Глава 7
«Что мне с ней делать-то? — спросил я сам себя, сгрузив ношу на земляной пол. — Не помешало бы отмыть, но это уж пускай сама… А вот жрать она наверняка захочет. Хорошо, что кладовую недавно обновил…»
Я полез проверять, что там имеется из съестного, а когда вернулся, девчонка уже очнулась, сидела, озиралась по сторонам с явным испугом и выдохнула с облегчением, только увидев меня.
— Спрятались? — спросила она.
— На время, — ответил я, в который раз решив ничему не удивляться, и принялся разводить огонь в очаге. — Ты голодная, наверно?
Она покивала, не сводя с меня глаз.
— Я сейчас что-нибудь сготовлю. А ты пойди вымойся пока. Там за домом ручей и бочки стоят с дождевой водой. — Я заметил недоумение в ее глазах и пояснил: — Ты грязная. Смой с себя грязь… или копоть, не важно. С тела и волос. Сейчас мыло дам и ветошь… хотя тебя впору песком драить, как чугунок.
Тут я подумал, как она будет оттираться такими руками, но… Не предлагать же было ее искупать? То есть я бы не переломился, но не уверен, что она оценила бы.
— А пить там можно? — спросила вдруг она.
— Конечно. Ручей чистый, так что не баламуть его особенно. И не вздумай превращаться! — в который раз повторил я.
— Я не буду. Я деревья поломаю, — кивнула она и неуверенно встала на ноги.
До ручья я ее проводил, оставил мыло, жесткую губку (нашлась в сундуке) и полотенце и ушел в дом. Небось не утонет. А вот одеть ее необходимо, и не потому, что я лишаюсь разума при виде этаких прелестей. Как раз наоборот — ужасаюсь и думаю, что нужно прикрыть хоть чем-нибудь эту кожу да кости. Да и, честно говоря, смотреть на нее просто холодно, даже если сама она не мерзнет.
У меня нашлась пара смен одежды: девчонке все было велико, конечно, но велико не мало. Штанины и рукава можно подвернуть, подпоясаться потуже — и сойдет. Надо будет — подошью, это не сложно.
Ее не было довольно долго, и я уже собрался идти проверять, не утонула ли. Но нет — пришла, неуверенно перешагнула через порог и уселась на пол перед очагом в чем мать родила. Все-таки она была смуглой, примерно как я, не от загара, а от природы, это я мог рассмотреть в деталях. Темные волосы — недлинные, по плечи, — от воды завились колечками и заблестели.
— Оденься, — сказал я, даже не спросив, куда она подевала мою куртку и полотенце. Если утопила, туда им и дорога, а если на берегу оставила, я потом подберу.
— Зачем? — не поняла она и сунула руки почти что в самый огонь. — Тепло.
— Верю, но у людей в наших краях не принято ходить голыми, — терпеливо объяснил я. — Даже если очень жарко.
Она пожала плечами, но возражать не стала, покорно подставила голову и позволила натянуть на себя рубаху. Вот со штанами было сложнее, но мы справились.
Ей явно никогда не приходилось одеваться — так не притворишься. Но вот сами вещи особенного удивления не вызвали. Логично, она ведь видела людей, одетых по-разному, и вряд ли думала, будто это у нас шкуры такие разноцветные, которые мы меняем в зависимости от погоды. Хотя кто ее разберет, вдруг решила, что люди линяют? И меняют окраску, ага, когда заблагорассудится…
— Покажи руки, — велел я.
— Зачем?
Похоже, это был ее любимый вопрос.
— Затем, что у тебя дырки в ладонях. Затащишь грязь — умрешь.
«Она уже занесла туда все, что только могла, и по дороге, и когда плескалась в ручье, — сказал я себе мысленно. — Остается надеяться, что драконы от такой мелочи не дохнут. С другой стороны, это был бы неплохой выход лично для меня: прикопал ее под деревом, и дело с концом».
