщина, будто почувствовав его уход, стремительно встает и в один миг оказывается у решетки. А потом сплетает свои пальцы с пальцами Лумумбы.
— Ты… — говорит она так, будто не верит своим глазам.
— Я, — грустно и обреченно отвечает наставник.
Так они стоят еще секунд тридцать, вглядываясь в лица друг друга. Ни она, ни он, не шевелятся.
Первой всё-таки отводит взгляд Ольга. Отступив, окидывает взглядом нашу кампанию, задержавшись на мне, потом на Маше. Чуть улыбается, кивая на наши наряды.
— Остроумно.
— Рано себя выдавать, — пожимает плечами Лумумба. Он старается говорить как обычно, но голос его подводит. Он становится низким и хрипловатым, будто с похмелья. — Как ты?
— Почти закончила, — она оборачивается на стол, а потом улыбается уже по-настоящему.
— Это то твоё исследование? Всё не сдаешься?
— Оно самое. Ты даже не представляешь, чего я добилась! У тебя волосы распрямятся, когда…
— Послушай, у нас мало времени. Ты должна рассказать всё, что знаешь. Почему все думают, что это ты убила Игоря?
— Поздно… — Ольга досадливо вздыхает. — Всё здесь против меня, буквально всё. Так что не стоит и пытаться.
— Но тогда зачем ты меня позвала? — Лумумба пытается дотянуться до её руки сквозь решетку, но Ольга отступает.
— Вот это! — она тыкает пальцем в тетрадь, лежащую на столе. — Это спасение для всех магов, как ты не понимаешь? Дело всей моей жизни. Ты должен забрать тетрадь, увезти в Москву, показать Седому. Дальше вы и без меня разберетесь…
— Ты с ума сошла? — Лумумба отворачивается, но через мгновение не выдерживает и вновь подступает к решетке. — Через семь дней тебя…
— Не будем об этом говорить, Вася, — в уголках её рта прорезались жесткие складки. — Что сделано, то сделано. Мы с Игорем мечтали… — в глазах сверкнули слезинки, и она отвернулась. Затем вновь подошла к решетке и страстно зашептала: — Знаешь, почему я вышла за него? Игорь умел мечтать! И умел заразить своей верой остальных. Весь этот город… — княгиня оглядела стены крепости так, будто смотрела сквозь них, на дома и улицы. — Этот город возник только благодаря его мечте… Почти совершенный город. Еще немного, и мы бы… — она опустила глаза. — Теперь он мертв, и всё кончено. Мне всё равно, что со мной будет.
— Может, хватит уже мечтать? — жестко спросил Лумумба. — Ты до сих пор не поняла, что жизнь — это не воздушные замки.
— А ты всё такой же приземленный прагматик, — казалось, они продолжают какой-то давний, но неоконченный спор. — И веришь только в то, что можно пощупать.
— Разумеется. И считаю, что убийца, кто бы он ни был, должен быть наказан. И… — тон и взгляд его смягчился, — Очевидно же, что это не ты. Кому-то выгодна твоя смерть, ты это знаешь. Кому?
На лестнице вновь появился охранник. Он выглядел почти виновато, но, громко позвенев ключами, сказал:
— Свидание окончено.
Убрав руки от решетки, Ольга отступила вглубь комнаты.
— Я буду писать до самого конца, — сказала она. — Хвала судьбе, этого мне делать не запрещают. Ты должен обязательно дождаться казни, — она напряженно смотрела на Лумумбу. — И потом обязательно забери бумаги. Это — твоя миссия. Я тебя позвала именно за этим. Не подведи хотя бы на этот раз, — резко отвернувшись, она вновь подошла к столу и раскрыла тетрадь.
— Я тебя вытащу, — крикнул ей в спину Лумумба. — Слышишь, Оля! Не сдавайся. Даже не думай о казни. Я вытащу тебя не смотря ни на что.
Она даже не повернулась. Охранник молча указал дулом автомата на лестницу.
Оттерев лица и приняв свой обычный облик, мы шли по улице. Бвана был тих и задумчив, я тоже молчал: как-то не очень всё складывается… Одна Машка вела себя как обычно. Независимо задрав нос, вертела головой, изучая вывески, разглядывала прохожих, прыгала на одной ножке по камушкам мостовой…
— И почему вы разошлись? — спросила вдруг она, заглянув в лицо Лумумбе.
