Перчатки
Буйный порыв ветра чуть не свалил Офелию со стремянки, и она уронила лампочку, которую только что вывинтила из фонаря. Девушка подождала, когда ветер уймется, и вынула из рюкзака новую. Лампочки с Гелиополиса светили сами по себе, без помощи газа или электричества, они не раскалялись и не обжигали пальцы; их ввинчивали в патрон только для того, чтобы их не разбил ветер. Город взял эти лампочки на вооружение с тем же энтузиазмом, с каким принял трансцендии с Циклопа. Прижмурившись, чтобы уберечь глаза от слепящего света, Офелия кое-как управлялась с лампочками, стараясь не перебить их все, – у нее не было никакого желания получить наряды вне очереди. Каждый час, потраченный на дополнительные хозяйственные работы, сокращал ее время на обучение. А оно и без того было ограничено.
– Стажер Евлалия, ускорьте темп!
Офелия взглянула на камеру, вмонтированную в стену сторожевой башни. Школа следила за учениками через эти камеры с помощью целой команды наблюдателей, и они были безжалостны.
Держа под мышкой стремянку, девушка пошла вдоль стены к следующему фонарю, повторяя вслух свою последнюю радиолекцию. Феноменология, гносеология, библиотековедение, синхрония, диахрония: всякий раз, когда она приходила в амфитеатр и надевала наушники, на нее обрушивался оглушительный водопад хитроумных слов, которые даже выговорить трудно. Она чувствовала, что не только не расширяет свой кругозор, а еще больше глупеет. Работа в музее Анимы не подготовила ее к таким испытаниям.
И, однако, даже лекции казались легкими в сравнении с занятиями под руководством Леди Септимы. Офелия проводила долгие часы в ее лаборатории, совершенствуясь в экспертизах, занимаясь чтением до тошноты, но преподавательница никогда не бывала ею довольна. «Вашим рукам не хватает точности», – твердила она.
Девушка энергично ввернула слепящую лампочку в патрон фонаря. У нее осталось всего три дня, чтобы доказать свое право на зачисление в группы Лорда Генри. И она была готова тренироваться даже ночами, лишь бы достичь цели!
Ветер донес до нее звуки гонга. Наконец-то рассвет.
– Стажер Евлалия, ваше дежурство закончено! – объявил голос из камеры. – Будьте любезны вернуться в общежитие.
Офелия спустилась со стремянки, радуясь своему избавлению. И не удержалась от соблазна взглянуть напоследок вдаль – туда, где на самом краю маленького ковчега высилась гигантская башня Мемориала. Отсюда она едва просматривалась сквозь клубящиеся облака.
Уже восемнадцать дней… Восемнадцать дней с той ночи, как miss Сайленс нашла свою смерть в башне Мемориала. Об этом событии больше никто и словом не обмолвился. Городская газета «Официальные новости» объявила о несчастном случае, пересуды смолкли, а группы чтения возобновили свою работу. Дело считалось закрытым.
Для всех. Но не для Офелии.
Женщина умерла при неясных обстоятельствах вскоре после ее прибытия на Вавилон, и это не могло быть случайным совпадением. Если бы не строжайший внутренний распорядок «Дружной Семьи», Офелия давно уже побывала бы на месте происшествия. Но делать нечего, придется потерпеть. Когда-нибудь она обязательно попадет в Секретариум Мемориала и там получит ответ на все свои вопросы.
Офелия прошла по галерее в атриум, где студенты уже атаковали горизонтальные и вертикальные трансцендии. Здесь, как всегда, царил дух всеобщей неприязни: каждый подозревал других в покушении на свои идеи. Но стоило атмосфере накалиться сверх меры, как акустическая камера под потолком призывала к спокойствию, и студенты безропотно погружались в работу. Офелии иногда казалось, что Школа больше похожа на зверинец с укротителями, чем на учебное заведение.
Она зашла в раздевалку, чтобы сменить рабочий комбинезон на форму, и столкнулась там с группой переодевавшихся тотемистов. Ее сестра Агата, подписанная на журнал «Моды ковчегов», когда-то сказала ей, хихикая, что женщины и мужчины Тотема славятся самыми красивыми телами в мире. Офелия в этом не разбиралась, но сейчас поневоле признала правоту сестры. Тотемисты встретили ее белоснежными улыбками, особенно яркими на фоне их темной кожи; девушка постаралась ответить им тем же, не выдавая смущения. «Дружная Семья» была смешанным заведением во всем вплоть до самых интимных сторон повседневной жизни. Особо стеснительным приходилось либо подавлять стыдливость, либо уступать место в Школе другим.
