Эдуард VI

Тайный совет призвал сына короля и младшую его дочь, чтобы сообщить им о смерти отца. Эдуард вцепился в руку сестры, и они несколько часов плакали, поразив советников таким публичным проявлением горя. Пять дней тело их отца находилось в личных покоях в Уайтхолле. Гроб был задрапирован золотой парчой. 3 февраля тело перенесли в дворцовую часовню, где избранные придворные прослушали погребальную мессу. Следующие десять дней и ночей проходили различные подобающие случаю службы, после чего гроб с телом короля с великими почестями перенесли в Виндзор и похоронили в часовне Святого Георгия. Генрих повелел похоронить себя рядом с могилой третьей жены, Джейн Сеймур.

Через четыре дня, 20 февраля 1547 года, короновали девятилетнего Эдуарда VI. В завещании Генриха не было упоминания о протекторе, который правил бы, пока сын его будет слишком мал. Король повелел создать регентский совет, который правил бы коллективно на принципах равенства. Тем не менее через неделю после смерти Генриха члены совета предпочли передать почти королевскую власть в руки дяди будущего короля, Эдварда Сеймура, герцога Сомерсета.

Сомерсет был опытным придворным и видным военачальником. Он добился впечатляющих военных успехов в Шотландии и Франции. Однако, что может говорить о его неуверенности и непомерных амбициях, он сразу же попал во все ловушки власти. И началось все с настоящего разграбления гардероба умершего короля. Буквально через несколько дней после того, как он стал протектором, Сомерсет приказал передать часть мехов с одеяний Генриха в собственный гардероб, чтобы надеть роскошное одеяние во время коронационных торжеств. Судя по описи имущества Генриха, королевский скорняк отпорол мех рыси с одеяния из коричневого дамаста, расшитого венецианским золотом, и украсил им одеяние из черной парчи. Если бы Сомерсет по размерам походил на Генриха, то он просто забрал бы его одеяния, не заморачиваясь перешиванием мехов.

Сомерсет сумел захватить и личную сокровищницу умершего короля, в чем ему помог бывший хранитель королевского стула сэр Энтони Денни. После смерти Генриха началась весьма неприглядная дележка его имущества, и сам Денни сумел прибрать к рукам ряд довольно своеобразных вещей. Придворный, составлявший опись имущества умершего короля, сделал на полях пометку о том, что «на все эти вещи [т. е. личные туалеты] указанный помощник [Денни] заявил свои права как достойный хранитель королевского стула почившего короля. Каковые предметы мы, указанные распорядители, позволяем забрать указанному сэру Энтони в память о его службе». Что именно Денни сделал с полученными туалетами умершего короля, нам неизвестно.

Денни сохранил должность хранителя королевского стула и при новом короле. Он заключил союз с протектором Сомерсетом, который стремился контролировать все стороны жизни своего племянника. В личных покоях Эдуарда служили несколько грумов, которые были его товарищами с раннего детства. Среди них был Эдвард Роджерс, эсквайр прежнего короля. Преемственность сохранилась и в других придворных службах. Даже королевские цирюльники в течение шести месяцев получали жалованье, хотя служили безбородому мальчику.

В августе 1547 года Сомерсет начал менять персонал личных покоев — нужны были средства на войну с Шотландией. Союз его с Денни оказался недолговечным. Сомерсет назначил на должность хранителя королевского стула своего зятя, сэра Майкла Стэнхоупа, который быстро устранил всех соперников протектора из окружения короля. Стэнхоуп мгновенно ограничил прямой доступ к юному королю и строго соблюдал солидную дистанцию между королем и его подданными. В результате в личных покоях Эдуарда очень быстро возникла напряженная и мрачная атмосфера. Король не мог тратить значительных средств на обстановку покоев или развлечения — даже если желал этого. Стэнхоуп распоряжался личными средствами короля и держал его настолько в черном теле, что мальчику приходилось принимать неподобающие подарки.

Стэнхоуп не только исполнял обычные обязанности хранителя королевского стула, но еще и контролировал все придворные развлечения и церемонии. И в этом деле он руководствовался собственными представлениями о том, что достойно короля. Очень скоро при дворе Эдуарда сложилась такая же суровая, почти пуританская атмосфера, как и в его личных покоях. Контраст с блестящим двором Генриха не мог быть более разительным и неприятным. В то же время документы того времени показывают, что стандарты поведения придворных Эдуарда начали снижаться. Всего через семь месяцев после смерти Генриха пришлось принимать указ, который запрещал придворным «мочиться или производить какие-то загрязнения в пределах двора… где подобные загрязнения могут оскорбить взгляд его королевского величества».

То, что Стэнхоуп полностью контролирует юного короля, бросалось в глаза абсолютно всем. Один из придворных писал о его «управлении» своим царственным хозяином. Но у Эдуарда были собственные соображения на этот счет, и он был твердо намерен утвердить свой авторитет — и в частности, в сфере религии. Под влиянием реформистских идей, доминировавших в его образовании, он вырос исключительно религиозным юношей. Каждый день он начинал с молитвы. Впрочем, в этом нет ничего необычного. В те времена каждый мужчина, женщина и ребенок из всех слоев общества точно знали, что их первая мысль после пробуждения должна быть о Боге, а первые слова — это хвала Богу.

В тюдоровские времена утренняя молитва являлась важнейшей частью распорядка дня любого человека, но после разрыва с Римом текст этой молитвы изменился. В 1545 году был принят новый молитвенник, откуда исчезли все упоминания о Папе и чистилище. Меньше внимания стало уделяться Деве Марии. Во времена правления Эдуарда его подданные были обязаны по пробуждении читать «Отче наш» по-английски — наизусть или по молитвеннику. Дети учили катехизис наизусть.

Эдуард несколько раз в день удалялся в личную часовню, чтобы помолиться в одиночестве. Как и все его подданные, он читал соответствующие молитвы перед отходом ко сну. Чаще всего в это время просили прощения за грехи дня, чтобы начать следующее утро с чистого листа. Считалось, что, засыпая, человек вверяет себя в руки Господа. Отсюда и популярная молитва: «В пресвятые руки Твои вверяю мое тело и душу, этой ночью и всегда». Забытье сна считалось кратким вариантом вечного забытья смерти.