— Оля считала меня неромантичным, — коротко буркнул бвана. Но потом вздохнул, и пояснил. — Пятнадцать лет назад, сразу после Распыления, мне казалось более важным помочь людям обустроиться в новом мире. Защитить, наладить поступление продуктов. Отыскать брошенных детей, изъять из обращения запасы Пыльцы… А ей… Не только ей, но многим магам, хотелось строить будущее. Своё, магическое будущее. И они с пылом и жаром, отбросив, как им казалось, всё лишнее, принялись его строить.
— И как? Получилось? — спросила Машка.
— Кое-что получилось. Открыть академию, например.
— А вам — агентство борьбы с маганомалиями? Оказались по разные стороны баррикад, значит. — ехидно заметила Машка.
— Это потому что надо защищать людей от всяких горе-мечтателей. — встал я на защиту бваны.
Смахнув пыль с лица и волос, переодевшись, он вроде бы стал тем самым учителем, которого я знал и любил. Но что-то изменилось. То ли волосы серебрились больше обычного, то ли у глаз образовалось несколько новых морщинок…
— Вот вы где! — на плечо, как мешок с песком, плюхнулась ученая птица Гамаюн. Рука привычно заныла, я обреченно поморщился, — Ну, куда без меня успели вляпаться?
— Не твоего ума дело, — показала ей язык Машка. — Будешь много знать — заржавеешь.
— Да не больно-то и хотелось! — птица лязгнула над моим ухом клювом. Звук получился, будто железный гвоздь лопнул. — Утонете — домой не приходите…
— Ты всё сделала, милая? — прервал перепалку Лумумба.
— Как велено было, — Гамаюн перешла на деловой тон. — Комнаты чистые, светлые. Сдает старая ведьма. Бельё хорошее, кормежка по требованию. Жаль только, клопов нет. И тараканов…
— Молодец, — погладил её по хохолку учитель.
— Спасибом сыт не будешь. Мне бы орешков…
— Ой, глядите!
Моя напарница указывала на строгую вывеску, расположенную над одним из домов. Дом по здешним меркам был солидный: добротный каменный цоколь, верхний этаж собран из цельный бревен. Окна, крыльцо, петушок на коньке крыши, украшены затейливой резьбой.
На вывеске крупным шрифтом значилось: Купцы Кулибины, Тульский оружейный завод. И, более мелким шрифтом: Дробовики. Самозарядные ружья. Винтовки. Еще ниже, курсивом: Сабли. Мечи. Боевые ножи.
В витрине, на красивых подставках, были выставлены вещи, с помощью которых люди очень быстро и эффективно уничтожают друг друга. Что характерно, без всякой магии.
— Базиль, давайте зайдем! Ну пожалуйста… — Машка смотрела на всё это железо, как голодный ребенок на витрину с пирожными. — Только одним глазком, честно-честно.
Я уже закатил глаза, собираясь прочитать лекцию о пагубной любви к оружию массового поражения, но бвана меня опередил.
— Отчего же не зайти, если ребенок просит, — пожал он плечами. — Других дел у нас нет, так что можно и прогуляться.
— Ура! — подпрыгивая, как счастливый воздушный шарик, напарница рванула к дверям лавки.
Конечно, на провинциальную барышню ассортимент Тульского оружейного завода производил впечатление чрезвычайное. Видал я, чем они там в своём городе воюют. А здесь… Охотничьи ружья, винтовки, дробовики с инкрустацией по ложу и без оной, пистолеты с магазинами на десять, двадцать, тридцать пуль. Отдельно к ним, как новогодние подарки, коробки с патронами. Дальше — упакованные в лотки, наподобие куриных яиц, гранаты.
В отдельной витрине, за толстым стеклом — мечи. Светлая японская сталь, голубая дамасская, с характерным волнистым узором, и, конечно же, знаменитый русский булат. Машка, увидев эти сокровища, так и застыла. Его макароннейшее святейшество, она бы еще ручки, как для молитвы, сложила…
А потом Машенька увидела его. Черного, масляно поблескивающего, властно попирающего ногами постамент, высунувшего сытый длинный язык заостренных пуль… Внизу поблескивала скромная надпись: KORD.
— Вот бы нам бы такой, когда с Матерью Драконов бились… — благоговейно прошептала Машка, не отрывая от чудища влюбленного взгляда. — Денег заработаю — обязательно такой куплю. Таракану в подарок.