Офелия открыла свой шкафчик, достала форму, зашла за ширму и сняла рабочий комбинезон. Скорей бы уж надеть перчатки, свою единственную пару. Девушка берегла их как зеницу ока и не надевала во время подсобных работ. Но при этом мучилась несказанно: каждый даже самый мимолетный контакт с предметами вызывал нескончаемый поток чужих эмоций и образов.
Облачаясь в студенческую форму, девушка постаралась сосредоточиться и констатировала, что ей все легче и легче застегивать пуговицы. Пиджак, который вначале туго стягивал ее торс, теперь позволял свободно дышать: она сбросила вес, и не только из-за регулярных забегов на стадионе или скудного меню столовой. В атмосфере «Дружной Семьи», как и на всем ковчеге, было нечто бередившее ее душу; это постоянное напряжение сказывалось и на физическом состоянии.
Офелия выглянула из-за ширмы и убедилась, что раздевалка пуста: тотемисты уже ушли. Она вынула из шкафчика все свои тетради, исписанные от корки до корки, и приподняла дощечку, служившую ложным дном, под которым устроила тайник. Видя, как исчезают ее вещи, она пошла на эту меру, чтобы прятать самое ценное.
Перчаток в тайнике не было.
Офелия засунула руку поглубже, обшарила все углы. Нашла разлаженные часы Торна, свое фальшивое удостоверение личности. А перчатки, которые она спрятала перед уходом (в чем была абсолютно уверена), бесследно исчезли.
«Здесь существует много безнаказанных способов мучить людей», – предупредила ее Медиана.
Нет, это уж слишком! Офелия захлопнула шкафчик.
– Мы ни при чем!
Прорицатели в унисон пропели эти четыре слова, едва Офелия вошла в спальню. Она еще не успела задать им вопрос, но они всегда предугадывали ее поведение, что было не самым приятным их семейным свойством. Сейчас они еще тщательнее, чем обычно, смазывали свои усы и бородки бриллиантином и до блеска начищали серебряные крылышки на сапогах.
– Где мои перчатки? – спросила девушка, игнорируя их заявление.
– Мне кажется, я слышу упрек в твоем голосе, signorina?
Офелия взглянула на потолок, где Медиана проделывала гимнастические упражнения.
– Пропажу моего матраса и формы я отношу на счет вашего низкопробного юмора. Но исчезновение моих перчаток – это уже воровство. Если вы так боитесь конкурентов, то хотя бы соревнуйтесь с ними честно, законными методами.
– Потише, пожалуйста, – сказала Медиана, растягивая свое длинное гибкое тело. – Ты мешаешь Дзен сосредоточиться.
И она указала на женщину восточного облика, миниатюрную и изящную, как статуэтка. Склонившись над столом, женщина сводила руки вокруг музыкальной шкатулки, которая прямо на глазах уменьшалась в объеме, а ее мелодия приобретала тоненькое и пронзительное звучание. Дзен остановилась лишь в тот момент, когда шкатулка стала крошечной, как наперсток, и ее звуки уподобились еле слышному комариному писку. Потом студентка начала медленно, осторожно раздвигать руки, возвращая шкатулке прежние размеры.
Если не считать Офелии, эта женщина была одной из немногих предвестников, не принадлежавших к семье Медианы. Дзен родилась на Титане и обладала свойством изменять размеры и массу любой вещи. Она выбрала своей специальностью изготовление микродокументов – крайне удобный способ хранения информации – и потому неустанно тренировалась в уменьшении все более и более сложных предметов. Дзен давно могла бы превзойти всех других обладателей этого свойства, если бы не один недостаток: при малейшем промахе она впадала в отчаяние и на время утрачивала свой волшебный дар.
– Мне нужны мои перчатки, – жестко повторила Офелия. – Они были сшиты из очень редкой кожи, единственной, которая надежно защищала мои руки и позволяла не читать все подряд.
