Мой отец мечтал, чтобы я продолжил обучение в Оксфорде или Кембридже. Сам он учился в Университетском колледже Оксфорда, поэтому я решил подать документы туда, там у меня было больше шансов на поступление. В то время в Университетском колледже не было математического научного сообщества, что стало еще одной причиной, по которой отец хотел, чтобы я занимался химией: так я мог попытаться получить стипендию по естественным наукам, а не по математике.

Вся семья уехала в Индию на год, мне же пришлось остаться сдавать выпускные экзамены в школе и вступительные в университет. Жил я в это время в семье доктора Джона Хамфри, коллеги моего отца из Национального института медицинских исследований, в Милл-Хилле. В подвале их дома хранились паровые двигатели и другие модели, сконструированные отцом Джона Хамфри, там я и проводил большую часть времени. Во время летних каникул я тоже уехал в Индию повидаться с семьей, которая обосновалась в Лакхнау в доме, арендованном у разжалованного за коррупцию бывшего министра индийского штата Уттар-Прадеш. Отец мой не переносил индийскую кухню, поэтому нанял повара-индийца, служившего в британской армии, и слугу, чтобы они готовили и подавали исключительно английские блюда, хотя я не отказался бы от чего-нибудь более экзотического. Тогда же мы отправились в Кашмир, где хотели взять в аренду плавучий дом на озере Дал в Сринагаре.

Был сезон дождей; дорогу, построенную в горах индийскими военными, в некоторых местах совсем размыло (обычная дорога пролегала вдоль линии огня с Пакистаном). Наша машина, которую отец привез с собой из Англии, застревала, даже если воды на дороге было всего по щиколотку, поэтому до самого озера нас тащил на буксире местный сикх, водитель грузовика.

Хотя директор нашей школы считал, что мне еще рано поступать в Оксфорд, все же в марте 1959 года вместе с двумя мальчиками из нашей школы, которые были на год старше меня, я поехал сдавать экзамен на получение стипендии. Я был уверен, что провалился, и был весьма подавлен. Мне было обидно, что во время экзамена по практическим навыкам преподаватели университета подходили ко всем экзаменуемым, кроме меня. Затем, через несколько дней после моего возвращения из Оксфорда, я получил телеграмму, в которой сообщалось, что я получил стипендию.

Мне было всего семнадцать лет. Большинство моих сокурсников были гораздо старше меня и к тому времени уже отслужили в армии. Так что на первых двух курсах я чувствовал себя довольно одиноким. Однако на третьем курсе, чтобы расширить круг общения, я записался в знаменитый Гребной клуб, став рулевым. Но моя карьера в качестве рулевого как-то сразу не задалась. Река в Оксфорде очень узкая, и проводить параллельные гонки практически невозможно. Поэтому восьмиместные лодки выстраиваются одна за другой, при этом рулевой должен внимательно следить за стартом, чтобы лодка держалась на достаточном расстоянии от идущей впереди.

Во время моего гоночного дебюта мне удалось добиться того, чтобы наша команда стартовала сразу после сигнала к старту, но я не справился с управлением, лодка сошла с курса, и нас дисквалифицировали. В следующий раз наша лодка столкнулась с другой, правда, моей вины в этом не было, ибо я строго выдержал нужную дистанцию на старте. Несмотря на неудачи, преследовавшие меня во время гонок, в тот год у меня появилось много друзей, и я ощущал себя намного более счастливым.

В то время в Оксфорде трудолюбие было не в чести. Считалось, что студент должен быть в достаточной степени одарен, чтобы без усилий справиться с программой, либо должен смириться со своей ограниченностью и получить степень четвертого класса. Любые усилия повысить результат воспринимались как признак «посредственности» – самый обидный эпитет, которым могли окрестить в Оксфорде.

Во времена моего обучения считалось, что колледжи занимали место родителей – loco parentis, – что подразумевало их ответственность за моральный облик студентов. Поэтому все учебные заведения предназначались либо для девушек, либо для юношей, и ровно в полночь ворота запирались на замок, чтобы исключить присутствие на территории лиц противоположного пола. Если кто-то хотел выйти после этого времени, ему приходилось преодолевать высокую стену с рядом острых шипов по верхнему краю. Руководство нашего колледжа, опасаясь травм, которые могли получить студенты во время ночных похождений, оставило небольшой прогал между шипами, поэтому покинуть территорию ночью не представляло большого труда. Другое дело, если кого-нибудь из студентов заставали в постели с девушкой… Тогда не избежать немедленного отчисления.

Уже позднее, когда я закончил университет, ситуация благодаря сексуальной революции, произошедшей в 1960-е годы, и снижению возраста совершеннолетия до восемнадцати лет полностью изменилась.

