Немного позже он поднялся на колени и огляделся.

Громадное колесо облака все еще хранило тарелочную форму НЛО с громадным куполом точно в центре, главной его приметой. Все остальное было далеко не ровным, поверхность бугрилась, ерошилась дюнами и холмиками.

Обри выискивал голубое небо, пока голова не закружилась, и пришлось опустить взгляд. Когда головокружение прекратилось, он понял, что по-прежнему находится на самом краю, месте совсем не удобном. Сев, он заскользил в глубину облака, как можно дальше от пропасти.

Наконец он решился рискнуть и встать на ноги. Рывком поднялся, ноги все еще дрожали.

Обри Гриффин стоял в одиночку на своем острове-облаке.

Понемногу до него дошло, что в упряжи ему неудобно. Лямки туго, болезненно скрещивались в паху, сдавливали мошонку. Еще одна лямка туго перетягивала грудь, затрудняя дыхание. Или это воздух был разреженным?

Он отстегнул упряжь и выбрался из нее. Уже собирался бросить ремни в облако, когда увидел вешалку.

Она была слева от него, на краю зрения: старомодная вешалка для пальто с восемью изогнутыми крючками, изваянная из облака.

Он оглядел ее внимательно, ощущая сухость в горле, чувствуя, что сердце бьется гораздо, гораздо чаще.

– Это что за хрень? – вопросил он, не обращаясь ни к кому конкретно.

Разумеется, совершенно очевидно было, что это такое. Видеть это мог любой, имеющий глаза. Он убеждал себя, что на самом деле это не вешалка, что это просто некое искажение в облаке. Он кружил, изучая ее под каждым углом. Вещь выглядела вешалкой для пальто – где бы он ни стоял… вешалка из материала облака, но все равно – вешалка.

Экспериментируя, он повесил оливковую упряжь на один из крючков. Ремни должны были бы упасть, рассеяв пелену тумана.

Вместо этого они повисли на крюке, покачиваясь на ветру.

Обри произнес:

– Ха!

И это был не смех, а настоящее слово, восклицание удивления, а не веселья. Повода удивляться не было, если честно. Облако держало его, а он весил 175 фунтов. Что же говорить о брезентовых ремнях, которые и на два фунта не потянули бы? Он отстегнул шлем и повесил его на другой крюк.

Боль, начавшаяся у него в пазухах, теперь пронзала его, как шампур, от левого виска до правого. Перелом черепа, подумалось ему, тот, что случился, когда он ударился головой о корпус самолета. И все вокруг от этого: яркая фантазия мозга, насквозь прошитого осколками кости.

Впрочем, из-под такого пробивалась совсем иная мысль. Еще один мысленный комар жужжал где-то около головы – скорее внутри нее, чем снаружи. Он думал: откуда облаку знать, как выглядит вешалка для пальто? Идея до того абсурдная, что походила на подпись к карикатуре в «Нью-Йоркере».

Он втянул в себя разреженный, холодный воздух и впервые задумался, а какой будет температура через шесть часов, когда зайдет солнце.

Только к тому времени он уже будет на Си-эн-эн. Озвучивать самую большую новость на свете. Вертолеты новостных служб телеканалов комариной тучей будут стрекотать в воздухе, ведя прямой репортаж о человеке, шагающем по облакам. Видео с камеры будет демонстрироваться по всем каналам, разойдется по всему Интернету.

Он уже жалел, что вел себя так взволнованно и панически в «Сессне». Знать бы, что он окажется на видео, смотреть которое будут по всему миру, так, думается, сумел бы, по крайней мере, сделать вид, что держит нервы в узде.

Обри отошел на несколько шагов от вешалки, двигаясь вперед наполовину бессознательно. Останавливался и оглядывался. Вешалка по-прежнему стояла на месте. Что-то эта вешалка означала. Была чем-то большим, нежели просто вешалка. Но с раскалывавшейся от боли головой он никак не мог постичь всю ее значимость.

Он шел.

Поначалу шел как человек, представляющий, что он ступил на тонкий и ненадежный лед. Скользил одной ногой вперед, убеждаясь, что облако останется твердым под ногами, пиная маленькие клубочки тумана впереди себя. Поверхность держала, и весьма скоро он принялся (сам того не сознавая) идти нормальным шагом.