Медиана резко выпрямилась, как отпущенная пружина, чтобы преодолеть гравитацию потолка, и рискованным, но грациозным прыжком приземлилась рядом с Офелией. Сверкающие блестки на ее коже уподобляли девушку загримированной акробатке, готовой выступить перед публикой.
– А может, ты их потеряла? Хочешь, я пороюсь в твоем прошлом и все разузнаю?
Офелия отшатнулась, когда Медиана протянула руку, собираясь коснуться ее затылка. Остальные прорицатели, кузены Медианы, умели предвидеть события ближайшего будущего, но та обладала еще более сильным свойством. Одним прикосновением к затылку человека она входила в резонанс с его памятью, активной или подавленной. Для этой сверхчувствительной прорицательницы не существовало никаких тайн.
– Нет, я их не теряла, – твердо возразила Офелия.
– На Вавилоне воровство строго карается законом. Перед тем как обвинить в этом кого-то, стажер Евлалия, тебе стоит дважды подумать.
Офелия стиснула зубы. На что намекала Медиана? Неужели ей удалось разоблачить самозванство новой стажерки? Медиана превосходила Офелию ростом и мускулатурой, но в ее тоне не было никакой угрозы. Она в совершенстве владела искусством прикрывать каждое свое предостережение флером дружеского участия.
– Я просто хочу получить назад свои перчатки, – настойчиво повторила Офелия. – Если вы проявите добрую волю, я отвечу тем же.
Медиана пожала плечами и отвернулась, и все, кто был в спальне, тут же утратили интерес к этому разговору.
Офелия почувствовала, как у нее задрожали руки. Однажды на Аниме ей уже довелось провести целый день без перчаток, пока мастер-перчаточник шил ей новую пару, и она чуть не сошла с ума. Обычные перчатки только ухудшали дело, заставляя ее непрерывно читать собственные мысли и настроения, относившиеся к прошлому.
Если она не решит эту проблему, то не сможет остаться на Вавилоне.
Девушка вздрогнула, услышав объявление из всех акустических камер общежития:
– Исповедь! Все группы собираются в спортзале на Исповедь!
Дзен в отчаянии закрыла руками свое кукольное восточное личико. Музыкальная шкатулка, которой она только что вернула исходные размеры, издавала теперь жуткую какофонию.
– Ну вот, – жалобно прошептала Дзен, – я запорола уменьшение!
Прорицатели спокойно завершили свой туалет, расправив и одернув форму: сегодня они выглядели еще элегантнее, чем обычно. Разумеется, они предвидели этот неожиданный вызов.
Офелия, потрясенная исчезновением перчаток, уныло побрела вслед за ними через мост, даже не спрашивая, в чем заключается пресловутая Исповедь. Все остальные озабоченно проверяли, правильно ли застегнуты пуговицы, не перекосился ли воротник. Офелия уже много раз бывала на соседнем ковчеге, но только в рамках совместных занятий с виртуозами Поллукса. Сегодня она впервые попала на их стадион. Это был гигантский дворец из стекла и стали – никакого сравнения с грязной спортплощадкой для виртуозов Елены, где она совершала ежедневные забеги.
Группы выстроились тесными рядами – подразделение Поллукса справа, подразделение Елены слева – с почти идеальной симметрией. Одна только Офелия нарушала гармонию, безуспешно пытаясь спрятаться за спинами в одинаковых формах.
– Сюда, стажерка! Встань за мной.
Это шепнула Элизабет, указав ей место в заднем ряду предвестников. Офелия пробралась туда, стараясь ничего не касаться ладонями, чтобы не вызвать новый приступ непроизвольного чтения.
– Мне нужно срочно поговорить с вами, Элизабет. У меня украли перчатки чтицы. А без них я уже не смогу нормально работать.
– Я тебе говорила, стажерка: будь бдительной, – последовал безапелляционный ответ.
Офелия молча смотрела на буйные рыжие кудри, обрамлявшие лицо Элизабет. Хотя девушка была командиром предвестников Елены, она никогда не вмешивалась в их раздоры.
Значит, Офелия не найдет в ней союзницу.
