В начале 1981 года, говоря о войне в Персидском заливе, я объяснял, что «дружественный огонь» – это «бомба, которую кидает в тебя по ошибке один засранец, одетый в ту же форму, что и ты». Может быть, сегодня, после дела Калипари, читатели поймут, что дружественный огонь убивает, но пятнадцать лет назад многие отреагировали не на безнравственность дружественного огня, а на безнравственность слова «засранец». Было много писем от читателей и, насколько я помню, критика в других газетах, так что мне пришлось даже написать очередную «картонку», в которой я вспомнил наших известных писателей, использующих подобные слова.

За пятнадцать лет нравы изменились, и сегодня издательство Rizzoli может позволить себе опубликовать эссе «О брехне» Гарри Г. Франкфурта (шесть евро, читается за час). Франкфурт – почетный профессор философии, кажется, в Принстоне, и итальянский перевод «брехня» (stronzate) значительно смягчает оригинальное английское название Bullshit, что буквально означает «бычье дерьмо», но используется в тех же ситуациях, когда мы сказали бы «фигня» или даже «х**ня».

К примеру, мы называем фигней то, на что не стоило тратить деньги, поскольку оно не работает («этот электронный штопор – фигня»), но наиболее часто термин используется в применении к чему-то, что утверждается, говорится, сообщается: «он говорил всякую фигню; этот фильм – полная фигня». Франкфурт разбирает фигню, или брехню, в семиотическом смысле, отталкиваясь от определения, которое другой философ, Макс Блэк, дал слову «надувательство» (в смысле глупость или чепуха) как «граничащее с ложью искажение собственных мыслей, чувств или взглядов для введения в заблуждение, в особенности сопровождаемое претенциозностью на словах или на деле».

Нужно заметить, что американские философы весьма щепетильно относятся к проблеме истинности наших высказываний и много спорят, справедливо или нет говорить о том, что Одиссей вернулся на Итаку, принимая во внимание, что Одиссея никогда не существовало. То есть Франкфурт ставит себе задачу, во-первых, определить, в каком смысле брехня – вещь более сильная, чем надувательство, и, во-вторых, что значит граничащее с ложью искажение собственных мыслей, чувств или взглядов для введения в заблуждение.

Если рассуждать о второй проблеме, на эту тему существует обширная литература, начиная от Августина Блаженного и до наших дней: тот, кто лжет, знает, что он говорит неправду, и делает это заведомо, чтобы обмануть. Кто говорит неправду, не зная, что это неправда, – он, бедняга, не лжет, он ошибается, либо он просто сумасшедший. Допускаю, что если кто-то, искренне заблуждаясь, скажет, что Солнце вращается вокруг Земли, мы заметим, что это глупость и брехня. Определение Блэка опирается на тот факт, что говорящий глупости представляет тем самым искажение не только внешней реальности, но и своих собственных мыслей, чувств и взглядов.

Подобное случается и с теми, кто лжет: некто, утверждающий, что у него есть сто евро в кармане (что неправда), делает это не только для того, чтобы мы поверили, будто в кармане у него действительно есть сто евро, но и для того, чтобы убедить нас в том, что он верит в наличие этих ста евро в своем кармане. Но Франкфурт уточняет, что, в отличие от лжи, главная цель надувательства – создать не ложное мнение о реальном положении вещей, о которых говорится, а, скорее, ложное впечатление о том, что происходит в сознании говорящего. Поэтому надувательство не перерастает в ложь, а лишь граничит с ней. Следуя примеру Франкфурта, президент Соединенных Штатов, выступая по случаю Дня независимости, может использовать пафосные выражения, подчеркивая, что божественный промысел руководил отцами-основателями. Он делает это не для того, чтобы убедить слушателей в том, что сам не считает истиной, а для того, чтобы создать у них впечатление о себе самом, показать, что он верит в Бога и любит родину.

Брехня отличается от надувательства тем, что она является утверждением заведомо ошибочным и прибегающие к ней так или иначе рисуют ложный образ самих себя, совершенно не беспокоясь о том, истинно или ложно то, что они говорят. «Брехун же скрывает от нас другое – свое безразличие к истине или лживости своих слов…» Подобные утверждения заставляют насторожиться, и, действительно, Франкфурт подтверждает наши худшие опасения: «Такие сферы, как реклама, пиар и бурно срастающаяся с ними в наши дни политика, изобилуют примерами столь откровенной брехни, что их можно безоговорочно признать классическими образцами ее воплощения». Цель брехни даже не в том, чтобы солгать о реальном состоянии вещей, а в том, чтобы произвести впечатление на слушателей, плохо отличающих истину от лжи, – они ведь тоже не заинтересованы в этих нюансах. Ко всему прочему, я думаю, брехуны полагаются на слабую память своей аудитории, что позволяет им производить бесконечную брехню, которая сама себе противоречит: «В отличие от честного человека или лжеца, брехун сверяется с фактами лишь там, где это необходимо, чтобы брехня сошла ему с рук».