Все время он держался футах в шести от края, но поначалу не ходил в сторону пузыря в центре облака. Вместо этого он обходил по окружности свой пустынный остров в небе. В небе он выискивал самолеты и один раз остановился, увидев. Реактивный самолет чертил белую дымную линию по блистающей синеве. Он пролетал на расстоянии многих миль, и довольно скоро Обри перестал обращать на него внимание. Понял, что шансов быть замеченным у него не больше, чем если бы самолет пролетал над головой, когда он шагал по университетскому двору.

Голова кружилась, и время от времени Обри приостанавливался, чтобы отдышаться. Остановившись в третий раз, он согнулся, обхватил колени и глубоко вздохнул, пока не прошло головокружительное ощущение, что он вот-вот упадет. Когда он распрямился, то пришло внезапное, совершенно разумное осознание.

Здесь не хватало воздуха.

Или, в самом крайнем случае, не хватало того воздуха, к какому он привык. На какой он высоте? Он вспомнил, как Экс объявил им, что они на двенадцати тысячах футов как раз перед тем, как на «Сессне» пропало электричество. Можно ли вообще дышать на 12 000 футов? Очевидно. Он же сейчас дышит. Фраза и боязнь высоты заняли все его мысли.

Он долго кружил по своему блюду из тумана. В основном оно было плоским: чуть выпукло тут, чуть уходит вниз там. Он взбирался на попадавшиеся на пути дюны, спускался в немногочисленные неглубокие канавки. На некоторое время потерялся среди ставящей в тупик череды канавок на восточном краю, бродя по узким расщелинам из белого пушка. На севере задержался, чтобы полюбоваться фигурой из облачных валунов, очень напоминавшей голову бульдога. На западной стороне облака миновал череду из трех выпуклостей, которые выглядели как громадные «лежачие полицейские». Однако в конечном счете он отшагал почти час и был удивлен, до чего же на самом деле безлик был его похожий на колпак автомобильного колеса остров.

Возвращаясь к вешалке, он испытывал головокружение, слабость и болезненный озноб. Ему нужно было попить чего-нибудь. Глотать было больно.

Обри привык, что у него во снах обыкновенно происходили неожиданные, невероятные скачки. То ты в лифте с лучшей подругой сестры, а потом дерешь ее на крыше на глазах всей семьи и друзей; потом здание начинает сносить неистовым ветром; потом циклоны обрушиваются на весь Кливленд. Впрочем, там, на облаке, и рассказать-то было нечего, не то что во сне скакать от одного безумства к другому. Одно плелось за другим. Он не мог представить во сне, как он покидает облако и оказывается на чем-то получше.

Пристально смотрел на вешалку для пальто, сожалея, что не может отправить Хэрриет фотку этой вешалки. Стоило ему увидеть что-то красивое или необычное, то первым его позывом было сфоткать и отправить ей. Разумеется, если бы она стала получать фотографии облаков от своего пропавшего (и, предположительно, погибшего) друга, то, наверное, подумала бы, что он шлет ей сообщения с небес, наверное, завизжала бы во…

И в этот миг Обри Гриффин вспомнил, что идет XXI век и у него в кармане есть смартфон.

Гаджет был в бриджах под прыжковым комбинезоном. Он выключил его, когда самолет выводили на взлетную полосу, как и положено при любом полете, но все-таки он у него есть. Теперь, вспомнив, он чувствовал, как тот давит ему на бедро.

Ему незачем ждать, когда они поставят на просмотр видео с камеры Экса. Он мог бы связаться с ними напрямую. Если связь окажется вполне устойчивой, он мог бы даже поболтать с ними в режиме видео.

Он рванул молнию на комбинезоне. Студеный воздух кинжалом ткнулся вовнутрь, пронзая насквозь тонкую футболку. Обри силился достать телефон из кармана, тонкую плитку из стали и черного стекла… и она тут же выскользнула из его потной руки.

Обри вскрикнул: смартфон наверняка проскочит сквозь облако и пропадет. А вот и не пропал. Упал в плошку затвердевшего тумана, принявшего форму мыльницы.