Она стояла, лихорадочно размышляя над своей бедой и задыхаясь от влажной жары спортзала, как вдруг почувствовала чей-то жгучий взгляд. Он исходил справа, из подразделения виртуозов Поллукса. Девушке даже не требовалось поворачиваться, чтобы определить, кто на нее смотрит. Снова этот Октавио, сын Леди Септимы. Он еще ни разу не заговорил с Офелией во время их регулярных совместных занятий в лаборатории, но никогда не упускал случая смерить ее презрительным взглядом с головы до ног, даром что и сам был невелик ростом. Своей проницательностью Октавио превосходил даже Леди Септиму, а это о многом говорило. Он умел предельно точно датировать любой образец, попавший под рентгеновские лучи его взгляда, и не допускал ни малейшей ошибки в экспертизах.
Иногда у Офелии возникало неприятное подозрение, что через эти глаза за ней шпионит сам Бог.
Девушка решила игнорировать сверлящий взгляд Октавио и начала осматривать зал. «Дружная Семья» была представлена в полном составе: учащиеся всех групп, преподаватели специальных дисциплин, персонал администрации. На эстраде стояли Светлейшие Лорды, чьи золотые эмблемы ослепительно сверкали. Там же стояла и Леди Септима, маленькая, спокойная, собранная. И, как ни странно при ее малом росте, выглядела она очень внушительно.
Среди всех этих лиц Офелия видела только одно – отсутствующее. С течением времени она поневоле признала печальную истину (которая огорчила девушку больше, чем ей того хотелось): Торна в «Дружной Семье» не было.
Офелия почувствовала себя безнадежно одинокой среди сборища однообразных студенческих мундиров. В своих прошлых испытаниях она всегда могла опереться на надежных друзей. Но сегодня рядом с ней не было ни тетушки Розелины, ни старого крестного, ни Беренильды, ни Ренара и Гаэль, ни Арчибальда, ни ее шарфа. Учащимся разрешалось приглашать к себе близких, но кого она могла принять здесь? Тщетно она бомбардировала Амбруаза телеграммами – в ответ он писал только одно: «ВАША СУМКА ПО-ПРЕЖНЕМУ У МЕНЯ. ХОТИТЕ, ЧТОБЫ Я ВАМ ЕЕ ПРИСЛАЛ?»
Внезапно все студенты встали по стойке смирно, поднесли кулаки к груди и дружно щелкнули каблуками. Этот громовой звук отразился гулким эхом от окон зала.
Офелии даже не понадобилось вставать на цыпочки, чтобы увидеть, кто появился на эстраде. Слоноподобная фигура Елены высилась над собравшимися, как башня; через свой сложный оптический прибор она изучала лица студентов, одно за другим. Все части ее тела настолько не сочетались между собой, что невольно возникал вопрос: как она ухитряется сохранять равновесие? Но скоро Офелия поняла это по пронзительному скрипу паркета: широченное платье Елены, натянутое на жесткий каркас, опиралось на колесики.
Ее сопровождал второй Дух Семьи – Поллукс, собственной персоной. Его силуэт и черты лица, в отличие от несообразной внешности сестры, были удивительно гармоничны и привлекательны. Он явно не нуждался ни в каких оптических приборах, чтобы хорошо видеть, и его глаза светились на темнокожем лице, как огни маяка. Но больше всего девушку поразила его улыбка, полная благожелательности, – такой она никогда не видела ни у Елены, ни у Артемиды, ни у Фарука.
– Дорогие дети, спасибо, что собрались здесь!
Поллукс говорил низким, теплым, певучим голосом, напоминавшим звук виолончели. Голосом любящего отца. Он ласкал взглядом ряды учеников так, словно все они и впрямь были его потомками, независимо от цвета кожи и свойств.
«Двадцать один Дух Семьи, – подумала Офелия, – и каждый по-своему уникален».
– Вы наша гордость и надежда; моя сестра и я – мы многого ждем от вас, – продолжал Поллукс. – Не всем вам суждено стать виртуозами, но в любом случае каждому предстоит строить будущее нашего города, какое бы место вы ни заняли, покинув стены «Дружной Семьи».
Офелия насторожилась: она заметила, что Леди Септима, стоявшая на эстраде среди Лордов, непрестанно шевелит губами в такт речи Поллукса и не спускает с него глаз, словно учитель с ученика, от которого ждет блестящего ответа.
Девушка украдкой окинула взглядом профили своих товарищей. Они жадно слушали эту речь, и на их лицах было ясно написано, что единственное стόящее занятие в мире – быть виртуозом. А ведь такой чести удостоятся только двое студентов из каждой группы…
Улыбка Поллукса стала еще шире.
