По зеленым складкам земли внизу плавно растекалось золотое сияние первого света. Горы отбрасывали огромные тени на долины. Он высмотрел красный сарай и серебристое зернохранилище, светлую зелень полей прорезали грубые колеи, какие-то желтые бутоны были, наверное, копнами сена.

Его небесная Хэрриет следила за ним с той стороны рва, нервно переминаясь в своем наряде. На ее лице статуи греческой богини лежали тени безнадежности и испуга.

Пульс у него в руке отбивал какой-то дикарский барабанный бой.

– И что ты будешь делать, если я шагну вперед? Дашь мне упасть? Если бы могла сбросить меня, почему уже не сбросила? – спрашивал он ее. – Такое против правил – вот что я думаю.

Уверенности не было, что он и в самом деле так думает. Только облако держало воздухоплавателей даже после их смерти, хранило их пропасть лет, когда могло бы в любое время пролететь над озером Эри и незаметно сбросить их. Что им поймано, то им и хранимо. Когда он осознал, что готов проверить эту гипотезу на деле (что оно ни за что не даст ему уйти своей охотой, даже через смерть), его истерзанные внутренности, казалось, перевернулись.

– Ни единая вещь из всех, что ты мне показала, не была настоящей, то же относится и ко рву, – сказал он.

Закрыл глаза и поднял одну ногу. Легкие перехватило в груди. Мошонка до того вжалась в тело, что ему яички свело от боли.

Обри шагнул вперед.

И рухнул вниз. Глаза его распахнулись, пока он летел головой вперед.

Облако выпустило пенистый язык, когда он бросился вниз, и тот стлался перед ним. На мгновение он окунулся в открытое небо. Но когда шлепнулся на четвереньки, живой туман вскипел под ним и, затвердев, подхватил.

Волнующиеся пары продолжали расстилаться по рву, пока через разрыв не перекинулся узкий выгнутый мост. Обри оглядывался, отыскивая взглядом небесную Хэрриет, но она растаяла. Он чувствовал, как сердце его готово расшибиться, колотясь о грудную клетку.

Обри заставил себя встать, не очень твердо держась на ногах. Решетка из тумана опустилась в арочном проеме. Он пошел прямо на нее, нагнув голову.

Полоски облака натянулись пружинистыми шнурами, плотно уперлись в шаровую поверхность его шлема. Он напрягся, противясь им, сделал маленький шажок вперед, потом другой. Решетка покоробилась и изогнулась, будто сделана была из пряжи, а потом вдруг разом прорвалась, и он полетел во двор лицом вперед.

Поднявшись, направился в большой зал.

Там поджидал гарем: две дюжины гибких девушек с кожей белее белой, стройные, мраморные совершенства – некоторые в развевающихся переливчатых шелках, а некоторые обнаженные. Диваны и кровати были расставлены по свободным местам, и девушки сплетались на них в клубки, извиваясь в объятиях друг друга, друг у друга между ног.

Другие девушки заскользили к нему с закрытыми глазами, их лица выражали неодолимое желание. Невидимая им женщина обхватила его сзади, ее полные груди подушками вжались ему в спину, губы припали к его шее. Небесная Хэрриет уже стояла перед ним на коленях, хватаясь за молнию на его комбинезоне.

Тыльной стороной ладони он оттолкнул, сминая, ее голову. Обри вырвался из рук женщины, державшей его сзади, с такой силой, что у той оторвались кисти, изойдя полосками паров. Он пробирался меж обнаженных тел. Все, кто когда-то помогали ему неумело, ловко и совсем безо всяких чувств справляться с томлениями любви – от его первой преподавательницы игры на виолончели до Дженнифер Лоуренс, старались удержать его в своей толпе. Он прорвался сквозь них, оставляя за собой оборванные полотнища жемчужного тумана.

Он взобрался по большой лестнице. В обеденном зале поджидали воины: бочковатые, в два человеческих роста, амбалы из зефира с громадными ватными дубинами, безмерными молотами из облака. Они, в отличие от девушек в зале этажом ниже, сформировались еще не полностью, их пластилиновые руки, вздувавшиеся тремя буграми, больше напоминали рисунки из шутливого анатомического атласа, чем настоящие части человеческого тела.

Обри Гриффин, в последний раз дравшийся на кулаках в девять лет, поприветствовал их. Он тяжело дышал, кровь в нем буйно играла.

Один из воинов взмахнул облачной кувалдой (головка молота была не меньше индейки, откормленной ко Дню благодарения) и ударил Обри в грудь. Тот удивился, до чего это оказалось болезненно: весь торс его содрогнулся от крепкого тычка боли. Однако он ухватил рабочий конец кувалды и не отпускал его. Крутанулся, выворачивая и таща за собой молот.

Эти создания, эти застывшие формы облака, были слабы в сочленениях. Им это было необходимо, иначе они не смогли бы сгибаться и двигаться. Он вырвал кувалду у напавшего, а вместе с нею вырвал и руку. Сделал полный круг, развернувшись на триста шестьдесят градусов, и выпустил молот. Тот врезался в кучу надвигавшихся амбалов, нанеся им двойной урон. Одного развалил пополам, прорезав по талии, и верхняя часть туловища шлепнулась на пол. Кувалда летела по восходящей и снесла башку второму амбалу, наступавшему за первым.

Облачные гладиаторы окружили его, подняв на изготовку кулаки и дубины.

Обри выкрутил лежавшую у его ног руку и для начала маханул ею перед собой, словно косой, так мальчишка пустил бы в ход палку, пробиваясь сквозь заросли сорняков. Он пробивался сквозь них, будто пробирался вперед через доходивший ему до пояса поток патоки.

Гладиаторы отскочили от Обри, опасаясь не столько его кулаков, сколько его бодрой ярости: верхняя губа у него поднялась, обнажив оскал зубов. Облаку недоставало мужества его же собственных убеждений, на самом деле оно ничуть не больше готово было надругаться над ним, чем позволить ему свалиться вниз. Он же сдерживаться в том же духе не собирался. Пробившись к середине зала, он хватал ртом воздух, обливался холодным потом – и остался один.

Он прошел в замок, но в нем не было ничего примечательного. Создав грандиозный вход и пиршественный зал, облако, похоже, исчерпало свои замыслы. Он прошел в еще одну громадную арку и в очередной раз оказался у основания купола.

Вершина была далеко вверху, в сотнях футах над ним. Он ощутил легкий приступ головокружения, всматриваясь в нее, а еще и кое-что похуже… призрак блестящей, как стекло, черной жемчужины завис над краешком его сознания.

Он сделал долгий натужный выдох – и полез.