Несмотря на все свое благочестие, Эдуард был не чужд желаний королевского богатства и власти. От отца он унаследовал любовь к роскошной одежде. Каждый предмет его одеяния был изготовлен из лучших материалов. В его гардеробе было множество нарядов из золотой парчи, расшитых серебряной нитью и украшенных бесценными камнями. Даже пуговицы его одежды были сделаны из чистого золота, а шляпы и другие аксессуары украшали алмазы и сапфиры. Самой большой его ценностью был золотой кинжал с крупным зеленым камнем в рукоятке. Кинжал крепился на жемчужной нитке, а ножны были украшены алмазами, рубинами и изумрудами. Неудивительно, что один из гостей при дворе утверждал, что, когда принц проходит по своим дворцам, залы начинают сверкать.

Коронация Эдуарда состоялась в феврале 1547 года. На церемонии он появился в мантии из золотой парчи и в шапочке из соболя. Как и его отец, Эдуард ценил соболей превыше любых других мехов. Под мантию он надел одеяние из белого бархата с серебряной вышивкой, украшенное рубинами, алмазами и жемчугом. Некоторые драгоценности его отца были использованы вновь для короны нового короля. Множество драгоценных камней и жемчужин были сняты с шляп и шапочек Генриха и пришиты на «шляпы, сделанные для его королевского величества».

Любовь Эдуарда к богато украшенной одежде была продиктована и политическими соображениями. Учитывая его юный возраст, утверждать королевский авторитет приходилось с помощью одежды. Именно поэтому в одежде Эдуард откровенно подражал отцу. На портрете, написанном примерно в 1547 году, мы видим его в наряде из роскошных материалов. Модный дублет и подбитая мехом мантия создают традиционный широкий, массивный силуэт Генриха VIII. Стремясь подчеркнуть свое величие, Эдуард занял ту же уверенную позу, что и на знаменитом портрете Генриха VIII кисти Гольбейна. Но стройному молодому королю никак не удавалось скопировать массивность отца. Судя по всему, его дублет был подбит, чтобы казаться шире. Смысл портрета — показать преемственность династии Тюдоров и подчеркнуть мужскую силу короля (даже если королю всего девять лет). Впрочем, на портрете Эдуард выглядит мальчиком, надевшим одежду взрослого.

И все же Эдуард продолжал относиться к одежде очень серьезно. В 1552 году он лично составил проект закона об ограничениях в одежде. Закон был не столь детальным, как принятый Генрихом. В нем содержалось лишь несколько ограничений — например, запрет на ношение страусовых перьев (которые в то время были в большой моде) всем, кроме тех, кто имел ранг джентльмена и выше. Молодой король особенно любил шапочки. Готовясь к приему французского посла в 1550 году, он заказал себе новые головные уборы. Он выбрал белый, черный и малиновый цвета, столь любимые его умершим отцом. Эдуард, как и все Тюдоры, любил изысканные украшения. В описи его имущества есть отметка о покупке в 1551 году у антверпенского ювелира: «красивого цветка из золота с тремя квадратными алмазами, закрепленными без листьев, и между каждым алмазом жемчужина, а между тремя алмазами крупный заостренный бриллиант и с одного из алмазов свисает жемчужина». Молодой король приобрел также «кольцо с очень большим квадратным алмазом, украшенное эмалью черного, красного, белого и синего цветов».

Хотя Эдуард всегда пытался подражать величественному облику своего предшественника, и он сам, и его придворные внимательно следили за веяниями моды. Так, например, в моду вошли «мавританские», или исламские, орнаменты в вышивке на одежде и обивке мебели. Популярностью пользовались природные мотивы — птицы и цветы. Этому способствовал выход в свет ряда книг, и в частности книги Конрада Геснера «Historia Animalum» (1551). Как обычно, королевский двор задавал моду всему королевству. В домах самых богатых подданных Эдуарда вскоре появились вышитые наряды, подушки и гобелены с мавританскими и природными элементами. Молодому королю нравилось, чтобы его покои были не только красивыми, но еще и благоухали. В его спальне постоянно пахло розовой водой и сахаром. Запах был настолько сильным, что «казалось, спальня полна роз».

Хотя Эдуарда часто изображают серьезным, здравомыслящим юношей, он не был лишен чувства юмора. Он оставил при себе любимого отцовского шута, Уилла Сомера, и установил ему солидное жалованье. Указ от 1551 года постановляет выплатить сорок шиллингов некоему Уильяму Сейтону, «которого его величество назначил присматривать за Уильямом Сомером».

Благодаря менестрелям, развлекавшим его в детстве, Эдуард всегда любил музыку. Эта любовь была свойственна всем членам его семьи. За время его правления количество придворных музыкантов существенно увеличилось. В домовых книгах сохранились записи о выплатах восемнадцати трубачам, семи виолистам, четырем свирельщикам, волынщику, барабанщику, арфисту, гудочнику и восьми менестрелям. Сам король был талантливым музыкантом, игре на лютне его обучал любимый музыкант Генриха VIII, Филипп ван Вильдер. Эдуард очень любил театральные представления и сам в них участвовал. От отца он унаследовал любовь к азартным играм и однажды проиграл солидную сумму 143 фунта 17 пенсов, а также десять ярдов черного бархата джентльмену личных покоев, Томасу Роусу.

Эдуард, как и его отец, любил активные виды спорта — охоту и фехтование, умело стрелял из лука и хорошо играл в теннис. Судя по описи его имущества, он занимался соколиной охотой и рыбалкой, держал борзых, медведей для боев и обезьянку. По-видимому, обезьяна принадлежала его шуту. Хотя Эдуард уже стал королем, он по-прежнему находился под той же удушающей опекой, которая сдерживала его еще в детстве. Итальянский гость при английском дворе тонко замечал, что король регулярно отправляется на охоту, «чтобы оправдать верховую езду, потому что люди его, из страха за его жизнь, часто довольно серьезно ограничивают его в этом отношении».

Замкнутое существование юного короля тяготило его и тем, что протектор серьезно ограничивал его общение со сводными сестрами. Мария и Елизавета предпочитали жить вдали от двора. Эдуард не виделся и со своей мачехой, Екатериной Парр. И тому были свои основания. Королевство и двор оплакивали смерть своего харизматичного, властного и — ближе к концу правления — деспотичного короля, а его вдова очень скоро начала искать себе нового спутника жизни. Она прекрасно понимала, что при дворе ей нет места. Ее даже не включили в регентский совет. И тогда Екатерина Парр покинула двор. После коронации Эдуарда она поселилась в своем поместье в Челси.

Поняв, что не беременна от умершего мужа, эта в высшей мере достойная женщина решила устроить свою жизнь и вышла замуж за человека, которого давно любила, — за дядю короля, лорда-адмирала Томаса Сеймура. Мы не знаем, когда точно состоялось их бракосочетание, поскольку церемония была проведена в строгой тайне. Скорее всего, это произошло в мае 1547 года. Екатерина знала, что совет отказал бы ей в столь раннем бракосочетании.