Девчонка опять-таки не стала спорить, протянула мне обе руки и даже не дрогнула, пока я пытался понять, скверно выглядят ее раны или все-таки не слишком. Я не лекарь. Могу, конечно, остановить кровь, сделать перевязку, наложить шину и даже худо-бедно заштопать рану, вот только после всего этого постараюсь как можно скорее дотащить пострадавшего до настоящего врача или чародея.
Но когда хлещет кровь или торчат осколки кости, определить, все ли плохо или еще терпимо, намного легче, чем при виде не особенно свежей раны. Как по мне — человек уже должен был свалиться с горячкой и бредом, но девчонка что так, что этак была горячее некуда, а бредить вроде бы не порывалась.
Может, и обойдется, решил я, щедро полил ее руки обеззараживающим средством (продавший мне его аптекарь уверял, что это зелье убивает всю известную заразу, а неизвестную разыскивает и тоже убивает с особой жестокостью) и перебинтовал.
— Сильно болит?
Девчонка подумала и покачала головой. Ну да, я поверил… С другой стороны, что я знаю о драконах? После боев, я слышал, кто-то ухитрялся дотянуть до базы с распоротым брюхом, и ничего. Заштопали и снова поставили в строй.
— Посиди тут, — велел я ей. — Я за водой. Поставлю вариться похлебку — поговорим. Если очень голодная — вот окорок.
Куртку и полотенце я нашел на берегу ручья, как и думал. Мыло с мочалкой пропали бесследно. Надеюсь, она их не съела…
Зачерпнув воды из бочки, я посмотрел на нее с сожалением: очень хотелось опустить голову в эту самую бочку и как следует прополоскать. Но я не рискнул — вода холодная, а голове моей и так выпало слишком много испытаний за последние пару дней. Или больше? Сколько времени я дрых под крылом дракона? Кто скажет, не она же… Хотя почему нет? Даже если она не умеет считать, то смену дня и ночи наверняка отличает, сможет показать на пальцах, сутки прошли или больше!
Когда я вернулся в хижину, девчонка догладывала окорок, устроив его у себя на коленях и придерживая запястьями, чтобы не запачкать бинты. Зубы у нее оказались что надо: на кости остались отпечатки — я рассмотрел, когда забрал у нее остатки. Ругать не стал — толку-то? Сказал только:
— Неудобно же так Я бы отрезал, сколько нужно.
— Тебе не оставила, — неожиданно сконфузившись, ответила она. — Забыла.
— У меня еще есть. Но если ты и дальше будешь так жрать, скоро все закончится.
— Охота? — спросила она, заметно оживившись.
— Из меня охотник, как из тебя певчая птичка.
— Ты ужасно поешь, — заявила вдруг она.
— Спасибо, я знаю. Я нарочно это делал.
— Я поняла. Иначе бы…
Я не стал уточнять, что именно она бы сделала, но догадывался — меня не ждало ничего хорошего. Даже надежно скованный дракон вполне может учинить пакость человеку, оказавшемуся у него под боком. Так вот повернется немного — и поминай, как звали.
Повесив котелок над огнем и засыпав в него крупу, я сел напротив девчонки и попытался придумать, с чего начать разговор. Пока он как-то не клеился.
— Как тебя зовут?
— Как хочешь, — был ответ.
— Не понял, — нахмурился я. — У тебя нет имени или ты просто не желаешь называть его невесть кому?
— Имя есть, — подумав, сказала девчонка. — Только я его не скажу. Даже если захочу. И ты не повторишь.
— А, ты имеешь в виду, что человек его просто не выговорит?
Она покивала и добавила:
— Поэтому зови, как хочешь. До этого люди звали меня Буркой. Иногда Бурушкой.
— Как?! — оторопел я. — Я понимаю, что по масти назвали, но… Это же для коровы имя… или для лошади. Для скотины, одним словом! Кто тебя так обласкал?
— Там… — она неопределенно махнула рукой. — Старые люди.