— Так за чем же дело стало? — к нам подошел учитель и тоже посмотрел на пулемет. — Красавец, правда? — Машка только кивнула, сглатывая слюну. — Ну, так и бери! Эй, любезнейший… — и Лумумба щелкнул пальцами приказчику за прилавком.
— Бвана, вы что, с глузду двинулись, от перенесенных страданий? — спросил я уголком рта. — Нафига нам пулемет?
— Тебе же ясно сказали: в подарок, — в глазах учителя загорелся безумный огонек, которого раньше не наблюдалось.
— И правда Базиль, не нужно, — смутилась Маша. — Это же я так, помечтать… Да и дорогущий он, наверное…
— Что деньги? Тлен, — махнул рукой бвана. — Любезнейший, вы принимаете аккредитивы Московского банка?
— Конечно-с. Никаких проблем-с, — склонил аккуратный пробор приказчик.
— А доставить покупку в другой город?
— В течении недели-с. У нас как в аптеке.
— Тогда заверните этого красавца! — наставник барски махнул в сторону пулемета. — Ну, и что там к нему полагается. Боеприпасы, то, сё…
— Не извольте беспокоится. — взяв у Лумумбы карточку и поклонившись, приказчик убежал, а наставник добро улыбнулся Машке:
— И себе что-нибудь присмотри, милая. Я же вижу, тебе хочется…
Та убежала, а Лумумба повернулся ко мне.
— Ну, а ты, падаван? Чего желает твоя душа?
— Побыстрее проснуться, — признаться, учитель меня уже просто пугал. Он что, вообразил себя добрым джинном? Стариком Хоттабычем?
— Я вдруг осознал… — обняв за плечи одной рукой, наставник повел меня к широкому, во всю стену, окну. — Вот что ты видишь? — я закатил глаза.
— Улица. Народ мельтешит. Машины едут. Жизнь бьет ключом, одним словом.
— Вот именно. Жизнь, — он покатал слово на языке, как леденец. — Я вдруг понял, Ванюша, что человек смертен. Более того, смертен до неприличия внезапно. А значит, не стоит отказывать себе в маленьких удовольствиях и радостях. Тем более, что деньги в могилу не заберешь…
— Это из-за княгини, да? — догадался я. — Так вы же обещали её вытащить! Сейчас разберемся, что к чему, найдем настоящего убийцу… Чего температурить-то раньше времени? В первый раз, что ли?
— Ты не понимаешь, Вань, — он пригорюнился и кажется, даже смахнул слезу. — Оля — дама исключительно умная. К сожалению, гораздо умнее меня… Если она говорит, что всё бесполезно, значит, так оно и есть. Она уже просчитала все варианты — а у нее на руках все козыри, согласись, — и пришла к выводу, что проиграла.
— Базиль, а можно мне вот это? — к нам подскочила Машка с какой-то внушительной железной трубой.
— Всё, что захочешь, детка… — светло улыбнувшись, бвана ласково погладил её по голове, и подтолкнул обратно к витринам. — Беги, малыш. Играй, пока играется… Присмотри за ней, падаван, — попросил он, задумчиво глядя Машке в спину. — Мы в ответе за тех, кого приручили…
Меня чуть удар не хватил. Папа Огу, Хозяин огня, Повелитель Кладбищ — и вдруг такое.
— Присмотрю. Обязательно присмотрю, — я громко всхлипнул и утер нос рукавом. А потом деловито спросил: — На могилку крестик хотите, али памятник? Только скажите, ради вас, бвана, живота не пожалею. Вот представьте… — я мечтательно простер руку вдаль. — Черный как ночь, осколок метеорита. А на полированной панели вытравленные золотом письмена: — Он жил как безумец. Он умер, как жил… Дальше еще не сочинил. Как вы думаете, что лучше: про сверхновую магического небосклона, или про черный бриллиант отечественной магии? О, о, придумал! — я в упоении закатил глаза:
Он жил как безумец,
Он умер, как жил.
Он стал властелином вселенной.
— А что? — я подмигнул. — Простенько и со вкусом. Соглашайтесь. Людям понравится.
Наставник смотрел на меня долгую минуту, а затем плюнул на пол и выпрямился.
— Шалишь, падаван. Совсем нюх потерял? Вот превращу тебя сейчас в кота. Или, еще лучше, в мокрицу.
У меня отлегло от сердца. Японский городовой! Мы чуть его не потеряли…
— Закругляйтесь, мадемуазель, — гаркнул учитель, более не обращая на меня никакого внимания и бодро направляясь к выходу. — Нас ждут великие дела!