Подобный импульсивный поступок идет вразрез со спокойным здравомыслием, которым всегда славилась Екатерина. Возможно, он был продиктован чувством обиды за то, что ее полностью отстранили от управления страной. Может быть, после трех браков по расчету она решила, что имеет право последовать зову сердца. В тридцать четыре года (весьма солидный возраст по тюдоровским меркам) брак с Сеймуром был для Екатерины последним шансом на счастье. Возможно, она даже надеялась иметь детей. Если для Екатерины это, несомненно, было браком по любви, ее новый супруг был не столь влюблен. До смерти Генриха VIII он подумывал о браке с разными знатными придворными дамами — в том числе и с дочерями короля.

Когда при дворе стало известно о браке вдовствующей королевы с лордом-адмиралом, разразился скандал. Официальный траур еще не закончился, да и выбрала королева не самого подходящего мужа. Министры двора и юный король были в ярости: Сеймур был безрассуден и высокомерен, но и опасно непостоянен. Более всего разочарован был брат Сеймура. Юный король записал в дневнике: «Лорд Сеймур из Садли женился на королеве по имени Екатерина, каковой брак глубоко огорчил лорда-протектора». Екатерина жестоко обиделась на такое неодобрение. Супругу она заявила: «Какое счастье, что мы так далеко друг от друга, иначе мне пришлось бы его покусать».

Падчерица Екатерины, принцесса Мария, тоже была шокирована. Вместе с Елизаветой они вскоре после возвращения ко двору присоединились к двору мачехи — в знак уважения к умершему отцу. Поскольку у нового короля не было королевы, незамужние дамы не могли присутствовать при дворе без дамского двора, и Екатерина с удовольствием подчинилась этому правилу. Сеймур оценил ситуацию совершенно неправильно. Он обратился к Марии с просьбой помочь ему убедить Екатерину вступить с ним в брак. Мария резко отказала. Хотя она была очень близка со своей последней мачехой, но сразу же покинула ее двор и никогда не простила Екатерину за поступок, который сочла жестоким оскорблением памяти своего отца.

Елизавета была более прагматична. Она предпочла остаться с мачехой в Челси. Когда Мария узнала об этом, то пришла в ужас. Она сразу же написала Елизавете письмо, советуя дистанцироваться от Екатерины: «Тело короля, нашего отца, не успело еще остыть, как королева, наша мачеха, так постыдно оскорбила его». С необычной дальновидностью она писала, что пребывание в Челси пагубно скажется на репутации Елизаветы, и предлагала ей место при собственном дворе в Нью-Холле, в Эссексе. Елизавета дала почтительный, но философский ответ. Она заявила Марии, что они должны «с терпением воспринимать то, чего нельзя исправить». Далее она разумно добавляла, что хотя поведение Екатерины не совсем правильно, но «королева проявила ко мне такую любовь и оказала мне столько милостей, что я должна очень тактично вести себя с ней, чтобы не показаться неблагодарной и недостойной такого отношения».

У младшей принцессы, которой исполнилось тринадцать, могли быть и другие, менее достойные причины оставаться в Челси. Хотя слухи о том, что Сеймур ухаживал за ней, не имели оснований, девочка явно была влюблена в нового супруга своей мачехи и краснела каждый раз, когда о нем говорили. Она была откровенно рада возможности проводить больше времени в его обществе, хотя (как ей казалось) перспектив ухаживания и не имелось.

Поместье Челси являлось частью наследства Екатерины, полученного от Генриха. Поместье располагалось на красивом участке на берегу Темзы. Особняк окружали сады и леса. Красивый двухэтажный особняк из красного кирпича был прекрасно обставлен и имел целый ряд удобств, которые в те времена считались роскошью, — здесь был даже водопровод: вода подавалась по трубам из ближайшего источника.

Екатерина и ее новый супруг опекали не только Елизавету, но еще и приняли на себя опеку и брачные права леди Джейн Грей, правнучки Генриха VII и кузины принцессы. Амбициозный отец Джейн, герцог Саффолк, позже утверждал, что согласился на это, потому что Сеймур пообещал выдать Джейн замуж за Эдуарда. Джейн поселилась в Сеймур-Плейсе, хотя периодически бывала и в Челси. Она вполне могла вместе с Елизаветой учиться под руководством известного ученого, Уильяма Гриндела.

Обе девочки любили учиться и обладали исключительно острым умом. Но Елизавета была более искушенной, чем ее кузина. В счастливое время при дворе Екатерины юная принцесса развивалась не только интеллектуально, но и сексуально. В четырнадцать лет она расцвела, превратилась в юную девушку с тонкими чертами лица и фирменными рыжими волосами Тюдоров. Елизавета была бы завидной партией для любого жениха — и совершенно неотразимой для супруга своей мачехи.

Рано утром, когда двор еще не проснулся, Елизавета и ее преданная гувернантка Кэт Астли были шокированы неожиданным появлением в спальне лорда-адмирала. Заметив выражение их лиц, он с улыбкой пояснил, что зашел пожелать принцессе доброго утра. Вскоре утренние визиты Сеймура в спальню Елизаветы стали привычным делом. И чем чаще он появлялся, тем более распущенно вел себя. «Он много дней приходил в комнату леди Елизаветы до того, как она была одета, а порой и до ее пробуждения, — позже вспоминала Кэт Астли. — И если она поднималась, он желал ей доброго утра, спрашивал, как ее здоровье, и фамильярно хлопал ее по спине или по ягодицам».

Кэт, безоговорочно преданная своей царственной подопечной, но опасно легкомысленная, никак не защищала Елизавету от скандального внимания Сеймура, а даже поощряла эти визиты. Она устраивала тайные встречи влюбленных, пренебрегая запретами, о которых должна была помнить, — в частности о королевской крови. Как-то раз она даже позволила своей подопечной отправиться на романтическую прогулку по Темзе поздно вечером в обществе одного лишь лорда-адмирала.

Естественно, что вскоре ситуация вышла из-под контроля. Кэт рассказывала, как ее юная подопечная пряталась под покрывалами, искушая Сеймура «прийти к ней». К этому времени встревожилась даже мистрис Астли. Когда лорд-адмирал «порывался поцеловать ее [Елизавету] в ее постели», она запретила это и велела «устыдиться и немедленно уйти».