— Ладно, — сказал я. — Обо всем по порядку. Для начала… Мне нужно как-то к тебе обращаться. Ты не будешь возражать, если я стану называть тебя… скажем, Кьяррой?
— Нет, — подумав, ответила она. — А это что-то означает?
— На одном малоизвестном наречии — «огонь-девка», — усмехнулся я. — Как раз для тебя.
«Хотя бы в одном смысле слова», — добавил про себя.
— Пускай, — после паузы сказала девчонка. — Мне нравится. Звонко.
Я уже заметил: она всегда подолгу думает, прежде чем заговорить. Может быть, не очень хорошо понимает обращенную к ней речь, а может, подбирает нужные слова. Я склонялся ко второму варианту.
— А тебя называли Санди, — произнесла она. — Я слышала.
— Это сокращение. Я — Рок Сандеррин.
— Большое имя, — задумчиво сказала Кьярра.
— Ты имеешь в виду, длинное?
— Нет. Большое, — она изобразила руками в воздухе какую-то фигуру. — И громкое.
— Я бы так не сказал… Известное в определенных кругах — это да.
— Ты не понимаешь, — покачала она головой. — Большое и громкое — это не то, что ты сказал.
— Звучное? — предпринял я еще одну попытку, но Кьярра только вздохнула, и я отступился. Какая мне разница, кажется ей мое имя таким или этаким? — Не важно. Называй меня Санди.
— Мне нравится — Рок.
— Хорошо, называй меня Роком, — согласился я, хотя так ко мне не обращались со времен далекого детства. Я уже и забыл, как это звучит.
— Зачем? — спросила Кьярра, указав на котелок.
Я как раз в нем помешивал: вода закипела быстро, и я добавил к крупе приправы и ломтики вяленого мяса.
— Есть будем.
— Так вкуснее, — кивнула она на обглоданную кость, которую я пока не выбросил. Подумала и добавила: — Сырое мясо лучше. Это очень соленое.
— Сырого нет, — ответил я. — И я сказал уже, что не умею охотиться.
— Я умею.
— В лесу?
На этот раз последнее слово осталось за мной, и я добавил:
— Люди не едят мясо сырым. Ну, за редким исключением.
Как же, знал я одного любителя побаловаться рубленой говядиной с луком и перцем. Говорят, вкусно, но я воздержался от дегустации. Наверно, правильно сделал: пару лет назад тот гурман умер. Оказалось — подцепил через эту свою сырую говядину червя, который и быков-то убивает, не то что человека. Думал, просто недомогает, а потом стало поздно. Говорили, его бы и чародеи не спасли — черви ему все внутренности источили.
Конечно, такое может случиться с каждым: не всегда есть возможность приготовить что-то как следует, а оголодаешь — и вовсе тухлятине рад будешь. Но зачем нарочно-то такое употреблять? Не в древности живем, огонь давно научились разводить…
— Что ж, — сказал я. — Вот и познакомились.
Кьярра кивнула, разглядывая огонь в очаге и принюхиваясь: пахло аппетитно.
— О каких старых людях ты говорила?
— Старых людях? — удивилась она.
— Ты сказала, что какие-то старые люди называли тебя Бурушкой, — скрипнув зубами, произнес я.
Никогда не отличался терпением, но сейчас деваться было некуда: если я хочу хоть что-то разузнать, придется разговаривать с девчонкой, как с дурочкой — повторяя одно и то же по дюжине раз, пока до нее не дойдет. Хотя нет, неправильное сравнение. Не как с дурочкой — как с иностранкой, которая толком не знает нашего языка, а тем более обычаев. Вот это будет верно.
— А… — протянула Кьярра. — Они жили рядом со мной.
— В горах?
Она кивнула.
— И как же вы… хм… познакомились? Я думал, люди боятся драконов, тем более диких.
— Боятся, — согласилась Кьярра. — Они тоже сперва боялись. А потом я стала не дикая.
— Они тебя… м-м-м… приручили? То есть думали, что приручили?
