Туманная Сирена

Средь стылых волн, вдали от земли, мы каждый вечер ждали, чтобы пришёл туман, и туман сгущался, и мы смазывали медный механизм, и зажигали фонарь на высокой каменной башне.

Ощущая себя двумя птицами в сером небе, Макданн и я слали наружу направленный свет – красный, затем белый, затем снова красный: выискивать одинокие корабли.

А если они нашего луча не видели, так ведь всегда был наш Голос: громкий и гулкий рёв нашей Туманной Сирены пульсировал в ошмётках тумана, распугивал чаек точно рассыпанные колоды карт и вздымал высокие пенные волны.

– Одиноко тут, ну да ты к такой жизни уже попривык, правда? – спросил Макданн.

– Да, – согласился я, – слава богу, ты неплохой собеседник.

– Что ж, завтра твоя очередь развлекаться на Большой земле, – улыбнулся он, – танцевать с девушками и пить джин.

– Макданн, а о чём ты думаешь, когда я бросаю тебя здесь одного?

– О тайнах моря. – Макданн зажёг трубку. Стоял холодный ноябрьский вечер, часы показывали четверть восьмого, отопление уже включили, хвост света хлестал в двухстах направлениях сразу, в длинном горле башни клокотала Туманная Сирена. В радиусе ста миль от побережья не было ни городка, лишь одинокая дорога тянулась через безжизненные земли к морю: по ней проезжали одна-две машины. А дальше – две мили холодной воды до самой нашей скалы да редкие корабли.

– Тайны моря, – задумчиво повторил Макданн. – А ты знаешь, что океан – самая здоровенная в мире снежинка, чёрт его дери! Он бурлит и зыбится тысячами форм и красок – и все разные. Удивительно. Однажды ночью, много лет назад, я сидел тут один – и вдруг все рыбы морские поднялись к поверхности. Что-то пригнало их сюда, в залив – они вроде как дрожали и глядели, как свет маяка меняется над ними с красного на белый, с белого на красный – я даже их странные глаза различал. Прямо мороз по коже. Они развернулись словно павлиний хвост, они всё прибывали и прибывали, пока не настала полночь. А затем совершенно беззвучно скользнули прочь: целый миллион рыб раз – и исчез. Я вот думаю, может, в каком-то смысле, они приплыли за столько миль вроде как поклониться святыне. Удивительно. Но ты только представь себе, какой им видится наша башня: воздвиглась на семьдесят футов над водой, заявляет о себе чудовищным голосом, и от неё исходит свет Господень. Эти рыбы, они больше не возвращались, но, может, какое-то время им чудилось, будто они пред ликом Божиим?

Я поёжился. Я выглянул в окно – протяжённая серая лужайка моря уходила в ничто и никуда.

– О, в море чего только нет. – Макданн нервно запыхтел трубкой и заморгал. Он весь день был как на иголках, но так и не признался почему. – При всех наших двигателях и этих самых субмаринах пройдёт ещё десять тысяч веков, прежде чем мы ступим на подлинное дно затонувших земель, в тамошние волшебные королевства и изведаем настоящий ужас. Ты только подумай: там, в глубине, всё ещё трехсоттысячный год до Рождества Христова! Пока мы тут дефилируем, трубя во все трубы и оттяпывая друг у друга страны и головы, кто-то живёт на холодной морской глубине в двенадцать миль, в эпохе столь же древней, как борода кометы.

– Да, это очень древний мир.

– Пойдём-ка. Мне надо рассказать тебе кое-что: я давно собирался.

Мы поднялись по восьмидесяти ступеням – разговаривая по пути и никуда не торопясь. Оказавшись на самом верху, Макданн выключил свет в помещении, чтобы в зеркальном стекле ничего не отражалось. Гигантский световой глаз тихо жужжал, плавно вращаясь в промасленной глазнице. Гудела Туманная Сирена – раз в пятнадцать секунд.

– Звук такой, словно какое-то животное кричит, правда? – Макданн кивнул сам себе. – Огромное одинокое животное кричит в ночи. Сидит здесь на пороге десяти миллиардов лет и взывает в Бездну: я тут, я тут, я тут. И Бездна отвечает, о да, ещё как. Ты, Джонни, пробыл здесь уже три месяца, так что надо бы тебя подготовить. Примерно в это время года, – он вгляделся в туман и хмарь, – кое-кто приплывает в гости к маяку.

– Косяк рыб, как ты рассказывал?