То, что начиналось как невинный флирт, постепенно переросло в нечто более серьезное. Хотя точное время скандала нам неизвестно, по-видимому, это событие совпало с беременностью Екатерины, то есть произошло в конце 1547 года. Счастливая тем, что у нее наконец-то будет ребенок, Екатерина не заметила растущего увлечения мужа ее юной падчерицей. Возможно, из-за недомоганий, связанных с началом беременности, ей приходилось больше, чем обычно, времени проводить в личных покоях. Они с Сеймуром наверняка воздерживались от сексуальных отношений, чтобы не повредить ребенку.

Кэт Астли тщетно пыталась сдержать Сеймура. Он снова и снова приходил в спальню Елизаветы, одетый лишь в ночное одеяние. Гувернантка заявила, что «это невиданно — приходить в спальню девушки с босыми ногами», но сексуально озабоченный Сеймур лишь выругал ее. «Что я делаю? — кричал он. — Пусть все это видят!» После этого скандала он в ярости вылетел из спальни. Гувернантка Елизаветы решила, что нужно рассказать Екатерине о поведении ее мужа. Но Екатерина не восприняла ее слов всерьез и заявила, что Сеймур так проявляет симпатию к своей новой падчерице. Но все же она предложила мужу сопровождать его во время утренних визитов к Елизавете в будущем.

Впрочем, вскоре Екатерина поняла, что у подозрений Кэт есть более чем убедительные основания. Удивительно, но она не стала сдерживать супруга, а, напротив, сознательно ему помогала. Однажды она даже удерживала руки Елизаветы, когда ее муж резал платье девушки «на сотню кусочков». Такое поведение считалось наивностью беременной женщины. Но, скорее всего, она понимала: если она будет настаивать на том, чтобы Сеймур оставил Елизавету в покое, то лишь повысит привлекательность девушки в ее глазах. И тогда она решила излечить мужа от временной влюбленности, позволив ему хотя бы пригубить завоеванный приз.

Но если стратегия Екатерины была именно такой, то она оказалась абсолютно ошибочной. Сеймур не удовлетворился легкими касаниями и невинными ласками. Они лишь разожгли в нем желание. К тому времени, когда весной 1548 года двор перебрался в особняк Хэнворт к западу от Лондона, поведение Сеймура стало настолько вызывающим, что супруга решила действовать. Она приказала Кэт Астли «быть более внимательной и следить за тем, что происходит между леди Елизаветой и адмиралом».

Но ситуация разрешилась лишь тогда, когда сама Екатерина сделала неприятное открытие. Однажды она разыскивала мужа и падчерицу и «неожиданно наткнулась на них, где они были одни, и он держал ее в своих объятиях». Екатерина пришла в ярость и приказала Елизавете незамедлительно покинуть ее дом. Когда Елизавета стала настаивать на своей невинности, это привело ее мачеху в ярость. К тому времени, когда в июне Елизавета покинула двор, женщины практически не разговаривали друг с другом. Но, несмотря на гнев и боль от обнаруженного предательства, Екатерина все же сохранила любовь к падчерице. Когда Елизавета уезжала, мачеха сказала ей, что если узнает о каких-то слухах, то сразу же предупредит ее, чтобы Елизавета была готова защищать свою репутацию. Екатерина понимала, что репутация — это самое дорогое, чем обладает юная девушка.

Елизавета с гувернанткой отправились в Чезент. Здесь, в Хертфордшире, жил зять Кэт, сэр Энтони Денни. Дом был надежным убежищем для принцессы, которая надеялась, что неизбежные сплетни, которые ее неожиданный отъезд породил среди обитателей Челси, не распространятся при дворе.

Но есть предположения, что бегство Елизаветы в Чезент было связано не только со спасением репутации. Фрейлина принцессы Марии Джейн Дормер говорила о том, что Елизавета в Чезенте родила ребенка Сеймура. «Шла молва о том, что ребенок родился и был жестоко уничтожен, — вспоминала она. — Сохранились только слова повитухи, которую вывели из ее дома с завязанными глазами… она говорила, что это был ребенок очень красивой юной леди». Впрочем, есть свидетельства (и довольно обстоятельные), которые противоречат подобным слухам. В Чезенте Елизавета жила в полном уединении. Кэти Астли сообщала, что ее подопечная несколько недель была больна неизвестной болезнью. Но Джейн Дормер была предубеждена против Елизаветы, и никаких веских доказательств ее истории не имелось. Это был один из множества слухов, циркулировавших вокруг Елизаветы. Вопрос ее девственности порождал множество слухов при английском дворе и во всей Европе более полувека.

Сегодня похоже, что весь этот прискорбный роман закончился ничем. Прибыв в Чезент, Елизавета сразу же написала смиренное письмо мачехе, в котором благодарила ее за доброту и выражала искреннее сожаление о произошедшем. Екатерина быстро простила поведение падчерицы, приписав его юной неосмотрительности.

Хотя роман быстро прекратился, эта ситуация повлияла на здоровье Екатерины. Первая беременность в тридцать шесть лет — вообще нелегкое дело. Падчерица замечала, что при прощании в Хэнворте Екатерина выглядела очень больной. Она не раз интересовалась ее здоровьем теперь, когда она «тяжела ребенком». Хотя Екатерина уверяла, что чувствует себя гораздо лучше, в действительности ей было плохо. Из-за беременности она очень уставала и страдала. Кроме того, она так сильно повредила запястье, что с трудом могла отвечать на письма Елизаветы.

Вскоре после отъезда Елизаветы Екатерина решила перебраться в прекрасный замок супруга, Садли в Глостершире, чтобы там готовиться к рождению ребенка. Семейная гармония восстановилась. Екатерина писала Сеймуру ко двору, заверяя его в том, что его «маленький плутишка» находится в добром здравии и постоянно брыкается, чтобы это доказать. Сеймур шутливо отвечал, что она должна сохранить мальчику хорошую фигуру, правильно питаясь и регулярно занимаясь, чтобы «он был таким маленьким, чтобы выбраться из мышиной норки».

Через несколько недель лорд-адмирал присоединился к своей супруге в Садли. Вскоре у нее начались схватки, и 30 августа она родила девочку. Малышку назвали Марией в честь старшей принцессы, отношение которой к Екатерине после известий о беременности заметно смягчилось. Хотя все прошло хорошо, через несколько дней после родов у Екатерины началась лихорадка. В этом «беспокойном» состоянии вся подавляемая боль и унижение, пережитые ею из-за предательства мужа, вышли наружу. Когда он появлялся у ее постели, она обрушивалась на него. «Я не могу терпеть, — со слезами сказала она одной из своих дам, — тех, кто не заботится обо мне, а пришел посмеяться над моим горем». Сеймур тщетно пытался успокоить ее, заверяя в том, что не желает ей зла. Екатерина была непреклонна: «Нет, милорд, я думаю так. И вы дали мне много изощренных доказательств тому». Чем более пытался успокоить ее муж, тем более резко отвечала ему Екатерина.

