– Умирать, похоже, то же, что и выполнять тяжелую работу, – сказала Хэрриет на поминках после панихиды. Выглядела она шикарно в белой блузке и приталенном сером жакете. – Когда здоров, думаешь, как бы оно ни было, а нужно продолжать бороться. Выжать всю свою жизнь до последней капли. А тут, блин, рак. Это дерьмо перечеркивает все. Должно быть, такое облегчение, когда это все заканчивается. Как сон.

Они были у Моррисов, пили пиво на заднем крылечке с братьями Джун.

Тот, что побольше, Брэд, прислонился к одной сетке, сияние дня прилегло ему на плечи. Ронни плюхнулся на глубокое садовое кресло, подняв тучу пыли и пыльцы, засверкавшей в луче золотистого света. Хэрриет присела на ручку его кресла.

– В этом нет никакого смысла, – сказал Обри, расположившийся в другом кресле. – Кому-то выпадает прожить полной жизнью, а кому-то нет.

Ронни был уже пьян. Сидя в трех шагах, Обри чуял, как от него несло пивом, им даже пот Ронни провонял.

– Она, не вставая с больничной койки, за день делала больше, чем люди, живущие втрое дольше. – Ронни со значением постучал себя пальцем в висок. – Вот тут делала всякое, где время более гибко. Все, что вы думаете, это все, что вы когда-либо знали о мире. Значит, если ты способен вообразить что-то, это все равно, что ты это прожил. Однажды она мне сказала, что у нее любовная связь со Стингом с тех пор, как ей было пятнадцать лет. Вот тут. – Он еще раз крепко стукнул себя в висок. – Она помнила гостиничные номера. Помнила, как сидела с ним за столиком открытого кафе в Ницце, когда начался дождь. Такой у нее был дар. К двум вещам она была предрасположена: воображению и раку.

По мнению Обри, ассоциация вызывала раздражение. Такого рода мудрость только из пьяной глотки и услышишь. Воображение – это рак сердца. Все те жизни, какие носишь с собой в голове и каких тебе никогда не прожить… они заполняют тебя, пока уж и дышать не в силах. Когда он думал о Хэрриет, идущей по жизни без него, у него возникало ощущение удушья.

– Так как быть с ее списком? – спросила Хэрриет. – Как быть со всем тем, что ей хочется, чтоб я сделала вместо нее? Спрыгнуть с самолета, заняться серфингом на побережье Африки? – Хэрриет опять принималась плакать. Вряд ли даже сама осознавая это. Плакала она легко и красиво. – Как быть с этим перечнем сожалений, что она мне оставила?

Ронни с Брэдом покачали головами. Хэрриет смотрела на них широко раскрытыми глазами в ожидании и надежде, словно бы они вот-вот оповестят о каком-то сногсшибательном наследии, оставленном Джун своей любимой лучшей подруге.

– Это не то, о чем она жалела, что не сделала, – сказал Ронни. – Это то, что ей хочется, чтобы сделала ты, потому что это приносило радость, когда она сама это проделывала. У себя в голове. – Вновь постукивание пальцем по виску. Если от пива у него голову не заломит, то от постукиваний наверняка.

– Что нам предстоит в первую очередь? – спросил Обри.

Хэрриет безучастно глянула на него. Ему в голову пришла неприятная мысль, что она ненадолго забыла, что он здесь.

– Мы прыгаем в ее честь, – ответил Брэд. – Уже записались.

– Мы прыгаем вместе с нею, – поправила его Хэрриет, поглаживая маленькую Джуникорн, которую весь день носила с собой.

– Когда отправляемся? – спросил Обри.

– Ой, Обри, – заговорила Хэрриет. – Ты этого делать не обязан. Ты высоты боишься.

– Я о высоте больше не думаю с тех пор, как успокоительные лекарства принимаю, – сказал он ей. – Слава богу. Не хочу, чтоб слишком уж великий страх помешал мне поучаствовать в самых знаменательных делах вместе с самыми важными людьми в моей жизни.

– Ты уже, – сказала Хэрриет, – много сделал для Джун. Благодаря тебе наш оркестрик стали слушать. Она любое дерьмо от тебя обожала, чтоб ты знал. – Она перегнулась через разделявшее их пространство и слегка ткнула его костяшками пальцев в бедро. – Она об этом мне все время твердила в последние пару месяцев.

– Точно так же она и к тебе относилась. Ты была любимой темой ее разговоров.

Хэрриет отстраненно улыбнулась ему и спросила:

– Что еще вы с Джун обсуждали?

Обри показалось, что она старается направить разговор на что-то, но был не в силах понять, на что.

– Мы, – ответил, – говорили о том, как ей хотелось, чтобы я двигался дальше. Именно это я и хочу проделать. Хочу двинуться прямо к первому, что в ее списке значится.

– Славно, чел, – сказал Ронни. – Мы прыгаем через шесть недель.

Обри задрал подбородок, давая знак, что принял к сведению, хотя от нервного напряжения у него желудок узлом скрутило. Шесть недель – это так скоро. Возможно, волнение отразилось на его лице. Хэрриет следила за ним спокойным, заботливым взглядом… что за черт? Как она оказалась сидящей у Ронни на колене?

Вид ее, практически сидящей на коленях у пьяного в дым Ронни, волновал его, делал необычайно обидчивым.

– Конечно, мы все бы могли отправиться прыгать в небо с самолета в своем воображении, – легко бросил он. – Деньги бы сэкономили.

Лоб Ронни избороздился морщинами:

– И оказались бы полными трусами.

– Мне казалось, ты сам только что сказал, что вообразить что-то все равно, что пережить это.

– Господи, чел, – произнес заплакавший Ронни, – я только что сестру потерял, а ты собираешься херовые споры устраивать?