Он подхватил телефон, беспомощно дрожа уже от бремени внезапной надежды. Нажал на кнопку включения, мысленно опережая дальнейшее: он позвонит Хэрриет, сообщит, что жив, она примется рыдать от облегчения и недоверчивости, он тоже расплачется, их объединит этот совместный счастливый плач, и она скажет: «О боже мой, Обри, где ты?» – а он скажет: «Что сказать, детка, ты не поверишь, но…»

Экран его телефона упорно оставался черным и пустым. Он еще раз надавил на ВКЛ.

Когда все равно ничто не зажглось, он со всей силы надавил на кнопку ВКЛ, стиснув зубы, будто делал нечто, требующее грубой силы, ослабить заржавевшую гайку на колесе со спущенной шиной, например.

Ничего.

– Какого. На самом деле. Рожна? – выговаривал он, нажимая и нажимая, пока рука не заболела.

Разряженный телефон никаких объяснений не давал.

В этом не было никакого смысла. Он был уверен, что тот все еще заряжен полностью или около того. Попробовал вновь включить силой. Ничего.

Он вжал стеклянную поверхность себе в лоб и просил гаджет отнестись к нему по-человечески, вспомнить, как хорошо он с ним обращался все эти годы. Потом терпеливо попробовал еще раз.

Пустой номер.

Он уставился на телефон сухими и воспаленными глазами, кляня Стива Джобса и своего оператора сотовой связи.

– Так нечестно, – сказал он бесполезному кирпичику из черного стекла в своей правой руке. – Ты не должен был попросту сдохнуть. С чего это ты взял и перестал работать?

В ответ у себя в сознании он услышал не свой голос, а голос инструктора Экса: «Какого черта, чел? Мы что, остановку сделали?» И пояснение пилота Ленни: «У меня электричества нет. Типа все враз сдохло».

Напрашивалась дурная мысль. У Обри были ручные часы, рождественский подарок матери, с кожаным ремешком и (честное-пречестное!) движущимися стрелками. Не было на них никаких приложений, они не соединялись с телефоном, они ничего не делали, кроме как красиво смотрелись да показывали время. Обри отогнул рукав комбинезона, взглянул на часы. Стрелки показывали 4.23. Секундная не двигалась. Он не мигая смотрел на циферблат часов, пока не убедился, что и минутная стоит на месте.

Облако что-то натворило с «Сессной», когда они пролетали над ним. Воздействовало какой-то электромагнитной силой, способной заставить заткнуться в тряпочку аккумуляторы легкого самолета, или батарейки часов, или смартфона.

Или видеокамеры.

Мысль была до того горька, что захотелось взвыть от смятения. Единственное, что остановило, это изнеможение. Кричать здесь, на холодном, сухом и разреженном воздухе, похоже, было намного выше его сил.

Теперь он четко понимал: никто не просмотрит видео, запечатлевшее на острове-облаке его, небесного Робинзона Крузо. Видео не станет вирусным. Вертолеты теленовостей не слетятся тучей вокруг человека, шагающего по небесам. Если подлетят близко, то камеры их не заснимут ничего, а вертолеты попадают вниз бетонными чушками. Только никто и не прилетит, потому как камера на шлеме его инструктора погорела вместе с аккумулятором под капотом самолета. На видео могли бы попасть несколько неприятных минут, когда у Обри от перевозбуждения поднималась тошнота, но камера точно отключилась задолго до того, как они сделали прыжок.

Несправедливость этого валила его с ног. Он тяжело плюхнулся на облако, обхватил руками колени. Только даже сидение требовало слишком больших усилий. Он свернулся калачиком на боку, став похожим на зародыш. Облачка клубились и устраивались вокруг него. Он решил закрыть глаза и немного подождать. Может, когда откроет их, обнаружит, что потерял сознание еще до посадки в самолет. Может, если будет глубоко дышать и отдохнет, то, когда поднимет в следующий раз голову, под ним окажется зеленая трава, а озабоченные лица (среди них и Хэрриет) склонятся над ним.

Было достаточно холодно, чтобы он почувствовал себя малость неуютно. В какой-то момент, устроившись в мягком, слегка эластичном гнездышке из материала облака, он машинально пошарил рукой, отыскал уголок одеяла, натянул на себя толстый покров из взбитой белой дымки – и уснул.