Рано утром 5 сентября Екатерина, терзаемая болью и печалью, испустила дух. В тот же день ее похоронили в замке Садли. Леди Джейн Грей, сменившая Елизавету в роли протеже Екатерины, горько оплакивала ее. Несмотря на свою неверность, лорд Сеймур «сильнее всех в мире» оплакивал неожиданно скончавшуюся жену, к которой он явно испытывал искреннюю любовь. Дочь его была передана на попечение подруги Екатерины, баронессы Уиллоуби, но скончалась в младенчестве.

Многие личные вещи Екатерины в течение нескольких месяцев после ее смерти были отправлены Эдуарду VI. К этому времени они уже стали собственностью короны по желанию вдовца. Среди этих вещей был и набор «схваточных колец», которыми пользовались беременные женщины. Считалось, что эти кольца обладают целительными свойствами.

Елизавета сильно горевала из-за смерти любимой мачехи. Она горько сожалела о том, какую боль причинила ей своим глупым флиртом с Сеймуром. Из этой ситуации она извлекла хороший урок. А вот о Кэт Астли сказать того же нельзя. С поразительным отсутствием чуткости и здравого смысла она сказала Елизавете, что ее «старый муж, назначенный после смерти короля, вновь свободен, и она может заполучить его, если захочет». Елизавета немедленно отвергла глупое предложение Кэт, указав, что вопросы ее брака будут решать король и совет.

Если бы Кэт на этом остановилась, то избавила бы себя от массы серьезных проблем. Но она и сама была влюблена в лорда Сеймура и рассчитывала на его благосклонность в случае, если он женится на Елизавете. Она продолжала говорить о нем, постоянно восхваляла его достоинства, твердила, что Елизавета всегда была его единственной любовью. Сколь бы мудра ни была Елизавета, ей было всего пятнадцать лет, и соблазнительные слова гувернантки в конце концов возымели действие. Хотя она не стала писать лорду-адмиралу сама, но позволила Кэт сделать это.

Торжествующая Кэт рассказала об этом мужу. Поняв, что она сама влюблена в Сеймура, Джон Астли категорически запретил ей делать это. Здравомыслящий человек, он разумно предостерег жену: «Невест адмирала ждет дурной конец». Раздраженная Кэт умчалась в Лондон. Разумеется, она собиралась разыскать лорда Сеймура, несмотря на нежелание Елизаветы. Сеймур отлично знал слабость Кэт и сумел сыграть на ее чувствах. Он послал ей игривую записку, желая узнать, «увеличился ли ее прекрасный зад или нет?»

Аудиенции у лорда Сеймура Кэт не получила, но послала ему записку через Томаса Парри, казначея Елизаветы. В ней она писала, что «она желала бы быть вашей супругой более всего». Сеймур разумно ответил, что его брат, лорд-протектор, никогда не согласится на такой брак. Но устоять перед соблазном было трудно. Сеймур предложил навестить Елизавету по пути в замок Садли. Но даже Кэт поняла, что это будет неразумно, и отвергла такое предложение. Когда она рассказала обо всем Елизавете, девушка «сильно рассердилась на нее» и сказала, что она не должна была писать об этом на бумаге, поскольку такое письмо может стать доказательством того, что она знала о предложении.

Но принцессе не удалось скрыть возродившуюся влюбленность в Сеймура. Когда Парри вернулся в Хэтфилд, она сразу же забросала его вопросами о том, что происходило между ним и лордом-адмиралом. Она зачарованно слушала рассказы о «мягкости и милостях» Сеймура, а потом велела Парри пойти к Кэт и рассказать ей то же самое. Елизавета знала, что гувернантка разделит ее восторг.

Счастливая Кэт не удержалась от сплетен. В скором времени она обедала с Томасом Парри и его женой, где и дала волю языку. Она даже рассказала о том, что вдовствующая королева однажды застала Елизавету в объятиях Сеймура и что это стало причиной их неожиданного отъезда от ее двора. Заметив потрясенное выражение лица Парри, Кэт поняла, что зашла слишком далеко. Упросив его никому не повторять сказанного ею, она удалилась.

Но подобная скандальная новость стала для Парри слишком большим искушением. К Рождеству 1548 года слухи о том, что лорд Сеймур собирается взять Елизавету в жены, достигли двора. Говорили, что Сеймур оставил при себе дам своей супруги, чтобы они стали фрейлинами принцессы, когда он на ней женится.

Ситуация начала развиваться с пугающей скоростью. Сеймур очень ревниво относился к власти брата и к близости к королю Стэнхоупа. Он решил и сам оказывать влияние на племянника. Он тайно посещал Эдуарда и снабжал его деньгами. Но терпение никогда не было его сильной стороной. В январе 1549 года он задумал безумный замысел — решил похитить короля. Сделав копии ключей от личных апартаментов, он прокрался в личный сад короля в Хэмптон-Корте, но случайно разбудил одного из спаниелей Эдуарда. Чтобы заставить собаку замолчать, он выстрелил и убил ее. Поднялась тревога. Томас Сеймур был схвачен возле спальни короля с заряженным пистолетом, и брат не замедлил истолковать произошедшее самым неблагоприятным для него образом.

Сеймура арестовали по обвинению в государственной измене и бросили в Тауэр. Главным доказательством его вины было желание жениться на сестре короля без разрешения совета. Такое преступление каралось смертью. Вскоре после этого в Тауэр бросили Кэт Астли и Томаса Парри.

Твердо решив добиться признания, следователи поместили гувернантку Елизаветы в самую мрачную и суровую камеру крепости. «Сжальтесь надо мной… и позвольте мне сменить мою темницу, ибо здесь так холодно, что я не могу спать, и так темно, что я ничего не вижу даже днем — я заложила окно соломой, потому что тут нет стекла», — молила она. Но преданность Елизавете была сильнее страха, и Кэт хранила полное молчание.

Томас Парри избрал другой путь. Через месяц после ареста он сдался и рассказал следователям все, что знал об отношениях Сеймура с Елизаветой — от полуобнаженных забав в спальне принцессы до скандала, когда Екатерина застала их в объятиях друг друга. Узнав об этом, Кэт поняла, что у нее нет выбора. Ей пришлось рассказать все, что она знала. Ее рассказы о непристойных забавах в Челси совпали с показаниями Парри. Кэт Астли признала, что она и ее подопечная «множество раз» обсуждали возможность брака с Сеймуром.

