Вы хотя бы немного, но знакомы с языком той эпохи благодаря шекспировским пьесам и поэмам, так что понимаете, что он заметно отличается от современного. У него иная структура и построение фраз. В нем есть знаки и условные обозначения в форме каламбуров и аллюзий, многие из которых вы не поймете. Но большая часть трудностей связана именно со словарным запасом. Английский язык, бурно развивавшийся в течение двух столетий до Елизаветы, достиг более или менее современной формы и теперь в основном меняется благодаря заимствованиям из греческого, латыни и других иностранных языков. Их немало – шекспировский лексикон из 20 тысяч слов примерно вдвое превышает словарный запас писателя времен начала правления, и узнать 90 процентов этих слов не составит вам труда. К сожалению, словаря английского языка, который помог бы вам разобраться в оставшихся 10 процентах, не существует. Самый первый – «Алфавитная таблица» Роберта Каудри – уже готовится к печати, но выйдет лишь в 1604 году. К тому же это не совсем словарь, а всего лишь список трудных слов, заимствованных из латыни и древнегреческого.

Ругательства вам проблем не доставят – вы все поймете по тону голоса. Вы, может быть, и не сможете дать определение слову «blithering» (оно значит «несущий чепуху»), но сразу поймете, что если вас назовут «blithering idiot», то это совсем не комплимент. Если кто-то крикнет вам «Sirrah!», то вы быстро поймете всю ошибочность современных предположений, что это синоним уважительного «сэр»; это уничижительное обращение к мальчикам, слугам и мужчинам, которые ниже вас по общественному положению. Популярное среди образованных людей восклицание – «Zounds!» («Да чтоб я…») – это сокращение от полной формы «God’s wounds» («Богом клянусь!», буквально «Раны Божьи»). Кроме того, в ходу и такие восклицания, как «God’s blood!» («Кровь Божья») и «God’s death!» («Смерть Божья»); обоими пользуется и сама королева. Более того, Елизавета в сердцах может воскликнуть даже: «Господи Иисусе!». Как вы понимаете, в компании пуритан такие фразы весьма неуместны. С междометиями вроде «О God» («О Боже») и «Good God» («Боже правый») вы и так знакомы – они часто употребляются во многих домах эпохи Елизаветы. К этому списку стоит еще добавить «Fie!» («Фи!»), которое выражает изумление, возмущение или отвращение, а также применяемое в качестве междометия слово «Faith!» («Верю!»), которым вы выражаете полнейшее согласие с собеседником.

