Погружение

Я просыпаюсь в больничной палате. Над моей койкой стоят медсестра и охранник; часы на экране телевизора показывают 11: 41. Светит солнце, а значит, это может быть только полдень среды. Что, в свою очередь, означает, что я был в отключке почти одиннадцать часов.

В руках у медсестры полиэтиленовый мешок, наполненный моими немногочисленными пожитками.

– Нам пришлось ввести тебе успокоительное. А теперь тебе пора отправляться домой, – сообщает она. Видно, что ей не терпится выставить меня за дверь. – В случае неподчинения мы будем вынуждены вызвать полицию.

Как хорошо, что у меня в заднем кармане есть документ, подписанный Линдой. Я сажусь на постели, вытаскиваю его, разворачиваю и показываю медсестре.

– Мать Кэт предпочитает, чтобы я оставался с ней, – сипло произношу я пересохшим горлом.

Медсестра даже не смотрит на бумагу.

– Женщина, подписавшая этот документ, больше не является официальным опекуном своей дочери. Все попечительские обязанности над Кэтрин Фоули перешли к ее отчиму, Уэйну Гибсону.

Мать твою так и разэтак! Я пытаюсь встать, но с первого раза мне не удается – я все еще нетвердо стою на ногах после введенного мне успокоительного.

– Мне нужно с ним поговорить, – произношу я.

– Валяй!

Обернувшись, я вижу Уэйна Гибсона, сидящего в углу палаты. По его лицу расплывается победоносная ухмылка.

– Что происходит? Что вы сделали с Линдой? – выпаливаю я.

– Что я сделал с Линдой? – переспрашивает он изумленным тоном, поднимаясь с места. – Моя жена по собственной воле отправилась на излечение в психиатрическое учреждение. Это произошло вчера. Болезнь нашей дочери тяжело сказалась на ней, и она боится, что может причинить себе вред.

Если это и правда, видно, что это не особенно его беспокоит. Я жалею, что у меня под рукой нет скальпеля. Могу поручиться, что если вскрыть этого говноеда, внутри не обнаружится ничего, кроме пружинок и рычагов. Ни у одного человеческого существа не может быть настолько безупречной позы – и настолько холодного сердца.

– Мне нужны доказательства, что она действительно оставила Кэт под вашим присмотром, – говорю я.

– Мистер Гибсон предоставил нам все необходимые официальные бумаги, – заверяет медсестра.

Впервые за все время я искренне жалею, что здесь нет моих родителей. Без хорошего юриста у меня нет никаких шансов выиграть это сражение. А пустая перепалка с этим солдафоном не принесет ни Кэт, ни мне никакой пользы, а также не поможет мне выяснить, какого черта здесь происходит.

Я перевожу взгляд на мистера Гибсона.

– Могу я поговорить с вами с глазу на глаз? – спрашиваю я, сбавив тон.

– Конечно, – дипломатично отвечает он и кивает медсестре. Легко быть великодушным, когда знаешь, что ты победил.

Медсестра с охранником выметаются из палаты. Уэйн становится в позу супергероя – грудь навыкате, руки скрещены, ноги расставлены, – и я понимаю, что у меня нет ни единого шанса убедить его в чем-либо.

– Вчера Кэт заговорила, – начинаю я.

– Спасибо, что ставишь меня в известность. – Это звучит как автоответчик на каком-нибудь корпоративном номере. – Я сообщу докторам. Что-нибудь еще?

– Диск Компании необходимо удалить. Он вызывает у нее панику.

– Хорошо. Я сообщу докторам и об этом тоже.

Ни от одного моего слова не будет никакого толку, теперь я это вижу. Все, что я говорю, просто отскакивает от него, как горох. Этот самоуверенный коротышка в своей застегнутой на все пуговицы рубашке и идеально отутюженных брюках абсолютно непрошибаем.

– Вам нет никакого дела до Кэт, верно? – спрашиваю я.

– Не беспокойся, сынок. – Он легонько хлопает меня по плечу и направляется к двери. – Дальше мы обойдемся без тебя.

– Подождите! – Я протягиваю руку, чтобы остановить его, и он рывком разворачивается. Его верхняя губа слегка приподнимается, взгляд переходит от моей руки к моему лицу. Это очень похоже на рычащего пса. Я резко отдергиваю руку, не успев дотронуться до него, словно ребенок, едва избежавший собачьих зубов.

– Можно мне хотя бы повидать ее перед уходом?