Когда Елизавета в Хэтфилде узнала об этом, она была «поражена и почти лишилась чувств», но вскоре взяла себя в руки. Со своей неподражаемой смелостью она заявила, что хотя и «много раз» разговаривала со своей гувернанткой о лорде-адмирале, но всегда давала понять, что все это невозможно без согласия совета. Этот факт, подтвержденный показаниями Кэт Астли и Томаса Парри, спас Елизавету.

Но спасти Сеймура было невозможно. Даже если оставить в стороне скандальные отношения с Елизаветой, он подписал себе смертный приговор попыткой похитить короля. Его обвинили по тридцати трем пунктам, и 20 марта он был казнен. Елизавета оказалась достаточно разумной, чтобы не демонстрировать сожалений о смерти Сеймура. Она получила жестокий, но бесценный урок: для человека королевской крови личные желания смертельны.

Желая возместить ущерб, нанесенный ее репутации, Елизавета сменила имидж. Ее портрет, написанный в 1546 году, показывает, что девушка любила красивую одежду и украшения. Малиновое атласное платье отделано золотой и серебряной парчой. На головном уборе, вдоль линии декольте и на поясе красуются великолепные жемчужины (принцесса очень любила жемчуг). Жемчужное ожерелье украшает шею. Впечатление портрет производил потрясающее — к чему Елизавета и стремилась.

Но сейчас шестнадцатилетняя принцесса сознательно сменила яркие, роскошные платья на простые и скромные — такие любила ее кузина, леди Джейн Грей. Их наставник, Роджер Эшем, такую перемену одобрил. «С почтением к личному украшению, она больше предпочитает простую элегантность показной роскоши, ей так отвратительно украшение волос и ношение золота, что по образу жизни она более похожа на Ипполиту, чем на Федру», — писал он. Другой наставник принцессы, Роджер Элмер, вспоминал, что, хотя отец завещал младшей дочери множество «дорогих одеяний и драгоценностей», даже спустя семь лет после его смерти она «никогда за все время не посмотрела на дорогие платья и бесценные камни, кроме одного раза — и то против своей воли». Елизавета одевалась настолько просто и «добродетельно», что другим юным дамам ее статуса было «стыдно одеваться и краситься, подобно павлинам». Во время одного пышного придворного пира, «когда все дамы… пришли со взбитыми и завитыми в локоны волосами, она [Елизавета] ничего в своем облике не изменила, но сохранила свою прежнюю девичью застенчивость». Чтобы еще сильнее подчеркнуть свою добродетель, Елизавета повсюду носила с собой молитвенники.

Все это вызвало одобрение со стороны ее сводного брата Эдуарда. Хотя он был шокирован скандальными подробностям личной жизни Елизаветы, в одиннадцать лет король не интересовался делами сердечными и мало что в них смыслил. Он рос серьезным, педантичным молодым человеком, весь смысл жизни которого заключался в религии. «При дворе нет епископа или иного просвещенного человека, настолько же готового отстаивать новую доктрину, как король, — писал посол Священной Римской империи. — Этому учат его наставники, и этому он учится у своих проповедников». Твердо преданный делу протестантской веры, Эдуард за короткое время своего правления провел ряд радикальных реформ и способствовал изданию первой «Книги общественного богослужения» в 1549 году, направленной на обеспечение единообразия религиозного обряда. В 1552 году был напечатан «Молитвенник», ставший основной книгой англиканской церкви на ближайшие четыреста лет. Совет Эдуарда запретил ряд старых католических обрядов — использование четок и святой воды, а также паломничества.

Все это оказало серьезное влияние на личную жизнь подданных Эдуарда. Запрет католических ритуалов повлиял не только на религиозные обряды. Роженицам более не позволялось искать утешение в молитвах, мощах «или других подобных суевериях». Повитухи, которые продолжали помогать женщинам, страдающим от родовых болей, подобным образом, рисковали прослыть ведьмами и колдуньями. Поэтому им пришлось быстро приспосабливаться к новым правилам, чтобы не оказаться под арестом.

Религиозные реформы повлияли и на приближенных юного короля. В январе 1552 года Эдуард записал в дневнике: «Посол императора несколько раз сообщал мне, что моя сестра Мария может ходить к мессе, что было ему опровергнуто». Младшая сестра Эдуарда, разделявшая его реформистские взгляды еще со времен совместного обучения в детстве, была открытой конформисткой. И Эдуард сблизился с ней и делал ей подарки — так, например, он послал ей со своим слугой «большой алмаз».

Елизавета тщательно развивала свои отношения с младшим братом. В детстве они много времени провели вместе, и она хорошо знала его избалованную, злопамятную натуру. Она прекрасно понимала, что, сколько бы общего у них ни было, ей никогда не завоевать его полного доверия. Хотя Елизавета жила вдали от двора, она твердо решила напомнить о себе брату. В 1559 году она написала ему личное письмо и отправила свой портрет. Она выражала надежду на то, что «может выразить свое внутреннее доброе расположение к вашему величеству, равно как и показать свое лицо и внешность». Елизавета не устояла перед соблазном добавить: «Моя внешность, быть может, и заставит меня покраснеть, что же касается ума — его я не побоюсь явить». Елизавета заверяла брата в том, что, хотя внешность ее «может поблекнуть со временем», преданность ему никогда не ослабеет, доказательством чему станут грядущие годы. Елизавета отлично понимала, что самый надежный способ обеспечить себе королевскую милость — это постоянно находиться у него на глазах. Знала она и то, что Эдуард окружен людьми, которые относились к ней враждебно. Свое письмо она закончила так: «Смиренно прошу ваше величество, чтобы, глядя на мой портрет, вы соблаговолили думать, что перед вами лишь моя внешняя тень, но мой разум желает, чтобы и тело мое чаще находилось в вашем присутствии».

В октябре 1549 года герцог Сомерсет был отстранен от власти в результате заговора, организованного его соперником Джоном Дадли, герцогом Нортумберлендским. Это привело к серьезным перестановкам среди персонала личных покоев. Не желая более подчиняться честолюбивым придворным, Эдуард лично распорядился о том, кто будет служить в самом личном придворном департаменте. Люди, которых он выбрал в качестве самых приближенных своих слуг, разделяли его религиозные воззрения и пользовались его личной симпатией. Среди них был и бывший мальчик для битья Барнаби Фитцпатрик, а также еще один друг детства, сэр Роберт Дадли, который к тому времени уже близко сдружился с Елизаветой.

