В Турине 14 ноября прошли публичные слушания (во главе с судьей Армандо Спатаро), где в роли обвиняемого выступил классический лицей. Прокурор Андреа Икино, вооруженный многочисленными свидетельскими показаниями и статистическими данными, выступил со следующими обвинениями: (i) утверждение, что классический лицей обеспечивает наилучшую подготовку к научной деятельности, в корне неверно; (ii) тот, кто выбирает исключительно гуманитарные предметы, рискует остаться с неполной и искаженной картиной мира (впрочем, Икино не стал скрывать, что то же самое может произойти и с поклонником строго научных и технических дисциплин); (iii) классический лицей обязан своим появлением фашистской реформе Джентиле. В итоге суд полностью оправдал классический лицей – вероятно, категоричность обвинителя сыграла свою роль. Например, свидетели, среди которых было немало выдающихся умов, показали, что инициатива Джентиле продолжала традиции предшествовавших ей либеральных реформ и в фашистских кругах популярностью не пользовалась. Реформа Джентиле должна была сформировать новый правящий класс, ориентированный сугубо на гуманитарные знания, и научным дисциплинам она не уделяла должного внимания – в этом заключался ее основной недостаток.

Я выступал как адвокат защиты и в своей речи согласился со многими из предъявленных обвинений, добавив, что классический лицей в трактовке Джентиле не слишком жаловал не только точные науки, но и историю искусств или иностранные языки. С так называемыми мертвыми языками дело тоже обстояло не слишком гладко: многие мои сверстники после восьми лет изучения латыни в лицее, столкнувшись с незнакомым им прежде фрагментом из Горация, не могли его прочесть. Почему бы не учить искусству простейшего диалога на латыни, что еще совсем недавно было в ходу у европейских ученых мужей? Выпускник классического лицея не обязан становиться латинистом (этому учат в университетах), но он должен понимать, что такое римская цивилизация, быть знакомым с этимологией слов, узнавать латинские (и греческие) корни, лежащие в основе большинства научных терминов. Всего этого можно добиться, пристрастившись к чтению церковной и средневековой латыни, куда более доступной и привычной, и натаскав себя на поиск лексических и синтаксических соответствий между латынью и современными иностранными языками. Или возьмем греческий: зачем заставлять ученика корпеть над Гомером, который и специалистам-то не всегда по зубам, когда можно увлечь его переводами с греческого языка эллинистического периода (на нем, между прочим, говорил и Цицерон), предложив, например, труды Аристотеля о природе?

Можно создать гуманитарно-научный лицей, который сохранил бы гуманитарные дисциплины. Адриано Оливетти, приложивший руку к созданию первых компьютеров, нанимал не только инженеров и гениев от информатики, но и талантливых выпускников, получивших высший балл за диплом, скажем, о Ксенофонте. Ему было ясно, что для разработки оборудования необходимы инженеры, но новое программное обеспечение может родиться только в мозгу, взращенном на творческом полете мысли и впитавшем в себя литературу и философию. Мне всегда было интересно, не учились ли нынешние молодые изобретатели мобильных приложений (они отлично справляются с ранее не существовавшими профессиями) в учебных заведениях с гуманитарным уклоном.

Но одной информатикой дело не ограничивается. Классическое образование учит считаться с историей и памятью, тогда как любая техника существует только в настоящем и историческое прошлое постепенно теряет свою значимость. Описанное Фукидидом противостояние афинян и мелосцев до сих пор объясняет многое из того, что происходит в современной политике. Читай Буш хороших историков (а в американских университетах недостатка в них не было), он понял бы, почему в XIX веке англичанам и русским не удалось подчинить Афганистан своему влиянию.

Обратимся к примеру великих ученых: у Эйнштейна были глубокие познания в философии, а Маркс написал диссертацию о Демокрите. Так что давайте будем проводить реформы, но при этом сохраним классический лицей, ведь он учит придумывать то, что еще не было придумано, а в этом и состоит отличие гениального архитектора от прораба.