С более «нормальной» речью существуют две проблемы. Первая – вам встретятся слова, которых вы просто не знаете. Если кто-то скажет «swive» («прелюбодействовать»), «cupshotten» («пьяный»), «foison» («изобилие»), «holpen» («помог»), «beldam» («старая женщина») или «jakes» («туалет»), а вам слова будут незнакомы, то придется спрашивать, что они значат. Вторая проблема еще труднее: многие слова, которые использовались и в елизаветинскую эпоху, и сейчас, за прошедшие столетия сильно изменили свое значение. Представьте себе английский язык в виде широкой реки, в которую постоянно впадают все новые ручеики иностранных слов, острот и новых переживании, а само русло постоянно идет излучинами. Именно это постоянное течение и делает язык живым – это река, а не застоявшееся болото архаичных слов, – и любые метки, поставленные в этом потоке, рано или поздно будут снесены. Возьмем для примера слово «nice». Во времена Елизаветы оно не означает «добрый», как сейчас, – его значение едва ли не противоположно. Оно означает «точный» или «аккуратный» и довольно «холодно»: фраза «they are so nice in measuring their bread» означает лишь то, что «они» очень точно умеют взвешивать хлеб, а не то, что «они» щедры. Слово «cute» изменилось примерно так же: тогда оно значило «острый» и не ассоциировалось ни с какими милыми котятами. Столь же неправы вы будете, предположив, что своего значения не изменило слово «mean» (ныне – «злой» или «подлый»). Тогда оно означало нечто малое и скромное: «mean estate» значит, что у человека небольшой финансовый капитал, a «mean parentage» значит не то, что отец или мать его не любили, а то, что они были бедны. «The meanest woman in town» – не оскорбление, а всего лишь характеристика бедности, скорее сострадательная, чем порицательная. Вы обязательно споткнетесь на слове «several»: в елизаветинской Англии оно означает «раздельный», а не «немного», так что фраза «they went their several ways» означает «они пошли разными дорогами», а не «они прошли вместе по нескольким дорогам». Если о человеке говорят «romantic», то это значит, что он ведет себя «героически» или как персонаж из легенды – а не то, что он дарит возлюбленной красные розы. «Mess» – это не только ситуация неразберихи: куда чаще этим словом обозначают прием пищи за общим обеденным столом; если про вас и другого человека говорят «you share the same mess», это значит, что вы едите из одних и тех же тарелок. У слова «occupy» много значений, большинство из которых связаны с «использованием» – например, «he occupied no silver vessel or plate» («он не пользовался серебряными сосудами и тарелками»). Торговца на ярмарке могут назвать «occupier», а «man occupies a woman» значит «мужчина занимается с этой женщиной сексом». «House of easement» («дом облегчения») – это синоним туалета или уборной, равно как и «house of office» («дом заседаний») – с работой это словосочетание не связано никак. К сожалению, места, чтобы привести все словарные различия, здесь не хватит, но на всякий случай вот вам еще несколько слов:

Впрочем, чтобы неправильно понять слова, сперва их нужно правильно расслышать. Разброс местных акцентов в XVI веке намного шире, чем в современном мире, где различия более-менее сгладились благодаря многим десятилетиям переездов и звонков на большие расстояния. Сэр Уолтер Рэли так и не избавился от своего открытого девонского акцента, несмотря на то что был отлично образован и проводил большую часть времени при дворе либо в море. У корнуолльцев, говорящих по-английски, тоже, по словам Карью, «открытый и грубый» акцент; кроме того, они усложняют язык местными словами: «scrip» («побег»), «bezibd» («удачливый»), «dule» («удобство»), «thew» («угрожать») и «skew» («избегать»). Проехав по стране, вы найдете самые разнообразные акценты и местные выражения. А в Лондоне все эти региональные акценты сосуществуют одновременно. Послушав Генри Мейкина (уроженца северовосточного Лестершира) или прочитав его фонетически записанную «Хронику» (которую он пишет «cronacle»), вы поймете, что человек вполне может всю жизнь говорить с сильным региональным акцентом, даже если он переехал в столицу еще ребенком и очень редко возвращается на родину.

Выше мы перечислили трудности, ждущие вас в общении с англоязычным населением. В Уэльсе до сих пор многие говорят по-валлийски, несмотря на законы Генриха VII и Акт о единообразии Эдуарда VI, где говорится, что официальный язык страны – английский. Светской литературы на валлийском языке практически не существует. Тем не менее неутомимый ученый Вильям Сейлсбери пытается оживить язык: в 1551 году переведя на него «Книгу общих молитв» вместе с Ричардом Дейвисом, епископом Сент-Дейвидса, он подает в парламент прошение о переводе на валлийский язык Библии. Вы наверняка подумали, что правительство Елизаветы отнесется к такому предложению пренебрежительно, но нет – чиновники понимают, что родной язык может стать отличным подспорьем для обращения валлийцев в протестантство. Когда в 1588 году, наконец выходит Валлийская Библия Вильяма Моргана, язык словно получает божественное одобрение. Более того, Валлийская Библия оказывает на валлийский язык примерно такое же воздействие, как английская Библия – на английский: она стандартизирует многие фразы и выражения и становится в своем роде каналом для широкой языковой реки. Кроме того, люди с большей охотой учатся читать. Сейлсбери, Дейвис и Морган спасли валлийский язык, придав ему и духовное, и культурное значение как раз тогда, когда английское правительство размышляло, не уничтожить ли его вовсе.

