Глава 16
Семёново жилище нашёл не сразу, он обитал в одном из многочисленных «общежитий» для персонала Института – длинном бревенчатом доме, разделенном внутри на десяток комнат с общим коридором. Нахожу нужную общагу, рядом с крыльцом какой-то паренек в затертой телогрейке пытается с помощью маленького топорика наделать кучу щепы из небольшой чурочки.
– Хозяин, не подскажешь, где тут Семена Игнатова найти?
– Дядь Сёму? Так нету его. – Хлопчик отрывается от своего занятия и внимательно оглядывает меня с ног до головы. – Он на обход пошедши… А вы ему хто будете, вашбродь? Новый начальник?
– Нет, просто старый знакомый, вот, заехал по случаю, хотел повидаться.
– Так пойдемте в дом, чего на улице мерзнуть?
Юный дровосек собирает щепки в охапку и идет внутрь, показывая дорогу. Несколько шагов по полутёмному коридору, и захожу в небольшую, чисто прибранную комнату. Две по-солдатски аккуратно заправленные кровати, стол у окна со стоящей посередине керосиновой лампой, пара табуреток, небольшой шкаф возле глухой стены, полки с разной утварью, в красном углу – икона.
– Вы садитесь, вашбродь, а я щас котёл гляну и самовар поставлю, дядь Сёма вот-вот возвернуться должон.
Парень, который, скорее всего, – тот самый Матюша, уносится по коридору.
Не торопясь, ещё раз оглядываю комнату. Спартанская простота, ничего лишнего. Электрическая лампочка в простеньком абажуре под чисто выбеленным потолком, на полках какие-то мешочки, жестяная коробка с чаем, горка посуды, накрытая рушником. Возле входа на половичке стоят сапоги и две пары домашних чуней, обрезанных из ношеных валенок. Над ними – вешалка, на которой висит какая-то одёжка и старая солдатская шинель. Снимаю свою, вешаю рядом, сверху на полку приспосабливаю папаху. Тепло, умиротворяюще и совсем по-домашнему пахнет пряными сушеными травками.
Частые шаги в коридоре отвлекают от разглядывания, на пороге появляется давешний тинейджер. Невысокого росточка, худющий, как швабра, тёмные волосы, чуть оттопыренные уши, глаза – пока не разглядел какие, темновато здесь.
– Ну, давай знакомиться, меня зовут Денис Анатольевич. А ты, как я понимаю, – Матвей?
– Ага… Ух ты!.. Так вы дядь Сёминым командиром были? – Парнишка прилипает глазами к моему «иконостасу», на лице читается уважение пополам с восторгом. – Он про вас рассказывал! Про тое, как вы с ним германца воевали!
– Ну, раз ты про меня все знаешь, тогда расскажи о себе.
– А чё там рассказывать?.. Сами мы из-под Ковны. Батя шорником был, упряжь, хомуты да всякую кожаную утварь мастерил. – Матвей становится серьёзным, даже вроде как повзрослел парень на глазах. – Как германец наступать начал, решили мы уйтить подалей. Скарб на телегу погрузили да и двинулись с остальными. У мамки моей тута, под Москвой, брательник жил, дядька мой, к нему и собрались. В дороге телега сломалась, мы покуда колесо чинили, одни остались, все вперед ушли. Хорошо, солдаты мимо проходили, подсобили малость… А ближей к ночи из лесу другие солдаты вышли. Стали спрашивать, кто мы да откуда, да не шпиёны ли мы германские. А потом ихний старшой сказал, што обыск учинить надо. Они всё с телеги поскидывали и дербанить начали. Батя смекнул, што разбойники эта, с ножиком на главного ихнего кинулся, да его сзаду штыком закололи… И мамку тож, штоб не кричала… – парень на мгновение замолкает, судорожно стиснув челюсти, потом продолжает прежним монотонно-ровным тоном, будто отвечает выученный урок, и только во взгляде проскакивают старательно маскируемые огоньки боли. – Я кинулся ее защитить, а меня – прикладом по башке, да так, што дух вон…
– Извини, Матвей, что душу разбередил. Если не хочешь, не рассказывай.
– Я уже привыкши – столько разов рассказывал… Подобрали меня другие беженцы, с ними и пошел до Минска. А потом где к обозу пристану, где на ешелоне, штоб никто не видел, а так – всё пешком. Добрался до Москвы, пошел по деревням выспрашивать про дядьку сваво. Тока не нашёл. А тут осень началася, дожди, холода. Спасибочки ихнему благородию ротмистру Воронцову, он тута над охраной главный. Разрешил перезимовать, к работе приставил – котлы и печки смотреть, харчевать дал в столовой. А еще говорят, што жандармы – плохие!.. А потом я с дядькой Семёном познакомился. У его-то одной руки нету, так я ему помогал маленько. А он и взял меня к себе жить. Сказал, коль зовешь меня дядькой, так и буду им тебе замест настоящего. А ты племяшом будешь, коль захочешь. Ну я и согласился. Дядь Сёма-то мужик крепкий, да не всё в доме с одной рукой сделаешь. Вот так теперича и живём с ним… Ой! Про самовар-то позабыл! Я щас, быстро!..
Матюша снова убегает на кухню, а я остаюсь переваривать услышанное. В коридоре снова слышны шаги, на этот раз, кажется, того, кто мне нужен. Открывается дверь, и на пороге появляется Семён. Поднимаюсь с табуретки, делаю несколько шагов вперед и, повинуясь какому-то внутреннему толчку, стискиваю в объятиях своего бывшего подчиненного.
– Ну, здорово, земляк-сибиряк!
