Мы нередко говорим, что живем в виртуальной реальности. Мы знаем мир через телевидение, которое часто изображает его не таким, какой он есть, а реконструирует (реконструировало фрагментами кадры войны в Персидском заливе) или даже выстраивает ex novo («Большой Брат»). Нам все чаще и чаще показывают симулякры реальности.

Однако никогда еще человек не путешествовал так много, как в наше время. Все больше людей, чьи отцы ездили максимум в соседний город, говорят мне, что посетили места, о которых я, путешественник импульсивный и, можно сказать, профессиональный, только мечтаю. Не осталось ни одного экзотического пляжа, ни одного захолустного городка, который не был бы теперь известен тому множеству, что проводит Рождество в Калькутте, а в августе отправляется в Полинезию. Не должны ли мы в таком случае рассматривать страсть к путешествиям как возможность избежать виртуальной реальности, чтобы увидеть настоящее, the Real Thing?

При всей своей легковесности, для многих туризм представляет собой способ познания мира. Однако если раньше опыт путешествий был переломным, человек возвращался из поездки иным, то сейчас сплошь и рядом встречаются путешественники, которых Иные берега не коснулись ни в малейшей степени. Они возвращаются и думают только о следующем отпуске, ни слова не говоря об изменивших их потрясениях.

Возможно, это происходит потому, что места реального паломничества делают, увы, все возможное, чтобы походить на места паломничества виртуального. Один знающий человек рассказывал мне, что в конном цирке целый день уходит на чистку и гримировку слона (как правило, непричесанного и грязного), чтобы на вечернем представлении он был в точности похож на тех слонов, которых зрители видели в кино или на фотографиях. Таким образом, туристическое место изо всех сил стремится соответствовать глянцевому образу, созданному для него массмедиа. Естественно, что турист выбирает места, подогнанные под виртуальные, и не замечает других, а именно: посещает храмы и рынки вместо лепрозориев, отреставрированные руины вместо разоренных расхитителями гробниц. Порой место паломничества выстраивается ex novo, таким, как его показали массмедиа: все мы узнали о воскресных экскурсиях на мельницу «Мулино Бьянко», точно такую, как в рекламе по телевизору, не говоря о Диснейленде или Венеции, построенной в Лас-Вегасе.

Но бывает и так, что все достопримечательности становятся похожими друг на друга, и в этом, действительно, влияние глобализации. Мне вспоминаются волшебные местечки Парижа, такие как Сен-Жермен, где постепенно исчезают старые ресторанчики, укромные книжные, небольшие ремесленные лавки, а на смену им открываются магазины известных международных брендов. Их можно найти и на Пятой авеню в Нью-Йорке, и в Лондоне, и в Милане. Главные улицы больших городов тоже становятся похожими друг на друга, как раз там и открываются эти одинаковые магазины.

Можно возразить, что, несмотря на тенденцию к унификации, большие города сохраняют свою физиономию, потому что в одном есть Эйфелева башня, в другом – Тауэр, в одном – Миланский собор, а в другом – собор Святого Петра. Это правда, однако сейчас набирает силу порочная мода нарядно подсвечивать башни, церкви и замки всеми цветами радуги так, что архитектурный ландшафт исчезает под этим электрическим ликованием, и в итоге все великие памятники тоже рискуют быть похожими друг на друга (по крайней мере, в глазах туриста), потому что все они становятся лишь конструкцией для иллюминации в международном стиле.

Когда все станет равным всему, больше не будет туризма, позволяющего открывать настоящий мир, но везде, куда бы мы ни поехали, мы будем лишь отыскивать то, что нам уже известно и что мы вполне могли бы увидеть, сидя дома перед телевизором.