Эти мои «картонки» выходят лишь дважды в месяц, поэтому если меня что-то зацепило, то, чтобы высказаться, приходится ждать две недели. Но тема при этом не теряет актуальности. Итак, в начале марта в Corriere della Sera Эрнесто Галли делла Лоджа (не бог весть какой опасный коммунист) написал нечто, воспринятое как критика в адрес «Народа свободы», и тут же координаторы этой партии Сандро Бонди, Иньяцио Ла Русса и Денис Вердини 4 марта публикуют в той же газете письмо с изъявлением своего несогласия. Не буду углубляться в суть дела: как колумнист волен критиковать политическую партию, так и отдельные политики вольны ответить на критику. Интересует меня здесь выбор лексики, использованной тремя представителями «Народа свободы».

Они пишут: «Бывает такая критика… что, к прискорбию, оказывается бесцельной, поскольку вытекает не из объективной оценки реальности, а, скорее, из самореферентных размышлений, как сказали бы интеллигенты». То, что критика Галли делла Лоджа является типично «интеллигентской», явствует и из дальнейшего текста письма, где говорится, что выступающий с подобной критикой ведет себя так, «будто фактов не существует, живя в практически выхолощенной атмосфере, наедине со своими любимыми книжками и глубоко личными измышлениями».

Забавно то, что если под интеллигенцией понимать тех, кто работает в основном головой, а не руками, тогда работниками умственного труда окажутся не только философы и журналисты, но в том числе и банкиры, страховые агенты и, разумеется, политики – такие как Бонди (который, кстати, пишет стихи), Ла Русса и Вердини, которые зарабатывают на жизнь, как ни крути, не ковырянием в земле. Если же считать интеллигентом того, кто не только работает головой, но и использует ее для критического осмысления происходящего (что бы он при этом ни критиковал), то опять-таки подписантов письма надо признать типичными представителями интеллигенции.

Дело в том, что у слова «интеллигент» своеобразные исторические коннотации. И хотя кто-то обнаружил, что впервые оно встречается в 1864 году в Chevalier des Touches Барбе д’Оревильи, в 1879-м – у Мопассана, а в 1886-м – у Леона Блуа, систематически его начали употреблять в ходе печально известного дела Дрейфуса – по крайней мере с 1898 года, когда группа писателей, художников и ученых, таких как Пруст, Анатоль Франс, Сорель, Моне, Ренар, Дюркгейм, не говоря уже о Золя, который позднее напишет свое убийственное «Я обвиняю», выразила уверенность, что Дрейфуса обвинили ложно, в основном из антисемитизма, и потребовала пересмотреть его дело. Клемансо называет их интеллигентами, и это словечко тут же подхватывают, придав ему уничижительную окраску, представители реакционных кругов мысли, такие как Баррес и Брюнетьер, называя им тех, кто вместо того, чтобы заниматься наукой, поэзией или прочими занятиями для посвященных (короче говоря, своими делами), сует нос в вопросы, в которых не разбирается, – вроде международного шпионажа или военной юстиции (которую, естественно, следует отдать на откуп военным).

Иными словами, интеллигент для антидрейфусаров – это человек, живущий в своих книгах и расплывчатых абстракциях, лишенный связи с действительностью (а значит, молчал бы уж лучше). Эта пренебрежительная оценка обусловлена полемикой того времени, но удивительным образом соответствует выражениям, которые Бонди, Ла Русса и Вердини употребили в своем письме.

Я не смею предположить, что трое подписантов письма – несомненно, тоже интеллигенты (вплоть до козыряния знанием термина «самореферентный») – зашли в этом так далеко, что знакомы с полемикой стодвадцатилетней давности. Просто у них в генах живет память о старинных ораторских трюках – назвать, например, интеллигентом (поганым) любого, кто думает не так, как ты, – и, стало быть, думает.