– И тебе поздорову, командир! – тот уже улыбается, оправившись от неожиданности. – К прохвесору в гости приехал, небось?
– Угадал. И к тебе решил заглянуть, посмотреть как ты здесь.
– Да вот, обходчиком служу. Пока зима – через день на лыжи, и вокруг, по лесу. То ротмистр Воронцов мне службу придумал. Ты, говорит, Семён, лесовик-охотник, вот и пробегись, мол, посмотри, как там да что. Нет ли каких следов чужих аль людишек посторонних.
– Ну, мне Петр Всеславович еще рассказал, как ты местную охрану стрелять учил.
Семён вешает тулуп на вешалку, скидывает валенки и остается в телогрейке, солдатских шароварах и чунях, обутых на носки домашней вязки.
– Все подозревает их благородие, што пью, – невесело усмехается Семён. – Да, было одно время, пока культя моя не зажила, по ночам снилось, будто болит она, пальцы аж огнем горят, да так, што сил нету терпеть. Вот тогда сестричка, которая за мной ходила, видя муки мои, дала спиртику раз-другой. А потом и постоянно носила, пока дохтур не прознал. Ох, и выговаривал он ей! Я по-русски так ругаться не умею, как он на своем медицинском языке кричал. Ну, когда повинились да сказал я што, отчего да почему, простил. Сказал, мол, людям и хуже бывает, и не глядят оне в рюмку-то… А ту бутылку, што у наших стрельцов выиграл, на лекарство пустил. Хвою да траву кой-каку настоял на водке, теперь мажу свою кочерыжку, когда к перемене погоды болеть начинает. Зато опять-таки спасибо дохтуру, вона с его помощью каку руку мне сделали!
Семён показывает торчащую из левого рукава железяку. Два металлических пальца-рычага крепятся к поперечине гайками-барашками.
– Тут и ложку зажать можно и, коль развести железки энти, даже ружье держать сподручно. А я того мастера, што протез делал, упросил ешо на одну хитрость. Во, глянь, командир!
Сибиряк оттягивает рукав, у самого крепления протеза откручивает еще одну гайку и, повернув «пальцы» на четверть оборота, вынимает их из втулки. Их место занимает длинный прямой клинок, заточенный с обеих сторон.
– От так вот! Прям щас в бой иль в драку. – Семён довольно улыбается и поворачивается к Матвею, притащившему пыхтящий самовар. – Вот, Матюша, командир мой в гости пожаловал. Давай-ка, дуй в лавку к Фомичу да возьми там под запись пряников, што ль, каких к чаю.
– Погоди, Матвей, – протягиваю парню рубль, игнорируя пытающегося возразить сибиряка. – Вот сейчас дядьку не слушай. Я поглавней его буду. Возьми в лавке пряников да конфет, что ли. И чтоб без сдачи!
Когда в коридоре затихает топот, задаю сибиряку самый главный вопрос, с которым пришел…
– Дело у меня к тебе, Семён, есть. Личное и очень важное… В общем, жена у меня ребёнка ждет, домой хочет ехать. Только вот опасаюсь я, что она там совсем без охраны будет. Тут случайно узнал, оказывается, в большом почёте я у гансов. Аж сто тысяч марок предлагают за мою голову. Вот и думаю, если через неё попытаются меня достать, очень плохо будет. Им-то – само собой, всех паскуд на ленточки распущу! Но вдруг что-нибудь с ней или с дитём случится? Этого я себе не прощу. Вот и хочу попросить, чтобы ты приглядел за ней там… Возьмешься?..
Семён довольно долго молчит, пристально глядя на меня, очевидно, переваривая услышанное.
– Женку с дитём хочешь мне поручить? Самое дорогое?.. Доверяешь, значит?
– Если бы не доверял, не просил бы. Мы с тобой не один день бок о бок повоевали.
– …Добро, командир, согласный я, да и должок за мной имеется. – Сибиряк отмахивается от меня целой рукой. – Ежли б не ты тогда, не знаю, дошли б мы с Савелием и Платошкой… А и дошли бы. Послали б в какой пехотный полк вшей кормить в окопах да зуботычины от унтеров считать. А так повоевали мы с тобой знатно да, кажись, и еще повоюем… Тока вот одна закавыка есть – Матюшка. Прикипел я к парню-то. Да и он после всех мытарств во мне близкую душу увидел, потянулся… Как я его здеся брошу? Получится, предам мальца…
– Так и езжайте вместе. Ты там на людях садовника какого или еще кого изображать будешь, а Матвея мой тесть к себе в мастерские, надеюсь, устроит. Денег оставлю, сколько скажешь.
– Не, командир, считай, ты меня снова на службу позвал, а то засиделся я в инвалидах-то… О, а вот и Матюша… Слышь, паря, нам работу важную предлагают – барышню одну охранять да дитё, когда народится… – Семён оставляет мальчишку вникать в смысл сказанного и обращается ко мне. – Я ж его бою учить начал, как ты нас гонял. Кое-чего уже могёт.
– Так и учи дальше. Там, я думаю, у тебя еще один ученик найдется, жены младший брат. Вот обоих и гоняй, да и им сподручней будет… Если договорились, тогда возьми для начала, – кладу на стол полсотни. – Бери и не возражай! А то по шее настучу!
– Не, командир, тебе под руку попадаться – трижды дураком надо быть, – сибиряк убирает деньги со стола.
– Дядь Сём, а почему трижды? – встревает в разговор любопытный Матвей.
– Потому. Первый – за то, что на глаза попался, второй – за то, что проскочить мимо не сумел, ну, а третий – за то, что вовремя не увернулся… И еще просьба к тебе, командир, великая. Возьми нас на пару дней в батальон, с друзьями повидаться…