Она кивнула.
— И как это вышло?
— Просто. Они пришли и стали жить в горах. Недалеко от моего дома, только ниже. — Кьярра протянула руку и пальцем подтолкнула уголек, готовый выпасть на пол, обратно в очаг. — У них были козы. Много.
— И ты, надо полагать, не отказывалась ими полакомиться?
Она замотала головой и сердито взглянула на меня.
— Мама запретила мне брать что-то у людей! Сказала, от этого может быть большая беда!
— Вот даже как… — протянул я. — А где твоя матушка? Или ты уже жила одна? Как положено по вашим обычаям?
— Мы жили вместе, — сказала Кьярра после паузы. — Но однажды мама улетела. Она часто улетала надолго, я привыкла. И я уже умела охотиться в одиночку. Наверно, по-вашему, это значит — стала взрослая?
— Пожалуй, — согласился я. — Если можешь выжить в одиночку, то ты взрослый. Даже если лет тебе еще совсем мало.
— Вот так и было. Но я еще не отселилась. Поблизости не было хороших мест. Кругом люди. Мама искала, куда улететь вдвоем. Чтобы совсем дикие горы. И дичи хватало.
Я отметил это, чтобы вернуться позже. Искала? Что именно искала и каким образом? Просто высматривала сверху подходящие места, узнавала, кто обитает поблизости? Может, и так, но что-то мне подсказывало: не все здесь настолько просто…
— Ее все не было и не было, — тоскливо произнесла Кьярра, глядя в огонь. — На третью зиму я поняла… она не прилетит.
— Ты не пробовала ее искать? — невольно спросил я.
— Нет. Я никогда не улетала далеко от дома. Страшно. И я не знала, где искать. Она не сказала.
Я помолчал. Глупо было предполагать, что ее мать нашла где-то пристанище поуютнее, а то и нового кавалера, и решила остаться там, бросив неразумную дочь выживать, как сумеет. Скорее всего, с ней что-то случилось, а что именно — оставалось только гадать.
— Выходит, ты еще очень молода? — спросил я наконец.
— Наверно. Я не знаю, как считать на ваши годы.
— А что ты помнишь? Я имею в виду у людей?
Может, хоть так удастся сориентироваться и прикинуть, который ей год. Или век — драконы живут долго.
— Ну… — Кьярра пошевелила пальцами босых ног. Это зрелище ее явно забавляло. — Как драконы еще были дикими, я не помню. Мама помнила, рассказывала. А как в наших горах появились рудники — уже помню.
Я чуть не подавился похлебкой, которую как раз пробовал на соль. Язык обжег — это точно.
— Ваши горы — это которые?
— Те, в которых я жила.
— Это понятно! Где они находятся? — Я осекся. — Тьфу ты, ты же не сможешь объяснить… Хотя…
Где-то у меня была старая карта, довольно грубая, но очертания континента, рек и озер на ней вполне узнаваемы…
— Гляди-ка, — я расстелил карту на полу. — Вот здесь — Таллада, город, в который тебя привезли. Ближайшие горы — вот они, рудники примерно в этих местах. А это — река. Узнаешь? Так она должна выглядеть сверху.
— Похоже, — согласилась Кьярра, по-птичьи склонив голову набок и разглядывая схематичный рисунок. — Меня везли сперва по земле, потом по реке. Потом опять по земле.
«Угадал, Санди, молодец!» — сказал я себе.
— Значит, обитала ты где-то здесь… И тебе очень долго удавалось никому не попадаться на глаза. Видно, матушка хорошо тебя выучила.
— Да. Я старалась охотиться подальше от людей. Вот тут, — она ткнула пальцем в карту, туда, где ничего не было, кроме надписи «неисследованные территории», — хорошие горы. Высокие. Много дичи. Только жить негде.
— В смысле, нет пещер?
Она кивнула.
— Там просто камни, камни… Реки. Ущелья. Есть леса. А мне не спрятаться.