О других кельтских регионах так не скажешь. В Ирландии и независимом Шотландском королевстве большинство говорит на общем гэльском языке. В 1567 году в Эдинбурге издают молитвенник на гэльском, а 1602 году в Дублине – гэльский перевод Библии. Корнуолльский язык тоже держится – но буквально на волоске. Незадолго до вступления Елизаветы на трон Эндрю Борд говорит, что «в Корнуолле два языка: ломаный английский и корнуолльский. Многие люди и вовсе не знают ни единого слова на английском, говоря только по-корнуолльски». Корнуолльские повстанцы, протестовавшие в 1549 году против новой «Книги общих молитв» на английском языке, заявили: «Мы, корнуолльцы, из которых многие не знают английского вовсе, наотрез отказываемся от новой английской книги». Но язык гибнет точно так же, как и само восстание. На корнуолльский не переводят ни Библию, ни молитвенник; более того, на корнуолльском языке вообще не выходит никаких книг, так что он быстро исчезает. Кроме того, корнуолльские дворяне и ученые очень любят демонстрировать свою утонченность, стараясь не говорить по-корнуолльски. К концу правления Елизаветы вам придется забраться западнее Труро, чтобы услышать разговоры на этом языке. Но даже там он умирает, о чем пишет Карью:

Путешественнику такой ответ вряд ли поможет. Вы, возможно, даже захотите ответить той же монетой – подходящей колкостью на корнуолльском: например, саркастическим da durdalathawhy («Ну, спасибо») или злобным molla tuenda laaz («Десять тысяч несчастий тебе в глотку»). Эти фразы – тоже из «Обзора Корнуолла» Карью, где он, помимо прочего, указывает на сходство корнуолльских слов «сестра» («whoore») и «проститутка» («whorra»). Может быть, он не любит корнуолльский язык именно потому, что когда-то перепутал эти два слова и попал в неловкое положение?

Другие языки, на которых все еще говорят в королевстве, – латынь и французский – имеют довольно узкую область применения. Елизаветинские придворные по-прежнему ведут свои записи на латыни, равно как и некоторые приходские церкви; так что можно с натяжкой сказать, что латинским языком еще пользуются по всей стране. Мальчики учат латынь в средней школе; можно еще вспомнить частную школу Клавдия Холлибенда, где с утра учат латынь, а днем – французский. Впрочем, люди, говорящие на латыни, редки; в основном ею пользуются в утонченных кругах Оксфордского и Кембриджского университетов и лондонских судебных иннах; кроме того, на ней говорит верхушка духовенства. Наконец, на латыни общаются с иностранными послами и иногда обращаются к королеве. Если вы хорошо говорите на латыни, то это пойдет вам на пользу, ибо вас поймут практически все хорошо образованные люди; если вы говорите на ней не очень хорошо, сильно это не навредит.

Многие аристократы и дворяне в повседневной речи по-прежнему используют французский. Сам Холлибенд издает популярные учебники на французском и итальянском языках, а один – сразу на четырех: итальянском, французском, латинском и английском. Что интересно, многие образованные англичане считают, что обязаны владеть хотя бы одним из этих языков. В Лондоне и других южных городах живет немало французских и итальянских иммигрантов; многие из них зарабатывают именно преподаванием родного языка. Когда итальянский гуманист Джордано Бруно в 1584 году посещает Англию, он обходится лишь горсткой английских слов. Он пишет, говоря о себе в третьем лице: «Все джентльмены любого ранга, с которыми он общается, знают латынь, французский, испанский или итальянский. Они знают, что по-английски говорят только на этом острове, и считали бы себя нецивилизованными, если бы не знали хотя бы одного иностранного языка». Так что если в путешествии у вас возникнут трудности с каким-нибудь региональным акцентом, можете последовать примеру Бруно и попробовать заговорить по-французски или по-итальянски.