В личных покоях оставались люди, выбранные Нортумберлендом, в том числе и его «близкий друг», сэр Джон Гейтс. Согласно одному источнику, Гейтс стал «главным инструментом, которым Нортумберленд пользовался, желая заставить короля сделать что-то такое, к чему не хотел быть причастным». Тот же свидетель замечал: «Все остальные, кто служил в [личных] покоях, были ставленниками герцога».

Нортумберленд изменил структуру личных покоев и персонал. Шестерых джентльменов заменили четыре главных джентльмена личных покоев. Двое из них должны были постоянно присутствовать при короле. Двое других каждую ночь несли караул у дверей королевской спальни. В спальню короля имели доступ только эти четверо. Никому из слуг личных покоев не позволялось входить во «внутреннюю палату».

Сам герцог являл собой исключение из этого правила — практически, хотя и не теоретически. Чтобы упрочить свое влияние на юного короля, он регулярно тайно бывал у него по ночам — «когда все спали, чтобы никто его не видел». В результате на следующий день Эдуард приходил в палату совета и высказывал мнения, «словно они были его собственными; и все изумлялись, думая, что они проистекают из его разума и являются его мыслями».

Понимая, что Эдуард хочет упрочить свою королевскую власть, герцог Нортумберленд изменил программу его образования. Шесть советников наблюдали за образованием короля «в эти нежные годы» в его личных покоях. Это укрепило связи между двумя традиционно соперничающими частями двора: личными покоями и Тайным советом. Кроме того, Эдуард получал больше информации и мог участвовать в политических дискуссиях.

Более научные стороны образования Эдуарда постепенно уступали место традиционной военной подготовке отпрыска королевской семьи. Венецианский посол замечал, что герцог «учит Эдуарда ездить верхом и обращаться с оружием, а также другим сходным упражнениям, и вскоре его величество овладел искусством владения оружием и рыцарских турниров, научился обращаться с лошадьми и получал большое удовольствие от разнообразных упражнений, как то стрельба из лука, игра ракеткой, охота». Бывший прилежный ученик теперь часто опаздывал на уроки, поскольку был слишком занят физическими упражнениями. Но сэр Джон Чеки следил за тем, чтобы он не забросил учебу, которая продолжалась до его четырнадцатилетия. К этому времени Эдуард приобрел массу разнообразных знаний. Он обладал почти фотографической памятью и мог наизусть назвать все порты, гавани и ручьи в Англии, Шотландии и Франции, а также «имена всех своих судей, магистратов и джентльменов, обладавших какой-то властью».

Чеки не только удовлетворял ненасытную жажду знаний принца, но еще и советовал ему вести дневник. Эдуард был единственным из Тюдоров, кто делал это, и этот документ, хотя и отличается сухостью, является бесценным источником информации о его правлении. На страницах дневника Эдуард предстает невероятно умным и любознательным мальчиком, каким и должен был быть драгоценный единственный сын Генриха VIII, которого с малых лет воспитывали лучшие наставники. Но в то же время чувствуется, что он был человеком холодным, бесчувственным и бескомпромиссным — опасное сочетание качеств, способное превратить его в тирана, если бы он дожил до зрелости. Хотя Эдуард был очень близок со своим дядей, смещенным лордом-протектором Сеймуром, он ничего не сделал, чтобы предотвратить его смещение. В дневнике он записал: «Герцогу Сомерсету отрубили голову на Тауэрском холме между восьмью и девятью часами утра».

Но не следует считать юного короля совсем уж лишенным чувств. Когда в июле 1551 года потница унесла жизни его старых школьных друзей, Генри и Чарльза Брэндонов, он очень переживал. Но он не стал демонстрировать свое горе придворным, а замкнулся в своей часовне и молился о душах умерших друзей. Он очень почитал немецкого протестанта-реформатора Мартина Букера и считал его своим вторым отцом. Когда в конце 1550 года Букер заболел, Эдуард из личных средств заплатил 20 фунтов за «облегчение болезни господина Букера». В его счетах сохранились записи о других благотворительных расходах — например, Александру Гиндзему «на поиски двух его сыновей» и Маргарет де ла Роуз на возмещение «ее потерь от пожара».

Нежный возраст Эдуарда защищал его от сплетен, которые обычно сопровождают любовную жизнь монарха. Поскольку он был королем, то его будущий брак все же обсуждался. Хотя в качестве потенциальных невест рассматривались Елизавета Валуа, леди Джейн Грей и Мария, королева Шотландии, ни одна из них так и не стала королевой. Из всех Эдуард был ближе всех с леди Джейн, которая разделяла его интеллектуальные идеи и реформистскую веру. Она была необычно скромной для юной леди и пренебрегала дорогими нарядами и украшениями, которые вполне могла бы носить по своему статусу. Получив в подарок от принцессы Марии «золотую парчу и бархат, а также значительное количество золотого кружева», Джейн скорее расстроилась, чем обрадовалась. Она спросила: «Что мне с этим делать?» «Выходить замуж, — ответила одна из ее фрейлин, — и носить это». «Нет, — сказала Джейн. — Это постыдно, следовать за миледи Марией против слова Господа».

Подобная благочестивая скромность была чрезмерной даже для пуританского короля. Он отказался жениться на Джейн, поскольку предпочел идею брака «с заморской принцессой, красиво одетой и в драгоценностях». Впрочем, Эдуард не спешил жениться. Он был слишком занят государственными делами и думал, что у него еще достаточно времени, чтобы решить семейные проблемы.

В апреле 1552 года Эдуард записал в дневнике, что заболел «корью и оспой». Оспа была очень опасной и часто смертельной болезнью. Хотя юный король поправился, заявив, что «мы избавились от этого совершенно», его здоровье было подорвано. Корь ослабила естественный иммунитет от туберкулеза, и, судя по всему, это заболевание вскоре развилось — с фатальными последствиями.

В конце октября итальянский врач и астролог Иероним Кардано был призван в личные покои к королю, которому только что исполнилось пятнадцать. Совет был обеспокоен слабостью здоровья короля, но Эдуард и сам был рад гостю, поскольку всегда интересовался астрономией. «Что может быть более естественно, — записал он однажды, — чем понимание принципов неба, созвездий, звезд и планет, движение которых управляет нашими телами и всеми травами, цветами, деревьями, злаками, лозами и всем другим?»