– Нет, не рыбы. Я всё откладывал, не говорил тебе, а то вдруг ты решишь, что я сбрендил. Но дальше откладывать невозможно, сегодня крайний срок: если мой календарь размечен правильно с прошлого года, ночью у нас будет гость. Не буду вдаваться в подробности, тебе надо увидеть это своими глазами. Просто посиди здесь. Если захочешь, завтра соберёшь сумку, доедешь на моторке до берега, сядешь в свою машину, припаркованную у лодочного пирса на мысу, и умотаешь в какой-нибудь городишко на Большой земле, и спать будешь при включённом свете. Я не стану ни о чём расспрашивать, и винить тебя не стану. Это происходит уже три года подряд, и сейчас впервые рядом со мной есть живой свидетель. Ты подожди и посмотри.

Прошло полчаса; мы шёпотом обменялись от силы несколькими словами, не больше. Когда нам надоело ждать, Макданн принялся излагать мне свои идеи. У него были свои теории насчёт Туманной Сирены.

– Однажды, много лет назад, человек пришёл туда, где шумел океан, и встал на холодном бессолнечном берегу, и сказал: «Нам нужен голос, чтоб звать через море и предостерегать корабли; я его создам. Я создам голос, подобный всему времени и всем туманам мира; я создам голос, который всё равно что пустое ложе рядом с тобою всю ночь до утра, всё равно что пустой дом, когда отпираешь дверь, всё равно что безлистные деревья по осени. Звук, подобный кличу улетающих на юг птиц; звук, подобный ноябрьскому ветру и морю на суровом, холодном берегу. Я создам звук, исполненный такого одиночества, что он донесётся до всех и каждого; и тот, кто его услышит, зарыдает в душе своей, и очаг покажется теплее, и домашний уют – желаннее всем тем, кто услышит его в далёких городах. Я создам себе звук и специальную машину, и назовут её Туманной Сиреной, и кто услышит её – познает скорбь вечности и скоротечность жизни».

Загудела Туманная Сирена.

– Эту историю я сам придумал, – тихо признался Макданн, – в попытке объяснить, почему это существо каждый год возвращается к маяку. Думаю, Туманная Сирена призывает его, и оно приходит…

– Но… – встрял я.

– Тссс! – шикнул Макданн. – Вон оно! – И он кивнул на пучину.

Что-то и впрямь плыло к башне маяка.

Как я уже рассказывал, ночь выдалась холодная; высокая башня остыла, свет то вспыхивал, то гас, Туманная Сирена взывала и взывала сквозь слоистый туман. Видно было недалеко и нечётко, но вот оно – глубокое море, омывающее ночную землю, ровное и спокойное, оттенка серой грязи, и вот они – мы, одни-одинёшеньки на высокой башне, и там, сперва очень далеко, обозначилась зыбь, всколыхнулась волна – вода запузырилась и вспенилась. Над поверхностью холодного моря поднялась голова, гигантская тёмная голова с огромными глазами, а затем и шея. А затем – не тело, нет, но ещё шея и ещё! Голова воздвиглась над водой на высоту целых сорока футов на тонкой и изящной тёмной шее. Только тогда из пучины показалось влажное тело – точно островок из чёрного коралла, ракушек и рачков. Мелькнул хвост. В целом от головы до кончика хвоста, по моим прикидкам, монстр достигал девяноста футов, а то и ста.

Я что-то сказал – сам не знаю что.

– Спокойно, сынок, спокойно, – прошептал Макданн.

– Но это же невозможно! – воскликнул я.

– Нет, Джонни, это мы невозможны. А вот оно – такое же, каким было всегда десять миллионов лет назад. Оно-то ничуть не изменилось. Это мы и земля изменились до невозможности. Мы!

Там, вдали, из ледяных вод медленно выплывала тёмная величественная громада. Вокруг неё сгустился туман, ненадолго размыв силуэт. В одном из глаз чудища отразился, и заплескался, и вспыхнул наш ослепительный свет – красный, белый, красный, белый, точно высоко поднятый диск слал сообщение на каком-то древнем коде. Существо безмолвствовало; безмолвствовал и туман, сквозь который оно плыло.

– Это же какой-то динозавр! – Я присел, ухватившись за перила лестницы.

– Да, один из них.

– Но они же вымерли!

– Нет, они просто спрятались в Бездне. Глубоко-глубоко в глубинах Бездны. Это ведь правильное слово, Джонни, настоящее слово, оно так много говорит: Бездна. Весь хлад, и тьма, и глубины мира заключены в этом слове.

– Но что же нам делать?

– Делать? Мы на работе, мы не можем сбежать. Кроме того, здесь мы в большей безопасности, нежели в любой лодке, которая попыталась бы добраться до земли. Эта тварь размером с истребитель и почти так же стремительна.

– Но почему она плывёт сюда, сюда-то зачем?!

А в следующий миг я понял и сам.

Загудела Туманная Сирена.

И монстр ответил.