— Понятно… — Я свернул карту, убрал ее на место и снова сел напротив Кьярры. — Но если ты старалась никому не показываться, как же те старые люди? С козами?
— Говорю же: они пришли и стали жить. Построили хижину… — Она огляделась и добавила: — Меньше твоей. Совсем маленькую. Они жили там вдвоем и брали козлят греться зимой.
— Представляю, — кивнул я, поскольку видел жилища таких козопасов.
— Сперва они были не очень старые, — продолжала Кьярра. — Он пас коз на верхних лугах. Там хорошая трава. А потом все ниже и ниже.
— Одряхлел и уже не мог забираться так высоко?
— Наверно. Он ходил с такой длинной палкой… Сперва направлял ей коз, а потом опирался на нее. И стал совсем… — Она поискала слово, не нашла и изо всех сил скривила лицо. — Такой.
— Морщинистый, — подсказал я. — От старости.
— Да. И белый. Но не как ты.
— Седой?
— Да. И она тоже. Они даже сделались меньше. Как будто высохли.
— Со стариками такое случается.
Я подбросил еще дров в огонь.
В комнате было уже жарко, но Кьярра двигалась все ближе к очагу, и манил ее вовсе не аромат похлебки. Мне казалось, ей хочется запустить руки в раскаленные угли, словно в гору самоцветов.
— Я охотилась, — сказала она. — И нашла козу на самом верхнем лугу. Их туда давно не гоняли. Она сама пришла.
— Козы могут, — усмехнулся я, — за ними глаз да глаз!
— Мама запрещала брать что-то у людей. И я эту козу не тронула, — продолжила Кьярра. — А вечером услышала, как она кричит и плачет.
— Кто, коза?
— Нет, старая женщина. Ее муж уснул на солнце и растерял половину стада. Какие-то козы вернулись сами, а другие нет.
— Какого-нибудь подпаска за такое бы здорово избили, — пробормотал я.
— Она его била своей палкой, — сообщила Кьярра. — Но не сильно. Она стала совсем слабая. А потом они ходили и звали. В темноте. Опасно. Даже с огнем.
— И ты не удержалась?
Повисла пауза.
— Мне стало их жалко, — сказала наконец Кьярра. — До утра я нашла почти всех коз и принесла поближе к дому. К их дому, не своему.
— Они от страха не передохли? — невольно спросил я, и она помотала головой. Высохшие волосы распушились, и треугольное лицо Кьярры с грубоватыми чертами в таком обрамлении выглядело даже симпатичным.
— Они еще отбивались. — Она неуверенно улыбнулась. — И блеяли так, что старая женщина услышала. Вышла и… ну… Заметила меня. И замахнулась палкой.
— Могу представить. — Я тоже улыбнулся, представив старушку, норовящую огреть клюкой дракона. — Решила, наверно, что ты воруешь?
— Ну да. Но сразу сообразила, что это пропавшие козы. Которые сами пришли — тех они закрыли в загоне… — Кьярра вздохнула. — Я потом еще много раз их собирала. Услышу, она кричит: «Бурушка, помоги!»… и лечу.
— Неплохо старики устроились, — пробормотал я. — Как только они тебя не приспособили пасти этих своих коз на верхних пастбищах… Что ты отворачиваешься? И такое бывало?
— Ну да, а что? Забираются они туда сами, а согнать мне не трудно, — пожала она плечами. — Козы умные. Быстро привыкли. И мне было не скучно. Старые люди меня почти не боялись. Даже разговаривали немного.
— Жаль, матушка тебе не сказала: не только брать что-то у людей, но и общаться с ними не стоит.
Кьярра кивнула.
— Это они тебя выдали?
— Я не знаю, — ответила она. — Наверно. Больше некому.
— Но как было дело?
— Старая женщина сказала: «Прощай, Бурушка. Уходим жить на равнину. В горах тяжело, — медленно произнесла Кьярра. — Помоги собрать коз. Старик их погонит в долину. Там теперь наш дом». Я помогла. Он ушел.