– Я слышу биение ваших сердец, и это наполняет ликованием мое собственное. Благодаря вашим родителям и родителям ваших родителей мы живем в эпоху мира и процветания, каких никогда не знали наши древние предки. Мира и процветания, гарантами которых вы готовитесь стать в свой черед.
Поллукс умолк, и воцарилась такая глубокая тишина, какой Офелия никогда еще не слышала в зале, полном народу. Ей ужасно хотелось нарушить эту тишину кашлем. Но еще сильнее было искушение поднять руку и попросить Поллукса чуть больше рассказать о древнем обществе. Учащихся принуждали заучивать наизусть историю технологий, геологических периодов, лингвистических эволюций, досконально знать все ответвления гигантского Межсемейного генеалогического древа, вплоть до самых мелких, но никогда ни слова не говорили о том, как жило человечество до Раскола.
– А теперь, дорогие дети, я хотел бы сказать вам… сказать…
Поллукс запнулся – он забыл продолжение своей речи. На какую- то долю секунды этот харизматичный отец семейства превратился в растерянного школьника. Он взглянул на Елену, но та и не подумала прийти к нему на помощь – она по-прежнему сидела, крепко сжимая огромный рот и глядя куда-то вдаль сквозь свои очки-телескопы.
Офелия заметила, что Поллукс инстинктивно обернулся к Леди Септиме, и та снова зашевелила губами. И тут девушку осенило: Дух Семьи был самой обыкновенной марионеткой! Гигантской, великолепной марионеткой!
– Да, так вот что я хотел вам сказать, – продолжил Поллукс все с той же ослепительной улыбкой. – Моя сестра и я, мы оба желали бы лично поблагодарить наших меценатов, субсидирующих «Дружную Семью». Их цель – воспитать в вас чувство истинного патриотизма и гражданского долга, такого долга, который подавляет самые низменные инстинкты, самые агрессивные устремления. А теперь, дорогие мои дети, предоставляю вам слово: исповедуйтесь!
Офелия пришла в полное недоумение: кто должен исповедаться и в чем?
Из первого ряда учащихся вышел курсант и провозгласил на весь зал:
– Торжественно клянусь в том, что я не лгал, не мошенничал, не воровал и никоим образом не нарушал законов города.
– Прекрасно, – ласково ответил Поллукс. – Если у кого-то есть возражения, пусть выскажет их, здесь и сейчас.
Возражений ни у кого не нашлось, и юноша снова встал в ряд, откуда выступил его сосед, все с тем же заявлением. Таким образом высказались все студенты. Кое-кто публично каялся в том, что не доел свою порцию, допустив таким образом разбазаривание продуктов. Или в том, что списал лекцию у товарища, потому что сам невнимательно слушал. После чего командир провинившегося предлагал то или иное взыскание, и Поллукс одобрительно кивал.
Офелия была ошарашена.
Но когда она услышала первое возражение, ей стало ясно, почему виновные разоблачали себя сами. Один из курсантов-нотариусов поклялся в соблюдении законов, как вдруг поднялась чья-то рука.
– Возражаю! Я слышал, как он произнес слово, запрещенное Индексом.
По залу поползли шепотки, и благожелательная улыбка Поллукса тотчас погасла, словно это заявление поразило его в самое сердце.
– Курсант, что вы можете ответить?
Вопрос прозвучал из уст Елены: она впервые открыла рот, и ее замогильный голос тут же оборвал перешептывание. Она отрегулировала свои очки, заменив одни линзы на другие, чтобы лучше рассмотреть обвиняемого.
– Я протестую, – ответил тот. – Это не совсем верно…
– Это либо верно, либо неверно, – оборвала его Елена. – Есть ли другие свидетели, которые могут это подтвердить?
Тотчас из рядов поднялось множество рук. Офелия увидела, как у бедного парня запылали уши. Ей и самой стало не по себе: Исповедь оборачивалась публичным судилищем.
– Я приношу свои искренние извинения, – пролепетал курсант. – Возможно, один раз, во время какого-нибудь диспута, я и сказал, что сражаться бесполезно, но исключительно в переносном…
– Значит, вы провинились трижды, – тотчас возразила Леди Септима. – В том, что позволили себе данное высказывание, в том, что не признались в нем, и в том, что повторили его здесь. Леди Елена, решать, конечно, вам, но лично я предложила бы карантин.