Если он хочет, чтобы я его умолял, – я готов.

– Кэтрин здесь больше нет, – отвечает он, шагая за порог. – Теперь она в другом месте.

Несколько кошмарных мгновений я предполагаю самое худшее. Потом до меня доходит, что он говорит буквально: ее перевели из больницы в другое учреждение. Я чувствую облегчение оттого, что она жива, – но во всех остальных отношениях моему ужасу нет предела.

Полиэтиленовый мешок с моими вещами бьет меня по ляжке. Охранники силком ведут меня к выходу из больницы. Когда мы проходим через холл, мой взгляд падает на Бусару. Она спорит с каким-то парнем, на плече у которого болтается рюкзак. Ее взгляд встречается с моим, и парень оборачивается посмотреть, что привлекло ее внимание. Господи Иисусе, это Марлоу Хольм! Он открывает рот, словно хочет что-то мне сказать, но не может выговорить ни слова. Я пытаюсь вырваться, чтобы вернуться к ним, но охранники тащат меня вперед и выпихивают в дверь. На парковке они швыряют меня наземь и стоят, перегораживая вход в больницу.

Я поднимаюсь на ноги и принимаюсь лавировать между машинами, пробираясь к дороге.

– Эй, Саймон!

Это Бусара – видимо, она выбежала вслед за нами. Я не сбавляю шага. И не отвечаю ей. Моя ярость слишком велика, чтобы с кем-то сейчас общаться.

До дому было около трех миль, погода стояла не по сезону теплая. Я ничего не помню об этой прогулке. Я не мог бы даже сказать, каким путем шел.

В насквозь пропотевшей рубашке я подхожу к подъездной дорожке и вижу, что обе машины моих родителей отсутствуют. Я вхожу в дом, и женщина, прибирающаяся в передней, взвизгивает.

– Мои родители дома? – спрашиваю я.

Она стоит, прижавшись спиной к стене и не сводя с меня глаз, словно я дикий зверь, сбежавший из зоопарка.

– Они еще в Лондоне, – отвечает она.

Значит, мать все-таки успела на свой ночной самолет.

Я направляюсь прямиком в свою комнату, раздеваясь по пути. Вхожу в душевую кабину, включаю воду и опускаюсь на корточки. Подставляю голову под струи, чувствуя, как они бьют меня по черепу.

Что мне делать дальше?

Я откидываюсь назад и принимаюсь колотиться затылком о кафельные плитки. Что я за долбаный идиот! Я поклялся заботиться о Кэт, а потом дал им повод нас разделить. И вот теперь ее нет.

Кэт разговаривала, в этом у меня нет сомнений. Это была не галлюцинация. Но даже если и была – черт побери, все равно, что мешает им просто снять с нее диск?

Я выхожу из душа и обертываю бедра полотенцем. В дверь спальни стучат. Я открываю и обнаруживаю молодую женщину в синей блузке прислуги.

– Это для вас. Только что принесли, – говорит она, отводя глаза и протягивая мне коробку, завернутую в коричневую бумагу. Сверху написано мое имя, обратного адреса нет.

– От кого?

– Я не знаю. Это принес посыльный.

Служанка отступает от двери, пятясь, словно я могу наброситься на нее, если она осмелится повернуться спиной. Я не могу ее винить: должно быть, вид у меня сейчас довольно безумный.

Я иду к своему столу, по пути срывая с пакета обертку. Под ней обнаруживается обувная коробка с изображением пары кроссовок на боку. Малоизвестная фирма, необычный цвет. Такие же кроссовки, насколько я знаю, носит Майло Йолкин. Под рисунком надпись: «МУЖ РАЗМ 9». Я открываю коробку, но внутри отнюдь не кроссовки. Там лежит темный щиток-экран и диск телесного цвета.

Только один человек мог прислать мне это оборудование. Может быть, Мартин почувствовал себя виноватым, глядя, как мне втыкают иглу в ягодицу? Может быть, это его способ доказать мне, что в Белом Городе нечего бояться?

Я вытаскиваю оба предмета и аккуратно раскладываю их на столе. На дне коробки обнаруживается маленький конверт. Я открываю его и вытаскиваю записку, нацарапанную капиллярной ручкой.

«НАЙДИ ЕЕ» – написано в записке.

Листок выскальзывает из моих пальцев и планирует на пол.

Я вылетаю из комнаты, несусь через весь дом и выскакиваю за порог. Посыльного, конечно, уже и след простыл.