— А потом?
— Она сказала — страшно ночевать совсем одной. Побудь со мной до утра. И я согласилась. Мне жалко было, что они уходят. Если бы умерли — это другое. Тогда бы они остались рядом.
— Наверно, старуха тебя угостила на прощание?
— Хотела, но я никогда ничего не брала у людей. Я обещала маме.
— У меня-то берешь, — заметил я. — Ладно чародеи, они заставляли, а я…
— Ты не человек.
От такого заявления я чуть кочергу не уронил.
— А кто же я, по-твоему?
— Не знаю, — подумав, ответила Кьярра. — Но не человек.
— Час от часу не легче… — пробормотал я и поворошил в очаге. — Приехали. Неизвестные детали моей родословной… Ну да ладно, потом разберемся. Ты, наверно, заночевала возле хижины этой старухи?
— Да. А потом… не помню, — сказала она и опустила голову. — Я никогда крепко не сплю. Нельзя. А тут словно яма… И все. Когда очнулась, уже была в цепях. Не смогла вырваться. Из обычных сумела бы, но они были заколдованные. Ты сам видел.
Должно быть, старик проболтался кому-то об их домашнем драконе. Ходил же он в долину за припасами, наверно? Пропускал там кружечку пива или чего покрепче, вот и распустил язык. Ему не верили, думали, выдумывает небылицы, но слушали с охоткой — в таких местах, по опыту знаю, любому рассказчику будешь рад. А там… слухом земля полнится. История о диком драконе достигла нужных ушей. Дальше понятно: старикам заплатили достаточно, чтобы те согласились приманить дракона. Может, в самом деле подарили им домик в долине, может, посулили и обманули, это уже значения не имеет. Главное, чародей подстерег Кьярру, одурманил и увез прочь…
Я невольно протянул руку, чтобы коснуться ее плеча, но вовремя остановился. Мне уже хватило таких прикосновений.
— Тебя изловили Сарго с Троддой? — спросил я, чтобы перебить неловкость.
— Нет, — ответила Кьярра, подтвердив мои подозрения. — Другой. Очень большой. Больше тебя.
Меня сложно назвать доходягой, но она явно имела в виду не физические характеристики. Это слово в словаре Кьярры означало что-то другое, и если речь шла о чародее…
— Больше этих двоих? — уточнил я, и она уверенно кивнула.
Ну вот, как я и думал. Очевидно, Кьярра воспринимает людей по-своему. И отличает чародеев от обывателей… А от провожатых?
— Скажи, а я похож на чародеев? — спросил я.
— Нет. Ты другой. Тоже большой, но… — Она замялась.
— Но поменьше?
— Нет! Просто — другой, — Кьярра вдруг сощурилась, и выглядело это угрожающе. — Если я не знаю слов…
— Я вовсе не смеялся над тобой, — поспешил я сказать. Не хватало еще, чтобы оскорбленный дракон разнес мой дом! — Неудачно выразился. Я хоть и знаю слова, как ты говоришь, но вот с чувством юмора у меня проблемы. Извини.
— Ладно… — Она посопела и произнесла: — Я очень давно не разговаривала. Ни с кем после мамы. Старые люди говорили со мной, а я отвечала, но только в голове. И они говорили не так сложно, как ты.
— Еще раз прошу прощения, — искренне ответил я. — Я все время забываю, что ты не такая, как я. Постараюсь говорить проще… Ты не можешь объяснить, чем я отличаюсь от чародеев? От Тродды с Сарго и того, первого?
— Слов нет, — развела рукам Кьярра. — Но первый был похож на тебя больше, чем они.
«О чем это она?» — удивился я. Чародеи никогда не бывают провожатыми, равно и обратное. Какое же сходство увидела между нами Кьярра? Может быть, чисто внешнее? И я уточнил:
— Как он выглядел?