– Пусть так и будет, – бесстрастно подтвердила леди Елена. – Курсант, начиная с этого момента вы наказаны карантином. В течение сорока дней мы запрещаем вам разговаривать с кем бы то ни было, а всем окружающим – разговаривать с вами. На это же время вы лишаетесь своих привилегий и права участвовать в любых коллективных мероприятиях. Никаких увольнительных. Никаких гостей. Никакой переписки. Вы будете слушать лекции молча и говорить лишь в тех случаях, когда командир обратится к вам напрямую.
Офелия увидела, как уши курсанта сменили цвет с багрового на мертвенно-белый. А у нее в ушах стоял гул, как в пчелином улье. Девушка даже представить себе не могла весь ужас подобной изоляции. Разве можно так жестоко карать человека лишь за то, что он произнес слово «сражаться»?! Значит, вот что такое трудиться на благо мира! Напрасно Офелия вертела головой, оглядывая ряды учеников, – никто из них даже не подумал возразить. Но она постаралась сдержать волнение, когда заметила, что Октавио пристально наблюдает за ней из-под своей длинной смоляной челки.
Исповедь продолжилась, и Поллукс, уже забывший о недавнем инциденте, вновь обрел отеческое благодушие.
Наконец дошла очередь и до Офелии. Ее сердце колотилось так бешено, что она боялась, как бы его не услышали с эстрады Поллукс и Елена. Все ее соседи по спальне уже отчитались, и никто из них не признался в похищении перчаток. Что же будет, если она сейчас публично объявит об этом? Памятуя о фальшивом удостоверении личности в тайнике, девушка сознавала, что не может позволить себе устроить скандал.
– Торжественно клянусь в том, что я не лгала, не мошенничала, не воровала и никоим образом не нарушала законов города.
Слабый голосок Офелии прозвучал еле слышно, однако Поллукс не попросил ее повторить клятву, и она с облегчением вздохнула.
– Прекрасно! Если у кого-то есть возражения, пусть выскажет их здесь и сейчас.
И вдруг Офелия увидела справа от себя поднятую руку. У нее застыла кровь в жилах. Это был Октавио.
Он знал.
Он знал – и сейчас он ее выдаст.
– У меня не возражение, а ходатайство, – спокойно объявил Октавио. – Стажеру Евлалии необходимы новые перчатки чтицы. Это ее рабочий инструмент, и они ей нужны, чтобы продолжать учебу. Принимая во внимание тот факт, что ее испытательный срок еще не закончился, я испрашиваю для нее льготную увольнительную, чтобы она могла выйти в город.
Леди Септима устремила на своего сына еще более жгучий взгляд, чем обычно. Она была явно озадачена, а сама Офелия буквально окаменела от изумления.
– Дозволяю, – коротко сказала Елена. – Следующий!
Офелия в кровь искусала губы, дожидаясь конца церемонии.
Как только учащимся скомандовали «вольно», она бросилась к Октавио, разрезав толпу со скоростью пушечного ядра.
– Спасибо!
Помимо ее воли к искренней благодарности примешивалась толика недоверия. Он ей помог, и теперь она хотела знать, чего от нее ждут взамен.
Октавио поднял брови, такие черные, такой правильной формы, что они напоминали две идеальные дуги. Он был точной копией своей матери: любые, даже самые незаметные эмоции делали его еще более импозантным. Ему не требовались ни высокий рост, ни атлетическое сложение – достаточно было врожденного обаяния.
– Я защищал интересы Школы, а не твои. Если тебе не удастся пробиться в виртуозы, то пусть это будет из-за твоей некомпетентности, а не из-за отсутствия рабочего инструмента.
И, не дав Офелии ответить, добавил безразличным тоном:
– Когда будешь в городе, наведайся в дом профессора Вольфа – думаю, он сможет тебе помочь.
– Профессор Вольф… – повторила Офелия, совсем растерявшись. – Он что, перчаточник?
– Нет, анимист. Нечистокровный, но, как и ты, чтец. Тебе нетрудно будет его найти. Когда он не занимается исследованиями в Мемориале, то сидит дома, взаперти.
Больше Офелия уже ничего не слышала: гулкое сердцебиение заглушило гомон в зале.