Над миллионами лет воды и тумана пронёсся крик. Крик, исполненный такой муки и одиночества, что меня пробрала дрожь. Чудовище взывало к башне. Гудела Туманная Сирена. Чудовище взревело снова. Туманная Сирена гудела. Разверзлась громадная зубастая пасть, и рёв, исторгшийся оттуда, был во всём подобен звуку Туманной Сирены. Одинокий, необъятный, далёкий. Голос отчуждённости, и бескрайнего моря, и холодной ночи, и отверженности. Вот какой это был голос.

– Теперь ты понимаешь, что ему здесь понадобилось? – прошептал Макданн.

Я кивнул.

– Весь год напролёт, Джонни, этот горемыка прячется далеко отсюда, в тысяче миль, и на глубине двадцати миль, не меньше, и ждёт своего часа; возможно, ему миллион лет, этому уникальному созданию. Ты только представь себе – ждать миллион лет: вот ты бы смог прождать так долго? Может, он вообще последний в своём роду. Я склонен думать, что так и есть. Как бы то ни было, на землю пришли люди и пять лет назад построили этот маяк. И установили Туманную Сирену, и включают её, и включают, и включают, и звук её долетает до того места, где ты покоишься, погружённый в сон и морские воспоминания о мире, в котором жили тысячи таких, как ты, но теперь ты один, совсем один в мире, для тебя не предназначенном, в мире, где тебе приходится прятаться.

Но звук Туманной Сирены приходит и уходит, приходит и уходит, и ты пробуждаешься на илистом дне Бездны, и глаза твои открываются словно объективы двухфутовых кинокамер, и ты приходишь в движение – медленно, очень медленно, ведь на плечи тебе давит тяжесть океанского моря. Но Туманная Сирена пробивается сквозь тысячу миль водного пространства, еле слышно, но так знакомо, и топка в твоём брюхе разгорается с новой силой, и ты начинаешь подниматься – медленно, очень медленно. Ты кормишься гигантскими косяками трески и гольяна и целыми реками медуз и неспешно всплываешь сквозь осенние месяцы, сквозь сентябрь, когда начинается сезон туманов, сквозь октябрь, когда туманы густеют, а Сирена всё зовёт тебя и зовёт, и вот в конце ноября, повышая в себе давление день ото дня, поднимаясь с каждым часом выше на несколько футов, ты уже приближаешься к поверхности – и ты всё ещё жив. Спешить нельзя: если вынырнуть сразу – тебя разорвёт. На то, чтобы подняться со дна, уходит целых три месяца, а затем ещё сколько-то дней на то, чтобы доплыть по холодным волнам до маяка. И вот он ты, там, в ночи, Джонни, самый здоровущий монстр в целом свете, чтоб мне пропасть. А вот и маяк, он зовёт тебя, его длинная шея высоко торчит из воды, прямо как твоя, и тело в точности как твоё, и, что самое важное, твой голос. Теперь ты понял, Джонни, ты понял?

Загудела Туманная Сирена.

Чудовище ответило.

Я всё это видел, я представил себе, каково это – миллион лет ждать в одиночестве, чтобы вернулся кто-то, кто не вернётся никогда. Провести миллион лет вдали от мира на дне моря, постепенно лишаясь рассудка, в то время как небеса очистились от летающих рептилий, на континентах пересохли болота, ленивцы и саблезубые твари пережили лучшие дни и потонули в смоляных ямах, и повсюду забегали люди, точно белые муравьи по холмам.

Загудела Туманная Сирена.

– В прошлом году, – рассказывал Макданн, – это существо плавало кругами и кругами, кругами и кругами всю ночь напролёт. Этак озадаченно, я бы сказал; приближаться не приближалось. Может, испугалось. А то и разозлилось малость – немудрено, проделав этакий путь! Но на следующий день туман внезапно развеялся, вышло солнце, небо синело как на картине. И чудовище уплыло прочь от жары и безмолвия и назад уже не вернулось. Наверное, размышляло обо всём об этом целый год, обдумывало дело со всех сторон.

Теперь от гостя нас отделяли какие-нибудь сто ярдов; динозавр и Туманная Сирена перекликались друг с другом. В луче света глаза чудовища блестели огнём и льдом, огнём и льдом.

– Вот она, жизнь, – покачал головой Макданн. – Кто-то всегда ждёт кого-то, кто домой так и не вернётся. Кто-то всегда любит сильнее, чем любят его. И рано или поздно тебе захочется уничтожить то, что любишь, чтобы не страдать больше.

Чудище неслось прямиком на маяк.

Гудела Туманная Сирена.

– Посмотрим, что будет, – предложил Макданн.

И отключил Туманную Сирену.

Повисло напряжённое безмолвие. Мы слышали, как колотятся наши сердца в застеклённом отсеке башни, слышали, как медленно проворачивается хорошо смазанный прожектор.