Кардано оставил подробный рассказ об этой встрече. Хотя он предсказуемо восхищался этим «чудом природы», его «превосходным остроумием и ранним развитием, несмотря на то, что он всего лишь дитя», «его умом и обходительностью манер», астролог заметил, что Эдуард «вел себя, как старик; хотя он всегда был приветливым и мягким, как подобает его возрасту». Он так описал внешность короля: «роста ниже среднего, бледный с серыми глазами, слабого сложения, благопристойный и красивый», но тут же добавил, что «он более походил на жертву дурных телесных привычек, чем на страдающего некими болезнями». Кардано заметил, что у Эдуарда была «слегка выпирающая лопатка», но быстро указал, что «эти дефекты не доходили до степени уродства». Он также записал, что король был слегка глуховат и имел плохое зрение. Он носил очки, а еще у него были «очки, чтобы читать», а когда его глаза уставали, их промывали настоем, включающим в себя красный фенхель, шалфей, молотый перец, белое вино, мед и «мочу невинного мальчика». Этот настой на глаза наносили пером.

Осмотрев юного короля, Кардано составил его гороскоп — эта работа заняла у него сто часов. Он сделал вывод о том, что, несмотря на различные болезни, Эдуард проживет долгую жизнь. Очень скоро все убедились в том, что предсказание было ошибочным.

К следующему марту здоровье Эдуарда настолько ухудшилось, что, по совету врачей, он оставался в личных покоях, чтобы смена обстановки не подвергала его жизнь риску. В следующем месяце ему стало лучше — благодаря тщательно составленной диете и программе упражнений. Он стал выходить в Вестминстерский парк. Но в конце апреля ему снова стало хуже. Пришлось отложить традиционный праздник рыцарей Подвязки. Королевские врачи описывали его симптомы с тревогой и удивлением. «То, что он извергает изо рта, иногда имеет цвет зеленовато-желтый с черным, а иногда розовый, словно цвет крови», — замечали они.

Молодого короля перевезли в Гринвич в надежде на то, что свежий воздух ускорит выздоровление. Хотя состояние короля на короткое время улучшилось, 12 мая посол Священной Римской империи писал, что Эдуард настолько «слаб», что «можно с уверенностью сказать, что он не сможет поправиться». Измученный постоянным кашлем и высокой температурой, король страдал от язв, покрывших его отечное тело. Советники изо всех сил старались пресечь слухи о том, что король умирает. Рядом с ним находились лишь самые доверенные слуги личных покоев.

Несмотря на ухудшающееся состояние, ум короля оставался острым. Зная, что Мария повернет вспять все реформы, над которыми он сам и его совет так упорно трудились, Эдуард постарался сделать все, чтобы она не унаследовала трон. Но он пошел еще дальше — предложил лишить прав на трон и другую свою сводную сестру, Елизавету, поскольку она считалась бастардом. Для этого нужно было изменить все законы наследования — и пойти против желания отца. Но Эдуард был преисполнен решимости отстоять свою новую веру. Кроме того, на него давил герцог Нортумберленд, у которого были собственные интересы. В конце мая король подписал указ о наследовании, по которому оставлял корону леди Джейн Грей, внучке сестры Генриха VIII Марии и невестке Нортумберленда (21 мая она вышла замуж).

После этого состояние молодого короля серьезно ухудшилось. Джон Банистер, двадцатилетний студент-медик, получил известие о болезни Эдуарда от своего отца, который работал при королевском дворе. Банистер поделился письмом с Жаном Схейфве, послом Священной Римской империи, который, несомненно, вознаградил такие старания. «Он не спит, кроме того времени, когда ему дают лекарства, которые врачи называют опиатами, — писал в своем докладе Схейфве. — Ему дают сначала одно, потом другое… Слизь, которую он откашливает, синяя, черная, зловонная и полная угля; она воняет сверх меры; если она попадает в чашу с водой, то тонет на дно. Ноги его сильно отекли. Для врачей все это означает смерть, и она наступит в течение трех месяцев». В другом докладе утверждалось, что Эдуард потерял почти все волосы и даже ногти, а его пальцы на руках и ногах поражены гангреной. Он не способен удерживать пищу. Терзаемый постоянной болью король прошептал своему наставнику Чеки: «Я рад умереть».

В конце июня посол империи писал: «Все твердо убеждены, что он умрет завтра, ибо у него нет сил повернуться. Он с трудом может дышать. Его тело более не выполняет своих функций, ногти и волосы выпадают, и все его тело покрыто струпьями». Атмосфера плохо скрываемой паники царила в Лондоне. Подданные Эдуарда со дня на день ожидали известий о его смерти. Пошли слухи о том, что короля отравили. Чтобы успокоить подданных, Эдуард поднялся с постели и 1 июля показался перед окном. Но, увидев его изможденное тело и бледное лицо, люди пришли в ужас. Хотя было обещано, что король появится снова, этого так и не случилось.

Через пять дней, между восьмью и девятью часами вечера, Эдуард приготовился к смерти. Рядом с ним находились джентльмены личных покоев сэр Томас Роут и сэр Генри Сидни, его грум Кристофер Салмон и врачи, доктор Оуэн и доктор Венди. Король прошептал: «Господь Бог наш, освободи меня от этой несчастной и безотрадной жизни и упокой меня среди избранных… О Господь, спаси избранный народ Англии! О Господь Бог мой, защити это царство от папства и укрепи истинную религию». Только теперь осознав присутствие слуг, он повернулся к ним и сказал: «Вы так близко? Я думал, вы были дальше». Сидней выступил вперед и взял своего царственного хозяина на руки. «Я слаб, — прошептал Эдуард. — Господь смилостивился надо мной и принял мой дух». Такими были последние слова короля.

10 июля леди Джейн Грей провозгласили королевой. Она с большой помпой — и неохотой — въехала в ворота Тауэра. Миниатюрная шестнадцатилетняя Джейн не походила на королеву и не желала трона. Она стала всего лишь игрушкой в руках своего амбициозного свекра. По наущению герцога придворные дамы Джейн пытались скрыть ее недостатки, хитроумно управляя ее гардеробом. В тот день, когда ее провозгласили королевой, ей пришлось надеть итальянские туфли на каблуках, чтобы казаться выше ростом — и продемонстрировать свой королевский статус. Она была одета в зеленое бархатное платье с длинными рукавами, расшитыми золотом. Ее муж, Гилдфорд Дадли, выступал в белом и золотом. Вместе они являли собой цвета Тюдоров и тем самым подтверждали права Джейн на престол и непрерывность династии.

Тщательно продуманная одежда всегда была политическим орудием для Тюдоров, но ее оказалось недостаточно для того, чтобы английский народ признал Джейн королевой по праву. На троне она пробыла всего девять дней. Истинной принцессой Тюдор была старшая сводная сестра Эдуарда, Мария. Она, не теряя времени, собрала тысячи подданных под свои знамена. И вскоре Тайный совет признал свое поражение и провозгласил королевой Марию. К всеобщей радости, 19 июля Мария стала истинной королевой.