— Почти как ты, — подтвердила она мою догадку и добавила: — Такого же размера. Но толще. Без волос.
— Лысый, что ли? Или бритый?
— Я не знаю, как называется. Без волос, и все. И лицо светлее твоего, а глаза — темнее. Ты его знаешь?
— Нет, похоже, не знаю, — ответил я. — Хорошо… Мы остановились на том, что ты очнулась в плену. Скажи, это первый чародей передал тебя Сарго и Тродде?
— Нет. Они пришли ночью и шумели. А потом плот поплыл сам по себе.
— И тот, первый, ничего не сделал? Не пытался догнать?
Кьярра помотала головой. Потом потянула носом и спросила:
— А когда можно есть?
— Уже готово, — ответил я, заглянув в котелок. — Погоди, горячо.
— Мне не горячо! — заверила она.
— Тебе — нет, а себе я отложу и подожду, пока остынет. А ты… гм… умеешь есть ложкой? — осторожно спросил я.
— Попробую, — неуверенно сказала Кьярра. — Я видела, как люди это делают. Неудобно.
— Я дам тебе ложку побольше, — вздохнул я и нашел черпачок. В самый раз, если использовать в качестве тарелки котелок. — Держи вот так… Обляпаешься — не страшно.
— Как же не страшно, еда пропадет… — пробубнила она с полным ртом и неловко махнула зажатым в кулаке черпачком. — Я подберу…
Клянусь, котелок опустел прежде, чем я приступил к трапезе. Если бы Кьяррина голова в него влезла, она бы и стенки вылизала, уверен.
— Ты ничего не ел по дороге, — сказала она, махом опростав кувшин с водой. — Я слышала, как Тродда спрашивала… Почему? Что такое зарок?
— Зарок — это если обещаешь чего-то не делать, — объяснил я. — Вот как ты обещала матери не брать ничего у людей.
— А ты зачем-то обещал не есть?
— Нет. Я их обманул, — ответил я. — Я просто… такой вот.
— Какой? — Похоже, вместе с сытостью Кьярра обрела хорошее настроение.
— Немного странный. Могу не есть неделями — просто не хочу.
— А сейчас?
— И сейчас не хочу, — признался я. — Но приходится. Неизвестно, когда в следующий раз удастся нормально перекусить… Из-за этого меня в детстве считали подменышем, представляешь?
— Нет, — честно ответила Кьярра. — Что это такое?
— Люди верят, что какие-то существа иногда подменяют младенцев своими детенышами, — пояснил я. — И те, хоть внешне и похожи, все-таки сильно отличаются от человеческих. Например, слишком много едят или непробудно спят, а еще у них непременно есть какой-то изъян. Хвостик там или лишний палец на руке или ноге. Или глаза разного цвета.
— А у тебя что? — с интересом спросила она и попыталась заглянуть мне за спину. Явно в поисках хвоста — глаза-то она видела, а они у меня одинаковые. Да и руки на виду.
— Ничего. Но лет до трех, рассказывали, меня было не добудиться. А если я просыпался, то ел за пятерых. Потом все сделалось наоборот. Здорово меня это выручало…
— Почему?
— Ну как почему… Всех еще только расталкивают с руганью, а меня давно след простыл — я на речке раков ловлю или вообще на ярмарку утянулся ни свет ни заря. А оставят без обеда или ужина за баловство — с меня как с гуся вода, я не голодный вовсе. Какое же это наказание? Правда, — добавил я справедливости ради, — иногда после такой голодовки на меня нападает жор. Вот чтобы такого не случилось, когда под рукой ничего нет, приходится запихивать в себя что-то через силу.
— И спать про запас? — спросила вдруг Кьярра.
— Нет. Не выходит, — ответил я после паузы. — Не помню, когда последний раз действительно засыпал. Наверно, тогда же, в детстве. Ты и это заметила?
Она кивнула и сказала:
— Теперь моя очередь спрашивать.
— Ты уже начала, — усмехнулся я. — Продолжай.