Чудище застыло на месте. Гигантские глаза-фонари заморгали. Пасть распахнулась. Он вроде как зарокотал подобно вулкану. Судорожно подёргал головой, словно выискивая звуки, канувшие в туман. Уставился на маяк. Зарокотал снова. И тут зрачки его вспыхнули. Динозавр поднялся на дыбы, замолотил лапами по воде и кинулся на башню. В глазах его плескались ярость и мука.

– Макданн! – заорал я. – Врубай сирену!

Макданн завозился с переключателем. Но не успел он повернуть рубильник, как чудище уже воздвиглось над нами. Я едва успел рассмотреть гигантские лапы и перепонки ороговевшей кожи, поблёскивающие между пальцеобразных отростков, царапающих башню. Гигантский правый глаз на страдальческой морде замерцал передо мною как котёл, в который я, того гляди, провалюсь с отчаянным воплем. Башня содрогнулась. Туманная Сирена взвыла; взвыл и монстр. Он обхватил башню и захрупал стеклом; на нас посыпались осколки.

Макданн схватил меня за руку:

– Вниз!

Башня покачнулась, дрогнула и начала подаваться. Туманная Сирена и чудище ревели в унисон. Мы кубарем скатились вниз по лестнице:

– Быстрее!

Мы уже добежали до низа, когда башня опасно накренилась. Мы нырнули под лестницу в каменный чуланчик. Дождём посыпались камни: целая тысяча, не меньше. Туманная Сирена резко оборвалась. Динозавр навалился на башню. Башня рухнула. Крепко вцепившись друг в друга, мы упали на колени, Макданн и я; наш мир разлетелся вдребезги.

И тут всё закончилось, осталась только тьма да плеск моря по шероховатым камням.

Всё это – и ещё один звук.

– Слушай, – тихо промолвил Макданн. – Слушай.

Мы выждали мгновение. И тогда я расслышал. Сперва словно бы гигантский пылесос втягивал воздух, а затем – плач, потрясение, одиночество громадного зверя, согнувшегося над нами, навалившегося на нас поверх каменной кладки толщиной в один слой над нашим подвальчиком так, что в воздухе разливалась тошнотворная вонь его туши. Динозавр задыхался и стенал. Башня исчезла. Свет исчез. Существо, призывавшее его сквозь миллионы лет, тоже исчезло. Чудовище разевало пасть и издавало гулкий рёв. Рёв Туманной Сирены, снова и снова. И корабли далеко в ночи, не находя маяка и ничего не видя, проплывали мимо и слышали эти звуки в глухой ночи, и, наверное, думали: «Вот он, исполненный тоски голос, это ревун Одинокого залива. Всё в порядке. Мы обогнули мыс».

Так оно и продолжалось до утра.

Когда назавтра, после полудня, прибыли спасатели выкапывать нас из-под завала камней, жарко светило жёлтое солнце.

– Башня развалилась на части, вот и весь сказ, – степенно рассказывал мистер Макданн. – Шторм разыгрался не на шутку, она и обрушилась. – И он ущипнул меня за локоть.

Никаких следов не осталось. Над спокойной, пустынной гладью океана синело небо. Вот разве что душно разило водорослями от зелёной слизи, покрывавшей обрушенные камни башни и береговые скалы. Над слизью жужжали мухи. У берега плескался прилив.

На следующий год маяк отстроили заново, но к тому времени я уже нашёл работу в маленьком городке и обзавёлся женой и славным уютным домиком: окна его осенними ночами светились жёлтым светом, двери надёжно запирались, труба пыхала дымом. Что до Макданна, он стал смотрителем нового маяка, возведённого по его собственным спецификациям из армированного сталью бетона. «Просто на всякий случай», – приговаривал он.

Новый маяк заработал уже в ноябре. Однажды поздно вечером я подъехал к нему один, запарковал машину и долго сидел там, глядя на серые воды и слушая, как звучит новая сирена – раз, два, три, четыре раза в минуту, – там, вдали, сама по себе.

А динозавр?

Он так и не вернулся.

– Он ушёл, – объяснял Макданн. – Вернулся обратно в Бездну. Он убедился, что в этом мире нельзя любить слишком сильно. Он ушёл в самые глубины Бездны ждать ещё миллион лет. Эх, бедолага! Ждёт, и ждёт, и ждёт там, пока на этой жалкой планетке друг друга сменяют люди. Он ждёт и ждёт.

Я сидел в машине и слушал, слушал. Я не различал ни маяка, ни луча света в Одиноком заливе. Я лишь слышал Сирену, Сирену, Сирену. И звучала она как зов чудища.

Я сидел там и жалел, что сказать мне нечего.