Курс физики в то время был выстроен таким образом, что не требовал от студентов каких-то больших усилий по его освоению. Я сдал экзамен при поступлении, а потом были три года безмятежного изучения предмета, и только в конце учебы мне предстоял выпускной экзамен. Я подсчитал, что на изучение физики за все время моего обучения в колледже я потратил где-то около тысячи часов, то есть примерно по часу каждый день в течение трех лет. Гордиться, конечно, нечем, но в то время я этого не понимал, держась линии поведения большинства студентов. Мы пребывали в атмосфере полнейшей скуки и отсутствия стремления прилагать усилия. И только моя болезнь смогла изменить это отношение. Только когда перед вами встает вероятность раннего ухода из жизни, вы начинаете ценить жизнь и понимать, для чего она вам была дана.

Выпускной в Оксфорде

Из-за отсутствия должной подготовки я предполагал сдать выпускной экзамен, делая упор на решении теоретических задач, чтобы как-то компенсировать отсутствие фактических знаний. Нервное напряжение росло, в ночь перед экзаменом я так и не смог заснуть, поэтому отвечал, прямо скажем, не блестяще. Мой результат был ровно посередине между степенью первого и второго класса. Поэтому мне пришлось проходить дополнительное собеседование с экзаменационной комиссией. Во время собеседования мне задали вопрос о моих планах на будущее. Я рассказал о своем намерении заниматься научными исследованиями, упомянув при этом, что если они мне присвоят степень первого класса, то я продолжу обучение в Кембридже, а если вторую, то останусь в Оксфорде. Мне присвоили первую.

В качестве запасного плана, на случай, если мне не удастся заняться научными исследованиями, я подал заявку на государственную службу. Из-за моего неприятия ядерного оружия я не хотел иметь ничего общего с оборонной промышленностью, поэтому в качестве приоритетов в своем заявлении отметил Министерство гражданского строительства (которое в то время отвечало за общественные здания) и палату общин. Во время интервью выяснилось, что у меня весьма расплывчатое представление о том, чем занимаются служащие в палате общин, но тем не менее собеседование я прошел. Оставалось только сдать письменный экзамен, про который я благополучно забыл. В итоге из комиссии по отбору на государственную службу мне пришло письмо, в котором любезно сообщалось, что я могу подать заявку на госслужбу только в следующем году и что нынешний результат никак не отразится на решении комиссии в следующий раз. Мне повезло, что я не попал на госслужбу. Вряд ли бы я смог добиться успехов на этом поприще с моим заболеванием.

На время каникул, которые после окончания колледжа длились довольно долго, университет предлагал несколько небольших грантов для поездки за границу. Я решил, что мои шансы на получение гранта увеличатся, если я выберу что-нибудь подальше от Британии. Поэтому я выбрал Иран. Я поехал вместе с однокашником Джоном Элдером, который, во-первых, бывал там раньше, а во-вторых, знал фарси. Это было долгое путешествие. На поезде мы доехали до Стамбула, а затем отправились в восточную часть Турции к городу Эрзерум, расположенному недалеко от горы Арарат. Далее железная дорога переходила на территорию Советского Союза, поэтому мы продолжили наше путешествие до Тебриза и далее до Тегерана на автобусах, в которых кроме людей перевозили кур и овец.

В Тегеране нам с Джоном пришлось распрощаться, и дальше на юг я поехал с другим студентом. Вместе мы миновали Исфахан, Шираз и Персеполь, бывшую столицу Державы Ахеменидов, захваченную Александром Македонским. Затем я пересек пустыню и прибыл в Мешхед.

По дороге домой мы с моим компаньоном Ричардом Чином оказались в эпицентре землетрясения в Казвине. Землетрясение было огромной силы, около семи баллов, в нем погибло более 12 тысяч человек. Мы были практически в эпицентре, правда, тогда мы этого не понимали. Ну, во-первых, потому что я был болен, к тому же мы тряслись в автобусе по ужасным иранским дорогам. Языка мы не знали, поэтому вплоть до нашего приезда в Тебриз, где нам пришлось провести несколько дней, чтобы я смог оправиться от мучавшей меня дизентерии и подлечить сломанное в автобусе ребро, мы пребывали в полном неведении о случившемся. И только прибыв в Стамбул, мы в подробностях узнали, что же произошло.

Я тут же отправил открытку родителям, которые, как оказалось, в течение десяти дней напряженно ждали хоть какого-то известия от меня, зная, что я выехал из Тегерана и направился в сторону землетрясения как раз накануне трагедии.