Мы живем в эпоху образов, поскольку словесная культура канула в небытие, или же слово празднует триумфальное возвращение, которому поспособствовал интернет? Как тогда быть с телевидением, DVD, видеоиграми? Взаимоотношения человечества с изображениями всегда были непростыми, о чем нам напоминает книга Марии Беттетини «Против образов. Корни иконоборчества» (Laterza, 2006). За этим должно было бы последовать краткое изложение бойко написанной книжки толщиной в сто шестьдесят страниц, но не хочу никого обманывать: книга серьезная и рассчитана на тех, кто хоть немного разбирается в философии и богословии. Ее серьезность делает невозможным пересказ содержания, так что ограничусь вольными рассуждениями о присущем человеку умении (животные его лишены) порождать «симулякры».

Согласно Платону, предметы являются несовершенными копиями идеальных моделей, а значит, изображения – это несовершенные копии предметов, жалкие второсортные имитации; для неоплатоников изображения становятся непосредственным воспроизведением идеальных моделей, их термин agalma обозначает одновременно и статую, и образ, а вместе с тем великолепие, украшение и красоту.

В иудейском мире двойственность сохраняется: изображать Бога категорически запрещено (возбраняется даже произносить вслух его настоящее имя), хотя он создал человека по своему образу и подобию, к тому же благодаря Библии мы знаем, что в храме Соломона были изображены не только всевозможные растения и животные, но и херувимы. Поскольку тот же запрет на божественные сюжеты существовал и в мусульманском мире, в местах культа ограничивались каллиграфическими и абстрактными изображениями, однако при этом мусульманская культура породила великолепные, невероятно образные миниатюры.

Христианский Бог не только обрел «видимое» тело, но его тело и лицо еще и оставили отпечатки на покровах и окровавленных плащаницах. Христианству (особенно хорошо это объяснил впоследствии Гегель) образы были необходимы, они не только провозглашали небесное величие, но и являли искаженный от страданий лик Христа, а с ним страшную жестокость его гонителей.

Чем дальше, тем запутаннее: с одной стороны, неоплатоники, как и псевдо Дионисий Ареопагит, полагают, что помыслить небесные сущности можно только через отрицания (что уж говорить о допустимости изображения!), если же никак нельзя обойтись без отсылки к Богу, лучше прибегнуть к максимально удаленным образам, например медведю или пантере; с другой стороны, те, кто был знаком с трудами Псевдо-Дионисия, позднее развили мысль, что всё на земле – лишь образ небесных сущностей, любое земное создание – своеобразная «зарисовка» явления, которое иначе ускользнуло бы от нас, следовательно, зарисовки таких зарисовок дозволялись и поощрялись.

Однако простолюдины зачастую очаровывались образом и отождествляли его с объектом изображения, в результате чего происходил переход от культа символа к идолопоклонству (вспомним золотого тельца). Отсюда иконоборчество и знаменитая византийская кампания против священных изображений.

Римская церковь, в свою очередь, не отказывалась от визуальных образов, ибо, как не раз повторялось в дальнейшем, pictura est laicorum literatura, и безграмотные простолюдины могут чему-либо научиться, только рассматривая картинки. Тем не менее вопрос о том, какой властью обладает сонм населяющих аббатства и соборы фигур, не давал покоя, и во времена Карла Великого зародилась дипломатичная теория, которая не воспрещала образы, но трактовала их исключительно как стимулы для памяти; в результате, глядя на изображение женщины, было бы сложно понять, кто это – почитаемая Дева Мария или порицаемая языческая Венера, – не будь рядом titulus. Кажется, что Каролинги читали Барта, были знакомы с его идеей вербальной привязки образов (хотя речь шла не о восхвалении Господа, а о продаже новых коммерческих идолов) и предвосхитили теорию вербально-визуальной культуры, той самой, что сегодня заменила храм телевидением (образ плюс слово), поэтому папу теперь чествуют, уставившись в экран, и поклоняются ему, словно идолу, не переступая порог церкви.

Книга Марии Беттетини (бойко написанная, но пугающая) завершается следующими размышлениями: всегда есть опасность, что красота образа, пусть даже сакрального, заставит забыть о Боге (еще Бернард Клервоский тревожился на этот счет); также не прекращаются наивные жалобы на «исчезновение ауры» в новых изображениях; что до современного искусства, оно сначала разрушает или уродует традиционные образы (Пикассо, абстракционизм), потом обыгрывает через тиражирование (Уорхол), после чего заменяет их другими, отметает, перерабатывает, воссоздает в непрерывном процессе «ненавязчивого иконоборчества».

Выходит, что мы оказались в куда более трудном положении, чем обеспокоенный Платон, и дискуссию стоит начать с самого начала.