Мы двигались по тихим ночным коридорам и лестницам, через внешнюю галерею, петляя и часто поворачивая. У меня не было ни сил, ни желания слушать запахи и звуки вокруг – я просто следовала за поводырем, не сопротивляясь и ничего не ожидая. Вскоре мы остановились, передо мной открыли дверь, меня впустили внутрь и оставили одну.

Я наконец прислушалась и осторожно втянула воздух. Где-то рядом потрескивал огонь, струилось густое ровное тепло. Пахло камфарой и еще чем-то неуловимо знакомым – но никак не вспомнить, откуда знаю я этот терпкий будоражащий запах. «Не одна, я здесь не одна», – тревожно прошелестел внезапно присмиревший звереныш внутри. Я несмело протянула вперед руки и кончиками пальцев уперлась в мягкую ткань. А еще через вздох моей щеки невесомо, едва осязаемо коснулись. Неведомые пальцы, легче и нежнее плеска мотылька, заскользили по лицу. И уходящий день немедля вычеркнул себя: только у живого бога могли быть такие руки.

Движение, какое ни на есть: танцует вода, играет огонь, мерцают листья на ветру, блуждают облака, рисуют небо птицы, и травы щекочут марево июля – застыло все, и сквозь замерший мир проступает Рид Всемогущий, и он один лишь дышит и ходит, и руки его, усыпанные далекими звездами, гладят мне лоб, перебирают влажные от прогорклых слез волосы, размыкают мне губы. И его дыхание – солнечный ветер, соль всех морей, – утешает мне горло. И я слышу, как впивает он мой запах, и сама тяну к нему руки и знаю – не оттолкнет. Прими меня, Рид, люби меня, как от рождения и до смерти все равно будет, но ты пришел сам и утопил меня в золотой смоле, так дай мне остаться здесь, сотвори камею себе на плащ, я обрету вечность, спеленатая твоей любовью, даром, потому что не заслужить ее, она уже моя – лишь бы никогда, никогда не перестал ты прикасаться ко мне. Лишь бы никогда не оставил меня просто верить в тебя. Ибо явлено чудо: Рид сам приходит любить.

Рид плачет надо мной; я собираю на кончики пальцев горячую ртуть его слез, смешиваю ее со своей. И черный шелк у меня на лице тяжелеет, густеет, и вот уж бежит моих век, чтобы увидела я и не могла говорить, что все приснилось. Я разомкнула ресницы и встретилась глазами с Шальмо.

– Выслушайте меня, меда Ирма. – Он шептал быстро, вслух, чтобы я не успела прервать и не могла не понять. – С того самого вечера, когда мне пришлось везти вас, – я пропал. В вас для меня – мой Рид.

Не было во мне слов – вопросов, ответов. Я желала слушать его, без вчера и без завтра.

– Я делал свое дело, Ирма, и, клянусь, никогда оно не давалось мне так дорого.

И я спросила, потому что он ждал вопроса:

– Дело?

– Я – актер, меда. Пока вас испытывали тьмой, Герцог велел мне стать для вас особым учителем. Он поручил мне едва ли возможное: я должен был изображать ваше проклятье в этом замке. Учить вас быть свободной от привязанности к чужому мнению, к вашей гордости, к вашим заемным мыслям. Мои драконы – такие же, как и ваши. Герцог всегда это знал.

Мне нужно понять, что он говорит. Зачем-то нужно понять.

– Значит, все это время вы обманывали меня? Сознательно уязвляли меня? – Откуда я знаю такие слова? Не мой голос, не мое горло, не мое сердце стучит в этих «т», не моя душа поет эти «о».

– Да, меда. Поверьте, мне было не легче. Не знаю, кому из нас было больнее.

И моя с Шальмо история перевернулась на глади памяти, как рыбацкий поплавок. И каждое слово моего бога-наставника вплелось в понятную мне птичью песнь.

– А как же остальные?

– Они всё знали и дали слово поддерживать эту затею. Они разыграли представление вместе со мной, с вами в главных ролях. Но у каждого, разумеется, была и своя партитура. Им не пришлось лицедействовать – они изображали самих себя. Все остальное – так, как было. Настоящее, лучшее.

Все было сказано. И более всего боялась я, что вот сей миг, еще немного – и Шальмо разомкнет объятия, и Рид, отступив в полуночную тишину, покинет меня, оставит лишь запах торжествующего ливня и умытой листвы. Тысячи тайн и загадок сплавились в одну – и ее не требовалось разгадывать. Ответы – украшения ума, вопросы – его игрушки. Я обнимаю Рида. Это ответ.

– Мне кажется, что теперь меда Ирма умеет слушать, но ей не нужны ответы. Что ж, самое время их дать.

В подсвеченном факелами проеме двери чернел силуэт Герцога.